Текст книги "Под соусом"

Автор книги: Ханна Маккоуч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Последние два месяца я изучала все тонкости каждого блюда соте. Я узнала, что жареный лук с ячменной начинкой хорошо сочетается с красным люцианом[38]38
  Рыба.


[Закрыть] в крепком бульоне, посыпанным острым перцем-чили и политым маслом из кориандра. Что фазана, обжаренного с обеих сторон и доведенного до готовности в духовке, подают с тыквенным ризотто, клюквенным пюре и стрелками чеснока. Что морского окуня, припущенного в оливковом, а затем в сливочном масле и подрумяненного в духовке, нужно выкладывать на горку из картофельного пюре, обложенную по кругу молодыми репками и жареной кукурузой, сбрызнутой бальзамическим уксусом.

Рэй в подвале нарезает телячьи отбивные.

– Эй, мамуля, иди-ка, глянь на телятину!

Я стою рядом с ним, улыбаясь во весь рот, не в силах вымолвить ни слова, и слежу, как он вырезает мясо между ребрами острейшим ножом и кладет каждый кусок на стоящие перед ним весы.

– Сияешь как медный таз.

– Угадай, кто сегодня на соте?

– Вот это да-а! – Рэй, похоже, взволнован не меньше меня. – Не сядь в лужу, мамуля. Покажи ему, на что ты способна.

– Покажу, не сомневайся.

Решив все делать по науке, я прежде всего прокаливаю сковороды с толстым слоем крупнозернистой соли. Затем, ухватив щипцами сложенное бумажное полотенце, надраиваю этой солью дно сковороды и смазываю его арахисовым маслом (азы профессиональной кухни: при высоких температурах это масло не так быстро сгорает, как другие).

Сегодня среда, поэтому зал наполняется часам к восьми. Я работаю методично и сосредоточенно, рассчитываю время, чтобы мясо и рыба были готовы одновременно с гарниром. Ноэль стоит над душой, наблюдает, скрестив руки на груди, выгнув бровь, выискивая ошибки.

Я в ударе – сообразительная, организованная, старательная. Такое впечатление, что Ноэль разочарован отсутствием промахов. Но ничто не может испортить мое хорошее настроение и мою радость: я так благодарна ему за этот шанс. Я хочу впечатлить его. Ты думал, Ноэль, я ни на что не гожусь? Смотри же!

Мы с Хавьером работаем слаженно, как первая и вторая скрипки в оркестре, постоянно согласуем время готовности наших блюд. Хавьер – отличный напарник (геев, правда, ненавидит; иной раз у них с Хоакином чуть не до драки доходит, но мне-то что за дело). Я мечтаю о том, как Ноэль уволит О’Шонесси и поставит меня на соте. Давненько работа на кухне не шла так хорошо. Бифштексы Хавьера готовы одновременно с моим фазаном и окунем, все составные части блюда горячие, специй ровно столько, сколько нужно. Несмотря на обычное сумасшествие и крики, такой четкий ритм создает иллюзию, что на три часа нам дано навести в мире порядок.

Всю неделю я доказываю себе, Ноэлю и прочим, что умею готовить соте. Чувствую себя морским волком: подумаешь, соте, пара пустяков. Но вот мои минуты славы позади. Ноэль не увольняет О’Шонесси и не ставит меня на соте – он отправляет меня обратно, на участок холодных блюд, где, судя по всему, мне и предстоит провести остаток своих дней.

Я требую встречи с Ноэлем. Я решительно настроена не беситься и не обижаться. Буду вести себя благородно, никого не проклиная. С тех пор как я работаю с Ноэлем, мой интерес к кулинарии полностью улетучился. Я ненавижу этого типа со страстью, которая запросто может спалить меня изнутри.

В обеденный зал под стеклянной крышей, где мне предстоит встреча с Ноэлем, Хоакин приносит стакан простой воды.

– На этот раз без крови, ладно? – просит Хо.

Я киваю и глубоко дышу. Ноэль садится за столик напротив меня; я стараюсь улыбаться как можно естественнее.

– Чем могу быть полезен, красотка? – осведомляется шеф.

Заранее речи я не готовила и сама поражаюсь тому, что произношу:

– Для начала позвольте сказать, что работа в «Такоме» под вашим руководством меня многому научила.

Ноэль удивлен. И доволен.

– Вы даже не представляете, как много мне дали, – продолжаю я.

– Ну-у… рад, что смог тебе помочь, красотка, – простодушно говорит Ноэль.

– Хотела, чтобы вы это узнали, прежде чем я уйду.

Странное дело – на меня снисходят счастье и умиротворение. Да, я ухожу. Я всегда считала, что с врагами нужно обращаться великодушно и ни в коем случае не выдавать своих страданий. Только до сих пор мне приходилось применять эту тактику к мальчикам, которые нехорошо со мной обошлись.

У Ноэля явно гора с плеч свалилась.

– Уже уходишь? Так быстро?

Быстро? Больше года прошло, но какая разница.

– Боюсь, что да, – вздыхаю я.

– Ты была ценным работником на моей кухне.

– Правда? Ха. Тогда, может, остаться? – предлагаю нахальнее, чем собиралась.

Ноэль нервно ерзает на стуле и кривит губы, как мальчишка, пойманный на лжи.

– Есть конкретные планы? – уходит он от ответа.

– А как же. Рассматриваю несколько предложений, – вру я. На самом деле ты, скотина, раздавил меня в лепешку, и я не знаю, захочу ли вообще работать на кухне!

– Хорошие места? – интересуется он. Не знаю, понял ли он, что я вру, но в данный момент мне это безразлично.

– Отличные.

Я делаю скромную паузу. Хочу поблефовать, просто чтобы увидеть его реакцию.

– Дэвид Боули пригласил меня на соте, – заявляю я, прекрасно зная, что Ноэль не станет проверять. Это было его первое место работы, и, по слухам, великий мэтр Боули регулярно доводил его до слез.

Утратив дар речи, Ноэль лишь молча трясет головой.

– Видите ли, я у него подрабатывала по выходным.

Трудно сказать, верит он мне или нет, ни черта не поймешь по его лицу.

– И представьте, мои навыки его глубоко впечатлили. Что можно объяснить исключительно работой с вами.

Ноэль откидывает назад голову, поднимая бровь; по его жирной физиономии расползается вопросительное выражение: «Издеваешься?»

Прежде чем он успевает открыть рот, я продолжаю:

– Там славный коллектив, просто не терпится приступить к работе.

Я вежливо, с улыбкой, протягиваю руку. Ноэль пожимает ее и выдавливает:

– Нам будет тебя не хватать.

Похоже, он потрясен больше меня.

Перспектива любви и бедности побуждает меня к активным действиям, и следующее утро я сижу на телефоне, обзванивая всех знакомых, связанных с ресторанным делом. Пинки Фейну, другу Оскара, принадлежит «Золотая лилия», четырехзвездочный ресторан в Мидтауне, который славится фирменным блюдом под названием «кошельки нищих» – это тончайшие блинчики с начинкой из белужьей икры и сметаны. Их связывают по несколько штук стрелками лука скороды, припудривают пищевым золотом и подают в канделябрах, словно свечи. Пинки известен тем, что расхаживает по ресторану с парой наручников и пристегивает обедающих к спинке стула, чтобы они ели «кошельки» без помощи рук. Остальные посетители, видимо, должны получать удовольствие, наблюдая страдания ближнего.

Прежде чем заняться ресторанным бизнесом, Пинки разбогател на банковских операциях. Несмотря на колоссальный успех «Золотой лилии», никто не воспринимает Пинки всерьез: он настаивает на звании шеф-повара, а сам не способен сварить даже яйцо. И даже женившись на Сильвии, истинной опоре ресторана, он остался гулякой с откровенной слабостью к азиаткам.

Пинки обожал заглядывать на кухню «Такомы» и раздавать непрошеные советы. Помню, однажды приперся с вырезанным из какого-то черно-белого кулинарного журнала снимком женщины в клетчатых поварских легинсах, кокетливо прикрывающей ладонями голую грудь. Подмигнул и сказал:

– Не хочешь такие? Я тебе сам куплю.

– Спасибо, Пинки. Классные штаны.

Мне всегда было его жалко: я не раз наблюдала, как он, спотыкаясь, шатается по своему ресторану, с красным лицом и слезящимися глазами, и глушит неразбавленный джин из граненого стакана. Из месяца в месяц его лицо все больше сжималось в кулачок, нос заострялся.

В следующий раз, понятное дело, он заявился с эластичными штанами в упаковке с бантиком. Я была польщена, но примерить презент и не подумала. Других проблем было выше крыши, не хватало еще отбиваться от насмешек. Не так уж трудно было догадаться, что скажут ребята, если я стану разгуливать по кухне в клетчатых колготках (иначе их и не назовешь).

Ноэля колготки привели в телячий восторг, идея показалась ему бесподобной: «Давай, красотка, покажи всем, что там у тебя есть». Козел. Они и по сей день лежат у меня в нижнем ящике гардероба.

В «Золотой лилии» мест нет, но Пинки обещает позвонить друзьям в «Итериз Инкорпорэйтед» – эта компания имеет контракты с множеством городских музеев, театров и оперных домов.

– Ты ведь не против свободного графика?

– Конечно нет.

– Ну и лады.

Этим же вечером звонит шеф-повар из Линкольн-центра и предлагает на следующей неделе обслуживать банкет на 250 персон – 20 долларов в час. Я соглашаюсь.

Снова близится час расплаты, и сумма в 1000 долларов за крошечную квартирку на двоих в Вест-Виллидж представляется мне грабежом, особенно теперь, когда я опрометчиво отрезала себя от постоянного источника дохода. Даже работая полный день, с медицинской страховкой, я едва сводила концы с концами. Став вольным художником, не добываю даже на квартплату и, похоже, до самой смерти не скоплю ни гроша.

Глупо, конечно, но я решаюсь попросить в долг у Джулии. Она согласна одолжить 500 баксов. Возвращать буду с интересом. В буквальном смысле. Планирую ли я когда-нибудь устроиться на работу, интересуется Джулия. Или ей придется содержать меня всю оставшуюся жизнь? И о чем только я думала, когда ввязалась в эту аферу с кулинарией? Неужели не понимала, что стряпней достойных средств не заработаешь?

«А лицедейством?» – вертится у меня на языке. Как будто ей одной позволено мечтать и рисковать. Хотя когда это Джулия рисковала? Да она за всю жизнь ни дня не работала!

Джулия зла и разочарована. Она рекомендует мне, раз уж дела совсем плохи, окрутить какого-нибудь престарелого миллионера. «Тебе это не помогло», – едва не ляпнула я, но, слава богу, удержалась.

А мамочка принялась пополнять список «Почему Лейла – нехороший человек»:

Она чуть со стыда не сгорела, когда меня вышвырнули из интерната за четырехлитровую бутылку «Попова», обнаруженную завернутой в плед под моей кроватью. Она настрадалась от моей связи с женатым человеком. Измучилась за те три года, что я шлялась по Западу. Ей вечно приходится выпутывать меня из бедственных положений, в которые я регулярно вляпываюсь. Я встречаюсь исключительно с никчемными лоботрясами, которые недостойны завязывать мне шнурки.

И это еще не все. Я ленива, стараюсь пройти по жизни, тратя минимум усилий, и поэтому совершенно в этой жизни не разбираюсь. Я эгоистка и неряха. Я не оправдала своего воспитания. Я использую людей, но в то же время слишком щедра и легковерна, из-за чего становлюсь жертвой разных подлецов. По мнению моей матери, я Неудачница – именно так, с большой буквы.

Всю жизнь я слышу подобные монологи и уже готова поверить, что Джулия в чем-то права. Я и сейчас не перебиваю. Она расписывает, какое отвратительное я существо, пока, наконец, не подходит к торжественному финалу, к главному выводу. К какому же?

– Я слишком тебя любила!

Но довольно обо мне. Весной Джулия собирается с Паоло в Аспен, кататься на лыжах. Она бы с радостью пригласила меня, но, разумеется, я буду слишком занята поиском работы.

И все это за 500 долларов? Лучше бы я подцепила пару клиентов у консервного завода. Быстрее, денежнее и, главное, не так унизительно.

– Эй, угадай, кто выиграл зеленую карту в лотерею?

Никогда не видела Густава таким счастливым. Мы сидим в баре «Голубой ленты». Он заказал бутылку французского шампанского «Тэттэнже» и большое блюдо устриц.

– Ты?

– Не я один, еще куча народу.

– Сколько их там раздают?

– Точно не знаю. Порядочно-э. Ты хоть представляешь, что это значит?

– Нет.

– Это значит, что мне не придется возвращаться домой и я никогда больше не увижу этого вонючего ублюдка! Ура! – он чокается со мной и, запрокинув голову, делает два больших глотка.

– Какого вонючего ублюдка? – переспрашиваю я, держа бокал за ножку и неспешно потягивая вино.

– А пошел он. Даже говорить не хочу.

Густав залпом допивает вино. Наливает еще. Щелкает пальцем по краю бокала и поднимает на меня глаза.

– Паршивец, сукин сын-э. Мне от него житья не было. Матери тоже. Я ушел из дома в шестнадцать. Рассказывал?

Мотаю головой:

– Такое бы я не забыла.

Первый раз Густав заговорил о своей австрийской семье.

– Я работал в ресторанчике при дядиной бензоколонке. Там и научился готовить.

– Отец тебя бил?

Густав смотрит на меня и с ожесточением говорит:

– Бил – не то слово. Как это у вас называется?

– Дубасил?

– Что такое «ду-уба-асил?»

– Бить очень сильно.

– Да, вот именно-э. Он сломал об меня палец! – Густав выпрямляет средний палец (я чуть со стула не падаю, а ему хоть бы что) и тычет себе в челюсть. – Правда, он уж совсем старик; надеюсь, скоро сдохнет.

Впервые кто-то при мне признался, что желает смерти родителю. Я облегченно вздыхаю. Исповедь Густава несколько успокаивает меня: не такая уж я уникальная злодейка, как думала.

– С детства мечтал, чтоб он поскорее сдох-э.

– А когда он действительно умрет, ты, возможно, пожалеешь, – задумчиво говорю я. Вспомнила о покойном отце, и сердце екнуло. Сказать по правде, я до сих пор на него в обиде.

– Ну уж нет, – возражает Густав, качая головой и делая еще пару глотков. – Черта с два! Клянусь, я буду самым счастливым человеком на свете!

За стойкой бара – громадный полинезиец с перевязанным локтем. Он не шутит, когда утверждает, что это атрибут профессионала: устрицы парень щелкает, как орехи. Вытаскивает мясо из раковин, раскладывает на блюде со льдом и ставит его перед нами на прилавок, сдвинув в сторону стаканы и бутылки. Мы с Густавом чокаемся раковинами и, громко причмокивая, заглатываем ледяных, солоноватых, скользких моллюсков.

– Круто-э. Знаешь, как растет жемчуг?

– Все начинается с песчинки, да?

– С песчинки, соринки – неважно, главное, что этого мусора там быть не должно. Они затягивают его перламутром, а в итоге получается жемчужина. Вот и я так хочу со своей жизнью. Превратить плохое в хорошее-э… Ах да, – подпрыгивает он, будто только что вспомнил, – у Вестсайдского шоссе сдается закусочная, там объявление висит. Хочу тебе показать.

– Ты собираешься открыть собственный ресторанчик?

– Ага. «У Густава».

– Ты хотел сказать – «У Лейлы»?

– Может, все-таки просто – «У Густава»?

– «У Лейлы» лучше. Слушай, ты это серьезно, Густав? Вправду возьмешь меня к себе?

– Серьезно, как инфаркт-э.

– Ты вроде не хотел быть шеф-поваром.

– Я не хочу быть шеф-поваром в чужом ресторане, а в собственном – другое дело.

– А где деньги найдешь?

– Спонсоры нужны, это точно. Первым делом позвоню дяде. Надеюсь, и Оскар поможет. А ты что скажешь? Как по-твоему, твоя мать заинтересуется?

– Сомневаюсь.

– Деньжата-то у нее водятся, верно?

– Верно, только она не любит делиться.

– А что, если… как там ее?

– Джулия.

– Что, если назвать ресторан «У Джулии»?

– Может, на это она и клюнет.

К концу вечера мы с Густавом договорились сходить туда на следующий день. Как всегда, счет оплатил он.

Густав провожает меня до велосипеда, на прощание целует в щеку и неожиданно сообщает:

– А я к Жемчужине.

Ничего себе – на часах двенадцатый час.

– К какой Жемчужине?

– Помнишь, та красотка из «Тайского дворца»?

– Так у вас, ребятки, сладилось?

– Я не говорил-э?

– Наверно, забыл. Поверить не могу, что она запала на такого кобеля, как ты.

Густав с оскорбленным видом хватается за сердце:

– Кто кобель? Я?

В моей шутке только доля шутки. Не нравится мне, когда мои друзья заводят себе девушек. В глубине души хотелось бы верить, что все они ждут не дождутся того дня, когда я снизойду до того, чтобы лечь с ними в постель.

– Приятного вечера, – вздыхаю я.

– О, приятный вечер обеспечен, – подмигивает он. – Она танцовщица. Я говорил? Такая гибкая.

– Это здорово.

Я вспоминаю Жемчужину: точеная, спортивная, длинные шелковистые черные волосы – действительно красотка. Представляю ее в постели с Густавом, и мне вдруг становится очень грустно. Не потому, что я хочу быть на ее месте, а потому, что мне трудно радоваться чьей-то счастливой любви, когда у самой все так ужасно.

Стараюсь не гадать, звонил ли Фрэнк, но не могу. Я ведь и поужинать с Густавом согласилась главным образом для того, чтобы убраться из квартиры, где наверняка не отходила бы от телефона в ожидании звонка. Прошло два дня, а Фрэнк все еще не объявлялся, хотя должен бы, после той ночи.

Вернувшись домой, обнаруживаю Джейми восседающей на матрасе бок о бок с парнем, весьма привлекательным и по виду – богатым, в отутюженном белом хлопковом пиджаке и свободных брюках. Мне он незнаком. Джейми нарядилась в обтягивающее платьице, у кофейного столика валяются черно-желтые, в цвет, «лодочки» из крокодиловой кожи от Гуччи.

Оказывается, можно чувствовать себя оборванкой и в собственном доме.

На столике – недопитые бокалы с шампанским и большое серебряное ведро со льдом, в котором лежит запотевшая бутылка «Кристалла». На заднем плане Ван Моррисон тихо поет: «И это ошеломило меня». Джейми улыбается так, как будто безумно рада меня видеть.

– Привет, Лейла! Это Том.

– Привет, Том.

– Очень приятно, Лейла, – отвечает Том. – Шампанского?

Он встает и любезным жестом приглашает меня присоединиться к их празднику любви.

– Спасибо, – благодарю я. Влюбленная парочка, шампанское – только этого мне и не хватало.

– Никто не звонил? – бросаю небрежно, чтобы не выдать, как важен для меня этот звонок.

Джейми, сочувственно улыбаясь, качает головой.

– К сожалению, нет, дружок. Ну же, садись к нам, расскажи, что происходит.

Тот случай с кровотечением сослужил мне добрую службу: теперь мы с Джейми ладим. Правда, видимся редко, что, как я теперь догадываюсь, связано с Томом.

– Ничего не происходит.

– И все-таки я заметила, что кое-кто не ночевал дома в воскресенье.

Я пытаюсь закрыть тему:

– М-да?

– Да.

– Новый парень? – интересуется Том.

– Можно сказать, – бормочу я.

– Влюбился в нее по уши, – поясняет Джейми. – Пел по автоответчику: «Я верю в чудеса» и все такое.

Она многозначительно смотрит на Тома: видал, какие бывают ребята?

– Впечатляет, – поддакивает Том. Непонятно, шутит или нет. – Он звонил?

– Нет, – отвечаю я.

– Позвонит, – убежденно обещает Джейми. – Он от тебя без ума, да разве и может быть иначе!

Что с ней сегодня? У меня внутри все оборвалось, когда я узнала, что Фрэнк не звонил. Я чувствую, как теряю всякую связь с реальностью, проваливаясь в дыру психоза. Больше всего хочется закрыться у себя и проплакать всю ночь, но меня почему-то прорывает, и я описываю в подробностях каждую мелочь, каждую фразу и слово между мной и Фрэнком. Мои слушатели вежливо смеются – у меня определенно крыша поехала, но в небольших дозах и чокнутые забавны.

– Потерпи, пусть пройдет какое-то время, – наставляет меня Том, словно старинный друг.

– Попробую, – соглашаюсь я. – Но это нелегко.

– И поспокойнее с ним, – добавляет Джейми.

– Хороший совет, – подтверждает Том.

– Вы оба так и делаете? – спрашиваю я, умирая от желания узнать их историю.

– А то! – Том обнимает Джейми.

Откуда это внезапное желание надраться в стельку? Нет уж, ограничусь сигаретой. У меня вдруг открываются глаза, и я вижу, что моя чопорная, благопристойная до занудства Джейми чувствует себя гораздо увереннее и уютнее с этим невероятно симпатичным и, похоже, надежным Томом, чем я – с Фрэнком. Я нервная, дерганая неудачница. Джейми подбрасывает пальцами ног свои «лодочки» и пьет шампанское, а я как угорелая лечу в ванную – кишечник опять взбунтовался.

– Ты такая симпатичная девушка, не круглый же он дурак, чтобы дать тебе уйти, – говорит Том, когда я возвращаюсь.

Ой, ради бога! Какая угодно, только не симпатичная.

– В мои планы не входит, чтобы он меня бросил, – отвечаю я. – Если кто-то кого-то и бросит, то это я брошу его.

Том пожимает плечами.

– И что значит этот жест? – паникую я.

– Тебе не кажется, что ты немножечко спешишь?

– Том, милый, ты просто не понимаешь женскую душу, – говорит Джейми.

– Так просвети меня. Пожалуйста!

– Женщина обычно больше вкладывает в отношения, чувствует острее. Верно я говорю, Лей?

– Абсолютно.

Звонит телефон.

– Телефон! – вскрикиваю я.

– Спокойствие! – смеется Том.

Джейми разделяет мое волнение:

– Пусть прозвонит три раза.

После третьего звонка я беру трубку. Щелчок – сорвалось. Не выпуская телефон из рук, я говорю:

– Наверно, ошиблись номером.

– О, дружок, как жалко.

– Выпей еще шампанского, – услужливо предлагает Том.

Я спрашиваю:

– У тебя есть друзья?

– Полно, – Том наливает мне еще бокал.

– Это хорошо. Кстати, что празднуем?

Глаза обоих сияют, они глядят друг на друга, смущенные и счастливые.

– Нашу помолвку! – выдыхает наконец Джейми. Крепко поцеловав Тома в губы, она выбрасывает вперед тонкую ухоженную руку и вертит у меня перед носом огромным ослепительно сверкающим бриллиантом.

– Помолвку? Сколько же вы вместе?!

От моего вопля Джейми и Том разом подскакивают.

– Извините. – Я быстро справляюсь с собой. – Просто это так… неожиданно. И так здорово!

Сию же секунду иду топиться в Гудзоне.

– Сколько мы вместе? Месяца три? – прикидывает Том.

– Три месяца, – повторяю я в трансе.

– От судьбы не уйдешь, – поет Джейми.

– Да уж, – отзываюсь я. Надеюсь, это не прозвучало как «зелен виноград».

Шампанское кончилось; я пытаюсь уговорить Тома с Джейми распить со мной «Курвуазье», но они отказываются и, махнув мне на прощание, закрываются в ее спальне. А я остаюсь на диване, в одиночестве и безысходности, вцепившись в горлышко бутылки. Бокал? К дьяволу бокал! Я вытаскиваю пробку, запрокидываю голову и лью в себя жгучую жидкость. «Пусть будет горячо», – говаривал дедушка Митчнер, и мне становится горячо. Мне становится горячо снова и снова, а потом мне становится грустно. Я устала, я хочу умереть. Но я иду в ванную и чищу зубы. И перед смертью нужно выглядеть прилично.

Мне так жаль себя, что, забравшись в постель, я зажмуриваюсь и беззвучно лью слезы. Уголки рта ползут вниз в страдальческой гримасе. А тут еще это воркование за стеной, негромкий смех, музыка.

Ну почему ты не позвонил, Фрэнк? Почему?

Самоистязание только началось, как вдруг снова звонит телефон. Оборвав скулеж, я подскакиваю с матраса и рывком открываю дверь. После четырех звонков включается автоответчик. Настенные часы показывают полпервого.

– Привет, Лейла, это Фрэнк. – У него усталый голос. – Извини, что так поздно, – только что закончил запись. Мы заперлись в студии, и я никак не мог позвонить. Думал поговорить с тобой, но, похоже, тебя нет дома. Попробую завтра.

Меня нет дома? Где же мне быть? Шастаю со своими шикарными друзьями по светским тусовкам? Черта с два. На меня накатывает волна облегчения – жаркая, тропическая. Он не врет! Он и вправду работал! Конечно, он только что закончил запись, и понятно, что у него не было ни одной свободной минутки. Голос Фрэнка успокаивает меня, уверяет, что все будет в порядке. Я подхожу к автоответчику и пять раз прокручиваю сообщение, вслушиваясь в интонации. Врет – не врет? Неужто в самом деле за двое суток не нашел времени на звонок? А «позвоню завтра» не означает ли – сегодня?

Решаю поверить. Альтернатива была бы слишком трагична. Я кружусь в танце в обнимку с угловым столиком: впервые после нашей постельной встречи у меня появилась надежда. Забравшись обратно в кровать, пытаюсь уснуть, но после спиртного не выходит. Без конца бегаю то в ванную – глотнуть водички, то в туалет. Наконец погружаюсь в беспокойный сон. Мне снится, что я удираю от врага. Я стреляю, но пули не долетают или уходят в сторону перед самой мишенью. Бросаюсь к древнему телефону с диском – вызвать помощь, но все ошибаюсь номером. Звонки срываются, в трубке отбой.

Жадно глотая кофе, я брожу кругами по квартире и мучительно прикидываю, позвонить Фрэнку или нет. Нехорошо не позвонить человеку, если он оставил сообщение, но сейчас только полдевятого, он может подумать, что я прямо-таки сгораю от нетерпения поговорить с ним. Надо подождать хотя бы полчаса. Если он так поздно лег, то должен быть дома.

В девять я звоню. После четырех гудков голос Фрэнка произносит:

– Чего надо? Дождитесь сигнала и валяйте.

Я чуть не бросила трубку. Почему его нет? Нарочно, что ли, не отвечает на мои звонки?

– Привет, Фрэнк, это Лейла Митчнер. (На случай, если у него дюжина знакомых Лейл.) Получила твое сообщение вчера ночью. Спасибо, что позвонил. (Миленький дрожащий фальцетик.) Меня почти весь день не будет, но попробуй перезвонить, когда сможешь. Надеюсь, скоро поговорим.

Ах, какие мы подобострастно-любезные. Мой голос скакал по октавам, как у Мэрайи Кэри, когда она поет национальный гимн. Что в этом парне такого, что я вся трясусь как желе? Всем сердцем надеюсь, что он ничего не заметит.

На крик Густава с улицы я открываю ему дверь подъезда и слушаю, как он топает до шестого этажа на своих роликах. Его светлые вихры мелькают на лестнице то справа, то слева, и вот он передо мной – красный и потный.

– Отлично выглядишь, – сообщает он, с грохотом подкатывая ко мне, и целует в щеку.

– Только без твоих шуточек, Густав, я не в настроении.

– Какие шуточки? Я серьезно!

– Глубоко тронута.

– И правильно. – Он плюхается на матрас в гостиной, тяжело дыша. – Кстати-э, я вчера забыл рассказать. Этот придурок, О’Дебил…

– О’Мудак? Что он там еще выкинул?

– История шикарная, тебе понравится. Говорят, в один прекрасный день Ноэль решил попробовать новый рецепт фокаччи, знаешь, итальянская лепешка, а миксер-то – тю-тю!

– Ух ты, – оживляюсь я. – Класс!

– Разумеется, после случая с ножом Ноэль набрасывается на О’Шонесси, который, ясное дело, клянется-божится, что он, дескать, ни при чем. Ноэль чешет в затылке: мол, ему-то что ж теперь делать – топать к О’Шонесси домой искать миксер или как? Тем временем этот парень все прикладывается к коксу, и тут один из его шайки – помнишь ту ночь, когда мы ловили кайф?

– Еще бы.

– Так вот, один из этих бугаев заглядывает в окно. Пятница, я на соте, на кухне дым коромыслом…

– Господи, Густав, не тяни, как кончилось: хорошо, плохо?

– Очень плохо. – Он весь сияет. – Бугай сует в окно во-от такую пушку, метит в Ноэля и требует подать ему О’Ублюдка. Посетители сначала не въезжают, но тут какая-то слабонервная бизнес-дамочка замечает ствол и поднимает визг. Оскар в баре, нажрался до потери пульса, а Ноэль чуть не наложил в штаны, как баба-э. Он и слова не успел вымолвить, как Хавьер хватает Дэнни за халат и пытается вышвырнуть из кухни. О’Пидору не светит расставаться с жизнью, верно? Он как бешеный дерется с Хавьером, – Густав размахивает перед собой кулаками, – а его дружок-бугай, не будь дурак, включает этот… знаешь, такой химический душ, на случай пожара, с потолка брызжет? Эта вонючая пена заливает всю кухню. Посетители наутек! Кр-расота-э.

– А что потом?

– Как это «что потом»? Тебе мало?

– Дэнни застрелили или что?

– А начхать мне, что случилось с Дэнни. Бугай вытащил его из ресторана, размахивая пистолетом, как ковбой, швырнул в черный «лексус» и смылся.

– Ч-черт.

– Ага, ч-черт.

Густав предлагает на выходных покататься с ним на лыжах в Хантере, но я, чтобы не признаваться, что мне это не по карману, отвечаю:

– Терпеть не могу Хантер. Я там из принципа не катаюсь. – И это правда.

– Слушай, – удивляется он, – я вырос в Австрийских Альпах, но, как видишь, от Хантера нос не ворочу.

– На Западе лучше, – возражаю я.

– Тогда что ты делаешь здесь?

– Я встретила парня.

– Да ладно! – недоверчиво говорит Густав. – Ты?

– Что? Думаешь, вру? – спрашиваю я.

– Не знаю-э, – он качает головой. – Пожалуй, нет.

Сообразив, что я обиделась, Густав ерошит мне волосы:

– Да брось ты! Я ничего такого не имел в виду… Ну и кто же он?

– Познакомились в «Хогс».

– «Хогс»! – восклицает он. – Тогда покажи мне его.

Густав ласково треплет меня по плечу. Я ожидаю чего-нибудь теплого, искреннего.

– Ты с ним трахаешься?

– Не твое собачье дело!

– Ты с ним не трахаешься.

– Почему бы и нет?

– Не трахаешься, – заключает Густав. – Поверь мне, я бы знал.

– Кто бы сомневался.

– Малышка! Когда ты позволишь Густаву сделать тебя счастливой женщиной?

– М-м, дай подумать, – бормочу я, прижав указательный палец к подбородку и поджав губы, – пожалуй, верный ответ «никогда».

– Ты не знаешь, что теряешь-э.

– Прекрасно знаю, к тому же я разбила бы тебе сердце, сам понимаешь.

Густав хватается за грудь, изображая приступ. Потом, покачиваясь, выпрямляется и произносит:

– Vamanos[39]39
  Пошли (исп.).


[Закрыть].

У меня похмелье после вчерашнего, но на улице дышится легче. Воздух свежий, и, несмотря на пронизывающий ветер с Гудзона, денек обещает быть солнечным и в целом приятным. Заметив, что я дрожу, Густав обнимает меня.

– Потом вместе позавтракаем, ладно?

– Ладно, – соглашаюсь я. Густав никогда не разрешает мне платить. Говорит, это австрийское правило. Не знаю, не знаю… Но пусть платит, раз ему так хочется, – поможет мне растянуть деньги Джулии.

– Не спросишь, как прошла ночь? – намекает он.

– Наверняка замечательно, – коротко говорю я. Подробности мне ни к чему.

– Сначала мы вместе с ней занимались йогой в фитнес-клубе. Она подрабатывает инструктором, так что-э…

– Этим и объясняется ее гибкость?

– Пр-роехали. – Густав пытается изобразить Джо Пеши[40]40
  Популярный американский комик.


[Закрыть], но становится еще больше похож на Арнольда.

Вдалеке показалась закусочная моей мечты – сияющая хромированными поверхностями, с большой неоновой стрелкой (перегоревшей) на крыше, которая указывает вниз, на табличку «Ешьте здесь». Густав дает мне свой мобильник и тычет в объявление об аренде:

– Звони.

Набираю номер.

– Закусочная «Большое яблоко», – отзывается женский голос.

– Здравствуйте, меня зовут Лейла Митчнер, я звоню по поводу аренды закусочной на Вестсайдском шоссе.

– Секундочку.

Я слышу приглушенный голос на заднем плане:

– Эдди! Насчет закусочной!

Трубку берет мужчина:

– Да?

– Здравствуйте, это Лейла Митчнер. Я хотела бы поговорить с вами об аренде закусочной.

– О, конечно. Пр-рекрасно. Хотите посмотреть?

– Мы с компаньоном стоим прямо перед ней.

– О, хорошо, отлично. Я сейчас в еще одном своем заведении, «Большом яблоке». Могу подъехать через пятнадцать минут. Устроит?

– Вполне. До встречи.

Повесив трубку, я поворачиваюсь к Густаву и, подпрыгивая, чтобы согреться, сообщаю:

– Он едет.

– Сейчас?

– Ага.

– Давай заглянем в окна, может, что увидим.

Стойка бара и несколько столиков заставлены грязными стаканами и чашками. В проходе осталось ведро со шваброй. Густав рвется влезть по столбу на крышу и осмотреть здание, но я отговариваю.

– Зачем там ведро? – размышляет он вслух. – Может, потолок течет…

У подоспевшего Эдди вид человека, который собрался продать как минимум городской мост. На нем что-то красное, плохо сочетающееся с седыми висками. Он сразу приступает к делу: