Текст книги "Маисовый колос"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава XIX
БЕЛАЯ РОЗА

«Тукуман, по красоте местоположения, плодородию и климату – сад вселенной», говорит капитан Эндрюс в своем «Путешествии по Южной Америке», изданном в Лондоне в 1827 году.

В этом отзыве нет никакого преувеличения, он вполне соответствует действительности.

Все, что тропическая природа может произвести прекрасного и роскошного, ласкающего взор, вкус и обоняние и приводящего в восторг душу и ум человека, – все это соединено в Тукумане. Эта небольшая провинция Аргентинской республики кажется раем посреди громадной дикой и суровой пустыни, простирающейся от Эстреко до Боливии и от Андов до Уругвая.

Среди этого рая, наполненного ярким светом и благоуханиями, чудными цветами, плодами, многочисленными птицами, родилась донна Гермоза.

Отец ее, полковник Саэнс, умер, когда ей только что минуло шесть лет, во время поездки его жены – сестры матери дона Мигеля – в Буэнос-Айрес.

Донна Гермоза росла посреди благодатной природы беззаботным и веселым ребенком, не видевшим в жизни ничего, кроме радостей.

Когда молодая семнадцатилетняя Гермоза, исполняя желание матери, отдала свою руку сеньору Салаберри, она еще была совершенно нетронута сердцем и смотрела на жениха скорее как на друга и покровителя, нежели своего будущего супруга.

Она недолго и была замужем, – всего только год. В то время, когда мы познакомили с ней наших читателей, она была вдовой уже полтора года. К несчастью, вскоре после смерти мужа скончалась у нее на руках и ее мать, которую она горячо любила.

Оставшись, таким образом, одна на свете, молодая женщина совершенно ушла в себя, отказавшись от общества и решившись жить только воспоминаниями о тех, которых похитила у нее смерть. Однако эти воспоминания вскоре стали так удручать ее, что она почувствовала необходимость в перемене места и переселилась в Буэнос-Айрес, где у нее в пригородном местечке Барракасе был дом.

Уже восемь месяцев она совершенно уединенно и спокойно жила там, как вдруг четвертого мая случилось событие, которое должно было повлиять на всю ее последующую жизнь.

С этого числа прошло уже три недели. Было десять часов утра. Сквозь двойные занавески уборной донны Гермозы проникали яркие лучи утреннего солнца, распространяя приятный полусвет.

Сидя в кресле перед большим зеркалом в роскошной резной позолоченной рамке, донна Гермоза оканчивала свой туалет с помощью Лизы, своей хорошенькой, преданной и любимой камеристки.

Вдруг голова молодой женщины опрокинулась на спинку кресла, глаза ее закрылись и она впала в то полудремотное состояние, во время которого душа как бы блуждает в пространстве, не прекращая, однако, своей связи с телом.

Лиза неподвижно стояла перед своей госпожой, глядя на нее с нежной улыбкой.

Часы звонко ударили полчаса. Донна Гермоза вздрогнула, открыла глаза и спросила:

– Лиза, я, кажется, спала?

– Да, сеньора.

– Долго?

– Нет, всего полчаса.

– Говорила я что-нибудь во сне?

– Нет, вы только улыбнулись два раза.

– Да, это верно: я, действительно, ничего не говорила, а только улыбалась.

– Неужели вы знаете все, что делаете во сне, сеньора? – удивилась камеристка.

– Да я вовсе не сплю, Лиза, как ты предполагаешь.

– Как не спите, сеньора?!

– Да моя милая, я и не думаю спать. Какая-то посторонняя сила смыкает мне глаза, властвует надо мной и, покорив меня, лишает всякой воли. Я не замечаю того, что происходит около меня, а между тем вижу то, что, быть может, таится в будущем. Я вижу людей, разговариваю с ними, испытываю радость или горе, смотря по тому, что мне представляется; но это не сонные видения, а нечто происходящее в действительности, хотя вне времени и пространства. Поэтому я и сознаю и помню все, когда прихожу в себя. Мне даже долго еще после этого кажется, что все вокруг будто продолжение только что виденного мной... Вот и сейчас я точно еще вижу его возле себя, как он был минуту тому назад.

– Кого же это, сеньора? – с невольным любопытством спросила Лиза.

– Кого? Разве я говорила о ком-нибудь, Лиза?

– Вы сказали, что видели кого-то возле себя.

– Ах, да!.. Ну мало ли я кого могла видеть, милая Лиза... Доканчивай скорее мою прическу. Да, кстати, что ты мне сказала недавно, когда только что разбудила меня, о доне Луисе?

– Неужели вы опять забыли, сеньора? Ведь я уже четыре раза докладывала вам одно и то же.

– Не беда, доложишь и в пятый раз, тогда я, может быть, и запомню.

– Перед тем, как разбудить вас, я ходила, как вы мне приказали, во флигель спросить у слуги дона Луиса, как здоровье его господина, но не нашла его. Возвращаясь назад, я увидала самого дона Луиса и его слугу в саду и прошла туда. Дон Луис рвал цветы и составлял букет, когда я подходила к нему. Мы с ним долго разговаривали о...

– О ком?

– О вас, сеньора... Очень уж любопытен этот молодой сеньор, больше всякой женщины, по-моему! Все ему нужно знать, что вы делаете: читаете ли вы по ночам и какие именно книги, пишите ли вы и что именно, какие цветы вы любите – фиалки или гиацинты; сами ли ухаживаете за вашими птицами, любите ли гулять, и... да уж и не припомню, что он еще спрашивал! Совсем замучил меня своими расспросами.

– Это сегодня он так расспрашивал тебя?

– И сегодня и...

– А ты-то спросила его о здоровье?

– К чему спрашивать, сеньора, когда у меня есть глаза!

– Что ж он, по-твоему, поправляется?

– Кажется, но только хромает больше вчерашнего... Морщится, когда ступает на левую ногу.

– Ах, Боже мой! Я ведь говорила ему, чтобы он не смел еще ходить, а он такой упрямый, никого не слушается!– вся побледнев, вскричала донна Гермоза. – Это все противный Мигель сбивает его с толку... Он и его погубит, и меня с ума сведет, – продолжала она как бы про себя. Помолчав немного, она нетерпеливо крикнула:

– Да скоро ли ты окончишь прическу, Лиза? Ты сегодня что-то уж очень копаешься... Мне нужно...

– Выпить чашку молока с сахаром, сеньора, – спокойно договорила Лиза. – Вы еще и не так побледнеете, если не...

– Разве я очень бледна? Безобразна? Да? – с испугом проговорила донна Гермоза, наклоняясь к зеркалу.

– Безобразны? Господи! Чего только вы не скажете, сеньора! Вы хороши, как ангел, но только личико у вас немного побледнело оттого, что мало стали кушать.

– Ты думаешь?

– Конечно! Разве вы сами не видите? А еще сегодня вечером...

– Ах, не напоминай мне, пожалуйста, о сегодняшнем вечере!

– Как! Разве он вас не радует?

– Нисколько... Я желала бы захворать, чтобы только этот вечер не состоялся.

– Ну, вот еще...

– Уверяю тебя... и не только захворать, даже умереть!

– Не понимаю вас, сеньора. Я на вашем месте так бы радовалась балу!

– Ну, ты – дело другое.

– Странно! – задумчиво говорила Лиза, разводя руками и качая головой. – Ах, я угадала, почему вы желали бы захворать! – вдруг воскликнула она, обрадовавшись своей проницательности.

– Почему же? – спросила донна Гермоза.

– Потому что вам не хочется надевать федерального значка. Так ведь? Да?

Донна Гермоза улыбнулась.

– Ты угадала, но не все, – ответила она.

– Не все?.. Постараюсь угадать все... Наверное, вам еще и потому не хочется быть на балу, что там нельзя будет играть на фортепиано, как вы делаете каждый вечер дома...

– Нет, и это не то.

– Опять не то! Ну, все равно, если теперь не угадала, – угадаю потом... Вот, пожалуйте, готово. Ах, да вы сегодня еще лучше, чем обыкновенно! – добавила Лиза, всплеснув руками и восхищенным взором оглядывая свою госпожу со всех сторон.

– Ну? – с улыбкой произнесла молодая женщина, вертясь перед зеркалом. – Спасибо, что хвалишь, Лиза... Но оставим это. Знаешь, что ведь я очень сердита на тебя!

– Неужели? – усмехнулась Лиза. – Я слышу от вас это в первый раз...

– Да, потому что в первый раз у моих птичек нет воды.

– Ах! – вскричала Лиза, ударив себя по лбу рукой. – Я ведь, действительно, забыла дать им воды! Но я в этом не совсем виновата, сеньора.

– Как так?

– Я хотела налить им воды, но мне помешал сеньор дон Луис.

– Каким образом он мог тебе помешать? Что ты городишь?

– Когда я ходила узнавать о здоровье дона Луиса, у меня в руке были чашечки из клеток; я их сначала хотела вымыть, а потом уж налить водой. Но этот любопытный сеньор, увидев чашечки, спросил, на что они и что я с ними хочу делать. Я объяснила ему. Тогда он взял их у меня из рук и сказал, что хочет сам вымыть их и послал своего человека за водой. Тут вдруг я услыхала, что бьет девять часов, и бросилась будить вас, как вы приказали. Вот почему я и забыла о чашечках, которые так и остались у этого больного сеньора.

– Ага, вот что! – с блаженной улыбкой проговорила донна Гермоза, мечтательно глядя перед собой.

– Я побегу за чашечками, сеньора, а потом подам вам молоко, – сказала камеристка, готовясь выпорхнуть из комнаты.

– Погоди, Лиза... Вот, что... – нерешительно мялась донна Гермоза.

– Что прикажете, сеньора?

– Послушай...

– Я слушаю, сеньора. Господи, неужели я еще в чем-нибудь провинилась?

– Нет... Который час?

– Только что пробило одиннадцать.

– Пойди и скажи сеньору Бельграно, что я была бы очень рада, если бы он... пожаловал ко мне... Я буду ожидать его в гостиной.

– Сию минуту, – сказала субретка и убежала.

– «Как знать?»– пробормотала молодая женщина, проходя в гостиную.

Должно быть, двумя этими словами резюмировались все ее мысли.

Час спустя, она, с розовыми щечками и разгоревшимися глазами вертела в руках роскошную белую розу, с наслаждением вдыхая нежный аромат.

По левую ее руку, бледный и изможденный, сидел дон Луис Бельграно. Молодой человек не сводил своих черных печальных глаз с прелестного личика хозяйки дома.

– Так как же, сеньора? – робко спрашивал дон Луис, продолжая начатую беседу.

–Я вам уже сказала, сеньор, все, что находила нужным, и вы напрасно стараетесь переубедить меня, – отвечала молодая женщина, подняв голову и твердо взглянув на своего гостя.

– Однако, сеньора, должен же я...

– Я говорила не о том, что вы должны делать, а о своих собственных обязанностях... Судьба наложила на меня относительно вас священную обязанность, которую я охотно выполняла до сих пор. Эту обязанность я еще не нахожу оконченной. Вам, умирающему, нужно было убежище – я открыла вам двери своего дома, приняла вас и оказала вам все нужные заботы.

– О, сеньора, за это я вам вечно буду признателен! Но...

– Позвольте, я еще не кончила. Действуя таким образом, я только исполнила то, что предписывали мне Бог и человеколюбие, и я остановилась бы на полдороге, если бы согласилась на ваше безрассудное желание. Вы хотите оставить мой дом, будучи еще совершенно больным. Воля ваша, а я этого не в праве допустить, потому что вы этим подвергнете себя страшной опасности... ваши раны раскроются, вы ослабнете, и ваши враги, которые, наверное, всюду выслеживают вас, достигнут своей гнусной цели, – дрогнувшим голосом заключила донна Гермоза, низко склонившись над пышным благоухающим цветком.

– Едва ли меня теперь выследят, донна Гермоза, – заметил молодой человек. – Мигель говорит, что так-таки не удалось узнать, кого в этот памятный вечер не успели дорезать.

– О, Господи! Страшно и подумать об этом! – прошептала донна Гермоза, вся затрепетав. – Вы говорите, что боитесь скомпрометировать меня, сеньор, – продолжала она немного спустя, – но это опасение совершенно напрасно. Я вполне независима, никому не обязана отдавать отчета в своих поступках и на мнение окружающих не обращаю никакого внимания, так как сознаю, что не делаю ничего дурного; напротив, только исполняю христианский долг. Вообще еще раз повторяю вам, что если вы теперь, не дождавшись полного выздоровления, уйдете отсюда, то это благодаря тому, что я не имею права удержать вас насильно. Положим, я понимаю ваше нетерпеливое желание покинуть дом, к которому вас ничто не привязывает, но...

– О, как вы заблуждаетесь, донна Гермоза! – с жаром воскликнул дон Луис, придвигаясь к ней ближе. – Хотите знать, чего я так страстно желал бы? Сказать вам?

– Говорите, – чуть слышно прошептала молодая женщина, усиленно вдыхая аромат розы.

– Я желал бы провести в этом доме всю жизнь!.. До сих пор я жил только тогда, когда видел себя близким к смерти, чувствовал себя счастливым только тогда, когда мне угрожало полное уничтожение, а теперь... О, какая теперь произошла перемена во мне... в моей душе, в моем сердце за последние три недели!.. Вы говорите, что меня ничто не привязывает к этому дому. Напротив, донна Гермоза, ваш дом так привязывает меня, как ничто никогда не привязывало! Но, оставаясь в нем, я подвергаю вас страшной опасности, а потому должен покинуть его... О, донна Гермоза, ради вашей безопасности и вашего спокойствия, я стараюсь забыть о самом себе!..

– Что же это за женщина, которая побоится какой бы то ни было опасности, когда дело идет о спасении человека, которого она... назвала своим другом? – трепещущим голосом произнесла молодая женщина.

– Гермоза! – вскричал дон Луис, схватив ее руку.

– Неужели вы думаете, дон Луис, – продолжала она, не отнимая руки, – что нет женщин, готовых принять участие в благородных защитниках угнетенного отечества?.. Будь, например, у меня брат, жених или муж, который был бы вынужден бежать из своего отечества, чтобы помогать ему издали, если не мог ничего сделать вблизи, то поверьте, что я, ни минуты не задумываясь, последовала бы за ним... Если бы ему угрожал вражеский кинжал, я бросилась бы между ним и этим кинжалом, а если бы он за свою любовь к родине был осужден на смертную казнь, я вместе с ним взошла бы на эшафот и рядом с его головой сложила бы свою.

– Слушая вас, я жалею, что... – тихо начал было молодой человек, но запнулся, не договорил и с глубоким вздохом поник головой.

– О чем вы жалеете, сеньор дон Луис? – также тихо спросила донна Гермоза.

– О чем?.. Неужели вы не понимаете, что происходит в сердце человека, который насильно должен оторваться от места, где он узнал блаженство... где ему стало понятно, что такое... любовь!

– А разве это... так, дон Луис?

– Да, Гермоза! – пылко ответил молодой человек, покрывая бесчисленными поцелуями крохотную ручку, доверчиво покоившуюся в его руке.

Белая роза упала к его ногам. Лицо донны Гермозы сияло счастьем, и хотя уста ее молчали, но глаза говорили яснее слов, что любит и она и любит тоже в первый раз.

– Скажите мне одно только слово, Гермоза, – прошептал дон Луис, склоняясь к молодой женщине.

– Какое, Луис?

– «Люблю»!

Донна Гермоза молча указала ему на лежавшую на полу розу.

– Ах! – воскликнул молодой человек, хватая цветок и поднося его к губам. – Вы отдаете мне эту розу? Да?

– Сегодня еще нет, – едва слышно прошептала она.

– Гермоза! Этот чудный, нежный, чистый цветок – символ вашей души, – разве вы не хотите отдать мне вместе с ним душу, как я отдал вам навеки свою?

– О, не говорите этого, Луис!.. Этот цветок упал в ту минуту, когда вы говорили мне о... любви... Я считаю это дурным предзнаменованием...

– Дурным предзнаменованием! Чего же именно, Гермоза?

– Несчастья, помехи, вообще чего-нибудь печального! – шептала донна Гермоза, глядя полными слез глазами на того, кто стал ей теперь дороже жизни.

– Не понимаю, что может помешать нашему счастью...

– Увы, очень многое в этом якобы лучшем из миров! – вдруг ответил вместо донны Гермозы чей-то веселый мужской голос.

– Мигель! – вскричала молодая женщина, стремительно обернувшись и увидев стоявшего перед ней кузена, незаметно вошедшего в гостиную.

– Я собственной своей особой, – сказал дон Мигель. – Пожалуйста, не пугайся. Я слышал только последние слова Луиса, да и те я давно уже знаю наизусть... Ну-ка, Гермоза, подвинься немного и дай мне место между вами... Вот так, – говорил он, усаживаясь и взяв руки обоих молодых людей.

– Ну, теперь мы потолкуем, – весело продолжал он, пытливо глядя на кузину и друга. – Почему ты так покраснела, кузиночка? А? Луис, а ты с чего так нахмурился?.. А! Вы, очевидно, желаете перемены темы разговора? Извольте, можно и это... Так вот, сеньора кузина, не угодно ли будет вам сообщить мне, как вы решили насчет сегодняшней поездки на бал: сеньора ли Барро должна заехать за вами, или вы заедете за ней?

– Лучше я заеду, – ответила донна Гермоза.

– Отлично! Я так и передам сеньоре Барро. Ну, о чем бы мне еще спросить, чтобы развеселить вас? Э! Да вы уже оба улыбаетесь? Ну, слава Вакху, богу радости и веселья! А я уж боялся, что вы серьезно рассердились на меня за то, что я нечаянно услыхал часть из того, что вам нужно было сказать друг другу после того, как амур... Ну, ну, не буду!.. Я хотел только сказать, что этот очарованный уединенный замок – настоящее обиталище гения любви, и поэтому я намерен просить тебя, Гермоза, уступить мне его на время, когда Гименей своими сладкими узами соединит, наконец, меня и Аврору. Согласна ты на это?

– О, конечно, Мигель!

– Спасибо, кузиночка! Я так и знал, что ты не откажешь мне в этой просьбе... Теперь, скажи мне, в котором часу ты заедешь за Авророй? В десять? Да?

– Нет, это слишком рано.

– Так в одиннадцать?

– Попозже...

– Значит, в двенадцать?

– Да.

– Прекрасно! Следовательно, ты заедешь за Авророй ровно в полночь.. А кто будет провожать тебя до нее?

– Я! – с живостью заявил дон Луис.

– Ты? Нет, кабаллеро, этому не бывать! – возразил дон Мигель.

– Почему?

– А ты разве забыл, что сегодня двадцать четвертое мая? – спросил дон Мигель, пристально глядя на своего друга.

Дон Луис потупился.

– В чем дело? – с живостью спросила донна Гермоза. – Почему дону Луису нельзя провожать меня в закрытой карете именно двадцать четвертого мая?

– Это тебя не касается, милая кузиночка, – ответил дон Мигель.

– А! Значит это – политика?

– Может быть...

– В таком случае я, конечно, не буду настаивать на том, чтобы меня провожал дон Луис.

– Ты у меня умница, Гермоза!.. Возьми кучером Педро, а на запятки посади слугу Луиса. Приехав к Барро, ты сядешь с Авророй в ее карету, а твоя приедет за тобой в четыре часа.

– В четыре часа!.. Неужели я должна пробыть там целых четыре часа! Это слишком много, Мигель!

– Напротив, слишком мало, – возразил молодой человек.

– Но ведь ты знаешь, Мигель, что, отправляясь на этот бал, я приношу жертву...

– Да, я это знаю, Гермоза, но я знаю и то, что эту жертву ты приносишь ради своей собственной безопасности и, быть может, ради спасения Луиса, не забудь этого. Этот бал дается в честь донны Мануэлы. Приглашение на него ты получила от нее через донну Августину Розас, не принять его или пробыть слишком мало времени на этом балу, значит, оскорбить Розасов и навлечь на себя вражду.

– Ах, что мне могут сделать эти люди, когда я от них нисколько не завишу! – воскликнула донна Гермоза. – Вот возьму да совсем не поеду к ним, чтобы показать, как мало я интересуюсь их обществом!

– В самом деле, – подхватил дон Луис, – и я нахожу, что донне Гермозе совершенно не за чем ехать на этот бал....

– И ты это находишь? – насмешливо проговорил дон Мигель. – В таком случае посоветуй ей сегодня же снять голубые драпировки с окон, если она не желает, чтобы завтра явились сюда господа масгорковцы и сорвали их, обыскав, кстати, и весь дом.

– Что?!– вскричала молодая женщина, гордо подняв голову и сверкая глазами. – Да кто же позволит этим негодяям врываться сюда и хозяйничать здесь? Я прикажу своим слугам вышвырнуть их, как бешеных собак и...

– Ого, кузиночка, ты удивительно храбрая женщина! Господам членам Mac-Горки, действительно, пожалуй, не поздоровится, если они вздумают пожаловать к тебе... А как твои раны, Луис? – вдруг спросил дон Мигель, обратившись к своему другу.

Донна Гермоза затрепетала и закрыла побледневшее лицо руками. Дон Луис молчал. Они оба хорошо поняли значение вопроса дона Мигеля.

– Я поеду на бал и пробуду там сколько нужно, – немного погодя заявила донна Гермоза, отирая слезы, катившиеся по ее нежным щечкам.

– Боже мой, все это из-за меня! – вскричал дон Луис, вставая и начиная ходить из угла в угол, хотя каждый шаг причинял ему страшную боль.

– Успокойся, пожалуйста, – сказал дон Мигель, поймав друга за руку и заставив его снова сесть. – Вы оба точно маленькие неразумные дети, которые всеми силами отбиваются от спасительного, хотя и противного лекарства! Поверьте мне, друзья мои, я не стал бы уговаривать ни Гермозу, ни свою невесту ехать на этот бал, если бы не знал, что это необходимо для их собственной и нашей безопасности. На всех нас и так уж начали коситься, а это равносильно тому, что над нашими головами повесили Дамоклов меч. Надеюсь, что вторично мне не придется насильно гнать в звериное логовище никого из дорогих мне лиц: еще немного, я сорву с себя постыдную маску и...

Он вдруг круто оборвал свою речь, провел рукой по лбу и спокойно добавил:

– Итак, значит, решено?

– Решено, – ответила донна Гермоза. – В полночь я буду у своих новых друзей, Барро... Очень жаль, что бал не у них, тогда я поехала бы к ним и без всяких уговариваний с твоей стороны, Мигель... Кстати, не знаешь ты, почему донне Августине так хочется видеть меня?

– Из ревности.

– Как!.. Уж не к тебе ли?

– К несчастью, нет.

– Так к кому же?

– К тебе самой.

– Ко мне самой?!

– Да, именно к тебе самой. Она слышала о твоей красоте, о твоем богатстве, о твоем умении одеваться, – словом, о всех твоих достоинствах. А так как она до сих пор считалась царицей красоты и изящества, то ей хочется поближе познакомиться со своей соперницей.

– Вот как! Ну, что ж, пусть любуется на меня, если ей так хочется! – ядовито произнесла молодая женщина. – Ну, а как же дон Луис? Он останется тут один?

– Нет, я его увезу с собой, – отвечал дон Мигель.

– Сейчас?

– Да.

– Но как же ты повезешь его днем? Ведь ты говорил, что увезешь его к себе на несколько часов ночью!

– Я так и хотел сначала, а теперь передумал...

– Да ведь его могут увидеть, Мигель!

– Не увидят, я приехал в карете.

– В карете? А я и не слыхала, как она подъехала.

– Еще бы тебе слышать! Я знаю, что ты не слыхала, кузиночка.

– Разве ты стал обладать способностью ясновидения, Мигель?

– Кое в чем да, – например, я отлично умею читать по лицам людей, о том что у них творится в душе. Когда я вошел сюда...

– Сеньора, попросите, пожалуйста, вашего кузена замолчать, а то он, кажется, собирается сказать нам глупость! – с многозначительной улыбкой перебил дон Луис, обращаясь к донне Гермозе.

– Из этих слов, – подхватил дон Мигель, – я вывожу заключение, что ты считаешь глупостью ту фразу, которую я услышал при входе сюда...

– Почему ты так думаешь? – весь вспыхнув, спросил дон Луис.

– Потому, что, по-видимому, ты боишься, как бы я не повторил ее.

– Какой вы, однако, насмешник, кабаллеро! – проговорила донна Гермоза, вцепившись своими маленькими пальчиками в его густые волосы и дернув за них так, что он невольно вскричал от боли. – Что с вами? – осведомилась она, делая невинные глаза.

– Ничего, ровно ничего, кузиночка, – поспешил сказать молодой человек, освобождая свои волосы. – Я только думал о том, что ты и Аврора будете самыми хорошенькими женщинами на балу.

– Слава Богу! – воскликнул Бельграно. – Наконец-то, ты сказал умную фразу.

– Спасибо за похвалу, мой друг... Однако, бери шляпу и простись с донной Гермозой.

– Уже?

– Пора.

– Но еще рано!

– Напротив, уже очень поздно.

– Хорошо... Сейчас.

– Нет, не «сейчас», а сию минуту!

– Мигель, сделай мне удовольствие, повидайся пораньше с Авророй, – сказала молодая женщина.

– Зачем? – удивился дон Мигель.

– Чтобы заставить ее отказаться от тебя.

– Что такое?!

– Иначе я заставлю ее сделать это.

– Ты хочешь побудить ее отказаться от меня?

– Ну, да! Разве ты не понимаешь, что я хочу сказать?

– Нет! Я...

– Ну, так я подошлю к ней донну Марию Жозефу, – продолжала лукавым тоном молодая женщина. – Та еще лучше меня сумеет доказать ей, что она будет несчастлива с таким жестокосердечным мужем, как ты.

– Ах, вот оно что!.. Ну, Луис, пойдем скорее, иначе Гермоза Бог весть до чего договорится.

– Покоряюсь! – со вздохом проговорил дон Луис, целуя руку, которую ему протянула молодая женщина.

– Поди, надень плащ и шляпу и садись прямо в карету, она стоит перед твоей дверью. А я пока постараюсь утешить мою милую кузину, – сказал дель Кампо своему другу, провожая его до дверей.

Возвратившись к донне Гермозе, он взял ее за руку и тихо проговорил:

– Милая Гермоза, я все угадываю и одобряю. Поверь, я употреблю все усилия, чтобы устроить ваше счастье... Ведь ты веришь этому? Да?

– Верю, – прошептала молодая женщина дрожащим от слез голосом.

– Луис любит тебя...

– Ты думаешь, что он любит меня? – с живостью спросила она.

– А ты разве сомневаешься в этом?

– Нет, но... я сомневаюсь в самой себе.

– Как так? Разве ты несчастлива этой любовью?

– И да и нет.

– Это не ответ, Гермоза.

– Я говорю то, что чувствую, Мигель.

– Стало быть, ты сама не знаешь, любишь его или нет?

– О, нет! Я люблю его больше всего на свете!

– Так в чем же дело, кузина?

– Я боюсь этой любви, Мигель.

– Почему?

– Потому что все, кого я любила, преждевременно погибли...

– Да ведь всем им пора было умирать, а Луис...

– Иди, Мигель, – со вздохом проговорила молодая Женщина. – Луис, наверное, заждался тебя...

Дон Мигель задумался. Через минуту его карета выезжала со двора, провожаемая печальным взглядом донны Гермозы.