Текст книги "Маисовый колос"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Глава III
ГОСТЕПРИИМСТВО

Роскошно убранная гостиная, в которой повсюду виднелись цветы и книги, была вполне достойной рамкой для ее прекрасной обитательницы. Высокая, стройная, с удивительно правильными чертами снежно-белого лица, обрамленного густыми шелковистыми темно-русыми локонами с темно-синими мягкими глазами и крохотным пурпуровым ротиком, донна Гермоза, действительно, была так хороша, что даже еле живой Бельграно залюбовался на нее. Лет ей было около двадцати. Черное платье траурного покроя еще более оттеняло белизну ее лица, шеи и рук, которые теперь, впрочем, были запачканы кровью, на что она, однако, не обращала внимания, поддавшись свойственному каждой благородной женщине чувству жалости к ближнему.

Она только что перенесла алебастровую лампу со стола, за которым она перед тем читала, на стоявшую возле софы черную мраморную тумбочку, когда дон Мигель подошел к ней, поцеловал ей руку и сказал:

– Этот молодой человек, которого я больше никуда не мог привезти, кроме тебя, милая Гермоза, тот самый дон Луис Бельграно, мой лучший друг и названный брат, о котором я столько раз говорил тебе, добавляя, что мне очень хотелось бы познакомить тебя с ним. Судьба захотела, чтобы это знакомство произошло при таких грустных обстоятельствах. Ранен он в борьбе с людьми Розаса. Из этого ты можешь заключить, что необходимо не только заботиться о нем, как о человеке больном, но и укрывать его.

– Как же это сделать, Мигель? – произнесла донна Гермоза, растерянно глядя на распростертого на софе молодого человека, на мертвенно-бледном лице которого сверкали, как уголья, неестественно-широко открытые глаза.

– Предоставить мне в эту ночь распоряжаться в твоем доме, как я только захочу – вот и все, милая кузина. Завтра ты можешь опять вступать в права хозяйки и над своим домом и надо мной. Согласна ты на это?

– Конечно. Делай все, как находишь нужным, – ответила молодая женщина. – Я сама решительно не в состоянии придумать, где бы можно было у меня укрыть человека, так, чтобы об этом никто не знал.

– Кое-кому обязательно придется сказать... Ну, да об этом после. Пока же принеси, пожалуйста, стакан подслащенного вина… а, пожалуй, и два.

– Сейчас принесу, – сказала молодая женщина,уходя в соседнюю комнату.

Мигель приблизился к своему другу, который в тепле и покое начал дышать свободнее, хотя у него началась лихорадка, и сказал ему:

– Ты, конечно, уже догадался, что находишься в доме той самой прелестной вдовушки, моей кузины, о которойя тебе не раз говорил. Надеюсь, что ты не находишь мои восторженные отзывы о донне Гермозе преувеличенными? Ну, конечно, нет. Она только четыре месяца тому назад возвратилась из Тукумана, где похоронила мужа, и живет здесь в полном одиночестве...

– Ах, Боже мой! – перебил дон Луис. – В таком случае ты скверно сделал, что привез меня сюда. Ведь мое пребывание здесь может скомпрометировать твою кузину, раз она живет одна... К тому же не забывай, что у Розаса шпионов много, и они шныряют повсюду. Я уверен, что завтра же ему будет известно, где я нахожусь, и тогда твоей великодушной кузине может угрожать одинаковая со мной участь.

– Ну, об этом не беспокойся... Я приму меры. Чем сильнее опасность, тем я делаюсь находчивее и смелее. Если бы ты предупредил меня, что хочешь бежать, то, поверь, дело сложилось бы совершенно иначе, и у тебя не было бы ни одной царапинки. Когда я узнал об этом, было уже поздно.

– Откуда же ты узнал, что я хочу бежать, и в каком именно месте рассчитываю сесть на судно?

– Об этом поговорим после, – с улыбкой ответил дон Мигель.

В это время возвратилась донна Гермоза, неся в руках фарфоровый поднос с графином вина и двумя стаканами.

– О, прелестная кузина! – воскликнул дон Мигель. – Если бы греческие боги увидали тебя, они сейчас же дали бы своей Гебе отставку и пригласили бы тебя на ее место для разливания им амброзии... Выпей скорее, Луис, – обратился он к Бельграно, поднося ему налитый стакан. – Это немножко подкрепит тебя.

Он приподнял голову раненого и помог ему опорожнить стакан, между тем как молодая женщина продолжала стоять у стола, на который поставила поднос, и ожидала дальнейших распоряжений своего кузена.

Когда вино было выпито раненым и голова его опять упала на мягкие подушки софы, дон Мигель отнес стакан на стол и спросил донну Гермозу:

– А что, старый Хосе здесь?

– Здесь.

– Отлично. Разбуди его и вели ему прийти сюда.

Молодая женщина двинулась было к одной из дверей, но дон Мигель удержал ее за руку и сказал:

– Постой. Чтобы не терять напрасно времени, скажи мне сначала, где у тебя письменные принадлежности.

– Вот там, в кабинете.

– Хорошо, спасибо. Теперь разбуди, пожалуйста, Хосе.

Дон Мигель вышел в указанную ему комнату, взял там свечку, зажег ее и направился через спальню кузины в роскошно обставленную уборную, где принялся умываться в фарфоровом умывальнике.

– Ну, если бы Аврора увидала меня в таком виде, – бормотал он, взглянув на себя в зеркало, – то, наверное, подумала бы, что я выскочил прямо из ада, и скрылась бы от меня... в пампасах.

Переменив два раза воду, чтобы последовательно вымыть руки, лицо и шею, он вытерся тонким вышитым полотенцем и возвратился в кабинет, где сел за небольшой письменный столик и с серьезным видом, который вовсе не казался свойственным его свежему, миловидному лицу, принялся писать. Быстро набросав по нескольку строк на двух листках бумаги, он свернул их, запечатал, написал адреса и затем с готовыми записками вышел в гостиную. Там, перекинувшись двумя-тремя словами с доном Луисом и донной Гермозой, он выпил два стакана вина – за гибель Розаса и за выздоровление Бельграно.

Едва успел он осушить второй стакан, как из передней вошел высокий шестидесятилетний, но еще совершенно бодрый старик, в синем костюме и со шляпой в руках.

Увидав на софе покрытого кровью и грязью, очевидно, тяжело раненого незнакомца, он невольно отступил назад,,

– А я думал, Хосе, вы не боитесь крови! – с легким упреком сказал дон Мигель, подходя к старику. – Вы, кажется, должны были насмотреться на раненых... Это – мой друг. Он немножко поцарапан разбойниками... Сколько лет прослужили вы под начальством моего дяди, полковника Саэнса, отца донны Гермозы?

– Четырнадцать лет, сеньор, – почтительно ответил старик. – Я начал со сражения при Сальте и закончил баталией при Хунине, во время которой полковник умер на моих руках, сраженный вражеской пулей.

– Кого вы из своих генералов больше любили и уважали: Бельграно, Сан-Мартина или Боливара?

– Конечно, генерала Бельграно, сеньор, – не колеблясь, ответил старик.

– Хорошо... В донне Гермозе и во мне вы видите дочь и племянника вашего полковника, а этот вот молодой сеньор – сын генерала Бельграно, имеющий большую нужду в ваших услугах.

– Сеньор, я не могу ничего отдать более своей жизни, и она вполне к услугам тех, в чьих жилах течет кровь полковника Саэнса и генерала Бельграно! – с искренним чувством произнес Хосе.

– Верю, Хосе, – ответил дон Мигель. – Но нам нужна не только ваша храбрость, но и осторожность, а, главное, – ваше умение молчать.

– Я не обману вашего доверия, сеньор...

– Знаю, мой друг. Вы человек честный и горячий патриот...

– О, да, сеньор, я люблю свое отечество более всего в мире! – с гордостью подтвердил Хосе.

– Это-то я и ценю в вас... Однако время бежит... Вот что, Хосе: пройдите потихоньку в конюшню, не будя ни кого из прислуги, оседлайте одну из выездных лошадей, приведите ее к парадной двери и привяжите там. Потом возьмите оружие и вернитесь сюда.

Ветеран приложил руку к правому виску, точно находился перед генералом, сделал пол-оборота налево и пошел исполнить данное ему приказание.

Через несколько минут на улице послышался топот лошадиных копыт, который сейчас же прекратился; очевидно, Хосе привязывал лошадь к одному из столбов крыльца. Немного спустя старик вновь появился в дверях гостиной.

– Знаете вы, где дом доктора Парсеваля? – спросил его дон Мигель.

– За церковью Сан-Хуапа, сеньор.

– Верно. Поезжайте туда, разбудите доктора, отдайте ему эту записку и скажите, что пока он одевается, вам нужно заехать еще в одно место; попросите его подождать вас. Потом вы пройдете в мой дом и стукнете там три раза в дверь. Слуга мой, наверное, еще не спит, ожидая меня, и поэтому он сейчас же отопрет вам. Отдайте ему вот эту вторую записку. После этого отправляйтесь опять к доктору Парсевалю и привезите его сюда.

– Слушаю, сеньор.

– Все это постарайтесь сделать как можно скорее.

– Слушаю, сеньор.

– Вот еще что... Мало ли что может случиться дорогой, поэтому предупреждаю, что вы должны лучше дать себя убить, чем допустить, чтобы записка к доктору попала в чужие руки; тогда мы погибнем все: дон Луис Бельграно, донна Гермоза и я.

– Будьте покойны, сеньор...

– Верю вам, Хосе, верю!.. Ну, теперь отправляйтесь с Богом. Без четверти час, – продолжал дон Мигель, взглянув на мраморные часы, стоявшие на камине. – Если у вас не будет задержки в дороге, вы можете вернуться с доктором в половине второго.

Старый солдат снова отдал честь по-военному, повернулся и вышел черным ходом на улицу. Вскоре молодые люди услыхали лошадиный топот, который вскоре замер в отдалении.

Попросив кузину удалиться в кабинет, дон Мигель подсел к своему другу, откинул с его лба падавшие ему на глаза волосы и проговорил:

– Надеюсь, ты доволен моим выбором доктора, Луис?

– Да, если бы меня не тревожила мысль, что он тоже может быть скомпрометирован из-за меня, – ответил раненый. – Стоит ли моя жизнь того, чтобы ты ради нее подвергал опасности женщину, подобную твоей кузине, и такую выдающуюся личность, как доктор Парсеваль, наш дорогой учитель?

– Стоит, стоит, дорогой Луис, поверь мне! – с жаром воскликнул дон Мигель. – Кто же и достоин жертв, как не человек, который покрыт ранами и тем не менее все еще беспокоится о других?.. Но, успокойся: ни моя кузина, ни доктор Парсеваль не будут скомпрометированы. Я ничего не делаю опрометчиво и все отлично обдумал, прежде чем везти тебя сюда... А если бы им и пришлось пострадать, то они сочтут это только за честь, потому что этим они только засвидетельствуют свою принадлежность к числу честных людей, восстающих против зла. Наше общество в последнее время стало состоять только из убийц и их жертв; раз мы не хотим быть убийцами, то уже одним этим выказываем готовность сделаться жертвами.

– Все это так, но все-таки нисколько не утешает меня. Доктор Парсеваль пока еще ни в чем не был замечен, а приглашая его ко мне, ты навлекаешь на него подозрение.

– Но я не с крыши зову его сюда, не объявляю на весь город, что мол, смотрите, добрые люди, сейчас прибудет в этот дом, к «унитарию», дону Луису Бельграно, раненному наемными убийцами Розаса, доктор Парсеваль!.. Ах, дорогой Луис, кого же можно было пригласить, как не его? Ведь, в сущности, ты, я, все наши друзья, все наше поколение, побывавшее в здешнем университете, – все мы не что иное, как живые улики образа мыслей доктора Парсеваля. Мы – воплощение его идей, его произведение, помноженное на громадное число патриотизма, продукты его совести, его философических мыслей. С высоты своей кафедры он зажег в нашей душе любовь ко всему прекрасному и великому: к добру, к свободе, к справедливости! Наши друзья, которые сняли белые перчатки, чтобы взяться за шпагу, и соединились под знаменем Лаваля, – все они Парсевали. Фриас – доктор Парсеваль армий; Альберди, Гутьерес, Иригойен – доктора Парсевали печати. Сам ты, лежащий здесь, предо мной, весь в крови, рисковавший своей жизнью, чтобы бежать из угнетенного отечества, – тот же доктор Парсеваль, со всеми его чувствами и мыслями... Однако, что же это я болтаю! – перебил сам себя дон Мигель, увидав струившиеся из глаз раненого слезы. – Прости, пожалуйста, меня, я не буду больше затрагивать струн твоей души... Ради Бога, положись только на меня, и все будет хорошо... А в крайнем случае, если мы и попадем хотя бы к самому черту, то в аду нам, право, не будет хуже, чем в Буэнос-Айресе... Ну, будь умником, успокойся и лежи смирно. Я пока пойду поговорю с Гермозой.

Отерев другу слезы чистым батистовым платком, взятым с кресла, на котором сидела раньше хозяйка дома, и поцеловав горевшее лихорадочным румянцем лицо дона Луиса, он пошел в кабинет, смахивая на ходу с ресниц собственные слезы.

Впоследствии мы поближе познакомимся с этим превосходным молодым человеком, не уступавшим ни одному из мужчин в храбрости и ни одной женщине в нежности чувств.

Когда он вошел в кабинет, донна Гермоза сказала ему:

– Мигель, я положительно не знаю, что мне делать с тобой и твоим другом. Вам необходимо переменить платье. Твое все в крови и в грязи, а у дона Луиса, кроме того, оно все разорвано. Где мне достать для вас подходящие костюмы? Не могу же я предложить вам свои!

– Отчего же, милая кузиночка? – весело проговорил дон Мигель. – Посмотри, какая красавица выйдет из дона Луиса, если только сбрить ему усы и бородку!.. Нет, нет, я шучу! – поспешил он добавить, видя, что молодая женщина смотрит на него в недоумении. – Костюмы у нас будут, не беспокойся; я уже обдумал этот вопрос. Я пришел поговорить с тобой о более важном... Скажи, пожалуйста, кому из своих слуг ты больше всего доверяешь?

– Хусто Марии – эта служанка, вывезена мною из Тукумана, – и маленькой Лизе.

– Какие у тебя еще, кроме этих, слуги?

– Кучер, повар и два старых негра – сторожа.

– Кучер и повар – белые?

– Да.

– Хорошо. Итак, белых, потому что они белые, черных, потому, что черные – но, как только наступит утро, спровадь их всех подальше.

– Разве ты думаешь...

– Я ничего не думаю, а только сомневаюсь... Милая Гермоза, я знаю, что тебя должны любить все твои слуги, потому что ты добра, богата и справедлива, но при настоящих условиях, в которых находится наша страна, достаточно пустяка, чтобы слуга превратился в смертельного врага. Людям, желающим вредить, открыт путь доносов, и по одному слову какого-нибудь лакея, который сочтет себя оскорбленным, гибнут целые благородные семейства в когтях Mac-Горки. В Венеции во времена совета десяти и то было сноснее, чем сейчас у нас, в Буэнос-Айресе. Более всего можно нам полагаться на мулатов. Негры слишком много возомнили о себе, белые слуги почти все развращены, но мулаты, благодаря своему удивительному стремлению подняться посредством просвещения, почти все поголовно враги Розаса, так как они знают, что «унитарии» все люди просвещенные и поэтому вполне сочувствующие им...

– Хорошо, Мигель, я утром отошлю их всех от себя, – перебила молодая женщина, все время боровшаяся с собой, прежде чем прийти к этому решению.

– Да, милая Гермоза, это, к сожалению, необходимо, – произнес молодой человек, отлично понявший, что происходит в ее душе. – Этого требует безопасность дона Луиса, моя и даже твоя собственная... Надеюсь, ты не раскаиваешься в гостеприимстве, оказанном тобой несчастному...

– О, что ты, Мигель! Как можешь ты думать что-либо подобное!.. Мой дом и все мое состояние – к услугам твоим и твоих друзей.

– Благодарю. Злоупотреблять твоим великодушием мы не будем. Дон Луис не пробудет здесь ни минуты больше, чем потребует необходимость, – дня два или, в крайнем случае, три.

– Этого слишком мало, Мигель! – горячо проговорила донна Гермоза. – Он, очевидно, тяжело ранен и стаскивать его так скоро с постели – значит, убить его. Я свободна, живу совершенно изолированно, потому что по своему характеру люблю уединение; только изредка принимаю какую-нибудь из своих подруг или из приезжих родственников и еще реже выхожу сама... Я даже придумала, куда можно поместить дона Луиса, – в левый флигель дома. Туда никогда никто не заходит.

– Вот это отлично! – воскликнул молодой человек. – Может быть, там и для меня найдется местечко – хотя бы на эту ночь?

– Конечно, найдется, мой друг, – с улыбкой ответила донна Гермоза. – Пойдем, я тебе покажу это помещение.

Глава IV
ДОКТОР ПАРСЕВАЛЬ

Молодая женщина достала из ящика письменного стола ключ, взяла свечку и повела своего кузена через смежную комнатку, в которой спала крепким сном ее любимая горничная – подросток, – Лиза, во двор, к небольшому флигельку, состоявшему из галереи, где можно было прохаживаться в дурную погоду, и нескольких комнат.

Отперев наружный вход, донна Гермоза прошла галерею и вступила в прекрасно меблированную комнату.

– Вот, – сказала она, поставив свечку на стол,– помещение, которое я рекомендую тебе. Здесь недавно жил один родственник покойного мужа, приезжавший на несколько дней из Тукумана... Ты, кажется, еще ни разу не был здесь?

– Нет, я всегда думал, что здесь живет прислуга.

– При муже кое-кто из прислуги, когда ее было больше, действительно жили здесь, а теперь, когда я сократила свой штат, этот флигель у меня служит исключительно для гостей... Я недавно так была поражена неожиданностью, что совершенно забыла об этом флигеле... Вот смотри, здесь есть все, что может понадобиться для дона Луиса.

Она открыла комод и вынула оттуда чистое постельное и столовое белье и приготовила постель, между тем, как Мигель тщательно осматривал соседние комнаты – гостиную и столовую. Окна последней комнаты были прямо против окон гостиной главного здания, где в настоящую минуту лежал дон Луис.

– А куда выходят окна этой комнаты? – осведомился молодой человек, возвратившись в спальню.

– На галерею, через которую можно выйти с другой стороны прямо к воротам и к железной решетке, огораживающей дверь. Через эти ворота и вышел на улицу Хосе, не проходя домом.

– Это хорошо устроено... Однако, мне кажется, я слышу какой-то шум...

– Да... топот лошадей.

– Ага! Это, наверное, Хосе с доктором Парсевалем. Впрочем, убери-ка пока свет в ту комнату, – проговорил молодой человек, выбегая в галерею к окну, которое выходило как раз к воротам.

– Кто это? – с сильно бьющимся сердцем спросила донна Гермоза, тоже вышедшая в галерею из столовой, где оставила свечу.

– Они... доктор Парсеваль и Хосе, – ответил дон Мигель, прижавшись лицом к окну. – О, милый, неоцененный Парсеваль!.. Пойдем, Гермоза, встречать его.

Донна Гермоза побежала за свечкой, догнала кузена, который ощупью пробирался к выходу, сгорая от нетерпения поскорее повидаться с доктором Парсевалем.

Хосе догадался провести своего знаменитого спутника, профессора философии и доктора медицины Парсеваля, который тоже ехал верхом, прямо во двор, где его и встретили молодые люди.

– Благодарю вас,– тысячу раз благодарю, дорогой профессор, – говорил дон Мигель, пожимая руку Парсевалю, который, несмотря на свои пожилые годы, ловко спрыгнул с коня.

– Ведите меня скорее к Бельграно, мой друг, – сказал Парсеваль, не любивший благодарностей.

– Сейчас, – ответил дон Мигель, вводя ого задним ходом в кабинет донны Гермозы. – Все ли вы взяли с собой, что нужно для перевязки, как я просил вас? – продолжал он, указывая на ящик, который Парсеваль нес под мышкой.

– Думаю, что не забыл ничего, – ответил старик, вежливо ответив на приветствие донны Гермозы, которой он не видал на дворе, так как она раньше вошла в дом. – Если мне что-нибудь и понадобится, то разве только бинты.

– Полотна для них я могу дать вам, сколько угодно, – проговорила донна Гермоза, удаляясь в свою спальню.

– Дон Луис находится вот здесь, в гостиной, – объяснял дон Мигель доктору. – Само собой разумеется, что остаться здесь он не может, поэтому мы решили перенести его в левый флигель, на дворе, где есть вполне удобное помещение. Вы желаете осмотреть его сейчас же здесь или после перенесения его во флигель?

– Я должен освидетельствовать его немедленно, – решил доктор.

– Не нужен ли я вам еще? – спросил Хосе, появляясь из спальни. – Донна Гермоза прислала меня сюда. Лошадей я поставил в конюшню.

– Отлично, – сказал дон Мигель. – Пока пойдите назад к донне Гермозе и научите ее делать бинты. Вы должны это знать, потому что вам приходилось ухаживать за ранеными.

– Да, случалось, сеньор, – проговорил старик, уходя назад в спальню.

– Теперь, дорогой учитель, – продолжал дон Мигель дрогнувшим голосом, – я должен повторить вам то, что уже сообщил в своей записке: раны дона Луиса официальные, серьезные.

Он подчеркнул последнее слово.

– Это я и так понял бы, – произнес доктор. – Я знаю, что дон Луис не забияка и не будет понапрасну подвергать опасности ни чужую жизнь, ни свою собственную.

– Так пожалуйте сюда, – сказал молодой человек, движением руки приглашая доктора пройти в гостиную.

При легком шуме шагов по паркету, больной повернул голову и, увидев доктора, сделал было попытку приподняться.

– Лежите, Бельграно, лежите, – мягко проговорил Парсеваль. – Перед вами только доктор.

Он присел к раненому и пощупал у него пульс.

– Ничего, – сказал он, – дело не так плохо, как я думал. Его можно сначала перенести, а потом уж я приступлю к осмотру и перевязке, – обратился он к дону Мигелю.

В это время возвратилась донна Гермоза с бинтами в руках. За ней шел Хосе.

– Годятся, доктор? – спросила она, показывая бинты.

– Вполне, сеньора, – ответил Парсеваль. – Теперь я попрошу у вас таз с холодной водой и губку.

– Все это вы найдете в комнате, приготовленной для дона Луиса. Может быть, еще что-нибудь нужно?

– Нет, благодарю, сеньора, больше ничего.

Положив раненого в длинное кресло, доктор, дон Мигель и Хосе осторожно перенесли его во флигель. Донна Гермоза осталась одна в гостиной.

Бледная, взволнованная массой новых, внезапно нахлынувших на нее впечатлений, молодая женщина опустилась в кресло и сжала руками голову, в которой все перепуталось. Никогда еще за всю еежизнь ей не приходилось переживать столько разнообразных ощущений, как за последние полчаса, ией стоило не малых трудов разобраться в этом хаосе чувств, вызванных неожиданным появлением у нее в доме человека, одно простое знакомство с которым было опасно, не говоря уже об укрывательстве его у себя. До сих пор жизнь ее текла тихо и спокойно, а теперь вдруг, нежданно, негаданно, в ее дом ворвался смерч, способный все перевернуть вверх дном и вовлечь молодую женщину в политическую смуту!

Но оставим донну Гермозу одну с ее думами и волнениями и заглянем к раненому в его новое помещение.

Насквозь промоченная кровью одежда дона Луиса вся прилипла к телу, поэтому, чтобы снять, пришлось разрезать ее, смочив предварительно водой.

При осмотре двух ран доктор сказал:

– Опасного ничего нет. В боку оружие только проскользнуло по ребрам, не задев груди; на плече разрезаны одни мягкие части. Теперь посмотрим бедро.

При виде длинной и глубокой раны на бедре, глаза доктора затуманились облакомпечали, и губы его маленького рта крепко сжались. Внимательно осмотрев рассеченные внутри раны мускулы, он воскликнул:

– Боже, какой страшный удар! Он нанесен с необыкновенной силой, но тем не менее ничего не повреждено, кроме мускулов, а они могут срастись вновь; кровеносные сосуды все целы, а это самое главное.

Промыв раны, он наложил на них бинты, не употребив ни корпии, ни восковой мази, хотя у него в ящике было и то и другое.

В это время перед домом на улице снова послышался лошадиный топот. Дон Луис и его друг тревожно прислушались: один доктор оставался совершенно невозмутим.

– Вы мою записку передали прямо в руки моему слуге? – спросил дон Мигель ветерана, помогавшего доктору.

– Да, сеньор, – прямо в руки, – ответил тот.

– Ну, так это, наверное, он приехал. Пойдите, посмотрите. Если это он, приведите его сюда.

Хосе вышел и вскоре возвратился в сопровождения молодого человека лет 18—20, очевидно испанской крови, с умным и открытым лицом, блестящими черными глазами и румяными щеками.

– Все ли ты привез, Тонилло? – спросил его дон Мигель.

– Все, сеньор, что вы приказывали в своей записке, – ответил слуга, положив на стул громадный сверток.

Дон Мигель развернул сверток и достал из него прежде всего белье, которое с помощью доктора и надел на дона Луиса.

Затем он переоделся сам с головы до ног. Во время переодевания он давал подробные инструкции Хосе, как держать себя при таких исключительных обстоятельствах относительно остальных слуг дома, что им говорить, что делать и чего не делать. Между прочим он приказал ему тотчас же везде смыть кровь, вылить куда-нибудь поосторожнее окровавленную воду, сжечь одежду дона Луиса и свою собственную.

Тем временем дон Луис рассказывал доктору Парсевалю все происшедшее у реки. Старик, облокотившись на подушку, на которой лежала голова раненого, печально слушал рассказ об одном из тех кровавых эпизодов, которыми так богата стала жизнь в Буэнос-Айресе.

– Как вы думаете, Бельграно, знает этот Кордова ваше имя? – спросил доктор, когда молодой человек кончил свое грустное повествование.

– Не думаю. Кажется, товарищи не называли меня по имени в его присутствии... Нет, едва ли знает. Переговоры вел с ним один Пальмеро и не называл ему ни одного из нас.

– Если не знает, то это хорошо, – вмешался дон Мигель. – Надо будет, во что бы то ни стало, выяснить этот важный вопрос. Сегодня утром я постараюсь сделать это между прочим.

– Вам следует теперь быть очень осторожными, друзья мои, – заметил доктор. – Главное, не доверяйтесь здешней прислуге. Положение ваше очень опасно.

– Бог милостив! – произнес дон Мигель. – Он помог мне спасти жизнь моего друга в решительную минуту, когда рука злодея уже занесла было над ним нож. Надеюсь, поможет нам и дальше.

– Да, только на одного Бога и осталась надежда! – со вздохом проговорил доктор, переводя свой грустный взгляд с дона Луиса Бельграно на дона Мигеля дель Кампо.

Эти двое молодых людей были самыми любимыми из его последних учеников философии. Он видел, как в их сердцах всходила богатая жатва посеянных им добрых семян.

– Однако вам телерь следует заснуть, дорогой Бельграно, – обратился Парсеваль к раненому. – Около полудня приеду навестить вас.

Нежно проведя рукой по вспотевшему лбу молодого человека, он крепко пожал его горячую руку и вышел из комнаты в сопровождении дона Мигеля.

– Скажите мне правду, дорогой учитель, действительно ли раны Бельграно не опасны? – с беспокойством спросил дон Мигель, когда они оба очутились во дворе.

– Опасности нет ни малейшей, но полежать бедному Луису придется, – отвечал Парсеваль.

– Ну, с этим злом еще можно примириться, лишь бы была надежда на выздоровление, – проговорил обрадованный молодой человек, введя доктора опять в гостиную, где последний оставил свою шляпу.

Донна Гермоза все еще сидела на прежнем месте, устремив задумчивый взгляд в пустое пространство.

– Однако я еще не представил вас друг другу, – сказал дон Мигель. – Позвольте мне теперь сделать это. – Милая Гермоза, это сеньор Парсеваль, профессор философии, доктор медицины и хирургии, мой дорогой учитель, о котором ты, конечно, слышала не только от меня... Вам же, милый учитель, представляю мою кузину, донну Гермозу Саэпс де Салаберри.

– Я так и думал, что вы родственники, – заметил доктор, садясь по приглашению молодой женщины против нее в кресло: – при первом же взгляде заметно сильное фамильное сходство. Если я не ошибаюсь, то между вами должно существовать и большое сходство характеров. Я вижу, сеньора, что вы сейчас страдаете, потому что были свидетельницей чужих страданий, а эту прекрасную способность сочувствовать другим и забывать о самом себе я давно уже подметил в доне Мигеле.

Донна Гермоза покраснела, сама не зная от чего, и молча поклонилась, не зная, что ответить на похвалу старого ученого.

Что же касается дона Мигеля, то, пока доктор давал молодой женщине гигиенические наставления относительно ухода за раненым, молодой человек возвратился к своему другу и сказал ему:

– Милый Луис, мне необходимо побывать у себя дома, и я уезжаю с доктором. Около тебя останется Хосе, на которого ты смело можешь положиться, как на меня. Мне придется днем побывать во многих местах, поэтому я попаду сюда не раньше вечера, а до тех пор пришлю своего слугу узнать, как ты себя будешь чувствовать. Кстати, могу я распорядиться твоим слугой по своему усмотрению, если мне понадобятся его услуги, и сказать ему о тебе то, что я сочту нужным?

– Само собой разумеется, можешь, – ответил дон Луис. – Вообще я прошу тебя делать все, что найдешь нужным, только с тем условием, чтобы ты больше не впутывал никого в мое дело.

– Ты опять о том же, Луис?.. Не беспокойся, не впутаю кого не следует... Не желаешь ли дать мне какое-нибудь специальное поручение?

– Нет. А сказал ты своей кузине, чтобы она, наконец, прилегла отдохнуть после всех этих беспокойств?

– Эге! Начал уже тревожиться о моей кузине! Смотри, не вздумай еще влюбиться в нее!

– Будет тебе вздор городить, Мигель!.. Прощай же, пока... Береги себя, хоть ради меня.

– Будь покоен: в пасть волка не полезу... Итак до вечера!

– До вечера!

Друзья крепко обнялись и распрощались.

Выходя из комнаты, дон Мигель сделал Хосе и Тонилло знак следовать за собой.

– Тонилло, – сказал он, когда они вышли в галерею, – ступай приготовь наших лошадей... Мы поедем провожать доктора; а вас, Хосе, я попрошу не отходить от дона Луиса, делать все, что он прикажет, и, в случав надобности, защищать его, как вы защищали бы его отца.; Быть может, те, которые так отделали моего друга, принадлежат к Народному Обществу; тогда они, конечно, захотят отомстить за своих товарищей, которых он уложил, защищая себя, и употребят все силы, чтобы разыскать его убежище.

– Разыскать его они, конечно, могут, сеньор, – сказал старик, – но войти в него, пока жив старый Хосе, им не скоро удастся, а придется порядком повозиться, потому что он не хуже их владеет оружием.

– Браво! Я знал, что вы иначе не ответите, произнес дон Мигель, крепко пожимая старику руку. – Эх, если бы в моем распоряжении была хоть сотня таких людей как вы, тогда сразу прекратились бы страдания нашей родины!.. Однако, до свидания до вечера. Не забудьте запереть за нами ворота и двери.

– Не забуду, сеньор, будьте покойны, да хранит вас Бог!

Доктор уже прощался с донной Гермозой, когда дон Мигель возвратился в гостиную.

– Я еду провожать вас, доктор, – объявил молодой человек.

– Это будет совершенно напрасный труд, – возразил Парсеваль. – Я хорошо заметил дорогу и надеюсь найти ее один.

– Мне все равно нужно побывать дома, поэтому я и хочу воспользоваться случаем ехать в вашем обществе, – сказал молодой человек.

– А! Ну это дело другое. В таком случае я очень рад. Едем.

– Сию минуту, доктор... Милая Гермоза, – обратился дон Мигель к кузине. – Я приеду не раньше семи часов вечера, а днем пришлю Тонилло узнать о состоянии больного. Пока прощай. Покойной ночи. Не бойся ничего и не забудь утром отослать своих слуг.