Текст книги "Легион обреченных"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Было глупо не сделать этого. Было бы безумием это сделать; но было глупо и повернуться лицом к дому, к странной «безопасности» танка на передовой. Правда, условия жизни в Советском Союзе для такого, как я, были нечеловеческими, но такими они были и в танке, притом бессмысленными – без далеких, манящих гор, к подножию которых можно добираться с трудом, снося голод и жажду, а затем взобраться на вершину. Я возвращался туда, где мои руки не найдут ничего, кроме снарядов, а те не годятся для игры. Когда касаешься пальцем снарядного кончика, ничего не происходит.

Мы взяли ящик рыбы и, когда поезд тронулся, легли спать под грузовиками. На другой день полил нескончаемый дождь, но мы оставались сухими под брезентом, и так ехали, ели свою рыбу, вяло разговаривали. Мои спутники оказались очень скучными людьми. Они были нацистами и верили, что мы побеждаем. Что можем нанести поражение такой громадной стране. Одного звали Юргенс, другого Бертрам.

В Уварово, восточнее Дона, поезд остановился и не должен был идти дальше. Выйдя за город, мы изучили свою карту и решили, что находимся примерно в трехстах километрах к востоку от Воронежа. Требовалось пройти километров сто на юг, чтобы иметь надежду найти немцев на западной стороне Дона; мы знали, что севернее Воронежа русские находятся на обоих берегах и контролируют все мосты и броды.

Шоссе кишело солдатами, пушками, грузовиками, но мы не осмеливались попроситься на попутку, так как по-русски говорил только я. Повсюду были патрули, и поэтому весь день мы прятались.

Возле Сакманки нас окликнул русский сержант. Большой грузовик, в котором, кроме него, никого не было, застрял в грязи. Когда машина с нашей помощью выехала, я застрелил сержанта и надел его форму. Даже не думая, что делаю. Так было нужно. Мы спрятали труп под кустами, и я повел грузовик, те двое сидели в кузове. В кабине я обнаружил автомат и несколько гранат. Я вовсю жал на акселератор, и мы проехали около двухсот километров, потом у нас кончился бензин. Пришлось бросить машину и идти пешком. Автомат я взял с собой. Мы приближались к центру циклона.

На другой день мы услышали орудийную стрельбу. Странно было слышать ее снова. Когда стемнело, горизонт стал кроваво-красным. В разрушенном Еланске [37]37
  Имеется в виду пос. Елань-Коленовский Воронежской обл. – Прим. ред.


[Закрыть]мы спрятались в развалинах, но там, километрах в пяти от фронта, спали плохо: канонада была оглушительной, мы давно не слышали ее и отвыкли спать в таком шуме. Когда наступила ночь, мы с натянутыми до предела нервами отправились к траншеям.

Снаряды с воем проносились над нашими головами, падали с глухим стуком, рвались с жутким грохотом, вздымая в воздух камни и комья земли. Через несколько часов мы добрались до русских траншей, где нашли нору, в которой спрятались. Там мы лежали, наблюдая за одинокой парой с крупнокалиберным пулеметом. Улучив момент, бросились на них и пробили им головы; потом перемахнули через бруствер траншеи и беспорядочно побежали к другой стороне. Посреди ничейной земли пришлось спрятаться в снарядную воронку: наше внезапное появление вызвало ожесточенную стрельбу с обеих сторон из оружия всех калибров, в небо полетели ракеты. Прошло много времени прежде, чем стрельба утихла настолько, что мы отважились вылезти из воронки и сделать последний рывок к немецким позициям. Мы были уже почти там, когда немецкий пулеметчик выпустил очередь, и Юргенс с криком упал головой вперед. Он был мертв, мы восприняли это с облегчением, потому что его не нужно было тащить. Бартрам и я побежали дальше, крича: «Nicht schiessen! Wir sind deutsche Soldaten!» [38]38
  Не стреляйте! Мы немецкие солдаты! (нем). – Прим. пер.


[Закрыть].

Дрожащие, запыхавшиеся, мы свалились в траншею, и нас обоих тут же отвели к командиру роты. Задав несколько вопросов, он отправил нас в полковой штаб, там мы получили еду и место для сна.

ЭТА СВИНЬЯ МАЙЕР

…а потом у него хватило глупости разоткровенничаться с медсестрой, не умевшей держать язык за зубами. Догадаться о дальнейшем легко. Однажды на утренней перекличке командир полка зачитал нам следующее краткое сообщение:

«Ефрейтор Ганс Бройер из пятой роты Двадцать седьмого танкового полка двенадцатого апреля был приговорен к смерти за преступление против морального духа войск, состоявшее в том, что он умышленно сунул ступню под каток танковой гусеницы. Ганс Бройер был лишен воинского звания и всех прежних наград. Приговор приведен в исполнение двадцать четвертого апреля в Бреслау».

Сформулировано это было примерно так. Старик пыхнул трубкой, а Порта издал невеселый смешок: «Нет, членовредительство себя не оправдывает».

Я сел писать матери и Урсуле, что через неделю получу долгий отпуск. Вечером меня вызвали к ротному командиру. Майер сидел, откинувшись на спинку шезлонга, и свирепо смотрел на меня в молчании. Потом наконец заговорил:

– Смеешь иметь наглость просить об отпуске через голову командира роты?

– Я не просил отпуска, – ответил я. – Когда я вернулся, оберст [39]39
  Соответствует чину полковника. – Прим. ред.


[Закрыть]сам сказал мне, что я должен его получить.

– Твой отпуск отменяется. В этой роте я решаю, кому получать отпуска. Можешь идти.

Я снова был в его власти.

– Носы в русскую землю, висельники!

Внезапно раздались крики и быстро оборвались в предсмертном хрипении.

Под танком № 534 просела мягкая земля, и пятеро людей, которым Майер приказал лежать под ним ничком, оказались раздавленными.

Несколько секунд стояла мертвая тишина; потом рота громко зарычала. Когда пять изуродованных тел извлекли, Майер глянул на них и отвернулся, словно произошедшее совершенно его не касалось.

* * *

Нам выдали малые саперные лопатки для выкапывания мин, и мы были готовы отправиться на ничейную полосу. Было девять часов вечера. Все, что могло издать стук и выдать нас – бинокли, противогазы, каски, фонарики, – мы оставили в блиндаже. Вооружены были только пистолетами, ножами и маленькими гранатами. У Порты была русская снайперская винтовка, он почти не расставался с ней. Когда приблизилось время вылезать из траншеи, проводить нас явился гауптман Майер, с ним был обер-лейтенант фон Барринг. Майер по своему обыкновению был груб:

– Смотрите мне, свиньи, делайте работу, как следует.

Не обращая на гауптмана внимания, фон Барринг пожал каждому из нас руку и пожелал удачи.

Старик подал сигнал, мы перескочили через бруствер траншеи и быстро перелезли через наше проволочное заграждение. За ним тянулось длинное, опасное открытое пространство, пересечь которое требовалось со всех ног. Когда добрались примерно до его середины, взлетела осветительная ракета и преобразила темноту в слепящий белый свет. Мы бросились на землю и лежали, не шевелясь. При таком освещении малейшее движение сразу же становится заметным, а все движения на ничейной полосе считаются враждебными. Прошло много времени, прежде чем ракета опустилась на землю.

Мы вскочили и побежали снова, но едва сделали несколько шагов, над нами вспыхнула другая. Старик яростно выругался.

– Если так будет продолжаться, нам не вернуться живыми. Что это с иванами сегодня, черт возьми?

Еще две ракеты с шипением опустились, и в наступившей паузе мы достигли проволочного заграждения русских. Лежа на спине, перекусили ножницами нижние нити; проволока с легким звоном лопалась и скручивалась. Затем наступила самая опасная часть задания: лежа на животе с переплетением колючей проволоки над головой, требовалось искать мины длинными, тонкими щупами. Корпус у этих мин был деревянным, так что пользоваться миноискателем было нельзя [40]40
  Советские минные заграждения – пехотные и противотанковые – создавались из мин в деревянной укупорке (ящике) и не обнаруживались индукционными миноискателями. Поэтому проделывать проходы в таких полях приходилось вручную щупами. – Прим. ред.


[Закрыть].

Дело это вовсе не для танкистов, нам поручили его только из-за этой свиньи Майера и его стремления получить Железный крест. Он попросил полкового командира дать его роте это задание. Мы были должны не только нанести минные поля на карту, но и, выкопав несколько мин, установить их в проходах, оставленных русскими для атаки. При этом мы создавали новые проходы, о которых будет известно только нам.

Поскольку у меня не было никакого опыта в выкапывании этих чертовых штук, мне дали единственный на все отделение щуп и объяснили, что его нужно втыкать под углом в землю. Через несколько секунд щуп уперся во что-то твердое.

– Старик, – негромко позвал я.

Он подполз ко мне. Шепотом спросил:

– Нашел?

– Кажется.

Он взял щуп и осторожно потыкал им.

– Отлично. Ты сделал свое дело. Теперь смотри, чтобы она не сделала своего.

Старик пометил эту мину на карте. Находить их после этого мы стали быстро. Когда на карту было нанесено все поле, откопали несколько мин и установили в новые места. Работа была очень нервирующей, малейший шум мог нас выдать. Мы уже почти закончили, когда прямо у нас над головами разорвался осветительный снаряд. Я шел с миной в руках, пришлось броситься наземь и целую минуту лежать, прижимая к себе взрывчатую штуку.

На рассвете мы все вернулись целыми-невредимыми. Выходить обратно пришлось четыре ночи подряд. Нам невероятно везло, потому что ни с кем ничего не случилось.

Когда мы доложили, что работа на минном поле завершена, гауптман Майер издевательски рассмеялся.

– Завершена, говорите? Да вы, свиньи, храпели в какой-то воронке. Я несколько раз пускал ракеты, но вас не было видно. Но вам не сделать из меня посмешища, гнусные животные. Быть здесь к двадцати трем ноль-ноль со своими картами, я пойду с вами и проверю вашу негодную работу. Ясно?

– Так точно, герр гауптман, – ответил Старик и повернулся кругом, обрызгав грязью полоумного ротного командира.

Когда мы с этой свиньей Майером пробирались по ничейной земле к минным полям, светил месяц. Мы спустились в ложбинку, там русские не могли нас видеть, но мины лежали тесно, как сельди в бочке. Майер шел первым, ища проходы на взятой у Старика карте, по пятам за ним шел Старик, тоже глядя в нее, хотя мы знали все поле, как свои пять пальцев.

Майер взял вправо. Мы все остановились и бесшумно легли. Он прошел по полю десять, пятнадцать метров, и ничего не произошло. Потом обнаружил, что остался один. Заорать на нас, как хотелось бы, он не смел, потому что это привлекло бы внимание русских.

– Что это, черт возьми, значит, гнусные преступники? – негромко прошипел он. – Следуйте за мной, как приказано, иначе пойдете под трибунал!

Старик привстал и со смехом ответил:

– С тобой и твоим трибуналом все кончено, через пять минут ты превратишься в фарш, понял?

Майер ошеломленно уставился на карту, которую держал в руках.

– Да, пялься, пялься на свою карту, …, – сказал Порта. – Только между ней и той, что у нас, есть кой-какая разница. Разумеется, ты, как офицер, должен был получить лучшую, поэтому мы поставили несколько красных точек справа, а не слева. Так что не говори, что мы ничего не сделали для тебя.

Минуты две мы откровенно смеялись над Майером. Затем Порта поднял свою снайперскую винтовку и потребовал:

– Теперь попляши для нас, офицерская свинья, а то всажу пулю в брюхо.

Смертельно бледный Майер осторожно пустился в обратный путь, но не прошел и двух метров, как раздался выстрел, и гауптман получил в плечо пулю дум-дум. Он стоял, пошатываясь и стоная от боли, кровь из пробитого плеча текла на грудь.

– Пляши, черт возьми, свинья, – прошипел Порта. – Танцуй вальс! Мы обеспечим тебе ритм пистолетами, которыми ты научил нас пользоваться!

Старик вытащил свой крупнокалиберный пистолет и выстрелил под ноги Майеру, тот подпрыгнул, что походило на своеобразный танец. Штеге, Плутон, я и остальные тоже стали стрелять в землю перед дрожащим, шаркающим офицером.

Когда Майер упал, первая мина взорвалась и подбросила его высоко в воздух. Пять раз падение гауптмана вызывало взрывы.

В воздух полетели осветительные снаряды, потому что разрывы мин встревожили весь сектор. Раздались пулеметные очереди, время от времени глухо стрелял миномет. С немецкой стороны взлетели красные ракеты, дающие сигнал артиллерии открыть заградительный огонь вдоль русских позиций; русские начали обстреливать немецкие. Каждая из сторон решила, что другая собирается атаковать.

Раздался грохот, вздымаемая снарядами земля встала стеной. Мы бросились в воронку и лежали там два часа, пока этот дуэт не утих. Вскоре после этого спрыгнули в свою траншею, и Старик доложил обер-лейтенанту фон Баррингу:

– Герр обер-лейтенант! Унтер-офицер Байер докладывает, что второе отделение вернулось с разведки на минном поле противника. Разведка шла по плану под командованием гауптмана Майера. Гауптман погиб, потому что, несмотря на наши предостережения, продолжал путь по минному полю.

Фон Барринг задумчиво поглядел на нас, взгляд его перемещался от одного к другому, чуть задерживаясь на каждом лице. Я никогда не видел таких добрых и серьезных глаз.

– Гауптман Майер погиб? Что ж, это случается на войне. Унтер-офицер Байер, ведите своих людей обратно в блиндаж. Второе отделение превосходно выполнило свою задачу на минном поле. Я отправлю донесение командиру полка.

Он поднес два пальца к козырьку фуражки и пошел к своему блиндажу.

Старик улыбнулся.

– Пока он жив, охоты на свиней в пятой роте не будет.

– Обратили внимание, какие сальто крутила эта свинья, когда наши мины подкидывали его задницу? – ликующе спросил Порта. – Вот порадовался бы его старый учитель физкультуры, если б видел.

Такой была надгробная речь по гауптману Майеру, немецкому бюргеру, слишком ничтожному, чтобы отличиться на войне.

СПИТЕ ВДОВОЛЬ, РЕБЯТА

– Как? Разве их было не две?

Издав рык, Плутон устремился за Портой и девицами. Вскоре они скрылись, но мы все еще слышали восторженный визг двух полногрудых девиц.

– Теперь часа два их не будет, – сказал Старик со смехом.

Мы снова легли в высокую траву. Лежали, мечтая, наблюдая за дымом от своих трубок. Негромко говорили о товарищах, которых с нами уже не было.

Когда утром входишь со свежего воздуха в переполненную крестьянскую хату, вонь едва не валит тебя с ног, но привыкаешь даже к этому и через несколько минут засыпаешь под аккомпанемент храпа и кашля русских. Мы знали, что хозяйка больна туберкулезом, но что из того? Бациллы принимаешь вместе со всем прочим: вшами, крысами, грязью.

Казалось, что едва мы легли, нас тут же разбудили встающие русские. Порта выругался, но старик ответил спокойно, твердо:

– Заткнись, герр солдат, и спи!

Через час вошла квочка с цыплятами, и когда она прошлась по лицу Порты, он окончательно потерял терпение. Ракетой взлетел из соломы, схватил курицу за шею, стукнул указательным пальцем по клюву, и заорал:

– А ну убирайся отсюда, невоспитанная птица, и забирай свое незаконнорожденное отродье!

Потом вышвырнул квочку в окно и стал выгонять в дверь перепуганных цыплят. К нему подбежала сноха хозяина и подняла визгливый крик.

– Мне нужен покой! – рявкнул Порта и бранил ее, пока она, выйдя из себя, не огрела его половником по голове. Мы покатились со смеху, и Порта совершенно лишился рассудка. В одной рубашке, нижний край которой трепетал вокруг его тощих ног, он погнался за женщиной и выбежал в таком виде во двор. Русские громко захохотали. Вскоре он вернулся запыхавшимся, хлопнул дверью так, что вся хата содрогнулась, высунулся в окно и закричал:

– Я хочу спать, и тот, кто еще меня потревожит, будет застрелен, бах-бах, мертв!

Около полудня мы поднялись, и я принес обед с полевой кухни. Наконец-то там приготовили что-то приличное – бобовый суп. Тарелки наши были наполнены почти до краев, и мы лакали его, словно животные. Вылизав их, мы принялись за пришедшую из дома посылку для Штеге. Там был хрустящий картофель, маленькие пирожные и большой кусок копченой ветчины. Мы понесли все это к столу, который установили в уборной. У Порты была бутылка водки.

Уборную мы сделали таким образом, чтобы сидеть лицом друг к другу по обе стороны стола. Рассевшись, достали засаленную колоду карт и принялись за игру. Брали пирожные, время от времени отрезали себе ломтик ветчины. Бутылка ходила по кругу. Стаканы, чашки или кружки были роскошью, которую мы давно уже считали излишней и немужской. Так мы сидели впятером, спустив до колен брюки, ели, пили, играли в карты, курили, болтали, делали то, зачем пришли, и наслаждались жизнью. Наши голые задницы весело усмехались людям на деревенской улице, потому что уборная стояла на возвышении, откуда нам было хорошо видно во все стороны, и со всех сторон хорошо было видно нас. Где-то среди деревьев щебетала птичка, возле уборной лежала собака, лениво растянувшаяся под осенним солнцем. Несколько женщин, работавших в поле, пели какую-то русскую песню.

Под вечер, когда русские стали возвращаться с полей, мы прекратили эту идиллию и поплелись в хату.

Как-то утром Старика и еще одного командира танка вызвали к ротному. Через час Старик вернулся и радостно сообщил:

– Ребята, отправляемся в небольшую приятную экспедицию. Нам нужно выехать на равнину в двадцати пяти километрах к югу от деревни и закопать там нашу коробочку так, чтобы над землей была только башня. Остаемся одни в пятидесяти километрах от фронта, так что никакой стрельбы не будет. Мы должны находиться там, радоваться жизни и ждать, когда Иван прорвет наши позиции на фронте, и тогда вести огонь по его танкам. Позицию эту требуется удерживать любой ценой, и, как только закопаем коробочку, ключ зажигания приказано выбросить [41]41
  У немецких танков были бензиновые двигатели с обычной системой зажигания. «Выбросить ключ зажигания» – образное выражение, означавшее: «Ни шагу назад!», «Танки не заводить!», «Стоять насмерть!». – Прим. ред.


[Закрыть].

Порта засмеялся.

– Говоришь, ключ зажигания?

Старик улыбнулся.

– Да, больше ничего не упоминалось.

– Превосходно.

У нас было четыре запасных ключа.

Мы прикатили на свою новую позицию незадолго до рассвета. Находилась она прямо посреди равнины с высокой, до плеч, травой. Было холодно, мы надели меховые шапки, шинели, толстые рукавицы и кожаные бриджи поверх форменных брюк. Поскольку в танке было всего две штыковые лопаты и одна совковая, работать одновременно могли только трое, и у нас возникло соперничество за работу, чтобы не мерзнуть.

Старик простер руку и лирическим тоном заговорил:

– Дети, детки, детишки. Разве не чудесно рыть землю здесь, на просторе? Смотрите, уже всходит солнышко, и бояться привидений больше не нужно. Станет тепло, птички споют нам множество песенок, и если мы будем очень, очень хорошими, возможно, появится Старик Степей и расскажет длинную непристойную сказку. Чувствуете на своих нежных щечках поцелуи свежего степного ветра, чувствуете, как он играет вашими кудрявыми локонами?

Когда солнце поднялось повыше, рвения у нас поубавилось. Взопрев, мы начали снимать одну одежку за другой и наконец остались только в сапогах и трусах. Но все равно обливались потом, и непривычные к рытью твердой степной земли руки покрылись водяными мозолями.

– Скажите, – воскликнул Порта, – солдаты мы или землекопы? Спрашиваю исключительно из-за утвержденных профсоюзом расценок.

Мы постоянно обмеряли танк, чтобы определить, скоро ли яма будет достаточно глубокой, но в полдень, проработав семь часов, вырыли ее только наполовину. Старик принялся клясть армию, а Порта невинным тоном спрашивал, чувствует ли он нежные поцелуи степного ветра, радуется ли его сердце теплым лучам солнышка и воспитательному воздействию земляных работ. Старик в сердцах запустил в него лопатой, пошел и лег в тени танка.

– И чайной ложечки больше не выкопаю. Без того хватает ям на этой войне. Доброй ночи.

Порта, Штеге и я копали полчаса, настало время Старику с Плутоном сменить нас. После долгих препирательств мы загнали их, упиравшихся, ворчавших, в яму. Следующие два часа прошли нормально, потом продолжительность смен снизилась с получаса до пятнадцати минут, и в конце концов все мы пятеро, неспособные больше работать, лежали на спине, глядя в небо.

Однако яму, хочешь не хочешь, требовалось вырыть, поэтому, полежав около часа, Старик с Плутоном поднялись, вскоре вслед за ними и остальные.

В пять часов следующего утра яма была докопана, и мы загнали в нее танк. Быстро разбили палатку для сна; но, по слухам, эта местность кишела партизанами, поэтому требовалось выставить караул. Мы не могли решить, кому заступать на пост первому. Посреди нашей громкой перебранки Старик неожиданно заявил:

– Я унтер-офицер и не должен стоять на часах. Сами разбирайтесь.

С этими словами он закутался в одеяла и уснул.

– А я штабс-ефрейтор, – сказал Плутон. – Доброй ночи, дорогие детки.

– И будет поруганием армии, если обер-ефрейтор унизится до обязанностей часового, – сказал Порта.

Остались мы со Штеге, глядевшие друг на друга.

– Не будем нести караул, – сказал я. – Никаких партизан здесь нет.

– Ни единого, – подтвердил возмущенный Штеге.

И мы все впятером легли спать.

Наутро первым из палатки вылез Штеге. Мы захотели кофе в постель, стали тянуть жребий, кому его готовить, и эта обязанность выпала ему. Через пять минут он крикнул с башни танка:

– Вылезайте быстрее, едет оберст!

Мы высыпали наружу, чтобы нас не застали лежащими в палатке в одиннадцать утра, но оказалось, что Штеге так пошутил, поэтому мы заползли обратно, улеглись и громко потребовали кофе. В конце концов мы его получили, но едва позавтракали, Штеге, понесший кружки обратно, закричал:

– Ну, придется вам вылезать! Живей! Едут оберст и ротный. Пошевеливайтесь, тупые свиньи, на сей раз это правда.

Но мы лишь рассмеялись, и Порта в ответ крикнул, что если он нужен оберсту, пусть Штеге скажет, что его сегодня дома нет, и для пущей убедительности громоподобно испортил воздух. Старик последовал его примеру.

– А ну, вылезайте все. Хорошенькое дело, – раздался голос снаружи, и принадлежал он оберсту.

Мы тут же высыпали из палатки. Вытянулись в струнку перед двумя стоявшими у ямы вездеходами, одетые отнюдь не по-уставному. Оберст яростно сверкал на нас глазами. Лицо фон Барринга было непроницаемым. Выглядели мы персонажами юмористической картинки: на Старике были трусы, носки и грязная внизу рубашка. Форменные брюки Порты были заправлены в носки, на шее был повязан огненно-красный шелковый носовой платок. Рубашка Плутона свисала поверх брюк, голову обвивал тюрбаном зеленый шарф.

– Ты командир этого танка? – заорал оберст на Старика, зловеще поблескивая моноклем.

– Так точно, герр оберст!

– Ну, и о чем думаешь, черт возьми? Должен я получить доклад?

Старик подбежал к машине оберста, стукнул пятками друг о друга и на уставной манер прокричал в безмолвную степь:

– Герр оберст! Унтер-офицер Байер, командир танка номер один второго отделения докладывает, что ничего особенного не произошло.

Оберст побагровел.

– По-твоему, ничего. А по-моему…

И мы получили взбучку.

Потом фон Барринг вернулся один.

– Вы самые жуткие разгильдяи во всей армии, – сказал он, покачивая головой. – Могли бы уж в первый день выставить часового. Должны были понимать, что оберст приедет с проверкой. Объявляю всем по трое суток гауптвахты; отсидите, когда вас сменят. Яма ваша мала; ее нужно удлинить сзади на десять метров; и могу заверить, что мы с оберстом опять приедем вечером, так что имеет смысл начать сразу.

Когда он уехал, мы долгое время сидели в молчании. Рыть еще одну яму? Ни за что? Но как тогда быть?

Идею подал Штеге.

– Дорогие детки, – неожиданно заговорил он. – Возблагодарите Господа, что среди вас есть умный человек, способный помочь вам, когда нужно шевелить мозгами. Надо взять эту железную коробку, ехать обратно в деревню, любезно поздороваться с русскими и пригласить покататься; а в качестве вклада в празднество попросим их взять лопаты.

Мы с грохотом въехали в окутанную воскресной тишиной деревню, без труда нашли больше добровольцев, чем требовалось, и, взяв с собой почти сорок мужчин и женщин, покатили обратно [42]42
  Хассель лукавит, когда говорит о «добровольцах». Только под угрозой оружия можно было заставить женщин, да и мужчин, рыть окопы. Следует уточнить и их количество. На танке обычно размещалось не более 8—10 человек. – Прим. ред.


[Закрыть]. Прокатиться на танке русским казалось превосходным развлечением, и под аккомпанемент песен и шуток новая яма была вырыта за два часа, хотя русские постоянно бросали лопаты, начинали веселиться, петь или плясать, поднимая тучи пыли. Мы так увлеклись новым видом воскресного развлечения, что никто не заметил, как подъехал фон Барринг. Он постоял, изумленно глядя на это веселое сборище. Потом покачал головой.

– Должен заметить, вы не скучаете, – сказал наш ротный командир, и, покачав головой снова, уехал. Вечером мы отвезли русских обратно в деревню. Порта нашел двух девиц, они так висли у него на шее, что мы с трудом его вызволили.

Было непатриотично со стороны этих русских помогать нам в таком деле? Пожалуй. Но, возможно, то, что они сделали, было более действенным, чем усилия партизан или регулярных войск. Подобные акты братания больше всего заставляли немецкого солдата почувствовать себя по горло сытым этой войной. Я знаю многих, которые полностью излечились от веры в идиотский миф о расе господ, обнаружив, что «враг» вовсе не враг им, тем более не низшее существо. Простой немецкий солдат расширял свои познания о людях и народе. Такие встречи сеяли в нем семя благожелательной солидарности с простыми людьми. Медленно, но верно он отходил от своих заблуждений, дутых идеалов, истеричного фюрера, надменного генералитета. Начинал активно ненавидеть эсэсовцев, перед которыми раньше лишь испытывал тупой, унизительный страх. Ты не ощущаешь никакого желания стрелять в людей, с которыми танцевал накануне, хотя и идет война; и почти наверняка станешь палить в воздух, если за спиной у тебя не стоит, наблюдая, офицер.