Текст книги "Под соусом"

Автор книги: Ханна Маккоуч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Допивая шампанское, я понимаю, что мне нечего ему порекомендовать: он уже везде побывал. К тому же не хочется выдавать свои грибные места таким нахалам, как Дик. Услышав «Люди!», я вздыхаю с облегчением. Опять Билли кого-то представляет. Вечеринка становится все больше похожа на бал в Версале.

– Очаровательная, несравненная, талантливая… Джулия Митчнер!

Все улыбаются и выходят к дверям; улыбается и сама Джулия, благосклонно принимая похвалу; она в зените своей славы.

Аплодисменты, звон хрусталя. На Джулии дорогой шелковый топик цвета бургундского вина, тугие кожаные штаны и остроносые сапоги на таких высоченных каблуках, что ноги можно сломать. Похоже, зима ее не коснулась. На дворе январь, а она, словно в конце августа, щеголяет загаром, оттеняющим золотистый оттенок ее волос.

– Вы родственницы? – интересуется Дик, явно ожидая услышать «нет».

– М-м-м, – мычу я.

– Сестры?

– Нет, это моя мать.

– Ты дочь Джулии Митчнер? Не знал, что у нее есть дочь, – недоверчиво говорит он.

– Она не любит меня афишировать.

Дик бросает подозрительный взгляд на мои волосы, потом на ее.

– Вообще-то мы обе брюнетки, – объясняю, – но она как стала блондинкой после моего рождения, так с тех пор и осталась.

Мой бокал пуст, да только никого это не интересует.

– Тебе подлить? – предлагаю я Дику: может, хоть это его проймет. Таких парней, насколько мне известно, с рождения учат следить за тем, чтобы бокал дамы никогда не был пустым.

– Извини. Сейчас принесу. – Он резко встает и направляется в сторону Билли и Джулии. Очевидно, собирается сделать рядышком с ними привал по пути на кухню.

Похоже, хочет получить подтверждение моего родства со звездой экрана. Эх, Дик.

На манер музейного завсегдатая я с деланным интересом рассматриваю полотна маслом. Пока все нормальные люди увлеченно беседуют, толстозадая старая дева одиноко изучает произведения искусства. Вечер подошел к такому моменту, когда чувствуешь, что провалился в кроличью нору и летишь, летишь, и если что-то не изменится прямо сейчас, убьешься насмерть. Где, спрашивается, были мои мозги? Билли в роли свахи? ХА!

Я упорно не смотрю в сторону Джулии, но это не спасает от ее смеха: он дерет уши, проникает в мозг и вниз, вниз, ужом вползает в кишки. Дик Давенпорт не спешит с шампанским, так что я отправляюсь на кухню. По пути слышу хор голосов: «Я умираю с голоду», «Здесь что, не кормят?» Единственная еда, которую я видела до сих пор, – вазы с орехами и маслинами на антикварных столиках.

– Ч-черт возьми, Дэн, Дэн, н-не надо так с-со мной, – доносится до меня настойчивый пьяный голос. – Н-не говори мне это сейчас, не с-сегодня. П-потом п-п-поговорим. Нет! Нет, ты НЕ УЙДЕШЬ сегодня. Пожалуйста! – Заметив меня, Мартин прикрывает рукой трубку, опирается спиной на косяк светлой кухонной двери и меняет тактику: – Вечеринка в разгаре, а я не справляюсь, парень. Птифуры сгорели на фиг, гренки обуглились, тапенада[27]27
  Густая паста из черных маслин.


[Закрыть] дер-рьмо. Как с-сапожный крем. Устр-рицы! К ч-шертям устриц! Не ш-штану я открывать этих гребаных устриц! Ты ж маштер, шерьезно, никто их так не открывает, как ты, ха-ха-ха! – Мартин в отчаянии хохочет, как будто до него только что дошло, что собеседник (партнер по бизнесу и постели, ясное дело) больше никогда не будет открывать при нем устрицы. – Я ж и не знаю, как их открывают-то!

Хлопнув Мартина по плечу, я обещаю:

– Не переживай, помогу.

– Момент. – Он снова прикрывает трубку рукой и поворачивается ко мне. В уголках глаз у него стоят слезы. – Чё? Дай салфетку.

Обнаружив на стойке коробку с салфетками, я вытаскиваю одну.

– Я повар. Умею обращаться с устрицами.

– В холодильнике, – после секундной паузы бросает Мартин и возвращается к обломкам своей личной жизни.

Я посыпаю три серебряных подноса дробленым льдом. Устрицы лежат в сетках. Сдернув с ручки холодильника кухонное полотенце, я заглядываю на полку с ножами и выбираю короткий, с толстой рукояткой – никто и не сомневался, что у Билли имеется нож для открывания устриц, хотя я уверена, что он им ни разу не пользовался. Нож новехонький, будто только из магазина. Билли никогда не готовит.

На вечеринке у Брюса и Эрика Бромбергов в Ист-Хэмптоне Бобби Флэй научил меня одному секрету. Братья и Бобби, кстати говоря, далеко пошли: у Брюса с Эриком – «Голубая лента», у Бобби – «Меза Гриль», и все трое без конца выпускают то книги по кулинарии, то телешоу. Так вот, меня тогда отправили работать на задний двор к огромному четырехстороннему грилю. Он был установлен рядом с жарочной ямой, где на вертеле, поливаемый жиром, подрумянивался кучинильо (молочный поросенок). Я еще не имела понятия, кто такой Бобби, и мы с ним работали бок о бок: встряхивая на сковородках сладкий перец и лук, цуккини, тыкву, рыбу-меч и телячью вырезку. Только-только выскочив из «Кордон Блё», я мнила себя гуру от стряпни и помыкала Бобби, словно каким-нибудь рыжим пасынком. А он все сносил и советовал остальным поварам у гриля слушать «шефа». Никогда мне так хорошо не готовилось, я чувствовала себя своей в доску. Позже, узнав, кто такой Бобби Флэй, я чуть со стыда не сгорела, а поразмыслив, поняла, что он классный парень. Ни разу не воспользовался своим положением, не тыкал меня носом, не ограничивал мою свободу. Видимо, таковы отличительные черты мастера: ему не нужно самоутверждаться, втаптывая других в грязь.

Ах да, секрет Бобби. Устрицы следует открывать так: вставляешь кончик ножа сзади, под мышцу, быстро проводишь между створками и распахиваешь раковину. Проще простого. Я столько лет пыталась проткнуть ножом складку спереди раковины и расщепить ее, что единственно верный способ меня здорово впечатлил. Все, кто видят, приходят в восторг, – считается, что устрицы открывать сложно.

Аккуратно выложив первый десяток моллюсков на дробленый лед и украсив их дольками лимона, я перехожу ко второму десятку. За моей спиной хнычет, молит, шмыгает носом Мартин и… гремит голос Билли:

– Если она здесь – убью! Ну вот, полюбуйтесь!

Джулия подходит ко мне во всем своем бронзовом великолепии, наполняя пространство ароматом «Шанели № 5».

– Котенок! Что ты делаешь?

Чмокнув в обе щеки, она оглядывает меня прищуренным взглядом и выдает напрямик:

– Ты теперь перешла на выпечку?

У меня загораются уши.

– Ты что, ешь мучное?

Мой вид повергает ее в ужас. Еще бы – с нашей последней встречи я прибавила килограммов шесть, и теперь во мне уже не боевые пятьдесят семь, а все дряблые шестьдесят три. Я сжимаю ручку увесистого ножа и, опустив глаза, вижу, как белеют костяшки пальцев. Не хочу показывать ей, до чего мне обидно, но не могу удержаться и спрашиваю, словно маленький ребенок:

– По-твоему, я толстая?

Боюсь, мой тон выдает глубину оскорбления.

Грустно покачав головой, Джулия решает, что за рамки приличий я все-таки не вышла, и наклоняется к моему уху:

– Мы, женщины, всегда знаем, когда наш вес отклоняется от идеально, правда? На меня, например, даже лишние полкило давят как мешок камней. К слову, у меня чудный новый тренер, но тебе он вряд ли будет по карману.

– Угу, вряд ли.

Я провела с матерью всего пять минут, а уже скатываюсь в такую пропасть ненависти к самой себе, что глубже просто некуда.

– И наряд на тебе не самый выигрышный, – сообщает она, отстраняясь для лучшего обзора. – Юбки, котенок, – отличный камуфляж.

– Спасибо, Джулия, учту.

– И еще: ты должна общаться. Разве так ведут себя девушки на вечеринках, где столько подходящих мужчин! – добавляет она с наигранным оптимизмом.

Должно быть, именно так ты рассуждала, принимая предложение будущего мужа номер два, пламенного игрока в поло. Да если бы даже все эти «подходящие мужчины» не были геями, кто захочет общаться со мной, пожирательницей мучного?

Джулия понижает голос:

– Билли сказал, что у него здесь есть партия для тебя. Ты уже познакомилась с Диком? Чудный молодой человек, просто чудный. Послушай мамочку: долой этот нож, приведи себя в порядок – чуточку подкраситься не помешает – и вперед, к людям. Котенок, ты пропустишь все веселье! Лично я сейчас буду петь твою любимую, только вот капну себе шампанского. О-о, устрицы? Ну-ка, ну-ка, дай отведать. – Она строит из себя Мэй Уэст[28]28
  Голливудская секс-бомба (1892–1980).


[Закрыть].

Я хочу, чтобы она ушла. Нет, я хочу, чтобы она сдохла.

Поле безуспешных попыток образумить Мартина – я все слышала – Билли подходит ко мне с вопросом:

– Как ты тут с… этими?

– Осталось всего шестьдесят.

– Я в трансе, Лей. Может, не надо?

– Есть варианты?

– С тобой не поспоришь. Среди туземцев начались волнения. – И, вспомнив вдруг: – А Дик? Дик-то тебе как?

– Ты говорил, что работаешь с ним.

– С ним, на него – какая разница? Там кто, Бенисио дель Торо[29]29
  Американский актер пуэрто-риканского происхождения (р. 1967).


[Закрыть] пришел?

За его плечом нарисовался Мигель: белые зубы сверкают, карие очи под тяжелыми веками затуманились.

– Где ты берешь всех этих красавцев? На, – я вручаю ему поднос с устрицами. – Через пять минут приходи за другим.

– Котенок, котенок, обещай, что, как только будешь готова, выйдешь и послушаешь, хорошо? А я обещаю не петь без тебя «Нью-Йорк, Нью-Йорк», – подмигивает мне Джулия. Затем театрально разворачивается, взмахнув гривой длинных светлых волос, и, как дурной сон, исчезает.

Отложив нож и вымыв руки, я выхожу на балкон в спальне Билли. Отсюда открывается панорамный вид на Гудзон, Палисады, огни Мидтауна и Верхнего Вест-Сайда. Зажигаю сигарету, глубоко затягиваюсь и выдыхаю дым в холодный воздух. Голова гудит; я курю, то и дело запуская пальцы в волосы и царапая кожу ногтями. Надо срочно подстричься.

На кухне обнаруживаю Дика Давенпорта, он вынимает очередную бутылку «Вдовы» из холодильника. Игнорируя его, я мою руки, хватаю полотенце и снова принимаюсь за устриц.

– А у тебя отлично получается. Видно, что ты настоящий повар, – замечает он, вытаскивая пробку. – Я так и не принес тебе вина, да?

– Не-а. – Я с горестным вздохом пожимаю плечами. – А теперь поздно, потому что на работе я не пью.

– Я думал, все повара пьют на работе.

– Ну да, а все бизнесмены надираются за ланчем.

– Лично я очень люблю ланчи с тремя мартини, – саркастически подтверждает он. – Хочешь чего-нибудь еще? Может, «Пелегрино»?

– Нет, спасибо.

Я начинаю работать быстрее и скоро понимаю, что выпендриваюсь.

Дик молча смотрит, попивая шампанское.

– Ловко у тебя выходит.

– Спасибо.

Все мое внимание уходит на то, чтобы не промахнуться и не пропороть ножом ладонь.

– А где ты все-таки работаешь?

– В «Такоме».

– Ее хвалят.

– Кормят неплохо.

– Может, как-нибудь заеду.

– Заезжай.

– Ну, я пойду, если ты не против.

Не против? Почему я должна быть против? Я останусь здесь и буду работать до одурения, потому что так я и живу! Я вкалываю! В отличие от некоторых любителей шампанского в мокасинах с кисточками – не будем называть имен.

Вообще-то я предпочитаю общество устриц сборищу снобов из глянцевой прессы, но в конце концов настал момент, когда мне захотелось, чтобы мой труд заметили и оценили. Нытье Мартина уже не вызывало жалости, а лишь действовало на нервы, и я начала закипать. Весь вечер превратился в уродливую карикатуру на мою жизнь. Еще десяток – и, слава богу, можно сматываться.

Когда я захожу в гостиную, Джулия в соблазнительной позе восседает на рояле и под аккомпанемент загадочного женоподобного типа поет «Воспоминания». Аудитория внимает, не сводя с нее благоговейных взоров. Смотрится она бесподобно. Билли в уголке нашептывает Мигелю на ушко нежные глупости, Люсинда приклеилась к Дику, вид у нее довольный, словно у кошки, которая проглотила канарейку.

Никто и не заметил, как я выскользнула за дверь.

Понедельник. Моросит дождик. Я еду по Восьмой улице в «Астор» – самую что ни на есть распаршивую в городе парикмахерскую. У меня длинные, непослушные курчавые волосы – кому такие нужны на кухне? К тому же небольшая встряска мне не повредит. Нужно отвлечься от мыслей, что удача повернулась ко мне спиной.

Пристегнув велосипед к знаку «Стоянка запрещена», я захожу в салон и стряхиваю свою непромокаемую куртку. Внутри так тепло, что стекла запотели, а светильникам на потолке не под силу рассеять мутно-белый полумрак.

В «Астор» предварительная запись не требуется; мастера обоих полов, в основном иностранцы, скучают в креслах, треплются или просматривают журналы в ожидании жертв. Лишь некоторые стоят над клиентами, жужжат машинки. Ист-Виллидж. Ну и что? Мне нужна дешевая стрижка, а здесь, говорят, берут всего двенадцать баксов.

Меня направляют к свободному мастеру, женщине по имени Овид, как гласит значок на лацкане ее униформы, и та интересуется, чего бы мне хотелось. Вместо ответа протягиваю вырезку из журнала «Вот»: снимок истощенной бродяжки с желтыми, как у синицы-гаички, коротенькими перьями вместо прически. Очень надеюсь, это как раз то, что мне надо для преображения.

– Вы думай так?

Я киваю.

– Отшен короткий, так?

– Так.

Меньше чем за минуту она срезает сантиметров двадцать. Волосы летят на пол, засыпают мой клеенчатый нагрудник. Вот и все. У меня вспотели руки. Я так взволнована, раздражена и испугана, что сердце колотится как сумасшедшее, а подмышки взмокли от пота. Пальцы Овид то и дело задевают мою шею, и каждый раз, когда они попадают на какую-то нервную точку, голова непроизвольно дергается, будто я страдаю припадками.

Волосы уже торчат над ушами. Парикмахерша опять сбрызгивает их водой (шампуня здесь не держат), включает машинку и приступает к делу. Чем дольше жужжит машинка, тем яснее становится, что артистическая натура парикмахерши не восприняла картинку из «Вог». Вероятно, наше понимание стиля расходится: в зеркале я вижу совершенно не то, что мне грезилось.

Результат убивает. Больше всего моя голова похожа на кочерыжку: по бокам совсем коротко, а на макушке значительно длиннее. Чувствуя, что вот-вот разревусь, спотыкаясь, выхожу под дождь. С одной стороны, нет ничего плохого в том, что я обрезала волосы, – ощущение новое, легкое. Я снова и снова провожу рукой по затылку и вискам. Последний раз короткая стрижка у меня была в пятом классе, называлась «паж», под фигуристку Дороти Хэмилл. Но с другой стороны, мне грустно и обидно, как будто я это сделала назло себе: и так не была красавицей, а теперь и вовсе мальчишка-сорванец. Но, оказывается, я и не представляла, как выгляжу, пока не вошла на кухню.

Пабло и Хавьер приветствуют меня обычным «Hola, сото estâs, chica?», но прическу никак не комментируют. Хоакин же без обиняков заявляет:

– Милая, я дам тебе телефон своего парикмахера. Это нужно исправить.

– Совсем плохо, да?

Этого я и боялась. Но ведь никогда не поймешь, насколько все ужасно, пока не скажет кто-нибудь со стороны.

Хоакин вежливо поправляется:

– Да нет, не то чтобы плохо, – и, наклонившись к моему уху, шепчет: – Ты же не лесбиянка, нет?

– Нет.

– Я так и думал. Тогда тебе ни к чему расхаживать в таком виде. Иначе девицы из «Каббихоула»[30]30
  Клуб в Вест-Виллидж, популярный среди лесбиянок.


[Закрыть] прохода не дадут! Ты ведь недалеко оттуда живешь, в Вест-Виллидж?

Я киваю, кладу бумажку с номером парикмахера в карман куртки и повязываю косынку. Весь вечер я поглощена навязчивой идеей: исправить прическу.

Слава богу, хоть Ноэль орет меньше обычного. Со мной он, конечно, не откровенничал, но я расспросила менеджера: Ноэль, оказывается, предложил Дэнни открыть ящик, где тот держит инструменты, там нож Хавьера и нашелся. О’Шонесси сочинил какую-то неубедительную отговорку, вроде «случайно прихватил из посудомоечной машины», на что шеф, похоже, не купился. Уж не знаю, что там между ними произошло, только вид у нашего клептомана пришибленный.

В конце концов я решаю, что не стану втридорога платить за собственную ошибку. В «Асторе» мою голову изуродовали, пусть там же ее приводят в порядок.

На следующий день я возвращаюсь туда и попадаю к женщине по имени Ольга.

– Кто это сделал? – пугается она, как будто наткнулась в темном закоулке на мое истекающее кровью тело.

– Злодейку я здесь не вижу, но помню, как ее звали – Овид.

– Гречанка. – Ольга с отвращением качает головой. – Так коротко!

– Знаю.

– Могу попробовать исправить, но останется вот столько, не длиннее, – она показывает пальцами два-три сантиметра.

Я говорю: делайте что хотите, главное – укоротить сверху, сделать все ровнее и, по возможности, стильнее. В итоге я все равно нисколько не похожа на крутую оборванку из «Вог». Скорее на несчастную, одутловатую жительницу зимнего Нью-Йорка.

– У волос есть один плюс, – бормочет Ольга. – Они отрастают.

Перебродившим пивом несет за квартал. Тротуары в районе мясоконсервного завода лоснятся от жира. Зимой, когда он замерзает, ходить здесь становится небезопасно.

«Хогс» набит битком. Помнится, когда он только открылся, народ сюда редко заглядывал, даже было место потанцевать тустеп перед музыкальным автоматом. Потом «Хогс» вошел в моду, и теперь перед красной бархатной лентой выстраивается целая очередь. Цинк, здешний 140-килограммовый вышибала, влюбленный в свой «Харлей», узнает меня и пропускает за бархатную преграду, придерживая народ.

В одном углу зала байкеры горланят «Боже, храни Америку». Барменша Микки, в узких джинсах и корсете, отплясывает на стойке под мелодию «Эти ботинки созданы для ходьбы». Я немножко опоздала. Нужно напиться. Быстро. Дина уже в баре с бутылкой пива «Бад». В свободное время она наливается самым дешевым пойлом. Никаких изысканных напитков и коктейлей. Она обнимает меня, чмокает в щеку и дышит пивным ароматом в лицо:

– Глянь на красавчика в конце бара. Лакомый кусочек, а?

Лохматый блондин в бейсболке, с трехдневной растительностью на физиономии, погружен в раздумья. Лакомый кусочек? Не уверена, но все равно киваю, чтобы сделать приятное подруге.

– Познакомишься?

– Не сегодня.

– Что с тобой? Я думала, ты хочешь развлечься.

– Хочу. Но сегодня под «развлечься» я не имею в виду мужиков. К тому же я переезжаю в Сан-Франциско.

– Чего? – Дина так и замерла с поднятой бутылкой. – Не надо, – она качает головой и делает большой глоток пива. – Черт, он смотрит сюда. Он на тебя смотрит! Не смотри, не смотри!

– Да брось ты. Я до чертиков перепугала всех женщин в общественных туалетах: они принимали меня за парня. Выпивку закажешь? – прошу я, вытаскивая пачку сигарет.

– Микки! – кричит Дина. – «Куэрво» и «Бад»!

Микки ловко спрыгивает со стойки, и через несколько секунд у меня в руке бокал с текилой. Перед Диной уже стоит такой же. Она поднимает его, чокается со мной, и мы проглатываем текилу без соли и лайма.

Дине тридцать восемь лет, четыре последних года она живет со своим другом-фотографом, Стэном. За время работы в «Такоме» я видела его в баре только один раз. Не думают ли они пожениться, интересуюсь я, но Дина отвечает, что замуж вообще не собирается.

– Зачем все портить? – поясняет она. – Нам и так здорово.

– Разве ты не хочешь иметь детей?

– Пока нет. На самом деле даже не знаю, нужны ли они мне. И потом, чтобы родить ребенка, не обязательно быть замужем.

– А я бы хотела сначала выйти замуж, а потом уже заводить детей.

– Фу, что за консерватизм, – тянет она, разглядывая татуировку на своем животе. Затем поднимает бутылку с пивом, чокается ею со мной и с чувством провозглашает: – За консерватизм!

Не понимаю, как Дина может так легкомысленно относиться к материнству.

– Тебе не кажется, что… ну, что время уходит? – спрашиваю я.

Она хохочет и шутливо пихает меня в бок.

– Ты-то что переживаешь? Тебе сколько, двадцать пять?

– Двадцать восемь.

– Двадцать восемь! Не волнуйся, бабуля, успеешь!

– А ты? – говорю я.

– Я? Я и не волнуюсь. Что будет, то будет. Может, заморожу яйцеклетку-другую.

– Звучит романтично.

Кажется, курят здесь все. Рядом с баром – столб; если вскарабкаться на него и дотронуться до потолка, то пышногрудая Микки с осиной талией заулюлюкает, прикажет откинуть голову назад и зальет тебе в глотку текилы.

– Ах да, что еще за бред насчет Сан-Франциско? Что это ты надумала? – Дина протягивает два пальца, давая понять, что хочет сигарету.

– Ничего особенного. Просто давно мечтала.

– Я там три года прожила и, как видишь, сейчас слезы в пиво не роняю.

– Не в твоем вкусе?

– Уж больно народ там… правильный. Корпус мира, ей-богу. На нервы действовало.

– Захотелось жечь леса и вступить в Ку-клукс-клан?

– Ха, ха, ха. Очень смешно.

– А я бы не отказалась. Горы, свежий воздух, чем плохо?

– Так езжай в Нью-Полтц[31]31
  Живописный городок в 80 км от Нью-Йорка.


[Закрыть]!

– Нет, я про настоящие горы. Хочу восстановить форму, прийти в гармонию с собой. Ну зачем я обрезала волосы? Нью-Йорк меня доконал.

– Микки, еще парочку! – кричит Дина через головы крутых парней, опустошающих банки «Пабст Блу Риббон» одну за другой. – Слушай, – говорит она, проводя ладонью по «ежику» у меня на макушке, – а по-моему, тебе идет. Классная стрижка.

– Честно?

– Честно, – повторяет она без особого энтузиазма. – И знаешь еще что? Не хочется тебя огорчать, но это не город тебя доконал. Думаешь, стоит переехать – и вся жизнь изменится? В Сан-Франциско полно таких же козлов, как Ноэль, разве что подружелюбнее, в калифорнийском духе. От них никуда не денешься. От самой себя, кстати, тоже.

Мечты у меня самые радужные: классная работа, которая меня полностью устраивает, море свободного времени на велосипедные прогулки по окрестным горам к, конечно, масса симпатяг-горцев. Лживый дряхлый Нью-Йорк со своей давкой и всеми этими зелеными хитрожопыми юнцами останется в прошлом. Хотя… Пожив немного на новом месте, я обычно понимаю, что и в раю дерьма хватает. Странно только, что это не приходит мне в голову до переезда. «Хорошо там, где нас нет» – так, наверное, назвал бы этот комплекс Фрейд.

Автомат запел «Мальчик по имени Сью», и Дина предлагает:

– Потанцуем?

– Пошли, – отвечаю я, отхлебнув «Бада».

Два парня, стоящих у стойки, делают шаг вперед:

– Мы постережем ваши места.

Когда мы наконец находим свободный пятачок, уже «Лед Зеппелин» наяривают «Далеко, за холмами». Обожаю эту песню. Мы с Диной танцуем лицом друг к другу, в нашем собственном мирке. Время от времени, когда перестаем мотать головой, мы мечтательно улыбаемся. Я редко танцую в последнее время, сама не знаю почему. Приятно слушать гитару Джимми Пэйджа и подпевать Роберту Планту, старательно выводя все высокие ноты.

Взмокшие, мы возвращаемся за стойку. Рядом с моим табуретом торчит наш лохматый мыслитель.

– Матерь божья, вот она, моя погибель!.. – едва двигая губами, шепчет Дина и улыбается парню во все тридцать два белоснежных зуба: – Здорово, красавчик.

В этом вся Дина. Ей, конечно, проще: имея за спиной Стэна (я его почти не знаю, но парень вроде бы хороший), она может кокетничать напропалую, но дальше невинного флирта не зайдет. Мужики, особенно нью-йоркцы, моментально заглатывают наживку. Они будто нюхом чуют, что ей от них ничего не надо, и это придает уверенности. И им и ей.

– Привет. Я Фрэнк Стилмэн, – представляется мыслитель. Невероятно, но он смотрит не на Дину, а на меня.

– Лейла Митчнер, – отвечаю я. Мы, улыбаясь, смотрим друг на друга, пока я не спохватываюсь: – А это Дина.

– Приятно познакомиться.

– Я в уборную! – Дина исчезает в направлении туалета.

– Обаятельная девушка, – одобряет Фрэнк, кивая вслед.

– Очень, – поддакиваю я, отхлебывая пива. Еще один поклонник Дины.

– А ты?

– В смысле, как у меня с обаянием?

– С обаянием у тебя все в порядке – видно по тому, как ты танцуешь.

– Рада, что вопрос был риторическим.

Подняв глаза, я встречаю ясный, заинтересованный взгляд. Парень выглядит умным, любознательным, может быть, немножко опасным. А что у нас с обувью? Пара поношенных черных башмаков… Сойдет.

– Ты откуда? – интересуется он.

– Отсюда.

– Честно?

– Я здесь родилась и выросла.

– Повезло. Я люблю Нью-Йорк.

– Значит, сам нездешний.

– Я вырос в Вирджинии.

– Акцента у тебя нет.

– У тебя тоже. Я думал, все нью-йоркцы говорят, как Джордж Костанца[32]32
  Герой одного из телесериалов.


[Закрыть].

– Ха. Я думала, все южане говорят, как те парни в «Освобождении».

– Один – один. – Фрэнк допивает пиво, сдвигает на затылок бейсболку и спрашивает: – Хочешь еще?

– Пожалуй.

Фрэнку достаточно приподняться и повернуть голову в сторону Микки – и она уже срывает крышки с двух бутылок «Бада».

– Держи, симпатяга, – подмигивает она, и Фрэнк улыбается на манер Роберта Редфорда в фильме «Буч Кэссиди и Сэнди Кид»[33]33
  Американский вестерн 1969 г.


[Закрыть].

Потягивая пиво, Фрэнк искоса смотрит на меня и усмехается:

– Полезешь на столб?

– Не знаю. А ты?

– Я думал, это только для девчонок, – отвечает он с хитрым огоньком в глазах.

– Не знаю, для меня ли.

– А что, ты можешь залезть?

– Не знаю, – повторяю в глубокой задумчивости. – Разве что с твоей помощью.

По правде говоря, я уж со счета сбилась, сколько раз забиралась на этот столб.

Фрэнк прищелкивает языком:

– Это, кажется, против правил. – И добавляет, мило улыбнувшись и обнаружив две привлекательные ямочки на щеках: – По-моему, нужно оставлять белье наверху.

– Гм, – я улыбаюсь в ответ, – а если я его не ношу?

– Тогда, наверно, мне придется пригласить тебя завтра на обед.

– Смело.

– Вообще-то я не такой смелый, – он понижает голос, – но приглашение остается в силе.

– Я подумаю.

Этот парень мне нравится. Симпатичный, находчивый, необычный…

После третьей текилы и четвертого пива я ни с того ни с сего сообщаю:

– А у меня раньше были длинные волосы!

– У тебя замечательная прическа, – отзывается Фрэнк. – Стильная, сексуальная. Не могу представить тебя с длинными волосами.

Хороший ответ. Я не стала возражать, что для полного сходства с лесорубом мне к этому «ежику» недостает только клетчатой рубахи.

– У меня и мать и сестра носят короткие стрижки, – продолжает он.

– Ну и как?

– Мне они обе очень нравятся, – просто отвечает Фрэнк.

Позже, когда мы просто сидим и молчим, он берет мою руку в свою и говорит:

– Красивая.

Внимательно рассматривает ее и добавляет:

– Пальцы длинные.

У меня небольшой комплекс по поводу темных пятен от масла под ногтями. Объясняю ему, что я – повар и что сколько ни три их щеткой, до чиста не отмыть.

– Она еще и готовит! – восторженно выдыхает Фрэнк, широко раскрывая глаза. Перевернув мою правую руку, он замечает родимое пятно в форме полумесяца, которое не замечает никто и никогда.

– Что это? – спрашивает он.

– Обожглась пудингом.

Он готов поверить:

– Правда?

– Нет. Родимое пятно.

– Ты словно картина, – признается Фрэнк, – все время открываешь что-то новое.

Я удивленно смотрю на него – что за шутки? – а он смеется:

– В чем дело? Я честно!

Я подкалываю его:

– Начитался руководств типа «Как завлечь женщину»?

– Почему бы и нет? Все, конечно, принимать на веру не стоит, но очень поучительно. – Он поглаживает коричневый полумесяц.

На пальцах у Фрэнка пара толстых серебряных колец; ногти правой руки длинноваты: «чтобы удобнее было щипать», как он выразился.

– Девчонок?

– Ага, – он слегка щиплет меня за щеку, – и струны гитары.

Рукава его фланелевой рубашки закатаны до локтей; руки сильные, с крупными венами. Я замечаю татуировку.

– Это что? – спрашиваю, показывая на тату.

Фрэнк закатывает рукав повыше:

– Новая Земля.

Я пытаюсь разобрать архаические печатные буквы.

– Вымышленное королевство у Набокова, – поясняет он.

– Мне нравится «Бледное пламя».

– Мне нравится, что тебе нравится «Бледное пламя».

А он не такой, как все.

Не спрашивайте почему, но меня заводит вся эта сцена в духе «Мыса страха» с Робертом де Ниро. Я представляю, как иду с Фрэнком рука об руку, стараясь попадать в ногу, по мощеным улочкам мясоконсервного района. Мы бы смотрелись.

Неожиданно Фрэнк спрашивает:

– Ты веришь в Бога?

– Да, – отвечаю. – Хотя и не понимаю, почему, учитывая мои жалкие карьерные успехи…

– Разве в воскресной школе не дают уроков по профориентации?

– Не знаю, не ходила. А если бы и ходила, то – в хедер[34]34
  Начальная школа у евреев.


[Закрыть].

– С такой-то фамилией? Митчнер?

– Отец у меня был шотландским ирландцем, а мать – в девичестве Гольдфарб.

– Я так и знал! – в восторге восклицает он. – У меня нюх на еврейских девушек.

– Ага, мы те еще штучки.

– Точно.

Дина исчезла, и я ей благодарна. Фрэнк берет с барной стойки две салфетки, вытаскивает ручку из кармана куртки и записывает свой телефон. Затем пододвигает ко мне вторую салфетку и ручку:

– Твоя очередь.

Когда мы уходим, Фрэнк распахивает передо мной дверь, а Цинк щиплет меня за щеку. С Гудзона дует ледяной ветер, но рука Фрэнка обвивается вокруг меня, и мне не холодно. На мне сегодня кожаная байкерская куртка и серенькая шерстяная шапка, настолько же модная, насколько уродливая. Во Фрэнке примерно метр восемьдесят пять – восемьдесят семь, он идет размашистым шагом, излучая сексуальность и уверенность. Он прижимает меня к себе; мы идем в ногу. Волосы у него растрепаны, большие карие глаза блестят, и по каким-то непостижимым причинам он, кажется, находит меня забавной. Короче, я капитально влипла.

Утром я еще валяюсь на своем матрасе на полу, когда в дверь просовывается голова Джейми:

– Здесь ночью был мужчина или мне показалось?

– Мы пили ромашковый чай.

У Джейми загораются глаза. Она садится на край матраса, подтянув к груди костлявые колени, торчащие из-под белого махрового халата.

– И?

– Разговаривали.

– Целовались?

Я улыбаюсь, я в эйфории. Желудок кувыркается.

– Ну и как? – любопытствует она.

Я приподнимаюсь на локте. Не хочется выдавать всю глубину своего восторга, но и удержаться нет сил.

– Здорово! – Я обвожу пальцем губы.

– Щетина?

– Да, немножко. Натерла? Красные? – спрашиваю я, наклоняясь поближе, чтобы она рассмотрела.

– Похоже, это настоящая страсть, – поддразнивает Джейми.

Звонит телефон. Джейми вскакивает и пулей вылетает из комнаты.

– Одну минуточку. – Вбегает обратно, прижимая трубку к груди, и выдыхает: – Это он!

– Алло? – говорю я.

Джейми тихо закрывает дверь.

– Хотел сказать тебе «доброе утро».

– Доброе утро, – отвечаю я.

Кажется, я в тебя влюбилась.

– А еще хотел спросить, когда мы снова увидимся.

Чувствую себя царицей Савской. Готова позвать его прямо сейчас. Я сварила бы кофе, сбегала за круассанами. А потом… Но не годится так сразу поощрять мужчину.

– В воскресенье у меня выходной.

– Можно пригласить тебя пообедать?

– Пообедать? Отлично, – небрежно говорю я. А сердце колотится: бум, бум, бум!

Откидываюсь на подушку, глядя, как в окно льется утреннее солнце, и вспоминаю фотографию, которая висела в спальне у каждой старшеклассницы: художественно смятая белая постель в квадратах мягкого солнечного света. Представляю, как мы с Фрэнком валяемся на такой постели, нам тепло и уютно в нашей взаимной любви. А когда мы не занимаемся любовью, я пеку французские фруктовые пироги, жарю ягненка с розмарином и сладким маслом на травах. Бокал шампанского? Сливок добавить? А теперь иди сюда и поцелуй меня…

Я смотрю в зеркало и вздрагиваю: ну и ну, это уже не ежик, а форменный дикобраз. Ладно, бог с ним. Дикобраз, по крайней мере, задорный.