Текст книги "Плач Минотавра"

Автор книги: Хавьер Аспейтья

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Кинжал

На следующее утро, выйдя в центральный двор, первое, что я увидел, была насаженная на кол голова моряка, любившего Ариадну прошлой ночью. Убедившись, что за мной никто не следит, я разыскал Пирита и поведал ему о вчерашней вылазке Миноса в Магог и о том, как печально закончилась она для товарища Пирита по любовным утехам. Афинянин сказал мне, что я тоже в опасности, и предложил бежать вместе. Я высмеял его трусость. Он попросил меня передать Ариадне, что вернется. Я посмеялся над его самовлюбленностью. Он дал мне пощечину, и я высмеял его неумение держать себя в руках.

– Поступай, как знаешь! – бросил он мне, несколько поостыв и лихорадочно собирая в узелок те подарки Ариадны, что мог увезти с собой. – Как бы то ни было, афиняне, над которыми ты так смеешься, никогда не забывают оказанной им услуги. Я обязан тебе жизнью.

Когда он направился к выходу, я посмеялся над его афинской напыщенностью.

Два дня спустя Дедал пригласил меня прогуляться, и я попытался прочесть на его бесстрастном лице, пришел ли мой час. Я не нашел никакого предлога, чтобы отказаться, но, если царский советник и вправду пришел, чтобы привести в исполнение приговор, толку от моих отговорок было бы немного.

– Мне что-нибудь взять с собой?

– А что ты хочешь взять? – спросил он меня со своей загадочной улыбкой.

Мы уселись на носилки. Я сразу заметил, что нас окружали солдаты из личной гвардии Миноса. Когда же носильщики взяли курс на гору Юктас, моя дальнейшая судьба стала мне абсолютно ясна. Храбрость никогда не была моим достоинством. Мне пришлось сдерживаться изо всех сил, чтобы не разрыдаться.

Посредине пути Дедал предложил оставить носилки и пройтись пешком. Я согласился. Тело отказывалось мне повиноваться, словно я уже был мертв.

– Ты знаешь, куда мы идем? – спросил он меня.

– Более или менее.

– Умный мальчик. Скажи мне, что ты сделал, чтобы умереть молодым?

Я задумался. Не то чтобы я боялся нарушить клятву, данную под угрозой именем Зевса, просто Дедал никогда не внушал мне особого доверия.

– Ты зря молчишь, – продолжил он. – У тебя почти не осталось надежды. Я один из немногих, кто все еще может тебе помочь: не забывай, я знаю секрет лабиринта. Я попробую угадать: Минос видел, как Ариадна ночью пробралась в твои покои, так?

Дедал был прав: я мог попытаться спастись, лишь рассказав ему, что он тоже в опасности, поскольку Минос считал, что мастер в сговоре с Пасифаей. Я ни разу не видел Дедала в Магоге, но не знать о существовании тайного города он не мог. Об этом свидетельствовала статуя на центральной площади. Его умение разгадывать тайны Кносса уже не нуждалось в доказательствах, но, несмотря на двуличность мастера, Госпожа Луны предпочитала держать его при себе: пусть лучше знаток лабиринта будет ненадежным союзником, чем заклятым врагом.

– Минос заставил меня отвести его в Магог, – сказал я, глядя сквозь полуприкрытые веки на предзакатное солнце. – Мне пришлось подчиниться.

Дедал остановился как вкопанный.

– Так, значит, Минос прознал про тайный город. Выходит, у этого старого тупицы в голове не только опилки. Когда же это случилось?

– Две ночи назад.

Дедал не смог сдержать усмешки.

– В полнолуние, – воскликнул он. – Могло быть хуже, да некуда. Теперь я понимаю. Да-а-а, тебе и вправду не повезло. Скажи-ка, он видел мою статую?

– Видел… и узнал руку скульптора.

Какое-то время мы шли молча. Наконец Дедал заговорил:

– Знаешь, ты мне нравишься, – он оглянулся вокруг, чтобы убедиться, что солдаты царской гвардии следовали за нами на почтительном расстоянии. – Возьми это, – он тайком передал мне кинжал, который я тут же спрятал под своей набедренной повязкой. Потом он заговорил быстро и четко: вход в лабиринт становился все ближе и ближе. – Перед тем как оставить тебя в лабиринте, я дам тебе факел. Если ты знаешь путь в Магог, найдешь дорогу и в лабиринте. Но не обольщайся. Еще никто не сумел выбраться оттуда, хотя многие знали путь. Я не углублялся в лабиринт, но представляю себе, как он устроен. Он в точности повторяет мозаику, выложенную на земле в центральном дворе дворца. Ключ к разгадке лабиринта тот же, что и к мозаике; подумай, и решение придет. Не забывай ни на секунду о Минотавре, об Астерии. Я не знаю, насколько он силен. Скорее всего, он движется быстро, как паук в паутине. Но он привык иметь дело с безоружными. Если ты сумеешь спрятать клинок и вовремя им воспользоваться, он, возможно, поможет тебе спастись.

Паук и муха

Меня оставили в лабиринте без особых церемоний: просто завязали глаза и заставили какое-то время идти вперед. Сначала был небольшой спуск, потом несколько поворотов. Мы остановились. Я немного подождал, прислушался и понял, что остался один.

Сорвав с глаз повязку, я ничего не увидел, меня окружала непроницаемая темнота. Я обшарил первую из бессчетного числа пещер лабиринта и нашел факел, обещанный мне Дедалом. Затем я подобрал два крупных камня, зажег от них немного сухой травы, а от нее – факел.

Первым делом я избавился от кинжала, бросив его в одном из переходов. Каким бы ни был Минотавр, я знал, что не смогу справиться с ним при помощи этого жалкого оружия. По правде говоря, мысль о том, чтобы отнять у него жизнь, пугала меня гораздо больше, чем мысль о собственной гибели. Да и вообще, зачем мне было выбираться из лабиринта? Я по-прежнему владел секретом, за который на Крите с меня могли спустить шкуру, а возвращение в Дельфы было равносильно смерти.

На всякий случай я попробовал разыскать следы солдат, заведших меня сюда. Бесполезно: эти люди отлично знали свое дело, а я никогда не был хорошим следопытом. Так куда бы мне пойти? «Если ты знаешь путь в Магог, найдешь дорогу и в лабиринте». Знал ли я на самом деле путь в Магог? Нет. По крайней мере не так, как дорогу в Дельфы, дорогу в Афины, дорогу Дня. Чтобы попасть в Магог, я искал башню, но ведь одного этого недостаточно. Ахейцы в одиночку никогда не могли добраться до башни, хотя и видели ее расплывчатый силуэт. Чтобы попасть в Магог, я просто шел куда глаза глядят и думал, что хочу туда попасть. Хотел ли я выйти из лабиринта? Что ж, атмосферу этого места приятной назвать можно было лишь с большой натяжкой. Я выбрал первый понравившийся мне проход и зашагал вперед, разгоняя мрак светом своего факела.

Я понял, что не хочу выйти из лабиринта, когда миновал пятую по счету пещеру и успел пройти гораздо больше, чем нужно было, для того чтобы найти выход. Войдя в один из наклонных, плавно изгибающихся коридоров, я вдруг ощутил его присутствие и чуть не умер от страха. «Скорее всего, он движется быстро, как паук в паутине», – так сказал мне Дедал. Я уже достаточно знал о лабиринте, чтобы понимать, что поспешное бегство может помочь скрыться, а может и вывести меня прямо к преследователю. Как ни странно, я не ощущал никакой угрозы. «Вот оно как, – подумал я, – его присутствие внушает не ужас, но спокойствие. Наверное, так мух успокаивает присутствие паука».

Я неспешно отступил и вернулся в последнюю пройденную пещеру. Затем воткнул факел в пол, прислонился спиной к стене и стал ждать.

Запах

Я не услышал никакого шума, даже шагов. Порыв ветра чуть было не потушил факел. За ним последовал еще один, более сильный, и огонь погас. Я обругал себя за то, что воткнул факел так далеко от себя. Затем подумал, что, может быть, еще успею нашарить его и вновь зажечь, но тут же отбросил эту идею. Мне не хотелось умереть во время тщетной попытки зажечь свет. Кто знает, может, в темноте монстр покажется менее страшным, а смерть – более сладкой?

Время потекло медленно. Внезапно я почувствовал исходящее от тела чудовища тепло. Он сидел прямо напротив меня, я мог слышать его дыхание. Глаза монстра блестели в темноте, словно кошачьи. Рядом с ним было тепло, от него исходил легкий, но очень знакомый запах. Когда он заговорил, сердце мое готово было выпрыгнуть из груди.

– Рядом с тобой тоже очень уютно, хоть ты и боишься смерти.

Это был голос Ариадны. Я погладил ее длинные волосы, мне казалось, что я даже могу разглядеть ее силуэт. Я приблизил к ней свое лицо. Я не хотел целовать ее, лишь почувствовать ее запах.

– Ты шел прямо к центру, – сказала она. – С тех пор как ты вернулся с войны в Аттике, я перестала тебя понимать. Ты что, хочешь убить себя?

Даже темнота не могла уберечь меня от ее чар.

– Смерть, – сказал я, – единственный выход для того, кто не хочет принять судьбы, уготованной ему Богиней.

И тут она меня поцеловала. Ее второй поцелуй был столь же болезненным, как и первый. Я слишком долго ждал его.

– Что ж, если ты выбрал смерть, – сказала она, – ничто меня не удерживает. Я не хочу, чтобы ты спал, когда я стану делать это.

Она вцепилась в мою шею, и я почувствовал, как ее зубы пронзают кожу. Мое тело, скрытое тьмой лабиринта, взорвалось фонтаном крови, и я наконец познал истинную цену любви Ариадны. Мне никогда не забыть этого жгучего, невыносимого, мучительного удовольствия, ее страсть всегда будет преследовать меня во снах.

Плач Минотавра

Я проснулся от света зажженного факела. Ариадна подождала, пока я встану, и направилась к одной из галерей. Мы спускались вниз по спирали, так же, как и в Магог, и с каждым шагом воздух казался все более разреженным, к тому же нас окружал резкий и неприятный запах. Я понял, что мы приближаемся к узнику лабиринта. Словно в подтверждение моих мыслей, прозвучал долгий и протяжный животный крик, скорее жалобный, чем пугающий.

Пещера Минотавра по своим размерам не отличалась от остальных, но из нее был только один выход. Когда мы вошли, Астерий стыдливо спрятал лицо, защищая глаза от света факела.

– Привет, братишка, – сказала ему Ариадна.

Астерий был громаден, примерно в два человеческих роста, и в свете факела мне показалось, что вся его кожа такая же черная, как бычья шкура на голове. Останки тех, кто стал жертвой Астерия, густо устилали пол, превратив пещеру в подобие склепа, а тряпки, кости, экскременты, кишащие насекомыми, и крысы тем более не добавляли этому месту уюта. Ариадна подождала, пока я усядусь в уголке, и погасила факел.

Астерий заговорил:

– Только ты приходишь ко мне, сестра. Да благословит тебя за это Богиня. И все же всякий раз, когда я слышу твои шаги, мне кажется, будто приближается моя смерть. Почему?

Я никогда не видел его раньше, и мне было трудно поверить, что такой глубокий и красивый голос может принадлежать столь причудливо изуродованному существу. Ариадна не ответила. Я представил, как она сидит рядом с ним, может быть, даже обнимает его.

– Это он, тот воин, что должен помериться со мной силами?

– Меня зовут Полиид, и я не воин. Я всего лишь музыкант.

– Тогда, Полиид, возможно, ты сможешь понять этот лабиринт, услышать его бесконечную мелодию. Вся моя жизнь здесь наполнена музыкой: музыкой подземных потоков, музыкой звездного неба, которого я никогда не забуду, музыкой танца планет, их спокойный бег навсегда запечатлен в контурах этих подземных галерей… Ты знаешь, что еще ни один человек не вышел живым из лабиринта, с тех пор как я здесь?

Я не стал отвечать на этот вопрос. В любом случае, даже если мне предстояло умереть, смерть моя уже была куда как слаще, чем я мог себе представить.

– Иногда я разговариваю с моими жертвами. Это помогает им меньше бояться смерти. Это очень интересно, говорить с тем, кто знает, что скоро умрет. Он забывает обо всех своих прошлых горестях: им овладевает абсурдная, иррациональная, необузданная жажда жить. Она настолько сильна, что некоторые женщины добровольно отдавались мне, даже не прося, чтобы я оставил их в живых, хотя втайне и надеясь на это. Они учились любить монстра, а я – любить и пожирать, пожирать то, что любишь. Когда они обнимали меня, я на какое-то мгновение становился частью их красоты. Во мраке любви я так же красив, как и они, я заражаюсь человеческой прелестью, а они – получают частичку моей животной красоты или открывают свою собственную, внутреннюю.

Здесь, в сердце лабиринта, зов плоти объединяет нас, но подлинное единение приходит, только когда я пожираю их. Вкус человеческого мяса лишь поначалу был мне отвратителен, а теперь я не променяю его ни на одно из яств, которые успел попробовать за свое короткое детство. Люди гораздо вкуснее крыс или собак, случайно оказавшихся в лабиринте. У вкуса человеческого мяса есть множество оттенков, так же как и у разлагающейся плоти, чей запах так волнует тебя, музыкант Полиид.

Все это пугает вас. Страх, ужас – это странные слова, которые трудно понять, сидя здесь, во тьме лабиринта. Хотя, может, и нет… Для меня самое страшное – это моя судьба, или, вернее, мои возможные судьбы, читать которые меня научила моя мать Пасифая. Если я погибну, вместе со мной умрет мой мир, мир, который я защищаю всю свою жизнь, хоть и не могу увидеть его и насладиться им; а если я не умру, жизнь моего мира продолжится, а с ней и мое заключение, вечное заключение: вечный страх. Два страха, и один противоречит другому…

В последнее время мне часто снится один и тот же сон. Все, что я вижу, происходит там, снаружи, под солнцем, которое жжет мне глаза, так же как жгло их в мой последний день наверху. Мне снится, что я воин, в разгар битвы оставшийся без меча. Я шагаю между трупов, думая только о том, где найти меч. Я вижу несколько мечей, зажатых в кулаках убитых, и пытаюсь разжать их пальцы, но тела вдруг становятся бронзовыми, и мне не хватает сил, чтобы вынуть из их рук бесполезное оружие, которое никого уже не сможет ранить. И я просыпаюсь, намертво сцепив руки. К чему этот сон? Ты знаешь ответ, музыкант Полиид? Почему мои безутешные руки сплетаются во сне? Почему мертвые в моих снах так вцепляются в свои мечи, словно они их продолжение, словно они вместе выкованы из металла? А ты, Ариадна, которая может гулять по моим снам, совокупляясь со мной, со мной, который наяву не может даже помыслить о том, чтобы коснуться тебя? Знаешь ли ты ответ? Нет…

Реальность полна тайн, но она не так ранит. Лабиринт отучил меня упиваться своими страданиями, будущее и прошлое для меня несущественны, бесцветны и туманны, все равно что кусок мяса в желудке. Они сосуществуют в спокойном и тихом настоящем, в настоящем, где нет ничего, кроме гниющего мяса. Все остальное находится вне времени или в худшем случае создает другое время, обычно скоротечное и недолговременное. Вы приходите выслушать меня или умереть. Приходите удовлетворить мои желания во тьме лабиринта или в моих снах. Но никто не приходит убить меня, и все, что окружает меня, разрушается и гниет. А я не старею…

Астерий замолчал. Через некоторое время Ариадна встала, зажгла факел и вместе со мной покинула пещеру Астерия. Обратный путь ничем не отличался от пути туда. В какой-то момент сырые мрачные переходы превратились в коридоры с колоннами, а мрачные норы – в богато украшенные залы, но я даже не заметил, когда это произошло. Внезапно у меня закружилась голова, я закрыл глаза, а когда открыл их – Ариадна исчезла, оставив в напоминание о себе легкую боль в висках. Дальнейший путь был мне хорошо знаком. У самого выхода я увидел женщину, спускавшуюся мне навстречу, но солнце светило ей в спину, и я не мог увидеть ее лица. Я подумал было, что это Ариадна, но когда она заговорила, оказалось, что это Пасифая.

– Будет лучше, если перед тем как идти в свои покои, ты повидаешься с Миносом, – сказала она мне. – Я уверена, что он простит тебя, увидев, что ты выбрался из лабиринта. Почему ты так смотришь на меня?

– Прости, госпожа. У меня просто кружится голова. Мне вдруг показалось, что все это уже было со мной. Но разве ты не?.. Не?..

Я хотел сказать «умерла», но понял, что это прозвучало бы совсем нелепо: ведь это я был на волосок от гибели, а не она. Пасифая загадочно улыбнулась. Следуя ее совету, я отправился прямиком в тронный зал, где мне предстояло узнать, закончилась ли моя битва со смертью или же только началась.

Чужая любимая

Минос встретил меня в окружении солдат своей личной гвардии, хмурый и напряженный, словно уставший от моего лица, которого надеялся больше никогда не увидеть.

– Я вышел из лабиринта, – сказал я ему, – и пришел сюда, чтобы сказать тебе, что я верен своей клятве.

Он поднялся с трона и подошел ко мне, должно быть, чтобы убедиться, что перед ним стою я, а не мой призрак.

– Это и так было ясно, – сказал он наконец, устало махнув рукой, – что ж, если у меня не получилось отделаться от тебя по-тихому, придется тебя терпеть.

Магог навсегда изменил царя: бегающий взгляд, тонкие прямые губы. Он весь был воплощенная ненависть.

Впрочем, эти перемены волновали меня куда меньше выпавшей мне удачи. Все последующие дни я провел с Ариадной, которая учила меня познавать себя. Именно она открыла во мне дар к предвидению, который я никогда бы не нашел в себе сам, хотя усердно его изображал. Я научился входить в транс, концентрироваться на конкретных вещах, событиях, людях… Я узнал, что будущее подобно прошлому, что пророчества могут быть столь же лживыми, сколь и воспоминания, которые сознание незаметно меняет в угоду владельцу. Для того чтобы предсказывать будущее, надо знать прошлое и уметь отвлекаться от себя, забывать о своем существовании. Теперь я знаю, что будущее, как и прошлое, нельзя изменить. Именно эта невыносимая правда бытия сводит с ума настоящих пророков.

Я научился не только этому. Ариадна открыла мне вещи, которые нельзя описать словами. Та кровь, которой я отблагодарил ее, никогда не будет достойной платой за все те тайны, что открыла мне царевна. Эмпусы, почитающие Богиню и дающие обет не убивать, берут у своих любовников ровно столько крови, чтобы обновить свою собственную. Моя любовь к Ариадне не умирала, потому что я знал: она никогда не будет принадлежать мне, у нее всегда будет кто-то еще, но когда она придет ко мне, я вновь почувствую себя частичкой матери-земли и любого из тех существ, что живут и страдают на ней.

Трон забвения

Но мое счастье было недолгим: вскоре после моего возвращения из лабиринта Минос собрал небольшую группу, которая должна была поехать в Афины, чтобы вновь взять ужасную дань. Среди этих людей оказался и я. Весть о Тесее, недавно объявившемся в Афинах царевиче, уже докатилась до Крита. Минос был уверен, что Эгей сделает все, чтобы его сын не оказался в числе жертв, отданных на съедение Минотавру, и полагал, что я могу пригодиться ему, для того чтобы расстроить афинские козни.

В Афинах о Тесее ходило уже множество легенд, напоминавших искушенному слушателю истории о Геракле: говорили, что его родителями были царевна Этра, царь Эгей и бог Посейдон. По совету дельфийского оракула Эгей не забрал ребенка у матери, чтобы укрыть его от цепких лап Миноса, и оставил Этре свой меч, велев передать его сыну, когда тот подрастет, чтобы отец смог узнать его. Еще подростком на пути в Афины Тесей в одиночку справился с разбойниками, напавшими на него в Коринфском проливе. Приехав в Афины, он повстречал колдунью Медею – ту, что одолела монстра Талоса во исполнение обета, данного Пасифае, – оставившую Ясона и вышедшую замуж за Эгея. Поскольку бывшая жрица не могла своими руками разделаться с Тесеем, она сделала все, чтобы с ним покончил его собственный отец; ведьма обвинила царевича в предательстве, но Эгей узнал меч, которым собирался защищаться обвиняемый, и поединок окончился воссоединением отца и сына и бегством Медеи. Теперь имя Тесея повторяли все Афины, рассказывали даже, что он разделался со злополучным марафонским быком. Все говорили о нем как о наследнике трона и будущем освободителе города от тирании Миноса.

Лишь только мы сошли с корабля в Пирее[2]2
  Порт Афин в Сароническом заливе.


[Закрыть], стало понятно, что найти Тесея будет непросто. Все жители города стали участниками театрального действа, целью которого было любой ценой убедить нас, что царевич вновь пропал. Нас встретили в траурном молчании, усадили на повозки и отвезли на Акрополь. Во дворце Эгей со слезами на глазах поведал нам о причине охватившего весь город горя.

– Мой любимый сын, столь недолго радовавший своего отца, не пощадил больное сердце старика. Несколько месяцев назад он, сжигаемый страстью к своему другу Пириту, возжелавшему жениться на повелительнице ада Персефоне, спустился в преисподнюю. Оба они, и Тесей и Пирит, попались на уловку коварного Гадеса, предложившего им Трон забвения. Всякий, кто сядет на этот трон, уже не поднимется и превратится в камень. В своих снах я вижу сына на каменном троне, обвитом змеями, под неустанным оком трехголового Цербера, стража мира мертвых.

Эгей закончил свой жалобный монолог протяжным стоном, который тут же подхватили плакальщицы. Упоминание друга Тесея Пирита, таинственного бродяги, недавно сбежавшего с Крита, едва не сбило меня с толку. Что ж, лжец всегда стремится спрятать обман среди правды. Минос повернулся ко мне и пристально посмотрел мне в глаза.

– Он лжет, – сказал я.

Эгей украдкой покосился на меня. Он понял, что я раскрыл его тайну, а я – что с этого момента моя жизнь в опасности.

Несмотря на то что траур продолжался, афиняне устроили в честь нашего приезда пышные празднества, на которых присутствовали юноши из самых богатых афинских семей. Минос вовсю упивался своей властью, заговаривал с ними, наслаждаясь их дрожащими голосами: каждый из них симулировал какой-нибудь дефект, неизлечимую болезнь, тихое, но все же заметное сумасшествие, что сделало бы его в наших глазах калекой и позволило не попасть в число обреченных. На третий день Эгею сообщили семь имен, и в афинских семьях воцарился настоящий траур. Матери требовали встречи с тираном, пытались предлагать ему свои сморщенные тела в обмен на жизнь сыновей, а Минос словно питался их горем, отвечая женщинам тоном умудренного и несчастного человека, вынужденного чинить малое зло, чтобы избежать большого. Я своими ушами слышал, как проникновенно он произносил простые слова соболезнования, которые бы от любого другого человека звучали как чистой воды насмешка. Своими глазами видел, как он с гордо поднятой головой вышагивал по переходам дворца. Так царь давал выход душившей его ненависти, злобе, поселившейся в его сердце: в глубине души он верил, что и вправду жертвует собой во имя собственного народа. Душа человека, развязавшего войну, равно как и победившего в ней, отвратительна и ничтожна, она просто не может быть иной.