Текст книги "Маисовый колос"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава XIV
ССОРА И МИР

Около двух часов дня дон Мигель дель Кампо вышел из отеля министра иностранных дел дона Фелиппе д'Арана, и сел в свой экипаж.

К его величайшей радости, министру еще ничего не было известно о ночном беглеце.

Теперь дон Мигель направлялся к донне Авроре Барро, чтобы узнать о результате ее визитов к донне Августине Розас де-Манцилла и донне Марии Жозефе Эскурра.

Решившись освободить свое отечество от Розаса, дон Мигель поневоле должен был действовать скрытыми путями, хотя это было против его честного характера.

Дон Фелиппе Арана очень ценил дона Мигеля за его таланты, звания и ум, и потому нередко советовался с ним о делах и поручал ему переводы важных бумаг на французский язык, которым молодой человек владел в совершенстве. Вполне доверяя дону Мигелю, министр следовал его советам без всяких возражений и вообще слепо доверял ему.

В то время, когда молодой человек спешил к донне Авроре, она сидела в гостиной перед цветочным столом и машинально обрывала засохшие цветы и листья. В ушах ее все еще звучал резкий голос и насмешливый хохот донны Марии Жозефы; сердце ее сжималось от невыносимой боли при воспоминании о том, что ей наговорила отвратительная женщина относительно человека, которому девушка отдала свою душу.

Она так была погружена в свои горестные размышления, что не слышала, как отворилась дверь и кто-то вошел в комнату. Только прикосновение горячих губ к ее руке, лежавшей на краю стола, вывело ее из задумчивости.

– Мигель! – вскричала она, обернувшись и вскакивая со своего места.

Движение ее было так стремительно и на ее мертвенно-бледном лице выражалось такое презрение, что молодой человек остановился, как пораженный громом, вместо того, чтобы обнять ее, как он намеревался сделать и как всегда делал.

– Кабаллеро, – поправилась донна Аврора сдержанным, холодно-вежливым голосом, – матери моей нет дома.

– Кабаллеро?! Матери моей нет дома! – повторил дон Мигель в полном недоумения, не веря своим ушам. – Клянусь честью, Аврора, я совершенно не понимаю, что означают твои слова и твое странное поведение.

– Я хочу сказать, что я одна и в праве ждать от вас уважения, как к беззащитной девушке.

Дон Мигель покраснел.

– Аврора! – воскликнул он. – Скажи мне, ради Бога, шутишь ты надо мной, или я сошел с ума и вижу и слышу совсем не то, что есть в действительности?

– Вы лишились не ума, сеньор, а кое-чего другого.

– Другого?

– Да.

– Чего же именно, Аврора?

– Моего доверия и уважения, сеньор.

– Твоего доверия и уважения?!

– Да, сеньор... Впрочем, что вам в моем уважении и доверии! – с презрительной улыбкой добавила девушка.

– Аврора! – воскликнул дон Мигель, приближаясь к ней.

– Стойте, кабаллеро! – резко произнесла девушка с полным достоинства жестом, простирая руку вперед. – Дальше ни с места!

Проговорив эти слова, она спокойно заняла свое прежнее место, между тем как растерянный и смущенный молодой человек оперся рукой о спинку стоявшего перед ним кресла. Он весь дрожал и не находил, что сказать.

Прошло несколько минут тяжелого молчания. Наконец дон Мигель, овладев собой, проговорил:

– Сеньорита, надеюсь, что вы не откажете сообщить мне причину, по которой я так неожиданно для меня лишился вашего уважения и доверия.

– Я не нахожу нужным и даже считаю себя в праве не отвечать на ваш вопрос, сеньор, – сказала донна Аврора с тем высокомерием, которое женщины всегда выказывают к любимому человеку, когда считают себя оскорбленными им.

– Сеньорита, – продолжал дон Мигель, – если все, что вы сказали, – шутка, то я нахожу, что она продолжалась слишком долго, и прошу прекратить ее; если же это серьезно, то вы совершаете самую ужасную несправедливость.

– Я говорю совершенно серьезно и подчиняюсь всем последствиям сказанного мной, – сухо ответила молодая девушка.

Дон Мигель опять не нашелся, что сказать, и в полном отчаянии смотрел на свою собеседницу, вдруг так изменившуюся к нему.

Наступила новая пауза.

– Аврора, – почти робко вымолвил, наконец, молодой человек, – если я вчера так рано покинул вас, то только потому, что у меня было очень важное дело...

– Сеньор, я вас на привязи никогда не держала и не намерена была держать. Вы совершенно свободны в своих действиях.

– Благодарю вас, сеньорита.

– Не за что, кабаллеро. Позвольте лучше мне поблагодарить вас.

– За что, сеньорита?

– За ваше поведение, сеньор.

– За мое поведение?

– Вы, вероятно, только и способны сегодня на то, чтобы повторять мои слова! – насмешливо проговорила молодая девушка.

– Я повторяю их потому, чтобы лучше понять.

– Напрасный труд, кабаллеро!

– Почему же?

– Человек, имеющий не только два глаза и два уха, но и две души, должен понимать сразу все, что ему говорят.

– Аврора, – воскликнул дон Мигель, начиная раздражаться, – повторяю, вы совершаете страшную несправедливость по отношению ко мне! Я требую немедленного объяснения!

– Вы требуете?

– Да, сеньорита, требую!

– Не угодно ли вам будет доказать свое правотребовать.

– Аврора!

– Что прикажете, сеньор?

– Довольно, наконец, этой жестокой игры!

– Вы находите...

– Я нахожу, что если все это не игра, то избранный вами способ развязаться со мной совершенно недостоин таких людей, как вы и я. Три года глубокой, преданной любви к вам дают мне право узнать причину вашего странного поведения и просить вас объяснить мне, что дало вам повод так оскорблять меня.

– А! Вы теперь просите, а не требуете?.. Это дело другое, сеньор, – сказала донна Аврора, окидывая молодого человека презрительным взглядом.

– Если хотите, то прошу, сеньорита. Но имейте в виду, что я не уйду отсюда, пока вы не объясните мне значения всей этой сцены!– крикнул дон Мигель, с такой силой сжимая ручку кресла, что она треснула.

– Успокойтесь, пожалуйста, сеньор!– проговорила молодая девушка. – Мебель поставлена здесь не для того, чтобы вы ломали ее, притом вы напрасно изволите возвышать голос: во-первых, вы находитесь в присутствии дамы, а во-вторых, ваш голос может вам понадобиться в другом месте, здесь же вы совершенно непроизводительно тратите его.

Дон Мигель вздрогнул, точно его ударили по лицу.

– Боже мой! Боже мой! – простонал он, схватив себя за голову. – Если я еще не сошел с ума, то, наверное, скоро сойду!

Донна Аврора молчала, обрывая лепестки прекрасной махровой розы.

– Аврора, – снова начал молодой человек, опуская руки и глядя на девушку глазами, полными отчаяния, – я не ожидал от вас такой несправедливости!.. Объясните же мне, наконец...

– Что же вам объяснить? «Несправедливость» свою, что ли?

– Да... я все время только об этом и прошу.

– И глупо делаете, кабаллеро!.. В настоящую эпоху несправедливость вошла в обычай, просить же объяснения несправедливости строго воспрещено.

– Это, к сожалению, верно, сеньорита, но только в области политики; я же предполагал...

– Ну, договаривайте, что вы предполагали?

– Что мы с вами занимаемся вовсе не политикой.

– В таком случае вы сильно заблуждаетесь, сеньор.

– Как, сеньорита, вы думаете...

– Да, сеньор, я имею основание думать, что вы только ради интересов политики и поддерживали со мной отношения.

Дон Мигель понял, что собеседница упрекает его за услугу, о которой он просил ее своим письмом, написанным ночью. Этот удар, нанесенный его деликатности, заставил молодого человека покраснеть от стыда. Что же касается девушки, то она смотрела теперь на него более с жалостью, нежели с гневом.

– Я думал, – начал дон Мигель, – что донна Аврора Барро достаточно расположена к Мигелю дель Кампо, чтобы не счесть за труд какую бы то ни было услугу, особенно, если дело идет о жизни одного из его друзей, а может быть, и о его собственной.

– О, что касается последней, кабаллеро, то донне Авроре Барро это совершенно безразлично!

– Да, сеньора?

– Да, сеньор... Донна Аврора Барро отлично знает, что если сеньору дель Кампо будет угрожать какая-нибудь опасность, то у него есть прекрасное, скрытое убежище, вполне комфортабельное и охраняемое гением счастья, в котором он всегда может укрыться.

– У меня? Убежище?!

– Кажется, речь идет именно о вас, кабаллеро.

– Убежище, «охраняемое гением счастья», в которое я всегда могу укрыться? Где же это убежище, желал бы, я знать, сеньорита?

– Вы, очевидно, сегодня очень плохо понимаете по-испански, сеньор, поэтому я лучше, перейду на французский язык; быть может, на этом языке вы скорее поймете меня... Итак, сударь, повторяю вам по-французски, что у вас есть прекрасное убежище... грот Армиды... волшебный Дворец... Неужели вы и теперь еще не догадываетесь, о чем я говорю, господин дель Кампо?

– Нет! Это становится невыносимым!

– Напротив, сударь, по-моему, напоминание об этом волшебном убежище должно быть для вас очень приятно.

– Аврора! Пощадите меня, ради Бога.

– Ах, вам, вероятно, не понравилось, что я сравнила ваше тайное убежище с гротом Армиды? Ну, так назовем его островом Калипсо, а вас – Телемаком... Надеюсь, вы теперь довольны?

– Да, скажите мне толком, на что именно вы делаете такие... ядовитые намеки!

– Неужели вы все еще не догадываетесь, сеньор?

– Аврора, ведь это пытка!

– Вовсе нет... Это, напротив, очень приятное... развлечение.

– Да?

– Да... Я говорю о существовании вашего волшебного грота, дворца или острова, не знаю, какое из этих названий вам более нравится. Скажите, пожалуйста, сеньор, там действительно, очень хорошо?

– Да где же находится это...

– В Барракасе, кабаллеро, в Барракасе!

С этими словами молодая девушка встала, повернулась к дону Мигелю спиной и начала прохаживаться по гостиной, терзаясь ревностью, вновь со страшной силой проснувшейся в ней.

– В Барракасе?! – воскликнул дон Мигель, догоняя молодую девушку.

– Да, сеньор... Разве вы там не бываете? – спросила она, глядя на него через плечо. – Во имя нашей прежней... дружбы я советую вам все-таки лучше стараться не быть раненым, потому что как ни таинственно ваше, убежище, но оно легко может быть открыто посредством докторов, аптекарей...

– Аврора! Ты положительно убьешь меня, если не объяснишь своих более чем странных слов!

– Не умрете, сеньор!.. Воспоминание о вашем счастье поддержит вас... Смотрите только, избегайте ран в, левое бедро: говорят, это очень опасно, в особенности, когда раны наносятся солдатской саблей!

– Господи! Они погибли! – не своим голосом крикнул дон Мигель, закрывая лицо руками.

Снова наступило тягостное молчание между этими двумя молодыми людьми, которые раньше так горячо любили друг друга, а теперь были готовы отречься от своего чувства, благодаря злому духу, воплотившемуся в донне Марии Жозефе и вонзившему в сердце неопытной девушки ядовитое жало ревности.

Вдруг дон Мигель порывистым движением бросился на колени перед донной Авророй, обхватил ее тонкую талию и, поднял на нее свои прекрасные, отуманенные горем глаза, проговорил задыхающимся голосом:

– Именем Бога заклинаю тебя, Аврора, разъяснить мне тайну твоих слов!.. Я люблю тебя! Ты моя первая и единственная любовь. Ни одна женщина в мире не может быть любима так, как люблю тебя я! Но, увы, в эту минуту, когда над головами нескольких ни в чем неповинных людей, быть может, и над моей, висит смерть, не время говорить о любви!.. Я забочусь не о своей жизни, – я давно уже ставлю ее на карту каждый день, каждый час, каждую минуту; я давно борюсь с врагом, силы которого в сравнении с моими громадны. Нет! Я боюсь за... Слушай, Аврора: твоя душа – моя душа, доверяя тебе свою тайну, я доверяю ее все равно, что Богу... Видишь что, моя дорогая: дело идет о жизни Луиса и Гермозы; они оба в смертельной опасности, и если умрут они, должен буду умереть и я. Кинжал, который пронзит сердце Луиса и Гермозы, не может миновать и моей груди.

– Мигель! – вскричала донна Аврора, нагибаясь к нему и крепко обхватывая ему голову своими маленькими руками, как бы желая защитить ее таким образом от смерти, – мой дорогой Мигель!

Лицо, глаза, голос и речь молодого человека дышали такой искренностью и любовью, что молодая девушка не имела сил не поверить ему.

– Да, – продолжал он, не меняя своего положения, – Луис был в эту ночь под ножом убийцы. Мне удалось спасти его, полумертвого... Убийцы были агентами Розаса... Нужно было скрыть его, но в моем, а тем более в его доме этого никак нельзя было сделать...

– Луис едва не был убит! – вскричала молодая девушка. – Боже, какой ужасный день для меня!.. Но он не умрет, Мигель? Ведь нет?

– Нет, раны его не слишком опасны... Но, слушай дальше. Я отвез его к Гермозе... Ты знаешь, что это моя единственная родственница со стороны матери и, вместе с тем, единственная женщина – после тебя, конечно, – которую я люблю, но опять-таки не такой любовью как тебя, а любовью брата, понимаешь?.. О, силы небесные! Может быть, я погубил ее, чтобы спасти другого человека!

– Как?! Чем погубил? – приставала Аврора, тряся за плечи дона Мигеля, слова которого начинали пугать ее.

– Разве ты не знаешь, что при Розасе милосердие равносильно преступлению?.. Я теперь понял смысл твоих намеков: Луис находится в Барракасе, а ты упомянула об этой местности. Он ранен солдатом в левое бедро, а ты говоришь...

– О, нет, нет, они ничего не знают! – перебила донна Аврора с радостной улыбкой. – Им пока еще ничего неизвестно, но они могут узнать все. Вот слушай... только сначала встань.

Совершенно успокоенная, она помогла своему возлюбленному подняться на ноги и, сев вместе с ним на софу, передала свою беседу с донной Марией Жозефой.

Дон Мигель внимательно выслушал ее, не прерывая ни одним словом. Когда молодая девушка повторила все, что ей сообщила сеньора Эскурра, он воскликнул:

– О, негодяйка!.. Все это семейство состоит из воплощенных демонов!.. У всех этих родственников Розаса в жилах течет вместо крови яд. Где они не могут или не находят удобным убивать кинжалом, там пускают в ход орудие клеветы... Воображаю, с каким наслаждением тебя мучила Мария Жозефа!.. Аврора, – продолжал он, взяв руку девушки, – неужели ты серьезно могла поверить ее словам? Ведь все, что она наговорила обо мне, было сказано с единственной целью подвергнуть тебя нравственной пытке и, кстати, разлучить нас с тобой.

– Может быть и так, Мигель, а может быть, она... нечаянно... немножко права.

Девушка была в настоящую минуту вполне уверена в полной невиновности своего возлюбленного, но, как женщина, она не хотела так скоро сознаться, в этом.

– Ты все еще сомневаешься во мне, Аврора? – спросил с упреком молодой человек.

– Мигель, я хочу познакомиться с Гермозой и видеть все собственными глазами, – сказала вместо ответа Аврора.

– Хорошо, я познакомлю тебя с ней.

– Этого мало: я хочу поближе сойтись с ней.

– И это можно...

– Я хочу, чтобы это было скорей... на этой же неделе...

– Это тоже можно... Не желаешь ли еще чего-нибудь, Аврора?

– Более ничего, – ответила обрадованная девушка, слегка пожимая его руку.

Во всякое другое время молодой человек ответил бы на это пожатие пламенными поцелуями, но на этот раз он был слишком занят мыслью о своем друге, и не мог изливаться в нежностях.

– Так ты уверена, что Кордова не дал никаких точных сведений о Луисе? – озабоченно спросил он.

– Вполне уверена, об этом сеньора Эскурра уже не могла солгать. Ей слишком хотелось показать мне всю силу своего хищнического таланта, чтобы...

– О, да, я знаю эту ее страсть!.. До свидания, моя дорогая! К сожалению, я должен расстаться с тобой и без всякой надежды увидеть тебя сегодня еще раз.

– Даже вечером, Мигель?

– Увы, даже вечером, милая Аврора!

– Вы, вероятно, опять отправляетесь в Барракас?

– Да, Аврора, и возвращусь оттуда очень поздно. Неужели ты желаешь, чтобы я покинул Луиса и Гермозу, которую подверг такой опасности, заставив ее принять в свой дом политического преступника?.. И неужели тебе самой не жаль Луиса? Ведь ты называешь его своим братом.

– Иди с Богом, мой благородный и великодушный Мигель, и прости меня, – прошептала девушка, низко опустив на грудь свою маленькую головку, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

– Я вижу, что ты еще не веришь мне, Аврора! – с упреком воскликнул дон Мигель.

– Иди, иди и постарайся спасти Луиса, вот все, что я сегодня могу сказать тебе, Мигель.

– А ты, моя дорогая, вот возьми, в виде вознаграждения за то, что мы сегодня не можем увидеться, эту вещь, которую я никогда не снимал со своей груди; дороже ее у меня ничего нет, – сказал молодой человек, снимая с шеи хорошо знакомую Авроре цепочку, сплетенную из волос его покойной матери.

Этот подарок, который, действительно, был ценнее всего, что мог дать дон Мигель, несмотря на свое громадное состояние, до глубины души тронул девушку. Закрыв руками лицо, пока молодой человек надевал ей на шею цепочку, она снова заплакала, но на этот раз слезами раскаяния, счастья и радости.

Ревность исчезла из ее сердца, снова уступив место любви и доверию.

Дон Мигель распростился и ушел, а донна Аврора долго сидела на месте, покрывая горячими поцелуями оставленную ей драгоценность.

Глава XV
ПРЕЗИДЕНТ САЛОМОН

Возле церкви св. Николая, на перекрестке улиц Корриентес и дель Черрито, стоял старый дом с маленькими окнами и крылечком в две ступени. На верхней ступени каждый вечер можно было видеть хозяина дома. Куря одну папиросу за другой, он подолгу сидел на крыльце, занимаясь наблюдением прохожих.

Это был старик лет под шестьдесят, высокого роста и такой толщины, что самый жирный бык, представляемый ежегодно на карнавальный конкурс, показался бы худощавым в сравнении с ним.

Он и брат его, Хеннаро, кроме дома, получили в наследство от отца лавку возле этого домика и фамилию Ганзалес. Хеннаро, как старший, стал заведовать торговлей и был за что-то прозван уличными мальчишками своего квартала Соломоном. Имя мудрого царя израильского ему почему-то страшно не нравилось, так что когда кто-либо из покупателей называл его этим именем, он приходил в неописуемую ярость и лез в драку. Будучи капитаном милиции, Хеннаро во время мятежа в 1823 году имел несчастье быть расстрелянным. После него остались вдова, Мария Ризо и дочь, по имени Кинтина.

Таким образом, владельцем лавочки и дома остался младший брат, Хулиан Гонзалес, которому, в противоположность Хеннаро, так понравилось имя Соломон, что он присвоил его себе и стал подписываться не иначе, как Хулианом Гонзалесом Саломоном, изменив лишь в первом слове букву «о» на «а».

Хулиан Саломон был именно тот самый старик, который любил сидеть каждый вечер на крыльце своего дома с папиросой в зубах. Он тоже служил в милиции и повышался в чинах с такой же быстротой, с какой увеличивался в объеме. Буря, поднявшая при выборе диктатором генерала Розаса всю аргентинскую грязь, была так сильна, что легко приподняла даже такую массу жира, какую представлял собой Хулиан Гонзалес Саломон, и вознесла его на высоту положения полковника милиции; затем он попал в кресло президента Народного общества, символом которого служил маисовый колос, в подражание одному древнему испанскому обществу, преследовавшему чисто гуманитарные цели.

В четыре часа пополудни, пятого мая 1840 года перед домом Хулиана Гонзалеса Саломона тянулся длинный ряд верховых лошадей в пунцовых попонах и с пучками красных перьев на головах. Такой убор был предписан федеральным правительством. Владельцы этих лошадей мало-помалу наполняли небольшую залу дома Саломона. Все они были одеты одинаково – в синие камзолы и красные жилеты, на головах у них красовались одинаковые черные шляпы с широкими красными лентами, а за поясом у каждого виднелся громадный кинжал, рукоятка которого выступала из-под камзола на правом боку. Даже лица у всех были удивительно однообразны. Все эти физиономии, с густыми усами и расходившимися под подбородком бакенбардами, были из тех, которые встречаются повсюду во времена народных восстаний, а затем бесследно исчезают неизвестно куда.

Одни из собравшихся сидели на соломенных стульях, другие поместились на подоконниках, а некоторые взобрались даже на стол, покрытый пунцовой скатертью. На этом столе сеньор Саломон подписывал свои протоколы и декреты, причем чернильницей служила ему старая помадная банка.

Все курили, так что по залу ходили целые облака синего табачного дыма.

Самого президента еще не было. Он сидел в смежной комнате, на краю громадной постели и с геройским усилием зубрил наизусть речь, состоявшую из двадцати слов. Эту речь чуть ли не в сотый раз заставлял его повторять человек, составлявший с ним крайнюю противоположность и телом и душой, а именно наш знакомец – дон Мигель дель Кампо.

– Ну, теперь, кажется, я знаю ее, – заявил Саломон, отирая большим красным бумажным платком свой лоб, сильно вспотевший от умственного напряжения.

– Знаете, – подтвердил дон Мигель. – У вас, полковник, прекрасная память...

– Да? Но... все-таки я попрошу вас сесть возле меня и подсказывать мне потихоньку, если я забуду какое-нибудь слово.

– Само собой разумеется! Не забудьте только, полковник, в самом начале представить меня своим друзьям и предупредить их о том, что я вам передал.

– Обязательно представлю и скажу, что нужно, будьте покойны. Идем!

Президент Саломон и дон Мигель – последний тоже весь в черном и с большим федеральным значком на груди, но без перчаток – вошли в зал.

– Здравствуйте, сеньоры! – произнес полковник Саломон с важным и напыщенным видом, становясь возле своего места.

Собравшиеся в один голос ответили на приветствие президента, причем некоторые называли его полковником, другие президентом, третьи товарищем, смотря по тому, как кто привык обращаться к нему.

На дона Мигеля почтенное собрание глядело очень враждебно: слишком уж мало у него было федеральных отличий и чересчур благородный вид.

– Сеньоры, – продолжал Саломон, – имею удовольствие представить вам дона Мигеля дель Кампо, гасиендеро и федерального патриота... я обязан ему множеством услуг, оказанных и мне. Он такой же добрый федералист, как и его отец... Они оба желают вступить в наше общество, как только его отец приедет в Буэнос-Айрес. Пока же он просит только позволения участвовать иногда в наших федеральных ману... мане... манифестациях (дон Мигель шепотом подсказал ему это трудное слово). Открываю собрание, сеньоры. Да здравствует федерация!

– Да здравствует наш знаменитый реставратор! Да погибнут гнусные, омерзительные французы! Да погибнет король Луи-Филипп! Да погибнут отвратительные и гнусные унитарии, продавшие себя французам, за их презренное золото! Да погибнет изменник-идиот Ривера!

Эти восклицания, произнесенные Саломоном громовым голосом, хором были подхвачены всеми присутствовавшими, размахивавшими при этом своими громадными кинжалами.

Когда окончился взрыв патриотических чувств, Саломон опустился на свое место, пригласив дона Мигеля сесть по левую руку, между тем как по правую сел его секретарь Бонео.

– Сеньор, секретарь, – обратился к нему Саломон, откинувшись па спинку стула, – прочтите список присутствующих сеньоров.

Бонео взял лежавшую на столе бумагу и прочел вслух имена, которые за несколько минут перед тем отметил карандашом. Их было девятнадцать.

– Все? – спросил Саломон, когда Бонео кончил.

– Да, это все присутствующие, – ответил секретарь,

– Теперь прочтите список отсутствующих членов.

– То есть список всего общества?

– Да, сеньор. Мы как добрые федералисты должны всегда знать, кто присутствует и кто отсутствует, как это делается в палате представителей. Читайте.

Бонео прочел список всех членов Народного общества, которых оказалось сто семьдесят пять человек разных сословий и профессий.

– «Отлично! – подумал про себя дон Мигель. – Теперь я знаю всех! Знаю даже, что некоторые из этих членов вовлечены в Mac-Горку насильно».

Видя, что Саломон забыл, что ему следовало делать дальше, дон Мигель потихоньку толкнул его локтем.

Толстяк встрепенулся и продолжал:

– Сеньоры, федерация принадлежит знаменитому реставрадору; поэтому мы должны пожертвовать, в случае надобности, даже своей жизнью для нашего знаменитого реставрадора законов и никогда не забывать, что мы – столпы святой федерации.

– Да здравствует знаменитый реставрадор законов! – вскричал один из присутствующих.

Остальные дружным хором подхватили этот возглас.

– Да здравствует его достойная дочь, сеньорита Мануэлита Розас-Эскурра! – продолжал Саломон. – Да здравствует герой пустыни, великий реставрадор законов, ваш отец и учредитель федерации! Да погибнут гнусные французы и их нечестивый король!

Когда все эти возгласы были несколько раз повторены, президент начал затверженную им речь:

– Сеньоры, для того, чтобы наш знаменитый реставрадор мог спасти федерацию от... мог спасти федерацию от... Для того, чтобы наш знаменитый реставрадор мог спасти федерацию от...

– От неминуемой опасности, – шепотом подсказал дон Мигель.

– От неминуемой опасности, в которой она находится, мы должны... должны рез... должны преследовать всех унитариев на смерть и стараться, чтобы ни одного из них не осталось в живых.

– Да погибнут гнусные дикари, отвратительные унитарии! – рявкнул один из членов, Хуан Мануэль Ларрасабаль, махая кинжалом над головой.

Остальные члены собрания повторили его рев, размахивая в свою очередь кинжалами.

– Сеньоры, мы обязаны преследовать их всех без всякого снисхождения! – продолжал Саломон.

– Да, всех без различия пола! – подхватил Ларрасабаль, казавшийся восторженнее прочих и подававший пример другим.

– Я думаю, что наш знаменитый реставрадор не может быть доволен нами, потому что мы служим ему не так, как следует, – продолжал президент. – Мы...

– Теперь пора перейти к событию прошлой ночи, – шепнул ему дон Мигель, нагибаясь поднять платок, который он нарочно уронил.

– Теперь пора перейти к событию прошлой... – как попугай начал повторять толстяк.

Но дон Мигель дернул его за камзол. Саломон остановился, глупо взглянул на него, потер лоб рукой и медленно, с расстановками, загнусавил:

– Сеньоры! Нам известно, что в прошлую ночь опять несколько дикарей-унитариев пытались улиз... бежать в армию изменника Лаваля, но они не преуспели в этом благодаря расторопности коменданта Куитино, который поступил, как подобает доброму федералисту. Однако, одному из этих гнусных унитариев удалось улиз... скрыться неизвестно куда. Подобные случаи ежего... гм... ежедневно будут повторяться, если мы не при... гм... не примемся защищать федерацию, как следует. Я созвал вас сегодня для того, чтобы мы снова могли повторить друг перед другом клятву всеми силами преследовать гнусных дикарей-унитариев и препятствовать им удира... гм... их бегству в Монтевидео, к низкому изменнику JIa... гм... Ривере, или в Энтре-Риос, к такому же изменнику Лавалю... или же в... гм... к французам, презренное золото которых так прельщает их. Такова воля нашего знаменитого реставрадора... Итак, я провозглашаю: да здравствует знаменитый реставрадор и да погибнут все враги нашей святой федерации!

– Смерть гнусным дикарям-унитариям! – заревел Ларрасабаль, страшно вращая глазами и размахивая кинжалом.

Эти дикие возгласы повторялись не только всем собранием в зале, но и толпой зевак, стоявших на улице перед домом.

– Я прошу слова, – сказал комендант Куитино, находившийся в число присутствовавших в зале.

– Говорите, – разрешил Саломон, сворачивая громадную папиросу.

– Прошедшей ночью, – начал комендант, – я имел счастье ужинать у знаменитого реставрадора и его дочери, донны Мануэлиты Розас-Эскурра. Реставрадор – истинный отец федерации. Признавая это, клянусь поступать со всеми унитариями, которые попадутся мне в руки, так, как я поступил с теми, которых мне удалось захватить прошлой ночью. Положим, одному из них дьявол помог ускользнуть от меня, но на нем остались такие знаки, оставленные нашим оружием, что его не трудно будет разыскать. Памятуя, что все добрые федералисты, к какому бы полу они ни принадлежали, должны всеми силами помогать реставрадору в его трудном деле – охране федерации, я сообщил уже об этом беглеце донне Марии Жозефе, которая заведует розысками беглецов. Вот их гнусная кровь.

При последних словах Куитино обнажил свою саблю и указал на запекшуюся на ней кровь. В ответ на это собрание снова замахало кинжалами и разразилось бешеными криками по адресу унитариев, изменников и французов.

Дон Мигель молча наблюдал эту сцену, отмечая каждую подробность в своей памяти и соображая, какую он может извлечь пользу для своего дела из того, что видит и слышит.

Переждав, когда расходившиеся масгорковцы несколько поутихли, он встал и тоже попросил слова.

– Говорите! Говорите! – закричало несколько голосов вслед за президентом.

– Сеньоры, – начал молодой человек, к сожалению, я еще не имею чести принадлежать к вашему знаменитому, высокопатриотическому обществу, но надеюсь вскоре удостоиться этой великой чести. Мои убеждения и мои связи известны всем, поэтому о них я распространяться не буду. Скажу только, что со временем надеюсь оказать знаменитому реставрадору законов и федерации такие же услуги, какие ему оказывают в настоящее время члены Народного общества, справедливо пользующегося такой громкой славой не только в Аргентинской республике, но и во всей Америке.

Раздался взрыв рукоплесканий и гул восторженных криков.

– Прошу принять во внимание, уважаемые сеньоры, – продолжал дон Мигель, – что мои похвалы могут относиться только к присутствующим членам Мас-Горки. Хотя нельзя отрицать патриотического чувства и во всех остальных членах ее, но в действительности одни вы, сеньоры, постоянно находитесь на своем посту и каждую минуту готовы поддерживать нашего знаменитого реставрадора. Это заключение я вывожу из того факта, что остальные члены не являются на зов своего высокоуважаемого президента, сеньора дона Хулиана Гонзалеса Саломона. Федерация не признает никаких привилегий: адвокаты, торговцы, чиновники, простые служители – все мы здесь равны между собой, и когда созывается общее собрание или когда нужно сделать что-нибудь для его превосходительства сеньора реставрадора, мы все обязаны являться немедленно, бросив свои личные дела. Я допускаю, что и отсутствующие в душе добрые федералисты, но ведь и присутствующие не презренные унитарии, чтобы первые могли выказывать к последним презрение, не присоединяясь к ним. Говоря это, я убежден, что то же самое сказал бы и его превосходительство знаменитый реставрадор, мнение которого должно быть особенно уважаемо.

Удар, нанесенный доном Мигелем отсутствующим членам, попал очень метко, и энтузиазм, произведенный его речью, превзошел все его ожидания. По адресу отсутствующих федералистов посыпался град ругательств, перемешанных с дикими угрозами. Имена неявившихся начали повторяться с такой враждой, точно это были имена не масгорковцев, а скрывающихся унитариев.