Текст книги "Масорка"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА XXI. Федеральный бал

Около девяти часов вечера гости понемногу начали съезжаться в правительственный дом, бывший дворец испанских вице-королей, к одиннадцати часам все залы были полны и первая кадриль подходила к концу. Большой зал представлял собой довольно привлекательное зрелище: расшитые золотом мундиры мужчин и бриллианты дам блестели и сверкали при ослепительном свете бесчисленных, плохо размещенных свечей, которые в общей сложности все же разливали.

Среди приглашенных царила какая-то неловкость и стеснение, неуловимые, но ощущаемые всеми. Здесь были люди двух противоположных лагерей: федералисты, новые люди, вышедшие по большей части из отбросов населения Буэнос-Айреса и достигшие высокого положения по воле Росаса, почти совершенно незнакомые с требованиями и приличиями порядочного общества, чувствовали себя неловко в блестящих мундирах и нарядах и, подобно ночным птицам, боящимся яркого света, таились в углах; немногие унитарии, которых пригнал сюда страх или вернее чувство самосохранения, явно выказывали свое неудовольствие и презрение ко всей этой дряни и выскочкам, с которыми им волею судеб и силой обстоятельств приходилось находиться рядом. Дочь Росаса, сеньора донья Мануэла, милая и приветливая со всеми, наивная и добродушная невольно привлекала всеобщее внимание: одетая просто, но со вкусом, она поистине была прелестна – buenamoza, как говорят аргентинцы; первая жертва своего отца, бедная девушка, что бы о ней ни говорили, была добра, кротка, доброжелательна, справедлива, и далека от тех страстей, что бушевали вокруг нее и которые она порой, сама того не сознавая, одним своим присутствием сдерживала, мешая их проявлению в грубой, дикой форме.

Вскоре после появления доньи Мануэлиты приехала и донья Августина Росас Мансилья, считавшаяся, и не без основания, красивейшей женщиной своего времени в ту пору ей было не более двадцати пяти лет, и красота ее была в полном расцвете. В то время, о котором мы говорим, молодая сестра Росаса, супруга генерала дона Лусио Мансильи, не имела еще никакого политического значения, она тогда не помышляла ни о федералистах, ни об унитариях, а думала только об удовольствиях и увеселениях всякого рода. Лишь впоследствии ей пришлось играть известную роль, во время правления ее отца, роль, которую сама она не раз считала тягостной.

Донья Августина торжественно обходила залы под руку со своим мужем, приветствуемая со всех сторон лестным шепотом и удивления ее неоспоримой красотой, как вдруг среди присутствующих пробежал глухой ропот восторга, – и толпа поспешно расступилась перед двумя дамами вошедшими рука об руку в танцевальный зал.

Это были донья Эрмоса и донья Аврора. Обе они одетые с царской роскошью и удивительным изяществом, поражали своей красотой.

Донья Августина вдруг упала с того пьедестала, на котором она царила до сих пор: чарующая красота доньи Эрмосы затмила ее красоту. Донья Августина не могла не преклониться перед этой красотой и против воли присоединилась к восторженному хору похвал, повсюду встречавших ее счастливую соперницу.

Обе дамы были тотчас же окружены толпой кавалеров, все наперебой добивались чести танцевать с ними. Но донья Эрмоса, не знавшая никого в этом обществе, старалась стушеваться. Инстинктивно ее влекло в тот уголок гостиной, где расположились дамы-унитарки, а донья Аврора танцевала с одним из близких друзей дона Мигеля.

Та дама, возле которой совершенно случайно села донья Эрмоса, была уже не молодая, но красивая женщина, похожая на маркизу времен блестящей эпохи Людовика XIV. Скоро между ними завязалось знакомство, к счастью доньи Эрмосы, не знавшей здесь решительно никого, пожилая дама знала всех и каждого и как только убедилась, что донья Эрмоса не федералистка, она принялась без удержу зло острить и в том же духе сообщать подробные биографии всех тех высокопоставленных лиц, которые как бы нарочно проходили мимо них.

Дон Педро Ксимено, командир порта, генерал Мансилья, дон Лоренсо Торрес, дон Бальдомеро Гарсиа, дон Мануэль Ларрасабаль, Николас Мариньо, и другие, всем им досталось от строптивой сеньоры, соседки доньи Эрмосы, но особенно невзлюбила она дона Николаса Мариньо.

Человек этот со свирепым, злобным лицом, худощавый, косой, со взглядом хищника, стоял, прислонившись к стене, в нескольких шагах от дам и до неприличия упорным взглядом уставился прямо в лицо доньи Эрмосы, заставляя краснеть молодую женщину, что чрезвычайно забавляло ее соседку.

– Вы не знакомы с сеньором Мариньо? – спросила она.

– Нет, я вижу его впервые.

– Он очень пристально смотрит на вас, какая честь! – продолжала она с насмешливой улыбкой. – Господин редактор знаменитой газеты и командир славного корпуса серенос!3434
  Серенос – ночные стражи.


[Закрыть] Вы его очаровали, покорили его гордое сердце. Ведь это не малая персона! Еще бы, он великий патриот, он с громким криком требует избиения унитариев! Смотрите, ведь он ни на минуту не отводит от вас глаз, счастье еще, что его супруга немного отвлекает его внимание.

– Эта дама в красном платье с желтой и черной отделкой и золотой стрелой в волосах – супруга сеньора Мариньо?

– Да.

– Не знаете ли вы, сеньора, кто эти четверо господ в мундирах, которые так неподвижно стоят уж столько времени там в нише, не говоря между собой ни слова?

– Первый из них, ближайший к нам, полковник Санта-Колома, он и полковник, и мясник одновременно.

– Он?

– Мясник и для скота, и для людей, без всякого различия, это для него просто маленькое разнообразие в одном и том же ремесле, большим знатоком которого он себя считает… Второй из них – командир Маэстро, подлец по профессии.

– Это недурно.

– А третий, полковник Соломон, лавочник.

– Прекрасно. Вероятно, и четвертый принадлежит к той же почтенной категории?

– Нет, вы ошибаетесь, сеньора, четвертая личность – генерал Пинтос, настоящий кабальеро, настоящий республиканский солдат, который принужден, как и все мы, якшаться со всякой дрянью.

В это время сеньора Негрете, так звали собеседницу доньи Эрмосы, любезно и дружески раскланялась с какой-то дамой, садившейся неподалеку от нее.

– Знаете вы, сеньора, ту даму? – спросила она у молодой женщины.

– Я уже имела удовольствие сообщить вам, что не знаю здесь решительно никого.

– Ах, Боже мой!

– Я никогда никуда не выезжаю.

– Эта дама – супруга генерала Рольона, у нее доброе сердце, она прекрасный друг, но, к сожалению, те знакомства, к которым ее вынуждает положение ее мужа, заставили ее утратить последний остаток понимания светских приличий и хорошего тона, например, на своих пригласительных билетах на зимний сезон она объявляет… ну, как вы думаете, что она объявляет?

– Дни и часы приема, я полагаю.

– Ну, да, а что еще?

– Что у нее будут танцевальные или музыкальные вечера.

– Нет, нет, вы все еще не отгадали, она объявляет всем своим приглашенным, что ее вечера будут начинаться с кофе на молоке! Ах, бедная Хуана!

На этот раз даже донья Эрмоса не могла удержаться от смеха.

В этот момент в зал вошел дон Мигель. Обменявшись издали взглядом с доньей Авророй, ходившей в это время под руку с молодым человеком из числа его друзей, дон Мигель направился к своей кузине.

Сеньора Негрете довольно холодно ответила на вежливый поклон молодого человека, который, не замечая ее поклона, предложил руку своей кузине и чуть ли не бегом удалился с ней в другой зал.

– Скажи, долго ты говорила с этой дамой? – тревожно осведомился он.

– Нет, но она рассказала мне очень много.

– Знаешь ты, кто она?

– Да, сеньора Негрете.

– Да это самая завзятая унитарка, самая гордая матрона, какая когда-либо существовала, она коварно рассказывала тебе какой-нибудь очень пикантный анекдот в то время, когда я вошел, потому что ты смеялась на весь зал.

– Ну, это ты преувеличиваешь, Мигель, да, я действительно смеялась, потому она рассказывала мне, будто сеньора де Рольон пишет на своих пригласительных билетах, что ее вечера открываются чашкой кофе на молоке.

– А!

– Это неправда?

– Конечно нет, это всего лишь выдумка озлобленных унитариев, высмеивание единственное оставшееся у них оружие, и они очень неумело пользуются им! Давно ты здесь?

– Минут двадцать.

– Ты представлялась донье Мануэле?

– Нет.

– А Августине?

– Тоже нет, да я здесь никого не знаю!

– Боже мой, а Аврора что делала?

– Она танцевала.

– Ах, она танцевала?

– Она не успела даже присесть на стул, как уже была ангажирована и теперь…

– Да, да, я вижу, вон, вон она гуляет, но пойдем скорее, вонтам сидит Мануэла, я хочу представить тебя ей.

– Скажи мне, ради Бога, Мигель, неужели я, представляясь ей должна буду воскликнуть «да здравствует федерация»! – осведомилась донья Эрмоса, кинув на дона Мигеля веселый и шутливый взгляд.

– Мануэла единственное доброе и сердечное существо в семье Росаса, быть может, ее отцу со временем удастся сделать ее злой и бездушной, но Бог создал ее с прекрасной душой и добрым сердцем! – шепотом и почти в самое ухо кузины сказал дон Мигель. Они были уже в нескольких шагах от дочери диктатора.

– Сеньорита, кузина моя, сеньора Эрмоса Сайенс де Салаберри желает иметь честь представиться вам! – сказал дон Мигель, почтительно и низко кланяясь донье Мануэле.

Донья Мануэла тотчас же встала и сделав шаг вперед, любезно приветствовала молодую женщину.

Донья Эрмоса отвечала ей тем же, после чего донья Мануэла усадила донью Эрмосу рядом с собой, а дон Мигель, воспользовавшись этим, попросил у своей кузины разрешения покинуть ее на минуту и бросился разыскивать донью Аврору, затерявшуюся среди гостей.

– Сеньорита, не будете ли столь добры сказать мне, где я могу встретить донью Аврору Барроль? – спросил дон Мигель у самой доньи Авроры, как только ему удалось отыскать ее.

– Вон там, – шутливо ответила девушка, указывая ему на громадное зеркало, в котором в данный момент отражался ее прелестный образ.

– Ах, прошу извинения! Но она так далеко, что, к великому моему сожалению, я должен лишить себя удовольствия просить ее на следующую кадриль.

– Отлично, потому что эта сеньорита уже приглашена. Не правда ли, сеньор? – обратилась донья Аврора к своему кавалеру, одному из близких друзей дона Мигеля.

– А я могу узнать, кто тот счастливый смертный, который будет ее кавалером?

– Ваш покорнейший слуга! – сказал молодой человек, подходя к группе, центром которой являлась донья Аврора. Он был одним из тех, кто присутствовал на тайном совещании, созванном доном Мигелем:

– Как я вижу, это настоящий заговор против меня! – сказал с улыбкой дон Мигель.

– Да, так оно и есть, сеньор! – ответила девушка.

– Прекрасно, в таком случае я поищу кого-нибудь, похожего на донью Аврору! – сказал дон Мигель с изящным поклоном, после чего удалился, чтобы вновь очутиться подле кузины, которая все еще беседовала с доньей Мануэлой Росас.

Молодые женщины с первых же слов почувствовали симпатию друг к другу, кротость, мягкость и деликатность дочери диктатора невольно привлекали к ней донью Эрмосу, которая в одну минуту забыла о всех предубеждениях против нее, как дочери ненавистного тирана, и поддалась ее очарованию.

Они беседовали с особым удовольствием и оживлением, когда к ним подошел дон Мигель. В этот момент полковник дон Мариано Маса склонился перед доньей Мануэлой, прося ее на танец, за ним следом сеньор дон Николас Мариньо, редактор газеты, склонился перед доньей Эрмосой почти в точности копируя позу полковника Масы.

Начался вальс.

Полковник Маса предложил руку донье Мануэле, та приняла ее и встала.

Редактор газеты повторил приемы полковника, но не совсем удачно: он протянул руку донье Эрмосе, бормоча какие-то невнятные слова.

Дон Мигель, не говоря ни слова, взял руку кузины, заставил ее встать и затем, обращаясь к сеньору Мариньо, неподвижно стоявшему с протянутой рукой, сказал, сопровождая свои слова самой любезной улыбкой:

– Сеньора уже приглашена!

С этими словами он удалился, увлекая за собой донью Эрмосу.

Когда вальс закончился, донья Эрмоса и донья Аврора сели рядом, а несколько минут спустя к ним присоединились донья Мануэла и донья Августина, которые подошли к нашим дамам рука об руку.

Дон Мигель стал за спиной своей невесты.

Донья Мануэла представила обеих дам донье Августине и, когда все уселись тесной группой, разговор завязался самый дружелюбный.

Все четыре были и молоды, и хороши, и привлекательны и потому с первого взгляда должны были или возненавидеть, или полюбить друг друга – на этот раз взаимная симпатия восторжествовала: они понравились друг другу.

Дон Мигель только что собрался принять участие в разговоре и тем самым придать ему более дружелюбный и интимный характер, как к их кружку подошла пара весьма оригинальная: тучный и неуклюжий кабальеро, низенький и черный, как жук, и дама высокая, полная, белая как белка.

Это был сеньор Ривера, доктор медицины и хирургии, и его супруга, донья Мерседес Росас, сестра его превосходительства Ресторадора и доньи Августины.

– А я ищу тебя повсюду! – сказала донья Мерседес сестре.

– Ну, что ж, прекрасно, теперь ты нашла меня, чего же ты хочешь? – спросила донья Августина.

– Я вся в поту, мой друг, пойдемте к столу.

– Уже?

– Да, пора! Ну как вы поживаете, сеньор дель Кампо?

– Благодарю, сеньора, низкий поклон вам!

– Что с вами, где вы пропадаете, почему вас нигде не видно? Ухаживаете за всеми дамами, не так ли? А эта дама – ваша кузина, если не ошибаюсь?

– Да, сеньора, это сеньора Эрмоса Сайенс де Салаберри, я имею честь представить ее вам!

– Очень рада познакомиться с вами, – продолжала донья Мерседес, обращаясь к донье Эрмосе, которая привстала во время представления, – я буду очень рада видеть вас у себя, но не рассчитываю на то, чтобы дон Мигель привез вас ко мне, нет, – но все равно, приезжайте ко мне обедать, когда вам вздумается. Если хотите, мой муж может заехать за вами, ведь я не такая ревнивая, как он. Это мой муж, Ривера, доктор Ривера, вы его не знаете?

– Нет, до сих пор я не имела этой чести, сеньора!

– Вот уж честь, нечего сказать! Если бы вы только знали, что он такое! Ведь он свободно вздохнуть мне не дает, я говорю это нарочно при нем, чтобы пристыдить его хоть немного. Слышишь ты?

– Я слышу, Мерседес, но ты ошибаешься!

– Ах, бесстыдник! Как будто я не знаю твоего поведения! Донья Эрмоса совершенно не знала, как держать себя в данном случае: так ее смущали манеры и речи этой дамы, а между тем этот оригинальный характер сестры Росаса был добродушным и безобидным по сравнению с характерами других членов этой семьи.

Полковник Маса, который, очевидно, был главным кавалером доньи Мануэлы в этот вечер, подошел к ней и предложил ей руку, чтобы вести ее к столу.

Дочь Росаса поднялась с места, и все последовали ее примеру.

Федеральные дамы тотчас же поспешили за ней, чтобы сесть за столом как можно ближе к ней, а дамы-унитарки, обмениваясь между собой многозначительными взглядами,

и старались незаметно отстать и расположиться как можно дальше от доньи Мануэлы.

Когда все двинулись в столовую, донья Негрете приблизилась к донье Эрмосе и шепнула ей на ухо:

– Поздравляю вас с вновь приобретенными друзьями! Донья Эрмоса молча улыбнулась.

– Я понимаю вашу улыбку, мы поняли друг друга, – сказала пожилая дама, – но в этом деле есть нечто очень Серьезное.

– Нечто серьезное? – переспросила донья Эрмоса, приостанавливаясь, с сильно бьющимся сердцем: то, что не пугало ее в этом собрании, то смущало.

– Вы знаете, что здесь замешан Мариньо?

– Этот человек с косыми глазами?

– Да, он самый.

– И что же?

– Ведь он глаз не сводит с вас, он просто пожирает вас взглядом, только что он говорил одному моему приятелю, что вы, чего бы это ему не стоило, будете его любовницей!

– О! – воскликнула молодая женщина, – в таком случае нам следует радоваться и веселиться! – и, снова взяв под руку своего кавалера, она пошла вперед.

– Ах, вы не знаете, сеньора, что за человек этот Мариньо! – сказала донья Негрете.

– Человек этот, как видно, сумасшедший и больше ничего! – вымолвила донья Эрмоса, пожимая плечами и, поклонившись пожилой даме самым любезным и почтительным образом, поспешила опередить ее.

Дон Мигель с нетерпением ожидал появления своей кузины, для которой он приберег место рядом с доньей Авророй. Наконец она появилась. Дон Мигель и кавалер доньи Эрмосы остались стоять позади стульев своих дам. Начался ужин.

Донья Мануэла занимала почетное место в конце стола, по левую руку сидел министр внутренних дел, генерал дон Мануэль Инсиарт, а по правую – уполномоченный британского двора, сеньор Спринг, только что проводивший до дома его превосходительство губернатора Буэнос-Айреса, которого он имел честь принимать у себя на обеде в честь дня рождения королевы Виктории, дальше разместилась донья Мерседес Росас, напротив нее – ее сестра, донья Августина, далее – уполномоченный Сардинии и затем остальные приглашенные, расположившиеся как попало.

Полнейшее безмолвие и тишина, едва нарушаемые постукиванием приборов, придавали этому парадному ужину характер похоронного обеда.

Генерал Мансилья, лучше других понимавший всю неловкость всеобщего молчания, которое с каждой минутой становилось все более тягостным для всех, решился наконец разом прервать его.

– Bomba3535
  Обращение, принятое при произнесении тоста.


[Закрыть], сеньоры, – сказал он, вставая с бокалом в руке и слегка склоняясь вперед со свойственной ему грацией и изяществом.

Все встали.

– Я пью, – продолжал генерал, – за первого человека нашего времени, за того, кто искоренит дикое племя унитариев, и заставит Францию преклониться перед его властью, за славного Ресторадора законов, дона Хуана Мануэля Росаса! Я пью еще и за славную дочь его, которая родилась в этот день, родилась на радость и славу нашей родины и Америки!

Слова генерала были встречены с необычайным воодушевлением. Лед был разбит, всех тяготивший этикет отброшен в сторону, все сочли себя вправе дать волю своим чувствам.

– Bomba! Сеньоры! – крикнул во всю глотку депутат Гарригос, поднимая над головой свой бокал. – Выпьем за американского героя, который первый доказал Европе, что мы прекрасно можем обходиться и без нее, выпьем за то, чтобы Европа узнала, что тот, кто побеждал во всей Америке диких унитариев, подкупленных проклятым золотом французов, может отсюда расшатать все эти старые и гнилые престолы Европы. Выпьем и за славную дочь его, героиню Конфедерации, сеньориту донью Мануэлу Росас дель Эскурра!

Если тост генерала вызвал всеобщий восторг федералистов, то тост депутата привел их в совершенное неистовство. Все стаканы были мгновенно осушены до дна, не исключая даже стакана британского посла, несмотря на нелюбезный отзыв оратора о Европе и ее престолах.

– Bomba! Сеньоры! – воскликнул президент Народного общества, заметив, что дон Мигель, его верный советник и руководитель, делает ему знаки.

– Я пью, сеньоры, – продолжал Соломон, – за то, чтобы наш славный Ресторадор законов всю свою жизнь жил для федерации и никогда не умирал, и Америка тоже, для того чтобы… ну, одним словом… сеньоры, да здравствует славный Ресторадор законов и его славная дочь, которая родилась сегодня, и да погибнут дикие унитарии, все еретики и все идиоты во всем мире!

Донья Эрмоса и донья Аврора не понимали происходящего, бокалы их стояли нетронутыми: у них не хватало духа поднести их к губам под звуки этих тостов.

Дон Мигель выглядел очень оживленным: он делал знаки Соломону и Санта-Каломе, аплодировал Гарригосу, улыбался донье Мануэле, посылал цветок донье Августине, конфетку донье Мерседес и т.д. Заметив, что бокалы его дам не тронуты, он нагнулся к ним и шепнул, улыбаясь:

– Надо пить!

– Ни за что! – воскликнула донья Эрмоса с таким негодованием и достоинством, что ей бы позавидовала любая королева.

Дон Мигель не произнес ни слова, а донья Аврора выпила, подчиняясь его желанию.

– Сеньора, – сказала она, – пейте, пейте только со мной, пусть эти кабальеро чокаются за что им угодно, мы с вами будем пить за наших друзей. Смотрите, донья Эрмоса, Мануэла делает вам знак.

Действительно, девушка с конца стола приветливо приподняла свой бокал в сторону молодой вдовы, сопровождая этот милый жест очаровательной улыбкой.

Донья Эрмоса отвечала ей тем же.

– Сеньоры, – возгласил дон Мариньо, не сводивший глаз с доньи Эрмосы, – за здравие великого героя Америки, за его бессмертную дочь! За гибель всех диких унитариев, будь они еретики или католики! И за красавиц аргентинской республики! – добавил он, устремив многозначительный, страстный взгляд на молодую женщину.

Приходилось сильно кричать, чтобы быть услышанным: присутствующие уже вошли в азарт, и каждый говорил свое.

Генералам Рольону и Пинедо с трудом удалось заставить выслушать свои тосты, а полковник Кресно вскочил на стул, чтобы обратить на себя внимание, но мощный голос полковника Соломона был услышан и в этом шуме и гаме.

– Сеньоры, – воскликнул он, – преславная сестра его превосходительства, отца нашего, донья Мерседес, поручила мне сказать вам, что она просит вас, чтобы ваше федеральное одушевление умолкло на несколько минут, потому что она желает прочесть вам несколько стихов своего сочинения.

Мгновенно воцарилось молчание, и взоры всех присутствующих обратились на преславную поэтессу.

Федеральная Сафо передала мужу, стоявшему позади ее стула, свернутый в трубочку листок бумаги.

Но супруг современной Сафо не захотел принять драгоценного свитка, к счастью, всегда любезный и внимательный генерал Мансилья завладел свитком, который донья Мерседес вручила ему с самой очаровательной улыбкой. Развернув листок, генерал с выражением той тонкой, едкой иронии, которая являлась главной чертой его характера, предварительно пробежал его глазами и, приняв торжественную позу, при всеобщем молчании, прочел следующее:

SONETTO

Brillante el sol sobre el alto cielo

Illumina con sus rayos el suelo.

Ef descubrien do se sus sudarios

Grita el suelo; que muerau los salvajes unitarios!

Llena de horror,уde terrible espanto

Tiembla la tierra de polo a polo

Pero el buen federate se levanta solo

Y la patria se alegraуconsuela su

Ilanto Ni gringos, ni Europa, ni sus

Reyes Podran imponernos ferreas leyes

Y donde quierra que hay federates

Temblaran in sus tumbas sepulcrales

Los enemigos de la santa causa

Zue no ha de teaer nunca tregua ni pausa

MercediesRosasdeRivera.3636
  Эта нелепица строго историческая и потому должна была быть помещена здесь, вот ее дословный перевод: Солнце, светящее с высоты небес, освещает лучами своими землю и, пробиваясь сквозь облака, взывает к земле: «смерть диким унитариям»! Полная страха и ужасного испуга земля содрогается от полюса до полюса. Но добрый федералист встает один – и родина ликует и утирает свои слезы; ни еретики, ни Европа, ни ее короли не могут предписывать нам железные законы, и где бы ни существовали федералисты – содрогнутся в своих склепах могильных враги святого дела, которые никогда не должны иметь ни отдыха, ни покоя! – Примеч. автора.


[Закрыть]

Чтение этих стихов произвело на присутствующих впечатление, весьма редко испытываемое во время банкетов: у всех в сердце пробежала дрожь, дрожь дикого восторга у Соломона и его сикеров3737
  Сикеры – наемные убийцы.


[Закрыть] у Гарригоса и ему подобных, и дрожь подавленного смеха и безмолвной насмешки у Мансильи, Торреса, Мигеля и др.

Для федеральных дам эти стихи были достойны пера Пиндара. А все дамы-унитарки вдруг почему-то почувствовали сильный приступ кашля и прижали платки к губам.

Тосты произносились один за другим, весьма схожие и по форме, и по смыслу, однако, так как все в этом мире кончается, то и великолепный ужин роскошного бала двадцать четвертого мая 1840года также должен был кончиться.

Дамы вернулись в зал, снова начались танцы, лишь ярые, убежденные федералисты все еще оставались в столовой. Только, после ухода всех остальных их федерализм достиг полного апогея, потому что для крайнего возбуждения известных страстей и инстинктов нет лучшего средства, чем доброе вино в неограниченном количестве, да шум и крики невнятных тостов.

Тогда дон Мигель и решился привести в исполнение давно уже созревший план – выяснить тайную мысль каждого из присутствующих неожиданно высказав ее вслух.

Проводив своих дам в танцевальную залу, он вернулся в столовую и, сев между генералом Мансильей и полковником Соломоном, подняв свой бокал и сказал.

– Сеньоры, я пью за того федералиста, который первым будет иметь честь окрасить свой кинжал в крови рабов Луи-Филиппа, которые находятся среди нас, одни в качестве соглядатаев и шпионов или изменников и предателей, другие, большинство, в качестве диких унитариев, ждущих момента, чтобы насытить неутолимую жажду крови благородных федералистов, защитников героя Америки, нашего славного Ресторадора законов, которой они хотят упиться.

Ни у кого до этого момента не хватало духа высказать так ясно и смело эту мысль, никому не пришло в голову, что дон Мигель мог иметь при этом заднюю мысль, и даже генерал Мансилья не заподозрил его на этот раз ни в чем. В душе он любовался этим юношей, его смелостью и его умом, столь быстро сбитым с пути доктринами современной эпохи. Речь дон Мигеля была встречена всеобщим восторгом, аплодисментами и оглушительными криками.

Исполнив то, что он считал хотя и очень тяжким, но необходимым своим долгом, дон Мигель вышел из столовой, грустный и спокойный и, вернувшись в залу, отыскал свою кузину и сказал:

– Поедемте, пора!

Донья Эрмоса испугалась мертвенной бледности его лица и тотчас же участливо спросила, что с ним.

– Ничего, – с горечью ответил он, – я только что поставил на карту свое доброе имя ради спасения родины, и, обратясь к своей невесте, которая как раз в этот момент, окончив танец, подошла к ним, он сказал и ей:

– Поедем, Аврора, ты уже достаточно натанцевалась.

– Поедем! – с готовностью отозвалась она, и все трое покинули бал.

Несколько минут спустя карета остановилась перед домом мадам Барроль, Аврора простилась со своими друзьями и, как птичка выпорхнув из экипажа, тотчас же скрылась за дверью своего дома.

Отъехав шагов пятьдесят, карета остановилась около другой кареты, очевидно, поджидавшей эту – из нее вышел дон Луис Бельграно, а дон Мигель, простясь со своей кузиной, уступил ему место подле доны Эрмосы. Обменявшись шепотом несколькими словами, молодые люди крепко пожали друг другу руку, после чего дон Мигель сел в карету дона Луиса и поехал домой.

Экипаж доньи Эрмосы крупной рысью направился по дороге к набережной. Старый Педро был за кучера, а за выездного – верный слуга дона Луиса. Донья Эрмоса беседовала со своим спутником о последних происшествиях бала, карета почти поравнялась с часовней Санта-Люсия и въезжала на Широкую улицу, когда неожиданно ее настигли три хинета3838
  Xинеты – конные солдаты.


[Закрыть], спустившиеся вскачь с ближайшего холма. Намерения их не вызывали сомнения: двое из них мчались по обе стороны кареты и затем так внезапно и быстро преградили дорогу лошадям, что старый Педро едва успел сдержать их. В этот момент третий подскакал к дверце кареты и заговорил слащавым, немного дрожащим от быстрой скачки голосом:

– Мы – люди мирные, сеньора, и хотя я знаю, что вы находитесь под надежной охраной сеньора дель Кампо, всеже эта дорога такая глухая и безлюдная, что я поспешил вслед за вами, чтобы иметь честь предложить вам мои услуги в качестве конвоира.

Карета была стояла, солдаты преграждали лошадям дорогу.

Старый Педро старался нагнуться, как можно ниже со своих высоких козел, чтобы точнее прицелиться в одного из всадников, в висок которого он собирался всадить несколько унций олова то же самое делал и лакей, стоя на запятках.

У дона Луиса не было при себе никакого оружия, кроме изящного стилета, спрятанного в трости.

Донья Эрмоса и дон Луис не сразу узнали голос того человека, который только что говорил с ними, но женщины обладают удивительной способностью инстинктивно угадывать, и, едва незнакомец докончил свою фразу, донья Эрмоса, склонясь к самому уху дона Луиса, шепнула ему едва слышно:

– Это Мариньо.

– Мариньо! – воскликнул дон Луис.

– Да, какой-то помешанный!

– Нет, негодяй, – сказал дон Луис, возвышая голос. – Дама эта находится под надежной охраной, и я прошу вас удалиться и ваших товарищей то же.

– Я говорил не с вами, сеньор дель Кампо!

– Здесь нет никого, кого бы звали этим именем, здесь только…

– Молчите, ради Бога!.. – зажала ему рот рукой донья Эрмоса. – Сеньор, – продолжала она обращаясь к Мариньо, – я очень благодарна вам за вашу любезность, но повторяю вам слова этого кабальеро: я под надежной охраной и в услугах ваших сейчас не нуждаюсь, а потому умоляю вас удалитесь и прикажите удалиться солдатам.

– Это уже лишнее! Слово «прошу» было в вежливой форме произнесено два раза! – сказал дон Луис, протягивая руку к одной из дверец кареты чтобы открыть ее.

Донья Эрмоса энергичным движением остановила его.

– Мне кажется, этот сеньор не привык встречаться с кабальеро! – сказал Мариньо.

– Да, с кабальеро, которые по ночам останавливают кареты на больших дорогах и могут быть приняты за воров и грабителей. Педро, вперед! – крикнул дон Луис таким резким, повелительным голосом, что те два солдата, которые преграждали дорогу, даже не попытались задержать карету.

Педро хлестнул лошадей и погнал их вскачь, что есть духу.

Мариньо, так как это, действительно, был он, пришпорил коня и, следуя за каретой карьером, успел на прощание сказать донье Эрмосе следующие слова:

– Знайте, сеньора, что я не имел никаких дурных намерений по отношению к вам, но со мной обошлись неслыханным образом, а такие люди, как я, никогда не забывают своих обид.

Проговорив эту фразу, в которой таилась страшная угроза, Мариньо раскланялся, повернул своего коня и в сопровождении своих подчиненных вернулся обратно в город.

Пять минут спустя карета остановилась у ворот дачи доньи Эрмосы, молодая женщина вышла из экипажа и под руку с доном Луисом вошла в свою гостиную.

Она была очень бледна и, несмотря на все усилия скрыть овладевшее ею волнение, дрожала всем телом.

– Боже мой! Дорогая Эрмоса, – воскликнул дон Луис, заметив ее бледность и волнение, – что с вами? Вы больны?

– Нет, дон Луис, – отвечала она с грустной улыбкой, – я не больна, я боюсь…

– Боитесь? Чего?

– Этого человека.

– Этого мерзавца Мариньо?

– Да, его, я чувствую, что он принесет мне несчастье!..

Напрасно дон Луис старался разогнать эти мысли, успокоить и обнадежить взволнованное воображение молодой женщины, – это не удалось ему, и, простившись с ней, он удалился к себе, задумчивый и невеселый.