Текст книги "Маисовый колос"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Второй секретарь прочел несколько десятков из наиболее благородных и славных в стране имен, между тем как Розас сам записывал эти имена на документе, который держал в руке.

– Хорошо, – продолжал он, отдавая секретарю этот документ обратно. – А под какой рубрикой запишете вы это в книгу?

– Под рубрикой: «Сообщения из провинций, подпавших под власть унитариев», ваше превосходительство, как вы приказывали.

– Я так никогда не приказывал!.. Повторите заглавие рубрики.

– «Сообщения из провинций, подпавших под власть изменников-унитариев», – повторил молодой человек, бледнея до синевы.

– Повторяю, я так не приказывал... Повторите еще раз.

– Но, ваше превосходительство...

– Что «ваше превосходительство?» – передразнил Розас. – Повторите еще раз как следует, да погромче, чтобы все слышали и запомнили.

– «Сообщения из провинций, подпавших под власть гнусных изменников-унитариев», – неестественно звенящим, нервно-возбужденным голосом произнес секретарь, притом так громко, что окончательно было заснувший старый воин вздрогнул, поднял свою трясущуюся голову и в недоумении вытаращил глаза.

– Ну, теперь так, – сказал Розас. – Не забудьте, что я раз и навсегда приказал называть их гнусными изменниками-унитариями... Впрочем, достаточно называть их просто гнусными унитариями, а что они изменники – понятно само собой... Гнусные унитарии, слышите?

– Слышу, ваше превосходительство.

– Читайте письмо Корвалана.

Секретарь, поклонившись, начал:

«Да здравствует Аргентинская республика!

Да погибнут гнусные унитарии!

Буэнос-Айрес, 4-го месяца Америки 1840 г., 31-го года свободы, 24 – независимости и 11-го Аргентинской конфедерации.

Адъютант его превосходительства командиру 2-го, полковнику дону Антонио Рамиресу.

Я, нижеподписавшийся, получил приказ от его превосходительства губернатора провинции, великого реставрадора законов, бригадира дона Хуана Мануэля де Розаса, которым мне предписывается сообщить вашему высокородию, что его превосходительство находит нужным, чтобы ваше высокородие при составлении отчетов о числе войск, находящихся под вашей командой,всегда показывали это число вдвойне, добавляя, что половина войска линейного, и что все оно проникнуто федеративным духом.

«Да сохранит Господь ваше высокородие на многое множество лет!»

– Отлично! – произнес Розас, взяв это письмо из рук секретаря. – Эй, – крикнул он через плечо, – Корвалан! Сюда!

Старик-воин вскочил, точно под влиянием электрического тока, и подошел к столу, причем шпага очутилась у него сзади, а эполеты так и подплясывали на его груди и на спине.

– Опять спал, старый соня? А? – продолжал Розас.

– Виноват, ваше превосходительство...

– Хорошо, хорошо!.. Подписывай.

Старик взял поданное ему диктатором перо и дрожащей рукой подписал под письмом:

«Мануэль Корвалан».

– Ты мог бы выучиться и получше писать, когда был в Мендосе, – заметил Розас, смеясь над неуклюжими буквами, с трудом выведенными стариком.

Последний ничего не ответил на это замечание, и стоял молча и неподвижно как статуя.

– Скажите мне, пожалуйста, генерал Корвалан, – все еще с улыбкой продолжал Розас, – что ответил вам Симон Перейра?

– Что солдатское сукно подорожало на тридцать процентов против прежней цены, – отвечал старик каким-то, точно деревянным, голосом.

– Да? – произнес диктатор, поворачиваясь вместе с креслом к Корвалану. – Завтра утром сходи к нему и передай при всех присутствующих от моего имени то, что знаешь, чаще добавляя, что это именно я ему посылаю, понял?

– Как не понять, понял, ваше превосходительство!

– Ну, а что ты скажешь ему?

– Его превосходительство губернатор посылает вам вот это, – три раза повторил старик, причем каждый раз с невозмутимой серьезностью ударял открытой ладонью правой руки по своей левой руке повыше локтя.

Розас громко расхохотался, секретари угодливо улыбнулись, но лицо старика сохраняло свою прежнюю неподвижность.

– Скажи мне теперь, генерал, в котором часу прибыл сюда доктор? – спросил диктатор прежним деловым тоном.

– Ровно в полдень, ваше превосходительство.

– А просил он чего-нибудь?

– Раз попросил стакан воды, а потом два раза просил огня.

– Говорил он что-нибудь?

– Ничего, ваше превосходительство.

– Хорошо. Отдай ему назад вот это его прошение, которое он мне вчера представил, и скажи,чтобы он переделал его и оставил на бумаге поля, а в другой раз не забывал бы распоряжений правительства.

– Слушаю, ваше превосходительство.А потом можно отпустить его?

– Можно. Он уже двенадцать часов ничего не ел и теперь достаточно напуган. Это научит его уважать мои распоряжения.

Корвалан с поклоном повернулся и, выйдя из залы, направился в комнату, где, как мы уже говорили, сидел в задумчивости человек, одетый в черное.

Глава VII
ОТЕЦ И ДОЧЬ

После ухода старика Розас помолчал немного, потом снова обратился к первому секретарю:

– Сделаны извлечения из сообщений из Монтевидео?

– Сделаны, ваше превосходительство.

– И доклад полиции?

– Отмечен, ваше превосходительство.

– В котором часу хотели они сегодня сесть на судно?

– В одиннадцать.

– А теперь без четверти двенадцать, – проговорил диктатор, взглянув на свои карманные часы. До сих пор нет никаких донесений; должно быть, они побоялись выполнить свой замысел, – прибавил он вставая. – Ну, можете уходить... А это еще что за черт? – вскричал он, заметив свернувшегося клубком на полу человека в монашеской рясе. – А, отец Вигуа!.. Не угодно ли вашему преподобию проснуться!

И диктатор нанес сильный удар монаху ногой в бок.

Монах с пронзительным криком вскочил на ноги и чуть было опять не упал, запутавшись в рясе. Секретари удалялись один за другим, подобострастно улыбаясь на грубую выходку его превосходительства.

Розас остался один с мулатом, который отличался маленьким ростом, порядочной толщиной, широкими плечами, громадной головой, лицом с жирными щеками, низким и узким лбом, едва заметным носом и маленькими, заплывшими жиром глазами; вся его безобразная физиономия носила печать глупости и низости.

Это был один из тех кретинов, которыми Розас любил забавляться в минуты досуга.

Бедный мулат, с видом бессмысленного, побитого животного, таращил свои испуганные глаза на диктатора и почесывал ушибленный бок.

Розас смеялся во все горло, стоя перед ним, когда возвратился старик Корвалан.

– Как это вам понравится, – обратился к нему диктатор: его преподобие изволил спать, пока я работал!

– Это очень дурно, – ответил с прежней невозмутимостью адъютант.

– Я его разбудил, а он на это изволит гневаться.

– Он ударил меня, – глухим голосом проговорил мулат, широко открывая свои желтоватые губы, за которыми сверкали два ряда замечательно белых, мелких и острых зубов.

– Ну, ничего, отец Вигуа! – сказал Розас, хлопая его по плечу. – Мы сейчас пойдем кушать, а это, надеюсь, утешит ваше преподобие... Корвалан, доктор ушел?

– Ушел, сеньор.

– Он ничего не говорил?

– Ничего.

– А в каком положении мой дом?

– В сенях восемь человек стражи, в бюро три адъютанта, а на малом дворе пятьдесят человек вооруженных солдат.

– Хорошо. Можешь уходить в бюро.

– А если придет начальник полиции?

– Примешь от него доклад.

– А если начальник...

– Если придет хоть сам черт, то вы и его выслушаете и донесете мне потом! – грубо перебил Розас.

– Слушаю, ваше превосходительство.

– Вот еще что...

– Что изволите приказать?

– Если придет Кутино, сейчас же доложи мне.

– Хорошо.

– Теперь ступай... Есть хочешь?

– Благодарю, ваше превосходительство. Я уже поужинал.

– Тем лучше для тебя... Ступай!

Корвалан удалился в бюро, то есть к тем троим отталкивающего вида субъектам, которых мы видели развалившимися в комнате, непосредственно примыкавшей к коридору. Прежде в этой комнате помещалась контора провинциального комиссариата, почему она и сохранила название «бюро»; в настоящее же время она служила дежурной комнатой для «адъютантов» Розаса, который, издеваясь над всеми политическими и гражданскими принципами общества, издевался и над природой, превращая день в ночь, а ночь – в день.

Действительно, днем он спал, а ночью работал или пил и веселился.

– Мануэла! – крикнул диктатор после ухода Корвалана.

Ответа не последовало. Продолжая звать, он вошел в соседнюю комнату, где совершенно оплывшая сальная свеча с нагоревшим шапкой фитилем распространяло слабый желтоватый свет.

– Татита! – послышался из второй комнаты серебристый голосок, и вслед за тем перед Розасом появилась та самая женщина, которую мы видели спящей.

Это была молодая девушка лет двадцати двух, высокая, с тонкой талией, стройная и удивительно грациозная, с прекрасным, умным и ангельски-кротким личиком, утопавшим в массе черных шелковистых волос, с прямым носом, живыми черными глазами и довольно большим, но красиво очерченным ртом. Очевидно, она была очень нервная и чувствительная, но не капризная, как большинство нервных особ.

Малинового цвета мериносовое платье сидело на ней, как влитое, оставляя обнаженными плечи, отличавшиеся такой же мраморной бледностью, как и ее лицо.

Это была дочь Розаса, донна Мануэла.

– Ты никак уже спала? – ворчливо проговорил Розас. – Дождешься ты у меня, что я в один непрекрасный день обвенчаю тебя с отцом Вигуа, которому ты вполне пара по своей сонливости... Мария Жозефа была?

– Была, татита; она просидела у меня до половины одиннадцатого.

– А кто еще был?

– Донна Паскуала с Паскуалитой.

– С кем они ушли?

– Их пошел проводить Мансилла.

– Более никого не было?

– Заходил Пиколет.

– А! Каркаман... дрянь порядочная!.. Кажется, ухаживает за тобой? А?

– Скорее за вами, татита.

– Гм!.. Ну, а еретик Гринго не был?

– Нет, татита, у него званый вечер с музыкой... кто– то у него будет играть на фортепьяно.

– Кто же у него хотел быть?

– Чуть ли не все англичане.

– В таком случае они должны сейчас быть в прекрасном состоянии!

– Не желаете ли кушать, татита?

– Конечно! Прикажи подавать ужин.

Пока донна Мануэла ходила распорядиться относительно ужина, Розас вошел в свою спальню, сел на край постели, снял сапоги, которые носил на голую ногу, и переменил их на стоптанные туфли. Затем, запустив руку под тонкую кольчугу, доходившую до половины бедер, минут пять почесывался с видом наслаждения, доказывавшим, как сильно в нем были развиты чисто животные инстинкты.

Вскоре донна Мануэла объявила из следующей комнаты, что ужин подан.

Розас встал, потянулся, оправил на себе костюм и отправился в комнату налево, где на просто сервированном столе стояли блюда – одно с жареным мясом, другое – с жареной уткой, тарелки с кремом и ваза с разными сластями. Перед прибором хозяина красовались две бутылки с бордосским вином.

Старая мулатка, давнишняя и единственная женская прислуга Розаса, прислуживала за столом.

Диктатор резким криком позвал мулата, который опять ухитрился заснуть, прислонившись спиной к стене в кабинете его превосходительства; после этого все сели за стол.

– Хочешь мяса? – спросил он донну Мануэлу, отрезая себе громадный кусок.

– Нет, благодарю, татита.

– Так поешь утки.

Молодая девушка взяла крыло утки и начала медленно обрезать его больше для вида, чем из желания есть, так как она давно уже поужинала. Розас же с жадностью принялся истреблять мясо, запивая чуть ли не каждый кусок стаканом вина.

– Что ж это вы, ваше преподобие, не кушаете? – спросил он у мулата, видя, как алчно тот смотрит на блюда, но не решается приняться за них без особого приглашения. – Мануэла, угощай аббата.

Донна Мануэла отрезала тощую утиную ногу и положила ее на тарелку мулата, который бросил на молодую девушку взгляд, сверкнувший злобой.

Розас подхватил этот взгляд.

– Что с вами, отец Вигуа? – осведомился он. – С чего это вы вздумали делать такую ужасную рожу моей дочери?

– Она дала мне только кость! – буркнул мулат, отправляя себе в рот громадный кусок хлеба.

– В самом деле, что это значит, Мануэла? – с напускной строгостью обратился диктатор к дочери. – Ты обижаешь того, который должен благословить твой брачный союз с высокоблагородным португальским идальго, доном Гомесом де Кастро, только еще вчера подарившим его преподобию два реала? Это очень дурно, Мануэла, Встань, поцелуй у аббата руку и попроси прощения.

– Это успеется и завтра, татита, – с улыбкой ответила молодая девушка.

– Нет, ты сделаешь это сейчас же!

– Зачем, татита? – спрашивала донна Мануэла с самой невинной улыбкой, точно не понимая намерений своего отца.

– Мануэла, я говорю тебе: сию минуту поцелуй у его преподобия руку!

– Не стану.

– Станешь!

– Нет, татита!

– Отец Вигуа, поднимитесь и поцелуйте ее в губы! – сказал Розас.

Мулат встал, обгрызая кость.

Донна Мануэла взглянула на него с таким высокомерием, презрением и гневом, что жалкий кретин почувствовал бы себя очень скверно, если бы не присутствие Розаса.

Поощряемый взглядом диктатора, мулат приблизился к молодой девушке, которая в ужасе закрыла лицо обеими руками, чтобы уберечь его от осквернения, приказанного отцом. К счастью, мулат, которому несравненно сильнее хотелось есть, чем целоваться, удовольствовался тем, что чмокнул девушку своими сальными губами в голову.

– Эх вы, ваше преподобие! – со смехом воскликнул Розас. – Разве так целуют женщин?.. А ты, Мануэла, дрянная лицемерка! Будь на месте преподобного отца какой-нибудь смазливый мальчишка, ты не стала бы так щепетильничать.

С этими словами он налил себе и осушил новый стакан вина, между тем, как его дочь, вся пунцовая от стыда и отвращения, украдкой утирала выступившие на глазах слезы.

Между тем диктатор продолжал есть с аппетитом, доказывавшим хорошее состояние и удивительную емкость его желудка, как и вообще – завидную крепость его замечательного организма, на который, казалось, ничто не действовало вредно.

После мяса, он доел утку, крем и сласти, изредка презрительно швыряя небольшие подачки мулату.

Наконец, когда все было уничтожено, он снова обратился к дочери, сидевшей молча, но, судя по игре ее подвижного лица оживленно беседовавшей с самой собой.

– Так тебе не понравился поцелуй его преподобия? А? – спросил он.

– Как может понравиться мне, что вы позволяете всякой грязной гадине унижать и оскорблять меня!– воскликнула молодая девушка дрожащим голосом. – Не далее, как вчера сумасшедший Евсевий схватил меня при всех на улице и поцеловал. Хотя он и подверг меня этим всеобщему осмеянию, но никто не решился остановить его, потому что это один из любимых дурачков губернатора! А теперь этот...

– Ты знаешь, я приказал за это дать Евсевию двадцать пять ударов бичом и посадить его на неделю в карцер.

– Что ж из этого! Позор вы этим с меня не смоете и не избавите от насмешек и глумлений общества... Я еще могу кое-как понять, что вы забавляетесь этими идиотами, которые составляют ваше единственное развлечение, но решительно отказываюсь понимать, что побуждает вас натравлять их на меня! Раз вы позволяете им в своем присутствии вольности относительно меня, то они, конечно, считают себя в праве оскорблять меня и без вас повсюду, где бы, ни встретили... Я, пожалуй, готова выслушивать их глупости и пошлости, но позволять им трогать меня грязными ручищами – это уж даже из уважения и покорности к вам... Неужели вам может доставлять удовольствие видеть, как вашу дочь оскверняют своим прикосновением разные идиоты, которым место в специально устраиваемых для них лечебницах, а не в...

– Однако ты не находишь же, что ласки твоих собак оскорбляют, унижают и оскверняют тебя?

– Моих собак! – вскричала донна Мануэла, гнев которой все более разгорался, по мере того, как затаенное внутри чувство прорывалось наружу. – Как вы можете сравнивать этих идиотов с моими собаками... вообще с чьими бы то ни было собаками!.. Хорошо бы было, если бы вы окружили себя собаками вместо этих отвратительных безмозглых скотов... этих уродливых карикатур на людей!.. Собаки послушны, преданы и верны... они защитили бы вас, когда нагрянет та страшная катастрофа, которую каждый считает своей обязанностью предвещать мне намеками...

– Кто же именно делает тебе эти намеки? – спросил диктатор, лицо которого вдруг сильно омрачилось.

– Ах, Боже мой, да все! – ответила донна Мануэла, уже начиная успокаиваться, благодаря своему прекрасному, незлобивому характеру. – Положительно все, бывающие у нас, стараются напугать меня таинственными сообщениями о заговорах, устраиваемых во многих местах, и об окружающих вас всюду опасностях.

– Какого же рода, по их мнению, эти опасности?

– Ну, этого никто не решается высказывать прямо; все только дают понять – довольно, впрочем, прозрачно, – что унитарии ежеминутно способны посягнуть на вашу жизнь. Советуют мне бодрствовать над вами, не оставлять вас никогда одного, самой запирать двери... При этом все предлагают мне свои услуги, но едва ли искренне, вероятно, только потому, что знают, что я не приму их.

– Почему же ты думаешь, что не искренне?

– Почему? Неужели вы воображаете, что Гарригос, Торрес, Арана, Грасиа и прочие сеньоры, являющиеся сюда только ради собственных интересов, способны рискнуть своей жизнью для кого бы то ни было? Если уж они боятся, то только за себя, а никак не за нас с вами.

– Может быть, ты и нрава, – спокойно проговорил Розас, комкая в руках лежавшую перед ним салфетку. – Но если унитарии не убьют сейчас, то им никогда не убить меня... Однако мы отошли от сути. Я не хочу, чтобы ты сердилась на его преподобие, и требую твоего примирения с ним... Отец Вигуа, – обратился он к мулату, облизывавшему блюдо, на котором лежала утка, – поцелуйте мою дочь два раза, чтобы она перестала сердиться.

– Нет, татита! – с ужасом вскричала молодая девушка, вскакивая со своего места ипятясь от противного идиота, который готовился исполнить приказание ее отца, хотя вовсе не был расположен к этому, не находя для себя ничего привлекательного в этой «костлявой злючке», как он мысленно называл дочь Розаса.

– Обнимите ее, ваше преподобие! – раздался резкий голос Розаса.

– Поцелуйте меня, – сказал мулат, приближаясь к донне Мануэле.

– Ни за что! – ответила та, еще дальше отступая назад.

– Не церемоньтесь, ваше преподобие! – подуськивал Розас. – Поймайте ее и поцелуйте!

– Я говорю вам – нет! – кричала бедная девушка, отбегая на противоположную сторону комнаты.

Мулат бросился за ней. Началась настоящая травля. Розас хохотал, как сумасшедший, и стыдил мулата за неповоротливость.

Вдруг посреди шума, беготни, смеха и восклицаний послышался топот многочисленных лошадей, подъезжавших к дому.

По знаку Розаса, донна Мануэла и мулат замерли на месте. Молодая девушка благодарила Бога за случай, избавлявший ее хоть на этот раз от безобразной прихоти отца.

Глава VIII
КОМЕНДАНТ КУИТИНО

Кавалькада остановилась у подъезда дома Розаса.

Диктатор сделал дочери знак узнать, кто прибыл.

Молодая девушка поспешно вышла из столовой. На ходу она встряхнула своей маленькой головкой, как бы желая отогнать мучительное воспоминание о том, что сейчас происходило, чтобы всецело отдаться заботе о безопасности отца.

– Кто подъехал, Корвалан? – спросила она, встретив возвращающегося из сеней адъютанта отца.

– Комендант Куитино, сеньорита, – ответил старик.

Донна Мануэла возвратилась вместе с ним в столовую.

– Приехал комендант Куитино, ваше превосходительство!– доложил Корвалан, переступая порог столовой.

– С кем он? – спросил Розас.

– С конвоем.

– Я не о том спрашиваю. Разве вы думаете, что я глухой и не слыхал стука копыт нескольких лошадей?

– Кроме конвоя, с ним никого нет.

– Хорошо. Пусть он войдет.

Розас поудобнее расположился в своем кресле. Донна Мануэла опустилась рядом с ним на свое место, повернувшись спиной к той двери, из которой вышел адъютант.

Отец Вигуа тяжело шлепнулся на стул в конце стола. Служанка, по приказанию Розаса, принесла новую бутылку вина и сейчас же удалилась.

Вскоре в соседних комнатах зазвенели шпоры, и через минуту в столовую вошел Куитино, этот страшный человек, игравший такую видную роль в федерации. Он держал в руке шляпу, обернутую красным крепом в знак официального траура, установленного губернатором по случаю смерти своей жены. Синее суконное пончо закрывало почти всю фигуру коменданта. Волосы в беспорядке падали на его круглое, мясистое, загорелое лицо, носившее резкий отпечаток всех дурных страстей, гнездившихся в черной душе этого человека.

– Здравствуйте, дружище! – по возможности мягко проговорил вошедшему Розас, окинув его быстрым взглядом с головы до ног.

– Позволяю себе пожелать вашему превосходительству доброй ночи, – хриплым голосом произнес комендант.

– Идите, идите сюда... Мануэла, подай коменданту стул, а вы, Корвалан, можете уходить.

Донна Мануэла поставила стул таким образом, чтобы Куитино сел между ней и ее отцом.

– Не желаете ли промочить горло, комендант? – продолжал Розас.

– Очень благодарен, ваше превосходительство.

– Мануэла, налей ему вина, – приказал диктатор.

Пока молодая девушка протягивала руку за бутылкой, Куитино освободил свою правую руку из-под пончо и схватил стакан, который стал держать перед донной Мануэлой, чтобы ей удобнее было наливать. Донна Мануэла, взглянув на руку Куитино, так задрожала, что пролила часть вина на скатерть.

Весь рукав и сама рука коменданта были покрыты кровью. Лицо же Розаса просияло радостью, когда он заметил кровь; но в следующее мгновение оно приняло свое обычное равнодушно-мрачное выражение.

Наполнив стакан, донна Мануэла, бледная как смерть, инстинктивно откинулась назад.

– За здравие вашего превосходительства и донны Мануэлы! – провозгласил комендант, низко наклонив голову, и залпом осушил стакан, между тем как монах с широко вытаращенными глазами делал молодой девушке знаки, чтобы она взглянула на руку своего соседа, думая, что та не заметила крови.

– Ну, что вы сделали? – спросил Розас будто вскользь, глядя прямо перед собой на стол.

– Исполнил приказание вашего превосходительства.

– Какое приказание?

– Гм!.. Ваше превосходительство поручили мне...

– Ах, да! Вспомнил: проехаться вокруг бахо... Кордова говорил Викторике о каких-то субъектах, намеревающихся пробраться к армии этого гнусного унитария Лаваля... Да, кажется, я, действительно, поручил вам поприглядеть немного за бухтой. Викторика хотя и хороший федерал, но иногда страдает своего рода сонливостью и частенько дремлет, когда нужно смотреть в оба.

– Бывает этот грешок, ваше превосходительство, – с гадкой улыбкой согласился комендант.

– И вы были в бахо?

– Да, посоветовавшись с Кордовой насчет плана действий, я отправился к бухте со стороны Боки.

– И нашли там кого-нибудь.

– Нашел, Кордова привел несколько человек. По его сигналу я сделал на них нападение.

– Взяли их в плен?

– Нет. Разве ваше превосходительство забыли, что изволили приказывать мне?

– Ах да! Эти мерзкие людишки совсем вскружили мне голову и отшибли память.

– И не мудрено. У вашего превосходительства столько дел, а тут еще эти...

– Да, и если бы вы знали, как мне надоело возиться с ними! Положительно не придумаю, что еще предпринять, чтобы обуздать их. До сих пор я приказывал только арестовывать их и обращался с этими негодяями, как добрый отец с расшалившимися детьми, надеясь этим их исправить. Но они не исправляются. Самим федералистам следовало бы теперь приняться за них, ради своей же собственной безопасности. Ведь если Лаваль восторжествует, – всем нам придется очень плохо.

– Карай! Ему никогда не восторжествовать!

– Ну, этого нельзя сказать так решительно... Я хотел еще раз напомнить вам, что вы оказали бы мне большую услугу, если бы взяли у меня власть, которой я страшно тягощусь. Если я сам не слагаю ее с себя, то только по вашим неотступным просьбам, вы знаете это.

– Ваше превосходительство – отец федерации, и...

– Да, но вы все должны помогать мне исполнять мои тяжелые и ответственные обязанности... Поступайте с этими гнусными людьми, как сами найдете нужным, и не забывайте, что они растерзают вас, если возьмут верх.

– Не возьмут, будьте покойны!

– Всегда следует иметь в виду худшее... Я говорю вам это, чтобы вы передали мои слова всем нашим друзьям.

– Когда прикажете нам собраться, ваше превосходительство?

– Погодите... Много их было?

– Пять человек.

– И вы дали им возможность повторить их попытку к бегству?

– Нет, их отвезли в полицию в тележке. Кордова уверил меня, что так было приказано начальником...

– Вот до чего они довели себя!.. Очень грустно, но я понимаю, что вам иначе нельзя было поступить, чтобы самому не остаться без головы в случае их торжества.

– Ну, эти уже более никогда никого не лишат головы, за это я могу поручиться, ваше превосходительство, – с дикой радостью произнес комендант.

– Значит, они ранены?

– Да, в горло.

– А не было с ними бумаг? – спросил Розас, не будучи более в состоянии выдерживать свою лицемерную роль и скрыть своего удовольствия по поводу того, что он узнал обходным путем, не находя удобным предлагать свои вопросы прямо.

– Ни у одного из всех четверых, отвезенных в тележке в полицию, не было никаких бумаг, – ответил Куитино.

– Как из четверых?.. Вы, кажется, сказали, что их было пятеро.

– Да, ваше превосходительство. Но так как один из них бежал...

– Как бежал?! – вскричал диктатор, выпрямляясь и прожигая коменданта молниеносным взглядом раздраженного властелина.

Куитино вздрогнул, побледнел и потупился перед этим грозным взглядом.

– Увы, ваше превосходительство, один бежал, – чуть внятно прошептал он, наверное, внутренне заклиная землю, чтобы она разверзлась и поглотила его.

– Кто же именно? Как его имя?

– Не знаю, ваше превосходительство, имя его осталось неизвестным.

– Но кто-нибудь же знает его?

– Кордова должен знать.

– А где Кордова?

– Я его не видал с того момента, как он подал мне сигнал.

– Странно!.. Но каким же образом этот гнусный унитарий мог ускользнуть?

– Не знаю... Изволите видеть, ваше превосходительство. Когда мы окружили их, один из них каким-то чудом проскочил и бросился бежать. Несколько солдат погнались за ним... они должны были спешиться, чтобы атаковать его... говорят, у него была шпага, которой он убил троих... Потом, говорят, к нему кто-то подоспел на помощь... Это было уже около дома английского посланника.

– Английского посланника?!

– Так точно, ваше превосходительство.

– Хорошо. Дальше что?

– Один из моих молодцов, имевших с ним дело, возвратился и рассказал, как все происходило. Я разослал по всему городу и окрестностям людей искать беглеца, но до этой минуты не имею никаких сведений, разыскан он или нет.

– Как могли вы допустить, чтобы у вас, так сказать, из-под носа убежал унитарий?! – громовым голосом закричал Розас над ухом и без того уже едва помнившего себя от страха Куитино, в эту минуту удивительно напоминавшего зверя, которому только один страх препятствует разорвать своего укротителя.

– Я был занят другими четырьмя, – пробормотал он, весь сжавшись в комок. – Я перерезал им собственной рукой горло, – добавил он сквозь стиснутые от страха и злобы зубы.

Вигуа в продолжение этой страшной беседы все дальше и дальше отступавший от стола, при последних словах коменданта привскочил и притом так неудачно, что ударился головой о стену, к которой прижался было, между тем как донна Мануэла, бледная и трепещущая, сидела как приговоренная к смерти, боясь поднять глаза, чтобы не увидеть опять окровавленной руки соседа и не встретиться со страшным взглядом своего отца.

Глухой стук толстого черепа мулата привлек внимание Розаса и моментально дал другое направление его настроению, которое у него вообще беспрестанно менялось от самых иногда пустячных причин.

Поглядев несколько времени в сторону мулата, причем по его тонким, сжатым губам скользнула едва заметная улыбка, диктатор совершенно спокойным голосом проговорил:

– Я спрашивал вас, комендант, не потому, чтобы я желал, что один из унитариев избежал смерти, как вы, может быть, думаете, а потому, что, наверное, как раз у него-то и были какие-нибудь бумаги и письма к Лавалю.

– О, если бы он мне только попался! – проскрежетал зубами Куитино, сжимая кулаки.

– Да, если бы он попался! – с легкой иронией заметил диктатор. – Не беспокойтесь, мой друг, он вам более не попадется, раз вы упустили его. Унитариев не так легко ловить, как кажется с первого взгляда... Я уверен, что этого молодчика вы никогда не поймаете.

– Поймаю, ваше превосходительство, хотя бы мне ради этого пришлось пробраться в самый ад!..

– Сомневаюсь.

– Клянусь вашему превосходительству, что...

– Действительно, следовало бы найти его, так как бумаги, имевшиеся у него, раз их не нашлось у его спутников, должны быть важны для ме... для вас, моих друзей, и всех федералов.

– Будьте покойны, ваше превосходительство, этот изменник ушел от меня не надолго.

– Мануэла, позови Корвалана, – вдруг распорядился Розас.

– Кордова должен знать имя беглеца, ваше превосходительство, и если вашему превосходительству угодно-...—начал было Куитино, но диктатор перебил его:

– Это дело ваше. Если вам нужно знать имя этого негодяя, то узнавайте у кого хотите... Кстати, не нужно ли вам чего?

– Благодарю, ваше превосходительство, в настоящее время я ни в чем не нуждаюсь. Я вполне доволен вашей милостью, служу вашему превосходительству верой и правдой и всегда готов буду служить до последней капли крови. Если это понадобится для вашего превосходительства, то я охотно дам изрубить себя в куски. Мы отлично понимаем, как много ваше превосходительство делает для нас, защищая от унитариев и...

– Вот, Куитино, снесите этот небольшой подарок вашему семейству, – милостиво проговорил Розас, не давши ему кончить.

С этими словами он вынул из кармана сверток банковских билетов и протянул его коменданту, поднявшемуся со своего места.

– Благодарю, ваше превосходительство от имени моего семейства, – с глубоким поклоном сказал Куитино, принимая деньги – плату за ту кровь, в которой были обагрены его руки.

– Продолжайте служить федерации, мой друг, и награда не заставит себя ждать, – тем же милостивым тоном проговорил Розас.

– Буду служить ей всеми силами, потому что ее представители – ваше превосходительство и донна Мануэла...

– Хорошо, хорошо!.. Поезжайте же к Кордове... если хотите... Стаканчик вина на дорожку. А?

– Очень благодарен вашему превосходительству; больше не могу.

– Ну, так с Богом! – и диктатор протянул руку коменданту.

– Прошу извинения у вашего превосходительства: моя рука запачкана, – пробормотал, как бы конфузясь, комендант.

– Ничего, мой друг: кровь унитариев не может запачкать.

Схватив окровавленную руку своего помощника, Розас с видимым наслаждением продержал ее несколько секунд в своей.

– О, какое счастье было бы умереть за ваше превосходительство! – с искусственным энтузиазмом воскликнул Куитино.