Текст книги "Страх и отвращение предвыборной гонки – 72"

Автор книги: Хантер С. Томпсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Сам я ставил на то, что Хамфри с трудом опередит Макговерна, набрав 26–27 процентов, Уоллес получит твердое третье место примерно с 20 процентами, а бедный Маски приползет четвертым где-то с 10 процентами против 9 процентов Джексона. Я испытывал сильное искушение развести на легкие деньги Тома Моргана, пресс-секретаря Линдси, который как-то днем в баре отеля «Шредер» вывернул карманы и своими 102 долларами хотел подтвердить собственную убежденность в том, что Линдси может получить от 10 до 15 процентов, но я вынужден был отступить, потому что мне начал нравиться Линдси. Он показался мне самым интересным из всех демократических кандидатов в том смысле, что казался открытым практически для любой идеи… Так что я с сожалением отказался принять ставку Моргана на том основании, что буду чувствовать себя неловко, наживаясь на несчастье Линдси. (Как выяснилось, он получил только 7 процентов и выпал из борьбы…)

Но, собственно, я не об этом хотел здесь написать. По идее я собирался рассказать, что в ночь выборов нас постигло страшное несчастье. Все наши продуманные и просчитанные планы превратились в мусор из-за вычислительных устройств телевизионных сетей, и до наступления ночи ничего не сдвинулось с места.

Когда в восемь часов избирательные участки закрылись, Тим Краус и я все еще сидели сложа руки у письменного стола в нашем номере-люкс отеля «Шератон-Шредер», разрабатывая подробные планы, что бы нам предпринять в ближайшие пять-шесть часов адского напряжения, пока подсчитываются голоса. Надо было дотянуть, по крайней мере, до полуночи, прежде чем появятся первые результаты… А после этого мы были готовы работать хоть до рассвета или даже полудня, если это будет необходимо.

Ведущая статья в воскресном номере Washington Post вторила хору голосов тех 500 или 600 матерых журналистов и политологов, которые собрались здесь, чтобы стать свидетелями «решающего момента» – первых из общегосударственных предварительных выборов, на которых наконец-то предстояло отделить агнцев от козлищ.

После месяца тщательного анализа ситуации, предпринятого лучшими политическими журналистами США, Post, наконец, пришла к выводу, что, во-первых, «предварительные выборы в Висконсине, по-видимому, произведут драматические изменения в битве за выдвижение на пост президента-1972» и, во-вторых, «по мере того как состязание приближается к своей кульминации, сохраняется необычайно высокая степень неопределенности».

Другими словами, никто не имел ни малейшего представления о том, что здесь произойдет, кроме того, что некоторые люди пострадают, а ставки говорили, что наиболее вероятными проигравшими считаются Маски и Линдси. Тот факт, что Линдси почти полностью лишился финансирования, позволял с минимальным риском ставить на то, что в Висконсине он кончит плохо, но Маски – одержавший убедительную победу в штате Иллинойс[57]57
  На самом деле победа Маски в Иллинойсе не была такой уж убедительной. Как и ожидалось, он выиграл явное большинство среди делегатов на съезде демократов штата, но единственное, чего он добился, так это передышки между своими провалами во Флориде и Висконсине.


[Закрыть] и этим по меньшей мере частично искупивший свой ужасный провал во Флориде – и в Висконсине теоретически выглядел неплохо… Однако в кампании Маски по-прежнему чувствовалось что-то слабое и болезненное. Вокруг нее витал запах смерти. Он был похож на фермера, больного раком в терминальной стадии, но пытающегося занять деньги под урожай следующего года.

За две недели до выборов опросы показывали, что Маски идет в гонке более или менее вровень с Хамфри и значительно опережает Макговерна, но даже его сотрудники не поверили этому. Они продолжали улыбаться, однако их моральный дух был подорван и уже не подлежал восстановлению после того, как во Флориде Маски созвал совещание на следующий день после предварительных выборов и объявил, что покидает гонку. Им удалось отговорить его, согласившись работать без оплаты вплоть до окончания выборов в Висконсине, но когда слух об отклоненном отзыве кандидата просочился в прессу… Ну, на этом все и кончилось. Никто не опубликовал эту информацию, никто не упомянул о ней по радио и телевидению, но с этого момента единственное, что поддерживало жизнь в кампании Маски, – это беспощадная политическая версия старого театрального правила «Шоу должно продолжаться».

На последней неделе кампании даже сам Маски стал намекать на то, что он знает о своей обреченности. В какой-то момент во время агитационной поездки по городам в долине реки Фокс вблизи Грин-Бэй он впал в публичный психоз и начал говорить что-то о «необходимости чуда»… А потом, когда ощущение упадка уже стало распространяться, как лужа мочи на бетоне, он пригласил журналистов, освещавших кампанию, отпраздновать его 58-й день рождения в небольшом отеле в Грин-Бэй. Но вечеринка оказалась испорчена, когда его жена вмазала куском праздничного торта по физиономии репортера Newsweek Дика Стаута, заявив: «Один дружественный поступок заслуживает другого, а, Дик?»[58]58
  Маски и его жена расхлебывали эту историю с Newsweek в течение нескольких месяцев, и – если верить Women's Wear Daily, – дело дошло до того, что миссис Маски напилась и отпускала грязные шутки в ложе прессы. Стаут, впрочем, настаивал на том, что и размазывание торта по его лицу миссис Маски надо воспринимать как «шутку». Но остальные присутствовавшие на вечеринке расценили этот поступок иначе: некоторые восприняли его как свидетельство того, что Маски понял – с ним покончено.


[Закрыть]

Утренние новости

Наконец-то нам явлена истина. Я ждал этого всю ночь. Ничего другого не было доступно с того момента, как Уолтер Кронкайт завершил свою передачу вчера вечером в десять, когда уже было ясно, что Макговерн стал победителем, а Джордж Уоллес уверенно занял третье место.

Нельсон Бентон из CBS берет интервью у Уоллеса и спрашивает: «Правда ли, что вы решили скорректировать свои действия?»

Уоллес отвечает ему озадаченной усмешкой. Он никогда не считал нужным искать дружбы со СМИ.

Появляется Хамфри: «Я думаю, что мы проделали здесь хорошую работу, и я с нетерпением жду следующих предварительных выборов – в Индиане, Огайо и Пенсильвании».

Маски направляется в Чикаго для мучительной встречи со своими спонсорами, чтобы решить, останется ли он в гонке. Он уже потратил 1,5 млн долларов, и итогом стал полный провал.

Но новости не помогают. Фрэнк Макги на NBC ведет себя, как алкаш: «Здесь с нами сегодня утром в Висконсине находится победитель – сенатор Проксмайр, а также его прекрасная супруга. (Пауза.) Я сказал Проксмайр? Я имел в виду Макговерн… Конечно… Итак, здесь с нами сегодня утром сенатор Макговерн и его супруга…»

* * *

Где-то около семи вечера в пятницу – за три дня до предварительных выборов в Висконсине – я оставил свой тоскливый люкс в «Шератон-Шредере» и через весь город отправился в штаб-квартиру Макговерна в «Милуоки Инн», комфортабельный, любопытного вида мотель в жилом районе неподалеку от озера Мичиган. Улицы обледенели после снегопада, а у моего прокатного фиолетового «мустанга» не было зимних шин.

Машина оказалась крайне норовистой – настоящая детройтская классика, очевидно, собранная джанки, чтобы преподать всем нам урок. Я снял воздушный фильтр для того, чтобы вручную манипулировать автоматической воздушной заслонкой, но вот исправить нервирующую задержку педали газа не представлялось возможным. Она вела себя совершенно непредсказуемо. На одних светофорах автомобиль трогался нормально, но зато на других застывал с заглохшим двигателем, который, казалось, хотел больше бензина, а потом вдруг делал резкий рывок вперед, словно мул, обезумевший от укуса пчелы.

Каждый красный сигнал светофора грозил катастрофой. Иногда я трогался медленно, вместе с остальным потоком транспорта… Но примерно на каждом третьем светофоре эта чертова бесполезная машина упиралась в течение секунды или около того, как бы давая другим фору, а потом делала скачок и неслась вперед на максимальной скорости, уходя в занос.

К тому времени, как я добрался до «Милуоки Инн», все три полосы движения на Стейт-стрит были в полном моем распоряжении. Каждый, кто не мог держаться на безопасном расстоянии впереди меня, предпочел отстать и тащиться сзади. Я не удивился бы, если бы кто-то записал мой номер, решив, что я опасный пьяница или торчок. Вполне можно было ожидать, что к тому времени, когда я вернусь обратно к машине, каждый коп в Милуоки будет предупрежден и готов схватить меня при первом же появлении.

Я раздумывал об этом, когда вошел в столовую и увидел Фрэнка Манкевича за столиком у задней стены. Когда я подошел к нему, он поднял голову с противной усмешкой и сказал: «А-а, вот и ты. Я удивлен, что у тебя хватило храбрости прийти сюда после того, что ты написал обо мне».

Я уставился на него, пытаясь сосредоточиться. За всеми столиками в радиусе трех метров от нас воцарилось молчание, но единственное, что действительно озаботило меня, – это четыре парня из Секретной службы, которые внезапно набычились за своим столиком, расположенным как раз позади Манкевича и тех, кто ел вместе с ним.

Я быстро шел по проходу, особо не думая ни о чем, кроме того, что хотел спросить у Манкевича, но его громкое обвинение слегка встряхнуло меня. Я вдруг мгновенно осознал, что четыре головореза с проводами в ушах настолько встревожены моим стремительным появлением, что уже готовы сначала избить меня до состояния комы, а уж потом начать задавать вопросы.

Это было мое первое столкновение с Секретной службой. Их не было ни на одних других предварительных выборах, пока не наступил Висконсин, а я не привык работать в ситуации, когда любое резкое движение рядом с кандидатом может означать перелом руки. Им приказали защищать кандидата, и они обучены, как легковозбудимые охранные собаки, реагировать в полную силу при первых же признаках опасности. Ничего не стесняться. Сперва сломать запястье, а затем перейти к ребрам… И если «убийца» окажется просто странно одетым журналистом – ну, это то, что парни из Секретной службы называют «Бывает, блин!». Воспоминания о Серхане Серхане еще слишком свежи, а надежной базы данных потенциальных убийц не существует… Поэтому все, в том числе и журналисты, находятся под подозрением.

Все это пронеслось в моей голове за доли секунды. Я видел, как все это происходит, но мой мозг от слишком большого напряжения засбоил. Сначала машина, теперь это… И, пожалуй, самым тревожным было то, что я никогда не видел Манкевича даже улыбающимся.

Но теперь он смеялся, и телохранители из Секретной службы расслабились. Я попыталась улыбнуться и что-то сказать, но мой мозг все еще был заблокирован на нейтралке.

– Тебе теперь лучше держаться подальше от моего дома, – сказал Манкевич. – Моя жена тебя на дух не переносит.

«Господи, – подумал я. – Что же такое здесь происходит?» Где-то позади меня я услышал голос, воскликнувший: «Эй, шериф! Привет! Шериф!»

Я глянул через плечо посмотреть, кто меня зовет, но все, что я увидел, – это море незнакомых лиц, и все смотрели на меня… Так что я быстро повернулся к Манкевичу, который все еще смеялся.

– Что, черт возьми, ты говоришь? – спросил я. – Что я сделал твоей жене?

Он помолчал, отрезая кусок от лежащих на его тарелке говяжьих ребрышек, а затем снова поднял голову.

– Ты назвал меня помятым маленьким человечком, – сказал он. – Ты пришел ко мне домой и выпил все мое спиртное, а затем сказал, что я помятый маленький человечек, который похож на торговца подержанными автомобилями.

– Шериф! Шериф! – снова этот чертов голос. Он показался мне смутно знакомым, но я не хотел оборачиваться, чтобы снова не увидеть у себя за спиной всех этих людей, уставившихся на меня.

Тут туман начал рассеиваться. Я вдруг понял, что Манкевич шутит – и это, пожалуй, поразило меня больше всего в том, как развивалась эта предвыборная гонка–72. Мысль о том, что кто-то, связанный с информационной кампанией Макговерна, может на самом деле рассмеяться на публике, с трудом умещалась в моей голове. В Нью-Гэмпшире никто даже не улыбался, а во Флориде настроение было таким подавленным, что я чувствовал себя виноватым, просто слоняясь рядом.

Даже Манкевич во Флориде вел себя как человек, которого собираются бить палками по пяткам… Поэтому я был озадачен и даже немного разнервничался, увидев его в Милуоки улыбающимся.

Может, он обкурен? Неужели дошло и до этого?

– Шериф! Шериф!

Я стремительно обернулся, внезапно разозлившись на то, что какой-то кретин издевается надо мной в таких обстоятельствах. К этому моменту я уже забыл, о чем хотел спросить Манкевича. Вечер развивался в стиле Кафки.

– Шериф!

Я посмотрел на стол позади меня, но никто и глазом не моргнул. И тут я почувствовал руку, тычущую мне в бок… Моим первым побуждением было отбить ее хорошим ударом, вмазать сверху так, чтобы покалечить ублюдка… и тут же извиниться: «О! Простите, старина! Наверное, нервы сдали…»

И все к тому и шло, когда вдруг 30 секунд спустя я осознал, что рука у моего пояса и голос, кричащий «Шериф!», принадлежат Джорджу Макговерну. Он сидел прямо позади меня и обедал с женой и некоторыми сотрудниками предвыборного штаба.

Теперь я понял, что здесь делала Секретная служба. Я стоял так близко к Макговерну, что каждый раз, когда оборачивался, чтобы посмотреть, кто вопит «Шериф!», я видел почти каждое лицо в зале, кроме того, что находилось прямо рядом со мной.

Он развернулся в кресле, чтобы пожать мне руку, и улыбка на его лице была улыбкой человека, который только что отмочил действительно замечательную шутку.

– Черт возьми! – выпалил я. – Так это вы!

Я попытался улыбнуться ему в ответ, но мое лицо стянуло, словно резиновое, и я услышал свое бормотание: «Ну… ах… как это выглядит?» Затем быстрее: «Отлично, а? Да, я полагаю так. Это, конечно, определенно выглядит… ах… но какого черта, я думаю, вы и сами все это знаете…»

Он сказал что-то, во что я вообще так и не врубился, но все равно ничего не могло быть в этот момент красноречивее, чем потрясающая улыбка на его лице.

* * *

Наиболее распространенным известным источником ибогаина являются корни Tabernanthe Iboga, вечнозеленого кустарника, произрастающего в Западной Африке. Еще в 1869 году сообщалось, что корни Tabernanthe Iboga эффективны в борьбе со сном и усталостью. Экстракт корней используется туземцами в ритуальных целях; это позволяет им оставаться неподвижными в течение двух дней, одновременно сохраняя живость ума. На протяжении веков он применялся выходцами из Африки, Азии и Южной Америки во время фетишистских и мистических церемоний. В 1905 году общее воздействие от жевания большого количество корней Tabernanthe Iboga было описано так: «Вскоре он пришел в необычайное нервное напряжение; подобное эпилепсии безумие овладело им, он потерял сознание и произносил слова, которые интерпретировались старшими членами группы как имеющие пророческое значение и как доказательство того, что божество вошло в него».

На рубеже веков экстракт ибоги использовался в качестве стимулятора, афродизиака и опьяняющего средства. Это средство доступно в европейских аптеках уже более 30 лет. По большей части воздействие этого препарата изучалось на животных. Например, у кошки внутривенное введение препарата из расчета 2–10 мг/кг вызывало заметное возбуждение, расширение зрачков, слюнотечение и тремор, а также проявление агрессии. Были отмечены реакция тревоги, страх, попытки убежать… В исследованиях на людях при дозе 300 мг перорально у испытуемых отмечаются галлюцинации, изменения в восприятии окружающей среды, в состоянии сознания. Визуальный ряд становится более ярким, часто появляются животные. Ибогаин вызывает состояние гиперсомнии, при которой испытуемый не желает двигаться, открывать глаза, реагировать на окружающее. Поскольку, как представляется, существует обратная зависимость между наличием физических симптомов и богатством психологического опыта, выбор среды является важным фактором. Многие бывают обеспокоены светом или шумами… Доктор Клаудио Наранхо, психотерапевт, изучающий последствия воздействия ибогаина на людей, заявляет: «Я был впечатлен устойчивыми эффектами, возникающими при приеме ибогаина, больше, чем опытами с любым другим препаратом».

Из исследования PharmChem Laboratories,

Пало-Альто, штат Калифорния

* * *

О влиянии ибогаина на ход предвыборной гонки написано не так много, но ближе к предварительным выборам в Висконсине – примерно за неделю до голосования – прошел слух, будто кто-то из советников Маски вызвал какого-то бразильского врача, который начал пичкать кандидата «странным лекарством», о котором никто в журналистском корпусе никогда не слышал.

Давно уже было известно, что Хамфри использует какой-то экзотический стимулятор, известный как «Валлот»… И уже давно шептались, что Маски сидит на чем-то очень тяжелом, но эти разговоры трудно было воспринимать всерьез, пока я не услышал о появлении таинственного бразильского врача. Это был ключ к разгадке.

Я сразу узнал эффект ибогаина – сначала слезливый срыв Маски на платформе грузовика в Нью-Гэмпшире, потом бред и измененное состояние сознания, характеризовавшие его кампанию во Флориде, и, наконец, бешенство, охватившее его в Висконсине.

Не осталось никаких сомнений: «человек из штата Мэн» в качестве последнего средства прибег к огромным дозам ибогаина. Непонятно только одно: когда он начал? Но этого никто не знал, а добиться ответа от самого кандидата я не мог, потому что меня навсегда отстранили от кампании Маски после того инцидента на «Саншайн спешиал» во Флориде… Хотя теперь это происшествие гораздо проще объяснить.

Маски всегда гордился своей способностью справляться с враждебно настроенными оппонентами. Он частенько бросал им вызов, приглашая их на сцену перед толпой зрителей, а затем заставлял бедняг дискутировать с ним под прицелом телевизионных камер.

Но ничего подобного во Флориде не произошло. Когда Дебошир начал хватать его за ноги и орать, требуя добавки джина, Большой Эд рассыпался на куски… И это породило разговоры среди журналистов, знакомых со стилем его кампаний 1968-го и 1970-го годов, что Маски стал сам на себя не похож. Среди прочего было отмечено, что у него появилась манера во время телевизионных интервью дико закатывать глаза, что его мысли стали странно обрывочны и что даже его ближайшие советники не могут предсказать, когда он внезапно впадет в ярость или в коматозную тоску.

Теперь, оглядываясь в прошлое, нетрудно понять, почему Маски свалился с платформы вагона на вокзале Майами. Вот он стоит там – погруженный в ибогаиновое исступление, – и вдруг его окатывает как холодным душем осознание того, что он оказался лицом к лицу с угрюмой толпой и каким-то рычащим безумцем, покушающимся на его ноги, в то время как он пытается объяснить, почему именно за него надо голосовать как за «единственного демократа, который может победить Никсона».

Вполне возможно, учитывая известные эффекты ибогаина, что мозг Маски был почти что парализован галлюцинациями в то время, когда он смотрел на эту толпу и видел ящериц-ядозубов вместо людей, а окончательно его перемкнуло, когда он почувствовал, как что-то большое и, видимо, ужасное цепляется за его ноги.

Мы можем только догадываться об этом, потому что те, кто может знать правду, наотрез отказываются комментировать слухи о катастрофических экспериментах сенатора с ибогаином. Я попытался найти бразильского врача в ночь выборов в Милуоки, но ко времени закрытия избирательных участков его уже давно и след простыл. Один из наемных придурков в штаб-квартире в «Холидей Инн» в Милуоки сказал, что какого-то мужчину со свежими рубцами на голове выволокли в боковую дверь и посадили на автобус в Чикаго, но нам так никогда и не удалось найти подтверждений этому.

* * *

Последней каплей для Маски стали неопубликованные, но тем не менее ставшие известными результаты опроса, проведенного Оливером Куэйлом по приказу сенатора Джексона и местного АФТ – КПП, который показал, что Маски потерял 70 процентов поддержки в Висконсине за двухнедельный период. Согласно опросу Куэйла, бывший фаворит опустился с 39 процентов до 13, в то время как Макговерн почти удвоил свои показатели, поднявшись за тот же период с 12 до 23 процентов, что поставило его впереди Хамфри, который опустился примерно на пять пунктов – до 19 процентов.

Тот же опрос показал, что Джордж Уоллес может рассчитывать на 12 процентов, и это убедило либерального губернатора-демократа Пэта Люси и профсоюзных магнатов в том, что необходимости создавать серьезную силу для нейтрализации угрозы Уоллеса нет. И губернатор, и профсоюзные боссы штата были обеспокоены тем, что Уоллес с шумом ворвался в Висконсин и мешает всем, нарушая планы так же, как он это сделал во Флориде.

По-прежнему трудно понять, почему опросы, политики и особенно такой специалист, как Бродер, так сильно недооценили избирателей Уоллеса. Возможно, угроза антиуоллесовского ответного удара со стороны профсоюзов позволила журналистам думать, что другой Джордж благополучно загнан в угол. «Мозговой трест» крупных профсоюзов Висконсина выдвинул теорию, согласно которой Уоллес добился такого успеха во Флориде, потому что либеральная оппозиция слишком заистерила по поводу него, и он получил в два раза больше голосов, чем должен был, если бы другие кандидаты просто проигнорировали его и занимались своими делами.

Поэтому в Висконсине они решили подставить другую щеку. Они не обращали внимания на встречи Уоллеса с избирателями, которые вечер за вечером собирали переполненные залы в каждом уголке штата. Это было все, что делал Уоллес, если не считать нескольких телевизионных рекламных роликов, но каждая из таких встреч привлекала больше людей, чем залы могли вместить.

Я отправился на одну такую встречу, проходившую в месте под названием «Сербский зал» в южной части Милуоки, «забронированной», как говорили политики, за Маски. «Сербский зал» – большое желтое кирпичное здание, выглядящее как заброшенный спортивный зал, – расположен через улицу от супермаркета Sentry на Оклахома-стрит примерно в 8 км от центра Милуоки. Одна половина зала была отведена под боулинг, а другая представляла собой аудиторию вместимостью около 300 человек.

Встреча в «Сербском зале» была внесена в график Уоллеса буквально в последнюю минуту. В тот вечер главное его мероприятие было запланировано на 19:30 в гораздо большем по размеру зале в Расине, примерно в 80 км к югу… Но один из организаторов его кампании, видимо, решил разогреть его тусовкой в 17:00 в «Сербском зале», несмотря на то, что это было явно рискованно – проводить политический митинг в такое время в районе, где полным-полно польских заводских рабочих, которые в этот час только-только уходят с работы.

Я приехал туда в половине пятого, думая успеть до прихода зрителей и, возможно, поболтать немного в баре с теми, кто придет пораньше… Но в 16:30 зал уже был полон, и в баре было столько народу, что я едва сумел пробиться к стойке, чтобы купить пива. Когда я снова протолкнулся, чтобы заплатить за него, кто-то отпихнул мою руку назад и чей-то голос сказал: «Об этом уже позаботились, дружище, – вы же здесь гость».

Следующие два часа я провел за непринужденной дружеской беседой с шестью «хозяевами», которые прямо сказали мне, что они здесь потому, что считают Джорджа Уоллеса самым значительным человеком в Америке. «Это стоящий парень, – заявил один из них. – Раньше я вообще не интересовался политикой, но Уоллес не такой, как другие. Он не ходит вокруг да около. Он просто бросается вперед и говорит то, что надо».

Это был первый раз, когда я увидел Уоллеса лично. В зале не было сидячих мест, все стояли. Атмосфера наэлектризовалась еще до того, как он начал говорить, а после пяти или шести минут его выступления у меня появилось ощущение, что он каким-то образом начал левитировать и носиться в воздухе над нами. Это напомнило мне концерт Дженис Джоплин. Тем, кто сомневается в притягательности Уоллеса, надо сходить на его выступление. Он завел эту толпу в «Сербском зале» так, будто дергал их всех за ниточки. Люди смеялись, кричали, хлопали друг друга по спинам… Это было выдающееся по своей зажигательности выступление.

* * *

Пристрастие Хамфри к «Валлоту» до сих пор не вызвало никаких дискуссий. Во время кампаний он всегда действовал, как крыса в лихорадке, и единственная разница заключается в том, что теперь он способен выступать 18 часов в день вместо 10. Главное же, что отличает его кампанию-1972 от кампании-1968, – то, что он уже, кажется, не осознает, что его бред не воспринимает всерьез никто, кроме профсоюзных лидеров и чернокожих представителей среднего класса.

Стиль предвыборной агитации Хамфри был удивительно точно описан Дональдом Пфаррером в Milwaukee Journal:

«Когда Хамфри обращается к толпе, он делает две вещи. Во-первых, сначала он дает обещания; но не по “одному обещанию в день”, как сенатор Маски, а по обещанию каждые три минуты, даже по одному или два, для каждого, кто может его услышать. Он утверждает, что его обещания отражают программу социальных преобразований, за которые он будет бороться.

Второе, и более важное, что он делает, – пытается наладить связь с аудиторией. И преуспевает в этом настолько, что “аудитория” – это обычно неверно выбранное слово. Это больше похоже на встречу людей, которые хотят вместе чего-то добиться.

Если вы из Висконсина, он – ваш сосед из Миннесоты, и он скажет вам об этом. Если вы старый, у него есть пожилая мать, живущая в доме престарелых в Гуроне, Южная Дакота. Если вы фермер, он вырос среди таких людей, как вы. Если вы член профсоюза, у него есть профсоюзный билет и он защищает профсоюзы, как никто другой. Если вы черный, он боролся за гражданские права. Если вы молоды, он был учителем и тоже был когда-то молод. Если вы из города, он был мэром. Если вы бедный, он тоже был когда-то бедным и ему пришлось бросить школу.

Затем он идет сквозь толпу, пожимая руки, раздавая автографы и говоря. Иногда он даже слушает. Он общается некоторое время с каждым человеком, глядя ему в глаза и прося его о помощи».

Пфаррер пытался быть объективным и поэтому чуть не проговорился: не меньше половины репортеров, освещающих кампанию Хамфри, считают, что он сдал. Когда Хамфри баллотировался на пост президента четыре года назад, он тоже был продажным дураком, но, по крайней мере, стойким.

Теперь он говорит, как 80-летняя женщина, которая только что открыла для себя стимуляторы. Он созывает пресс-конференцию, чтобы объявить, что в случае своего избрания вернет «всех наших мальчиков из Вьетнама в течение 90 дней», а затем спешит на другой конец города, не умолкая по дороге ни на секунду, чтобы появиться на телешоу и там, потрясая кулаком, призвать каждого американца стоять за президента и «аплодировать» его недавнему решению о возобновлении тяжелых бомбардировок в Северном Вьетнаме.

Хамфри отправляется в «черный» район Милуоки и орошает улицы слезами, сокрушаясь по поводу «трагедии», в которую превратилась жизнь в Америке при Никсоне для «этих красивых маленьких деток», а затем взвивается, когда репортер, освещавший его кампанию во Флориде, напоминает ему о том, что «в Майами вы выступали то как “полевевший” Джордж Уоллес, то как “поправевший” Муссолини».

Хьюберт, кажется, искренне не понимает, почему многие некогда симпатизировавшие ему избиратели больше не верят тому, что он говорит. Он не может понять, почему люди хихикают, когда он на одном дыхании говорит о «политике радости» и «наказании состоятельных жуликов»… И бог его знает, что должно было пронестись в его голове, когда он раскрыл недавний номер Newsweek и обнаружил статью Стюарта Олсопа, где тот цитирует Rolling Stone: «Хьюберт Хамфри – вероломный, безвольный, старый мелкий политикан, которого надо запечатать в чертову бутылку и бросить ее в Японское течение».

Олсоп дал понять, что такой язык ему не по душе. Он назвал это «жестоким», а затем завершил свою колонку, отвергая кандидатуру Хамфри в более вежливых выражениях, чем я, но не менее однозначных. Стюарт и его сумасшедший брат Джозеф, по-видимому, пришли к выводу – вместе почти со всеми другими «видными и влиятельными» вашингтонскими политическими журналистами, – что предварительные выборы Демократической партии превратились в череду бессмысленных стычек, не стоящих освещения.

Но на том уровне, где «формируется общественное мнение», и в Вашингтоне, и в Нью-Йорке почти единодушно считают, что соперником Никсона в 1972-м будет Тед Кеннеди.

Убедительная победа Макговерна в Висконсине была воспринята большинством наблюдателей и представителей прессы, как очередное доказательство того, что в Демократической партии возобладали «экстремисты»: Джордж Макговерн слева и Джордж Уоллес справа, а в центре – пустота.

* * *

Суть проблемы заключается в том, что большинство высокопоставленных общественных деятелей – вместе со всеми этими сенаторами-демократами, конгрессменами, губернаторами, мэрами и другими партийными профи – давным-давно решили, что кандидатом-центристом в 1972-м будет не кто иной, как эта шаровая молния в виде политика от штата Мэн – Эд Маски.

Хамфри тоже рассматривали, но после стопроцентного проигрыша в ноябре быстренько сбросили со счетов. Макговерн даже не рассматривался, а Джордж Уоллес на тот момент еще никому не сообщил, что собирается вступить в борьбу за выдвижение кандидатом от демократов. Так что выбор очень быстро свелся к Маски, который на самом деле был номером один еще со времени его впечатляющей речи, показанной по телевидению в вечер накануне выборов в 1970 году. Она была произнесена в то время, когда партийные профи еще не оправилась от потрясения после Чаппакуиддика[59]59
  Инцидент, случившийся 20 июля 1969 года с сенатором Эдвардом Кеннеди. Его автомобиль упал с моста на острове Чаппакуиддик, в результате чего спутница сенатора утонула. Это происшествие поставило крест на его планах стать президентом США. – Прим. ред.


[Закрыть], который нанес смертельный удар по планам Кеннеди, и они отчаянно метались в поисках другого кандидата. Именно в этот момент «человек из штата Мэн» внезапно выскочил, словно черт из табакерки, как де-факто выразитель позиции партии.

По контрасту с мстительной длинной речью Никсона, которая транслировалась по телевизору из калифорнийского «коровьего дворца»[60]60
  Здание в Сан-Франциско, место проведения съездов, конференций, спортивных соревнований и животноводческих выставок. – Прим. ред.


[Закрыть] всего несколькими часами ранее, Эд Маски предстал перед зрителями как образец порядочности и мудрости – точно так же хорошо он выглядел в 1968-м по сравнению с Хьюбертом Хамфри. Он был настоящим государственным деятелем, как о нем говорили; обнадеживающей фигурой. К лету 1971-го партийные боссы убедили себя в том, что Эд Маски – «единственный демократ, у которого есть шансы победить Никсона».

Это, разумеется, была чушь. Выставить Маски против Никсона – то же самое что отправить трехпалого ленивца завоевывать территорию росомахи. Большой Эд был адекватным сенатором – или, по крайней мере, казался таковым, пока не начал объяснять свою «ошибку» по войне во Вьетнаме, – но с самого начала было безумием думать, что его можно выставить против тех кровожадных головорезов, которых Никсон и Джон Митчелл могли натравить на него. Они бы заставили его пронзительно визжать, стоя на коленях, ближе к закату в День труда. Если бы я вел кампанию против Маски, я бы заплатил за показ на национальном телевидении некоего анонимного урода, который объявил бы, что 22 года назад он и Эд провели лето, работая проститутками в публичном доме для гомосексуалистов где-нибудь в Северном Вудсе. И все. Этого было бы достаточно.