Текст книги "Масорка"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА XV. Президент Соломон

В переулке, ведущем от церкви святого Николаса к набережной, на перекрестке улицы Корриентес и Серрито стоял старенький домик с низкими окнами и дверью на улицу, с деревянным порогом высотой в полфута от земли. Каждый вечер во время вечерни можно было видеть, как хозяин этого дома выходил и садился у порога без сюртука, с засученными выше сапог панталонами, с сигаретой в правой руке, так он просиживал около часа.

То был человек лет шестидесяти, высокий и такой толстый, что самый жирный бык из числа тех, которых ежегодно приводят на конкурс для карнавала, показался бы тощим в сравнении с ним. Сын одного из старых испанских пульперо2727
  Пульперо – владелец пульперии, лавочки.


[Закрыть] в Буэнос-Айресе, он и его брат Хеннаро унаследовали от своего отца пульперию, смежную с тем домом, который мы описывали, и скромное имя Гонсалеса.

Хеннаро, старший из двух братьев, возглавил дело; предание ничего не говорит о том, почему мальчишки этого квартала прозвали его Соломоном. Несомненно лишь то, что это прозвище приводило в ярость почтенного Хеннаро, который в гневе кулачные и палочные удары на тех, кто под предлогом покупки вина или другого оскорбляли его этим известным библейским именем. Этот Хеннаро, будучи пульперо, являлся в то же время капитаном милиции, к несчастью, его расстреляли в 1823 году, во время военного бунта. Стала вдовой его жена, донья Мария Ризо, и сиротой – его дочь Квинтина.

После смерти Хеннаро, его младший брат Хулио Гонсалес стал владельцем пульперии и в силу народной психологии, потому, что имя Соломон ему казалось звучнее, чем Гонсалес, он стал называть себя: Хулио Гонсалес Соломон. И с той поры имя, вызывавшее гнев старшего брата, отца Квинтины, стало неразрывно с именем данным при крещении младшему брату, который, казалось, уже с гордостью носил его.

И вот дон Хулио стал расти в объеме так же быстро, как росли его имена, а в чинах – так же быстро, как в объеме. Он преуспевал в милиции, да и в торговом деле, но ни то, ни другое занятие не мешало ему по обыкновению отдохнуть часок на пороге своего дома. Этот-то дон Хулио Гонсалес Соломон и был тем самым толстяком, с которым мы познакомили читателя в начале этой главы. Ураган, который подхватил низы аргентинского населения при захвате власти Росасом, был слишком силен, чтобы не поднять и эту тушу мяса и грязи; и вот с порога своего дома почтенный дон Хулио представлял себя возведенным в звание полковника милиции, а затем – ив президенты Народного общества Ресторадора, члены которого избрали в качестве символа колос маиса, в подражание одному древнему испанскому обществу, которое выбрало тот же символ и имело почти те же цели.

В четыре часа пополудни пятого мая 1840 года весь квартал, где находился дом полковника Соломона, был запружен лошадьми в федеральном уборе, то есть в красных попонах и наголовниках или уздечках из красного сукна с красными перьями или же красным шерстяным султаном. Хотя такое число лошадей в этом месте было делом обыкновенным, тем не менее все жители квартала были у окон и дверей своих домов.

Зал в доме полковника Соломона был битком набит солдатами, чьи лошади стояли на улице, на солдатах были черные шляпы с широкой красной лентой, синие камзолы с девизом длиной в полфута, длинные жилеты и огромный кинжал у пояса, рукоятка которого скрывалась под правой полой. Казалось, все эти люди имеют одно лицо: густые черные усы и баки, расходившиеся на подбородке, мрачный и бегающий взгляд. Такие лица можно встретить лишь в минуты народных смут и волнений и невозможно увидеть, когда в стране царят порядок и покой.

Одни сидели на деревянных или соломенных стульях, другие – на подоконниках, а некоторые – даже на накрытом ярко-пунцовой скатертью столе, на котором сеньор президент Соломон имел обыкновение подписывать свои декреты и донесения, используя вместо чернильницы обыкновенную банку. Каждый из этих кабальерос непрерывно курил, и сквозь густые облака табачного дыма мелькали их смуглые отталкивающие лица.

Их славный президент сидел в смежной комнате на своей кровати и учил наизусть, состоящую из двух десятков слов речь, которую его уже в десятый раз заставлял повторять человек, являвшийся полнейшей ему противоположностью во всех отношениях. Человек этот был не кто иной, как дон Мигель дель Кампо.

– Теперь, я кажется, запомнил.

– О, да, полковник, у вас прекраснейшая память.

– Однако вы не откажетесь, конечно, сесть рядом со мной, и, если я забуду какое-нибудь слово, тихонько подсказать мне!

– Я сам хотел предложить вам это. Вы только не забудьте, полковник, что вы должны представить меня нашим друзьям и предупредить их о том, что я вам сообщил.

– Да, это мое дело. Ну что же, пойдем?

– Подождите немного, как только вы сядете к столу, прикажите секретарю прочитать список присутствующих, очень важно полковник, чтобы в нашем федеральном обществе соблюдался тот же порядок, что и в палате представителей.

–Да, да, я уже не раз говорил это Бонео, но он занимается лишь болтовней.

– Ну, не беда, вы повторите ему еще раз, так он и сделает.

– Ну, хорошо, пойдемте!

Президент Соломон и дон Мигель дель Кампо, все в том же глухо застегнутом черном бархатном камзоле с широким федеральным девизом, вошли наконец в залу заседания.

– Добрый вечер, сеньоры! – произнес Соломон торжественным, серьезным тоном, собираясь сесть в кресло, стоявшее у стола.

– Добрый вечер, сеньор, президент, полковник, товарищ, compadre2828
  Приятель (исп.).


[Закрыть] и т.д.! – ответил каждый из присутствующих, в зависимости от того, как кто привык величать дона Хулио Соломона, бросая подозрительные взгляды на сопровождавшего их президента человека: на нем, по их мнению, было мало федеральных девизов.

– Сеньоры, – сказал Соломон, – это сеньор дон Мигель дель Кампо, асиендадо и федеральный патриот, которому я очень многим обязан, этот сеньор такой же добрый патриот, как и его отец. Он желает стать членом нашего Народного общества и ждет возвращения своего отца, чтобы войти в наш союз одновременно с ним. А пока он выразил желание принимать иногда участие в наших федеральных собраниях. Да здравствует федерация! Да здравствует славный восстановитель законов! Да погибнут поганые французы! Да погибнет король их, Луи-Филипп! Да погибнут дикие, омерзительные унитарии, за проклятое золото продавшие себя французам! Да погибнет изменник идиот Ривера!

Все эти фразы, произнесенные громовым голосом президента Соломона, были дружно подхвачены присутствующими, не довольствуясь одним криком, они еще размахивали над головами своими острыми кинжалами. Крики, слышные на расстоянии по крайней мере ста сажен, повторялись проходившим по улице народом, который, ни мало не смущаясь, кричал «Viva!2929
  Да здравствует! (исп.)


[Закрыть]», когда Соломон кричал «Mucra!3030
  Да погибнет! (исп.)


[Закрыть]», и наоборот.

Когда этот гам затих, Соломон торжественно сел на кресло, имея по правую руку секретаря, а по левую – дона Мигель дель Кампо.

– Господин секретарь! – произнес он, откидываясь на спинку своего кресла, – прочтите список присутствующих здесь сеньоров.

Бонео взял со стала какую-то бумагу и стал читать громким и звучным голосом имена, набросанные им всего лишь несколько минут назад карандашом. Их было всего девятнадцать.3131
  Этот список Масорки находится в наших руках, но теперь времена и обстоятельства успели измениться, и мы считаем лишним называть все эти имена. – Примеч. автора.


[Закрыть]

– А других нет? – осведомился Соломон.

– Это имена всех присутствующих членов, сеньор президент! – ответил секретарь.

– Читайте список отсутствующих.

– Список всех членов общества?

– Да, сеньор. Хоть нас и меньше, чем депутатов, но мы такие же федералисты, как и они, и должны знать всех членов нашего общества, как присутствующих, так и отсутствующих, как это принято в палате депутатов. Читайте список.

– Отсутствующие члены, – произнес Бонео, и прочел список всех членов Народного общества восстановителя, состоявшего из ста семидесяти пяти человек, принадлежавших к различным классам общества.

– Браво, теперь мы все друг друга знаем, – подумал про себя дон Мигель, – хотя мне известно, что в этом списке не только добровольные члены, некоторых силой заставили вступить в общество! – Он потихоньку дернул президента за панталоны.

– Сеньоры, – сказал Соломон, – федерация есть собственность славного восстановителя законов, и все мы должны быть готовы отдать жизнь за славного Ресторадора, потому что все мы – столпы святого дела федерации.

– Да здравствует славный восстановитель законов! – прокричали все члены.

– Да здравствует его дочь, сеньорита Мануэлита де Росас дель Эскурра!

– Да здравствует славный герой степей, восстановитель законов, отец наш и отец федерации!

– Да погибнут проклятые французы и их король!

– Сеньоры, – продолжал президент, – для того, чтобы наш славный восстановитель мог спасти федерацию от… мог спасти федерация от…

– От великой опасности! – шепнул ему на ухо дон Мигель.

– От великой опасности, в которой она теперь находится, мы должны всеми силами преследовать унитариев. И всякий унитарий, которого мы встретим, должен быть убит нами.

– Да погибнут проклятые, омерзительные и дикие унитарий! – заревел один из членов по имени Хуан Мануэль Ларрасабаль, к которому тотчас же присоединились и остальные, потрясая кинжалами в воздухе.

– Сеньоры, – продолжал президент, – наш долг преследовать повсюду и без сожаления всех унитариев!

– Самцов и самок! – снова заревел все тот же Хуан Мануэль Ларрасабаль, очевидно самый ярый ненавистник унитариев.

– Наш славный Ресторадор должен быть недоволен нами, потому что мы ему служим не так, как должны! – продолжал Соломон.

– Ну, теперь перейдем к делу прошедшей ночи, – шепнул ему дон Мигель, делая вид, что вытирает платком лоб.

– Ну, а теперь перейдем к делу прошедшей ночи! – повторил за ним Соломон, как будто эта фраза составляла часть его заученной речи.

Дон Мигель сильно дернул полковника за панталоны.

– Сеньоры, – продолжал Соломон, – все мы знаем, что этой ночью несколько диких унитариев пытались бежать, но это им не удалось благодаря усердию командира Китиньо, который вел себя как настоящий федералист. Однако, один из этих унитариев скрылся, подобные случаи будут постоянно повторяться, если мы не восстанем на защиту федерации. Сегодня я собрал вас здесь для того, чтобы все мы снова поклялись преследовать проклятых диких унитариев, которые пытаются бежать в Монтевидео и хотят присоединиться к подлому изменнику Ривере. Такова воля нашего славного восстановителя законов! Я все сказал. Да здравствует наш славный Ресторадор, да погибнут все враги святого дела федерации!

Все эти возгласы с остервенением были повторены не только присутствующими, но и народом, столпившимся на улице, у дверей и окон дома полковника Соломона.

– Прошу слова! – сказал командир Китиньо, вставая с места.

– Оно за вами! – отвечал президент, скручивая папиросу.

– Сегодня ночью я имел счастье ужинать с нашим славным Ресторадором и его дочерью доньей Мануэлитой Росас дель Эскурра. Ресторадор для нас больше, чем Бог, он отец федерации, и я клянусь, что буду поступать со всеми унитариями, так, как с теми, которых я изловил нынче ночью. Правда, один из них бежал, но уже сегодня утром я отправил к Марии-Хосефе человека, который сообщил ей важные сведения. Все мы, федералисты, и мужчины, и женщины, обязаны помогать его превосходительству, потому что он отец всех федералистов.

При этом командир Китиньо отцепил свой кинжал и показал сохранившиеся на нем капли крови.

Вслед за этим поступком все масоркерос принялись размахивать в воздухе своими кинжалами и разразились неистовыми выкриками против унитариев, против Риверы, против французов и главным образом против их короля Луи-Филиппа.

Дон Мигеля единственный, сохранял полную неподвижность, безмолвный и невозмутимый, он старался проникнуть в замыслы этих беснующихся людей, соображая в то же время, как воспользоваться их слепой яростью.

Когда все стихло, дон Мигель попросил слова и, получив его, начал так:

– Сеньоры, я еще не имею чести принадлежать к уважаемому патриотическому обществу, но надеюсь вскоре быть причисленным к нему. Мои политические убеждения и симпатии известны всем, надеюсь со временем оказать славному восстановителю законов и самой федерации услуги, не менее значительные, чем те, которые им оказывают члены народного общества Ресторадора, слава о которых гремит не только по всей республике, но и по всей Америке.

Громкий взрыв аплодисментов приветствовал эти льстивые слова.

– Но, сеньоры, – продолжал дон Мигель, – я должен обратиться к присутствующим с поздравлениями, которых заслуживают все добрые федералисты. Святая федерация не признает различий: адвокаты, купцы, чиновники – все здесь равны и наш долг – дружно отозваться на призыв президента и стать лицом к лицу с опасностью, не взваливая всех трудов на маленькую группу членов. Вероятно, что и отсутствующие также добрые федералисты, но ведь и присутствующие здесь не унитарии, чтобы чуждаться их. Я полагаю, так думает его превосходительство Ресторадор и эту мысль мы должны заставить уважать.

Речь дона Мигеля неожиданно для него самого столь сильно взволновала присутствующих, что они принялись кричать и проклинать непришедших на собрание членов, имена которых в начале заседания прочел секретарь Бонео.

Имена эти переходили из уст в уста с такими нелестными эпитетами и проклятиями, как будто это были имена унитариев, а не таких же членов народного общества, как и присутствующие здесь. Дон Мигель одобрял их улыбкой и движением головы.

– Отлично, голубчики мои, – думал он про себя, – я так натравлю вас друг на друга, что в конце концов вы сами сожрете друг друга!

Потребовав еще раз, чтобы все присутствующие тщательно следили за унитариями, полковник Соломон объявил собрание закрытым.

Дон Мигель вынужден был выдержать немало рукопожатий и федеральных поцелуев, он поспешил распроститься со всеми и, провожаемый до парадных дверей президентом, который не знал, как выразить ему благодарность за приготовленную им блестящую речь, с облегченным сердцем покинул дом своего мнимого приятеля.

Очевидно, Масорка ничего не знала о доне Луисе – дон Мигель был счастлив.

На углу улицы Сидо он увидел Тонильо, который ждал его, держа в поводу лошадь. Вся улица была заполнена народом, дон Мигель, не глядя на своего слугу, произнес:

– В девять часов.

– Там?

– Да.

Вскочив на коня, дон Мигель крупной рысью двинулся по направлению к Барракасу, куда доехал на закате, в уже наступающих сумерках.

Несмотря на пережитые за день волнения, молодой человек остановился на этой возвышенности, чтобы полюбоваться открывшимся отсюда видом.

Когда дон Мигель начал спускаться с холма, он услышал, что кто-то зовет его по имени, обернувшись, он увидел шагах в двадцати за собой своего учителя чистописания, который бежал за ним из последних сил.

Дон Мигель придержал коня, поджидая дона Кандидо.

Дон Кандидо, подойдя к его стремени, в изнеможении прислонился к ноге бывшего ученика и несколько минут стоял молча, в силах произнести ни слова.

– Что с вами? Что случилось, дон Кандидо? – участливо спросил дон Мигель.

– О, это дело ужасное, неслыханное…

– Сеньор, не забывайте, мы здесь на улице, скажите, что вы желаете, но будьте кратки.

– Ты помнишь прекрасного, благородного и великодушного сына моей старой служанки?

– Да.

– Ты помнишь, что он приезжал в ту ночь и…

– Да, помню, так что же с ним случилось?

– Они расстреляли его! Мой дорогой, любимый Мигель, ведь они его расстреляли!

– Когда?

– Сегодня в семь утра, как только узнали, что ночью он отлучался из дома губернатора. Как видно, они опасались…

– Что он их выдаст и скажет то, что знает! Я избавляю вас от необходимости говорить мне это.

– Да, но ты видишь, что я погиб! Я предан! Ах, что мне делать!

– Чините ваши перья, чтобы завтра поступить на службу в качестве частного секретаря к сеньору министру иностранных дел.

– Ах, Мигель! Мой Мигель! – ив порыве восторга дон Кандидо принялся покрывать руку своего ученика благодарными поцелуями.

– Теперь сверните на первую попавшуюся улицу и вернитесь домой.

– Да, да, я прибежал к тебе, когда Тонильо выводил из ворот твою лошадь, я пошел за ним, затем погнался за тобой и…

– Да, знаю, но вот еще что: есть у вас кто-нибудь из близких, мужчина или женщина, у кого бы вы иногда ночевали?

– Да.

– Ну, так идите туда сейчас же и уговоритесь в том, что вы прошлую ночь ночевали там, на всякий случай, если что-нибудь произойдет. Теперь прощайте, мне некогда, сеньор.

И пришпорив коня, дон Мигель помчался галопом вниз с холма и въехал на широкую улицу, погруженную в полный мрак.

Этой же самой дорогой восемнадцать часов назад дон Мигель ехал с полуживым от ран, окровавленным другом, которого он бережно поддерживал в седле, сидя на крупе коня.

ГЛАВА XVI. Три ключа от одной двери

На башне церкви святого Франсиско только что пробило пять часов вечера, в воздухе висел густой сырой туман, столь обычный в зимнее время в Буэнос-Айресе.

Улица Торговли, на которой, несмотря на ее название, вовсе не было ни торговли, ни торговых людей, была почти совершенно безлюдна. В числе немногих прохожих было двое мужчин, поспешно направлявшихся к реке. Первый из них был одет в короткий синий плащ, подобный тем, какие некогда носили испанские кабальеро и благородные венецианцы; второй был укутан в длинный белый бурнус, доходивший ему до самых пят.

– Поспешим, дорогой господин, поспешим, уже становится поздно! – сказал первый из них второму.

– Если б мы вышли раньше, нам не пришлось бы идти так быстро! – отвечал тот, перехватив под мышку большую трость с золотым набалдашником, которую он нес в руке, стараясь поспевать за своим спутником.

– Я не виноват, климат Ла-Платы капризнее ребенка, он меня подвел. Всего лишь два часа назад, все небо было ясно, и я рассчитывал на добрых полчаса хороших сумерек; вдруг все изменилось, небо затмилось, и все мои расчеты не оправдались. Но не беда, теперь мы уже близко.

– Позволь мне сказать тебе два слова, мой милый Мигель.

– Да, только не останавливайтесь, в чем же дело?

– Знаешь, я очень боюсь, и не без основания, поверь мне…

– Ах, сеньор, две вещи вечно неразлучны с вами.

– Какие, милый Мигель?

– Неистощимый запас всяких прилагательных и весьма крупная доза трусости, которую вам не переварить за всю вашу жизнь.

– Да, да, что касается первого, то этим я горжусь, это доказывает мои обширные познания в нашем богатом оборотами наречии, что же касается второго, то это появилось у меня в ту пору, когда почти все мы были поражены этим недугом в Буэнос-Айресе, и…

– Молчите! – прервал дон Мигель, когда они приблизились к концу улицы Балькарсе. Затем они уж молча и покойно продолжали путь вплоть до реки, где в самом начале улицы Кочабамба остановились у дверей маленького дома.

– Оглянитесь осторожно и посмотрите, не идет ли кто за нами! – сказал дон Мигель.

Трость с драгоценным набалдашником немедленно упала на землю и покатилась назад, по обыкновению дона Кандидо Родригеса, когда он желал обозреть местность.

– Никого, милый мой Мигель! – сказал он, поднимая трость. Молодой человек вытащил из кармана ключ и, отворив им дверь, пропустил вперед своего спутника, а затем вошел и сам. Дверь он снова запер на ключ и положил его в карман.

Дон Кандидо вдруг стал бледнее своего белого шарфа.

– Что это значит? – прошептал он. – Что это за таинственный дом, куда ты меня привел?

– Да это дом, как все другие, мой добрый сеньор! – сказал дон Мигель, проходя через сени в прихожую. Дон Кандидо следовал за ним по пятам.

– Подождите здесь, дон Кандидо, – сказал дон Мигель. Он прошел в смежную комнату, где стояла одна из тех кроватей, взобраться на которые можно с помощью лесенки, он приподнял перины, чтобы удостовериться, что там никто не спрятан; после этого он прошел и в другие комнаты и всюду повторил ту же операцию. Основательно осмотрев весь дом и не опасаясь теперь иметь непрошеного свидетеля, он вышел наконец на двор и с помощью лестницы забрался на крышу. До наступления ночи оставалось не более пятнадцати минут.

Дон Мигель окинул пристальным взглядом расстилавшуюся перед ним местность. Вокруг не было ни малейшей возвышенности, как раз напротив красовалась прекраснейшая вилла, а дальше раскинулся пустырь и кустарник, которым начиналась улица Сан-Хуан, направо виднелись развалины какого-то здания и старый заброшенный дом, смотревший на баранку3232
  Барраика – овраг, ложбина, промытая водой.


[Закрыть], куда выходило небольшое кухонное окно, дон Мигель разглядел все это в один момент.

– Мой уважаемый, любезный и любимый дон Кандидо! – крикнул он.

– Мигель! – отозвался профессор дрожащим голосом.

– Настало время работать и, главное, не трусить! – продолжал молодой человек, видя, что дон Кандидо бледнее полотна.

– Но, Мигель, весь этот дом… и это уединение! Эта таинственность! Ведь при таких условиях само положение мое как тайного чиновника его превосходительства, господина министра…

– Сеньор дон Кандидо, ведь вы распространили весть о возвращении Ла Мадрида.

– Ах, Мигель! Мигель!

– То есть вы сообщили об этом мне, а такое передать одному или нескольким все равно.

– Ты меня не погубишь, Мигель! – воскликнул злополучный дон Кандидо, готовый броситься на колени перед Мигелем.

– Конечно, нет, чтобы спасти вас, я выхлопотал вам должность, которую многие купили бы за сто тысяч пиастров.

– Да, и за это я отдам тебе мою бурную, сиротскую, страдальческую жизнь! – воскликнул он, целуя дона Мигеля.

– Именно это я и хотел услышать от вас еще раз. А теперь за работу, всего на пять минут!

– Хоть на год, хоть на два, мне все равно!

– Ну, полезайте! – сказал дон Мигель, указывая на лестницу.

– Чтобы я лез на крышу?

– Ну, да, на крышу.

– Но что я там должен делать?

– Да полезайте!

– Но нас могут увидеть.

– Фу, ты черт! Вы только полезайте!

– Вот, я на крыше.

– И я тоже, – сказал молодой человек, в два прыжка очутившись подле своего бывшего учителя, – ну, теперь сядем!

– Но, друг мой…

– Сеньор дон Кандидо!

– Ну, ну, Мигель, я сел.

Молодой человек достал из кармана листок бумаги, компас и карандаш и, разложив бумагу на крыше, сказал голосом, не допускавшим возражения:

– Ну, сеньор дон Кандидо, за десять минут вы нарисуете мне план окрестностей этого дома. За десять минут, слышите вы? Хотя бы крупными штрихами, деталей мне не нужно, только расстояние и границы. Через десять минут спуститесь в прихожую, я буду там.

Холодный пот вдруг выступил на лбу дона Кандидо: по мере того как эта сцена становилась более и более таинственной, ему казалось, что все кинжалы Масорки направлены на его горло, в то же время он чувствовал себя смущенным при мысли, что своим необдуманным признанием предал себя в руки Мигеля.

Хотя дон Кандидо был весьма посредственным чертежником, но то, что требовалось от него, было так просто и не трудно, что менее чем за десять минут все было готово.

Он спустился вниз как раз в то время, когда все погрузилось во мрак.

– Готово? – спросил дон Мигель, выйдя к нему на встречу.

– Да, готово, надо только перевести все начисто и сверить.

– Я попрошу вас закончить все этой ночью, чтобы я получил план до десяти часов утра.

– Хорошо, Мигель, а теперь, конечно, мы уйдем из этого дома, не правда ли?

– Да, нам здесь больше делать нечего! – сказал дон Мигель, выходя в совершенно темную прихожую.

Но в тот момент, когда он собирался сунуть ключ в замок, кто-то снаружи вставил в него ключ, дверь отворилась так быстро, что дон Кандидо едва успел прижаться к стене, а дон Мигель отступить на шаг и засунуть руку в карман своего камзола.

Впрочем, это движение было скорее инстинктивное, так как он знал, что с минуты на минуту дверь отвориться и в нее войдет одна, а может быть и несколько нарядных женщин, но увидеть мужчину он никак не ожидал.

А между тем пришел именно мужчина.

Дон Мигель вооружился тем своеобразным оружием, описать которое мы не можем, так как сами его не видали, но с помощью которого он так удачно уложил на месте двоих солдат, спасая жизнь дону Луису.

Мужчина, заперев за собой дверь, спрятал ключ в карман.

Дон Кандидо дрожал всем телом, в передней было темно, как в бездне.

Поворачиваясь, чтобы пройти в комнату, вновь мужчина задел плечом грудь дона Кандидо и отскочил в другой угол сеней.

– Кто тут? – воскликнул он грозным и сильным голосом, выхватывая нож, острый конец которого почти коснулся груди дона Кандидо.

Гробовое молчание было ответом.

– Кто тут? – повторил он. – Отвечайте сейчас же, не то я вас убью, как унитария, лишь они расставляют сети защитникам святого дела федерации!

Ответа не было.

– Кто вы такой? Отвечайте скорее, не то я убью вас, – продолжал он, не делая, однако, ни шагу вперед, а осторожно пробираясь к двери, вытянув перед собой руку с ножом.

– Я ваш покорнейший слуга, мой уважаемый и дорогой сеньор, хотя и не имею чести знать вас, но все же глубоко вас уважаю! – вымолвил дон Кандидо таким тоненьким и дрожащим голоском, что сразу внушил Пришедшему смелость, которой тому явно не доставало.

– Кто вы такой?

– Я ваш покорнейший слуга.

– Как ваше имя?

– Будьте добры, прекраснейший сеньор, отоприте дверь и позвольте мне уйти.

– А, вы не называете вашего имени, значит вы унитарий, шпион!

– Нет, уважаемый сеньор, я был бы рад, если бы меня повесили за славного восстановителя закона, губернатора и генерала провинции Буэнос-Айрес, уполномоченного во всех внешних сношениях федерации, дона Хуана Мануэля Росаса, славной сеньоры доньи Энкарнасьои Эскурра, которая покоится теперь на кладбище, отца федеральной сеньориты, доньи Мануэлиты дель Росас и Эскурра, отца славного федерального сеньора дона Пруденсио, дона Эрвасио, дона…

– Да скоро вы кончите, черт вас побрал?! Я спрашиваю ваше имя.

– Я рад бы также умереть за вас и вашу уважаемую семью. Есть у вас семья, мой дорогой сеньор?

– Вот я вам дам сейчас семью! Увидите!

– Что я увижу? – спросил дон Кандидо, едва живой от страха, с трудом держась на ногах.

– Ну, хлопайте в ладоши.

– Мне хлопать в ладоши?

– Ну живо, живо, не то я убью вас!

Дон Кандидо не заставил дважды повторять угрозу и принялся хлопать в ладоши, не понимая смысла этой пантомимы.

Как только мужчина убедился в том, что его противник безоружен, он тотчас же наскочил на него и, приставив нож к его груди, сказал:

– Признавайтесь мне сейчас же, ради которой из них вы ходите сюда, не то я пригвозжу вас к этой стене!

– Ради которой из них?

– Ну, да, ради Андреа?

– Ради Андреиты?..

– Да перестаньте! Может, вы ходите сюда ради Хертрудис?

– Но, сеньор, я не знаю ни Андреа, ни их уважаемой семьи, ни…

– Ну, признавайтесь, не то я убью вас!

– Нет, признавайтесь сами, ради которой вы пришли сюда, не то я размозжу вам череп! – произнес над самым его ухом звучный мужской голос, в то же мгновение чья-то сильная рука

схватила правую руку незнакомца, и он почувствовал легонький удар в голову каким-то очень тяжелым оружием.

Человек, так неожиданно явившийся из мрака, был не кто иной, как дон Мигель, который оставался безмолвным свидетелем этой комичной сцены до тех пор, пока он счел нужным положить конец этому представлению.

– Караул!

– Молчать, или я тотчас отправлю вас ко всем чертям! – повелительно произнес молодой человек, нанося своим оружием удар более сильный.

– Ах, пощадите! Пощадите! Ведь я священник, я лучший федералист, священник Гаэте! Не совершайте святотатства, не проливайте мою кровь!

– Ваше преподобие, бросьте ваш нож!

– Отдайте его мне! – воскликнул дон Кандидо, отыскивая ощупью нож, который так напугал его.

– Отдайте нож!

– Я его отдал, – отвечал Гаэте, – пустите же меня, я вам сказал, что я священник!

– Так для которой же из них вы ходите сюда, преподобный отец? – передразнил его слова дон Мигель.

– Я?

– Да, вы! Дурной священник, поганый федералист и подлый человек, которого мне следовало бы сейчас же раздавить, как гада, но чью кровь я не хочу пролить, чтобы не почувствовать ее гнусного запаха. Дрожишь, подлец, а завтра ты, как змея, подымешь свою голову, чтобы узнать лицо того человека, который заставил тебя дрожать сегодня, ты в своей церкви Святого Духа проповедуешь лишь зло, призывая народ к убийству унитариев!

– О, пощадите! Пощадите! Пустите! – вопил монах, обезумев от страха.

– На колени, мерзавец! – крикнул дон Мигель, застав священника стать на колени.

– Стой так! – приказал он. – Апостол нового культа крови и убийства, которым вы теперь так нагло оскверняете священные слова – братолюбие, свободу и справедливость! Стой так, священник-убийца! Стой на коленях и кайся!

И он с силой потряс почти бесчувственного от испуга священника.

– Теперь ты можешь встать! – сказал дон Мигель.

– Нет, нет, пощадите меня!

– Пощадить?! Да разве вы признаете пощаду, вы, проповедники кровавой политической ереси, называемой святой федерацией?

– Пощадите!

– Вставай, мерзавец!

– Сеньор!

– Отдай мне ключ от двери.

– Вот он! Только не убивайте меня.

Не отвечая, дон Мигель втолкнул его в комнату и запер за ним дверь.

– Ну, скорее теперь! Где вы, дон Кандидо?

– Здесь! – отозвался со двора старик.

– Пойдемте!

– Уйдем, уйдем скорей из этого дома! – воскликнул профессор чистописания, хватая под руку дона Мигеля.

Но опять в тот момент, когда он собирался вставить ключ в замок, кто-то опередил его снаружи.

– Силы небесные! – испуганно воскликнул дон Кандидо.

– Оставайтесь на улице и не входите в дом! – шепнул дон Мигель почти что на ухо той, которая только что открыла дверь и которую он сразу же узнал, как, впрочем, и троих других следовавших за ней.

Вытащив на улицу бедного дона Кандидо, который едва держался на ногах от страха, он запер дверь и, вручив ключ той особе, с которой говорил, прибавил:

– Для меня очень важно, чтобы вы не возвращались раньше чем через четверть часа: священник Гаэте в доме.

– Священник Гаэте! О Боже! Какой ужас!

– Не бойтесь, вам ничто не угрожает, но если вы теперь отворите дверь, то он последует за мной, а это нежелательно для меня. Вернувшись, убедите его в том, что совершенно не знаете кто я такой. Поняли меня?

– Да, да, я понимаю, сеньор…

– Ни слова! – поспешно прервал он. – Знайте, что одно неосторожное слово обо мне будет дорого стоить вам, донья Марселина. Я уверен, что вы будете молчаливы, как могила, и мы всегда будем с вами друзьями, а потому, пока священник Гаэте отдыхает от волнений, вы с вашими племянницами вернитесь в лавки и купите там что-нибудь. С этими словами он сунул в руку донье Марселине сверточек банковых билетов. Перейдя через улицу, дон Мигель отыскал дона Кандидо, который дрожа всем телом ожидал его, прислонившись к стене красивой дачи, взяв под руку, он поспешно потащил его за собой – вскоре оба скрылись во мраке безлюдной улицы Кочабамба.