Текст книги "Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи"

Автор книги: Гульельмо Ферреро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Его кампания против Спартака

Если, однако, принять в расчет кредит и военную репутацию этого богача, то легко можно понять, почему он был выбран для ведения войны против Спартака. Побуждаемый славой, приобретенной Помпеем благодаря его испанским победам, и хорошо зная, что победитель рабов сделается очень популярным, Красс тотчас же энергично принялся за дело. Он начал с того, что победил заразительную трусость солдат, возобновив пример строгости, к которому уже долго не прибегали: он велел казнить каждого десятого человека из первых когорт, побежавших перед неприятелем.[386]386
  Appian.B.C, I, 118; Plut. Crass., 10; Drumann. G. R., IV, 79.


[Закрыть] Но все же, несмотря на несколько поражений врага, ему не удалось ни уничтожить, ни захватить вождя рабов, так что он сам на мгновение почти упал духом.[387]387
  Plut. Crass., 11.


[Закрыть] Раздражение зажиточных классов возрастало. Сенат, наконец, решил вызвать в Италию Помпея, чтобы поручить ему покончить со Спартаком.[388]388
  Мне кажется, это следует из Аппиана (B.C., I, 119). Вероятно, сенат, а не народ призвал Помпея для окончания войны, но сенат был побужден к этому общественным мнением.


[Закрыть]

Конец восстания рабов

Красс, чтобы не допустить отнять у себя славу окончания войны, удвоил быстроту, энергию и храбрость. Спартак был гениальным человеком и делал чудеса, но его сбродная армия не могла сопротивляться без конца: раздоры, отсутствие дисциплины, дезертирства явились на помощь Крассу, который мог, наконец, выиграть битву, в которой Спартак пал.[389]389
  Plut. Crass., 11; Арр. В. С, I, 120.


[Закрыть] Когда Помпей возвратился из Испании, ему осталось рассеять только один отряд беглецов, встреченный им в Альпах.[390]390
  Plut. Pomp., 21; Crass., 11.


[Закрыть] Шесть тысяч рабов, захваченных в плен живыми, были распяты вдоль Аппиевой дороги[391]391
  Арр. В. С, I, 120; Oros., V, XXIV, 7.


[Закрыть] для устрашения их товарищей по рабству. Знать как всегда была безжалостна к мятежникам. На этот раз и средние классы, начавшие владеть рабами и выказывавшие во всяком другом случае человеческие чувства, сделались жестокими.

Лукулл и его армия

Между тем Лукулл, проведший зиму 72–71 гг. в Кабире во дворце бежавшего царя,[392]392
  Phlegon, fr. 12.– Если начать войну с 74 г., то исправление текста, предложенное Рейнаком (М. Е. 336 пр. 2), представляется ненужным. См.: Bernhardt. С. М. К., 21, пр. 5.


[Закрыть] пользовался своей маленькой армией для окончательного завоевания Понта, всегда обращаясь с ней как с неодушевленным орудием, а не как с живым чувствующим телом. Перемена, начавшаяся после побед 74–73 гг., в таком сильном, преувеличивающем и страстном человеке, как Лукулл, совершилась быстро. Трудно было бы узнать прежнего легата Суллы, бедного и гордого, в этом честолюбивом, жадном и интригующем генерале, который заставил дать себе управление Азией и соединил под своей властью весь Восток. Он оплачивал в Риме лидеров народной партии и после всякой победы, после каждой сдачи города и грабежа отправлял в Рим громадное количество мулов, нагруженных золотом, серебром, произведениями искусств. Таким образом, при соприкосновении с восточными богатствами алчность пробудилась в этой душе, сопротивлявшейся ужасным искушениям грабежа даже среди проскрипций. Но по странному, хотя и вполне человеческому противоречию он в качестве полководца оставался стойким аристократом древних времен, не допускающим, чтобы легионы имели какое-нибудь другое право, кроме повиновения, требовательным и суровым со всеми до абсурда, особенно когда нетерпеливое честолюбие возбуждало его страстную душу. После всякого успеха он задумывал новое предприятие, еще более великое. И жажда выполнения безвозвратно бросала его, уже так легко поддававшегося пристрастиям, в состояние слепой галлюцинации. Его неограниченная власть, слава, порождаемая успехами, важные проекты, которые он обдумывал, его честолюбие и алчность, тем более сильные, что они были очень недавнего происхождения, делали беспредельными его гордость, нетерпение, грубую откровенность и эгоизм. Солдаты жаловались, что он никогда уже не появляется среди них как товарищ, переходя из палатки в палатку, чтобы дружественно говорить с ними, хвалить их, ободрять. Жаловались, что он всегда поспешно проезжал верхом со своей свитой только тогда, когда этого требовала служба; что, занятой и мрачный, он имеет глаза и голос только для того, чтобы открывать их ошибки, наказывать за них и требовать после одной службы новую, еще более опасную и тяжелую. Жаловались, что если он и соглашается дать им какое-нибудь вознаграждение из захваченной добычи, то делает это с жадностью и как бы боясь их развратить своей снисходительностью. Офицеры, принадлежавшие в большинстве к знатным фамилиям, жаловались также, что он постоянно упрекает их за их изнеженность, медлительность, неспособность, не обращая внимания ни на их имя, ни на их звание; что он нетерпеливо посылает приказ за приказом, как будто бы они состоят из железа, подобно ему, и никогда не должны уставать; они делают все хорошо, но никогда не могут удовлетворить его.[393]393
  Dion., fr. 330, 16 (Gros.); Plut. Luc, 33.


[Закрыть] Однако Лукулл любил своих солдат и ценил многих из своих офицеров, но в поспешности, с которой он думал и действовал, он не отдавал себе отчета в огромном влиянии, какое в известные моменты может иметь похвала или любезность. Охваченный демоном корыстолюбия, отсылая в Италию своим управляющим огромные суммы денег, массу произведений искусства и драгоценностей, он не видел, что впадает в противоречие, желая обуздать свирепую жадность своих солдат; как будто бы они должны были трудиться только ради его славы.

Взятие и сожжение Амиса

Солдаты ожидали, что Лукулл двинется для захвата маленьких, расположенных на высоких горных вершинах, хорошо защищенных крепостей, в которых хранились дворцовые сокровища – драгоценные металлы, мебель, драгоценности,[394]394
  Reinach. М. Е., 260.


[Закрыть] и отдаст им, в вознаграждение за их усталость, сундуки и утварь врагов Рима. Но Лукулл вполне основательно полагал, что благоразумнее сделаться сперва господином всего Понта, захватив крупные греческие города: Амасию, Амис, Синоп. По своему обычаю, как истый полководец древних времен, он нисколько не считался с желаниями солдат. Добившись с помощью денег сдачи некоторых крепостей, он повел недовольные легионы на завоевание этих городов, бывших последними памятниками цивилизаторской мощи Греции на Черном море. Их сопротивление было долго и упорно, потому что со времени плохого управления пергамским царством римское владычество было ненавистно и ужасно для всех азиатских греков. К концу 71 г. был взят только один Амис.[395]395
  Ibid., 349.


[Закрыть] Для Лукулла была ужасной та ночь, когда солдаты, захватив город неожиданным нападением, бросились с факелами по улицам для убийства и грабежа и в смятении подожгли многие дома. Лукулл был типичный римский генерал, но он имел ум великодушный, смягченный культурой, и был горячий поклонник эллинизма. Когда он увидал в огне Амис, Афины Понта, он бросился, как сумасшедший, в середину солдат, пытался призвать их к разуму и к дисциплине, заставить их потушить огонь и спасти это удивительное творение боготворимой им цивилизации. Это значило требовать слишком многого. Солдаты, уже давно недовольные своим генералом, потеряли терпение. Теперь, когда они, наконец, вознаградят себя за долгую усталость, по-своему, грубо бросившись на богатый город, – этот генерал еще требует от них глупой умеренности. Лукулл едва не был разорван на куски бешеной солдатчиной. Он должен был со слезами удалиться и позволить грубой солдатчине броситься на прекрасную дочь Афин. Ужасный символ этой эпохи, когда наряду с высокими способностями духа очищаться в желании и наслаждении самым благородным в мире, животный инстинкт был спущен с цепи в борьбе человека с человеком за завоевание богатства и власти. Старая военная суровость, олицетворяемая Лукуллом, должна была уступить перед этим бунтом солдат, охваченных жаждой грабежа. Полководец мог только впоследствии отпустить на свободу уцелевших от резни и снова отстроить город.[396]396
  Plut. Luc, 19; Appian. Mithr., 83. Memnon, 45.


[Закрыть]

IX
Новая народная партия

Красс и Помпей – кандидаты на консульство. – Примирение Красса и Помпея. – Демократические законы Помпея. – Обвинение сицилийцами Верреса. – Консервативная партия и защита Верреса. – Новые несогласия между Помпеем и Крассом. – Выборы 69 г. и судебный закон Котты. – Интриги Верреса. – Процесс Верреса и первый крупный успех Цицерона. – Лукулл овладевает Синопом, Амасией и Гераклеей.

Положение Помпея

В то время, как Лукулл вел войну в Азии, консервативная партия все более теряла под собой почву в Италии. Успехи ее военачальника на Востоке нисколько не улучшили ее положения. Все понимали, что это была личная инициатива Лукулла, а не политика сената. Даже среди знати умы склонялись к идеям демократической реформы, и один из наиболее деятельных и знаменитых молодых людей консервативной партии готовился покинуть ее и перейти в ряды противников сулланской конституции. Во второй половине 71 г., вернувшись в Рим после испанской войны, Помпей не был уже более, как при своем отъезде, молодым любимцем Суллы, которому все предсказывали блестящую будущность. После своих побед над Серторием, значение которых было преувеличено и которые доставили ему такую большую популярность во всей Италии, он, в возрасте 36 лет, сделался одним из главных деятелей республики. Он мог быть поставлен наряду с самыми влиятельными и уважаемыми людьми, хотя не занимал никакой должности и не был даже сенатором. Ни один человек нового поколения, даже сам Красс, не имел больших успехов. Тем не менее Помпей понимал, что такое привилегированное положение возбуждает к нему сильную зависть. И по возвращении из Испании он решился упрочить свое положение, выступив, наконец, подобно другим, кандидатом на государственную должность. К несчастью, ему было так же трудно выйти из исключительного положения, как трудно было и создать его. Помпей, командовавший армиями в качестве проконсула и получивший титул императора, не мог начинать снова свою карьеру с квестуры и эдилитета, как требовали законы. Он решил сразу домогаться самой высшей магистратуры, выставить свою кандидатуру на консульство 70 г. и вступить в ряды должностных лиц с помощью неправильности, большей, чем все другие, ибо он не имел ни возраста, ни других условий, требуемых для избрания в консулы.

Он снова переходит к демократам

Момент был удачный, но затруднения многочисленны – и уже было недостаточно тех средств, которыми он располагал до сих пор для получения стольких чрезвычайных почестей. Он не мог сомневаться, что его кандидатуре всеми силами воспротивится консервативная партия, где столько лиц завидовало его исключительной карьере и старалось препятствовать ему в испанской войне, не давая средств для ее продолжения. С другой стороны, за то время, пока Помпей сражался в Испании, положение его и его партии сильно изменилось. Помпей возвысился настолько же, насколько упала консервативная партия. Он вместе с Крассом был теперь человеком «дня» и самым популярным полководцем. Все, напротив, жаловались на консервативную партию и на конституцию Суллы, высказывая, что нужно покончить с таким слабым, неумелым и испорченным правительством. Честолюбец без совести и без принципов, уверенный в самом себе после стольких успехов, полный злобы против своей партии, Помпей понимал, что он ни на что не может надеяться более от реакции. Он ни минуты не сомневался, что сделается самым популярным человеком в Италии и доставит торжество оппозиции, если станет во главе демократической партии. Он испытывал удовольствие отомстить за помехи своим прежним друзьям, старавшимся изменить ему во время войны. Он стал сближаться с народными трибунами, обещая им восстановить трибунскую власть (tribunicia potestas), если будет выбран консулом. Естественно, эти шаги были с энтузиазмом приняты народной партией, которой недоставало знаменитых вождей. Нашли, что человек, столь замечательный по своему происхождению, по своему прошлому, по своему социальному положению, по своей популярности, вполне стоит принесения в жертву некоторых страшных воспоминаний.[397]397
  Drumann. G. R., IV, 379.


[Закрыть] Забывали роль Помпея в междоусобной войне и его былое реакционное бешенство. В несколько дней друг Суллы, человек, убивший Юния Брута и потопивший в крови восстание Лепида, сделался любимым главой народной партии и ее кандидатом на консульство.

Однако Помпей, вероятно, не достиг бы так легко избрания в консулы, если бы не имел для этого очень странного шанса. Красс, прежняя злоба которого снова возгорелась благодаря вмешательству Помпея в войну с рабами,[398]398
  Plut. Pomp., 21; Crass., 11.


[Закрыть] пожелал сам быть консулом, когда узнал о кандидатуре Помпея. Но кандидатура Красса, хотя и менее незаконная, чем кандидатура Помпея, все же не была вполне правильной, так что оба полководца, взаимно ненавидевшие друг друга, поняли, что им необходимо соединиться: Помпею для того, чтобы с помощью Красса, столь могущественного в сенате, победить оппозицию сенаторов, Крассу, гораздо менее популярному, чем Помпей, – для того, чтобы быть рекомендованным народу последним.[399]399
  Plut. Pomp., 22; Crass., 12.


[Закрыть]

Красс и Помпей избраны консулами

И этот союз состоялся. Оба под предлогом ожидания триумфа сохранили под ружьем свои армии в окрестностях Рима. Устрашенный сенат уступил и допустил обе кандидатуры. Комиции без борьбы выбрали Красса и Помпея консулами на 70 г., и Помпей попросил своего друга Марка Теренция Варрона составить ему памятную книжку об обязанностях консула, о которых он не имел никакого представления.[400]400
  Aul. Geli., XIV, 7.


[Закрыть]

Раздор между Крассом и Помпеем

Обещания Помпея и популярность, которой он уже пользовался в среднем классе, давали народной партии надежду, что в это консульство будут проведены так долго ожидаемые реформы. Но в продолжение месяцев, протекших между выборами и концом года (консулы вступали в должность 1 января), эти надежды были смущены враждой, продолжавшейся между обоими консулами, несмотря на их предвыборное соглашение. Красс колебался следовать за своим товарищем в его перемене и помогать его рефор-мационным проектам. Он, вероятно, боялся, что слава этих реформ всецело достанется его столь ненавистному товарищу, взявшему на себя их инициативу, и был слишком консервативен по рождению, по склонности, из выгоды, чтобы не беспокоиться последствиями победы демократии. Выполняя эту реформу, не приходилось ли срыть до основания все дело Суллы, его моральную законность, его законную силу? А Красс был не только одним из наиболее ловких орудий Суллы, но и приобрел также на огромную сумму имения осужденных. Не будучи в состоянии прийти к соглашению, ни один из консулов не распускал свои легионы. Даже после вступления в Рим и празднования овации Красс заявлял, что удержит свою армию в полном составе столько же времени, сколько и Помпей. Помпей, со своей стороны, особенно подчеркивал свои обещания, благоприятные для народной партии. Когда народный трибун Марк Лоллий Паликан между концом ноября и началом декабря вывел за городские стены к нему в середину армии, с которой он ожидал триумфа, большую толпу для выслушивания его консульской программы,[401]401
  Cicero in Verr. A., I, 15; Ascon, 148 (Orel.)


[Закрыть] Помпей произнес очень смелую речь. Он говорил, что уже давно все видят открытую продажу голосов в судах в пользу лиц, предложивших наивысшую цену; что должно положить конец невыносимым злоупотреблениям судей и провинциальных правителей; он дал понять, что желает восстановить во всей целости прерогативы народных трибунов. Успех был полный. Но Красс все еще колебался, и это несчастное несогласие обоих консулов могло уничтожить все прекрасные намерения Помпея.

Публичное примирение Красса и Помпея

Их друзья решили вмешаться. Устроили громадные народные демонстрации, чтобы потребовать у Красса и Помпея их примирения; так что, когда Помпей 1 января вступал в должность, Красс был побежден большим народным движением и объявил себя готовым поддерживать политику своего товарища. Примирение произошло публично в первые дни консульства. Армии тотчас были распущены,[402]402
  У Аппиана (В. С, I, 121), а не у Плутарха (Pomp., 23; Crass., 12), следует искать истину об этих несогласиях и примирении, как бы ни был краток рассказ первого. Действительно, Светоний (Caes., 19) утверждает, а вся история с 70 по 60 г. доказывает, что Помпей и Красс были в натянутых отношениях, когда покидали консульство.


[Закрыть] и скоро среди крупных раздач хлеба, организованных Крассом, и пышных празднеств, устроенных Помпеем, последний повел атаку против сулланской конституции. Он требовал возвращения трибунам власти, отнятой у них Суллой, особенно права предлагать законы без утверждения сената. Так как последнее предложение все же должно было быть утверждено сенатом, то началась сильная агитация среди народа для изменения сенатского большинства. Цезарь, постоянно искавший случая выдвинуться, бросился в борьбу и произносил длинные речи в народных собраниях,[403]403
  См.: Suet. Caes., 5.


[Закрыть] а Красс ловко пустил в ход все влияние, которым он располагал в сенате.

Веррес и сицилийцы

Возбужденные этой агитацией и очевидной слабостью консервативной партии, злоба и ненависть, уже давно накапливавшиеся против клики, эксплуатировавшей в свою пользу сулланскую реакцию, прорвались со всех сторон. Настроение повышалось, и, в то время как вожди довольствовались нападками на законы, народ хотел жертвы. Случай доставил ее в лице некоего Гая Верреса, прежнего офицера народной партии во время революции, успевшего, подобно Цетегу, вовремя спрыгнуть с гибнувшего корабля. Перейдя на службу к консервативной партии, он был выбран претором на 74 г. Посланный потом в качестве пропретора в Сицилию, Веррес благодаря влиянию своих римских друзей сумел остаться там три года вместо одного. Грабил ли и расхищал он так Сицилию, как говорили его враги? Не были ли злодейства Гая Верреса, по крайней мере отчасти, преувеличенной легендой, распространявшейся из политической ненависти? Трудно судить человека, обладая только обвинительными актами. Как бы то ни было, достоверно, что уже давно в Риме говорили о том, что Веррес совершает бесчисленные злоупотребления не только с точки зрения сицилийцев, но и с точки зрения римских граждан, что эти злоупотребления разорили самую главную житницу Рима.[404]404
  См. прекрасную работу Ciccotti: P. V., 79 сл.


[Закрыть] Жалобы были так настоятельны, что преемник Верреса, Луций Метелл, несмотря на свой консерватизм, явился в Сицилию с искренним намерением исправить ущерб, причиненный Верресом.[405]405
  Cicero in Verr. А., II, 25, 62 сл.


[Закрыть] Обрадованные этими приготовлениями, сицилийские города отправили в Рим посольство, чтобы поддержать обвинение.

Демократы берутся за дело Верреса

Во всякий другой момент это обвинение постигла бы та же участь, как и прочие заявления, сделанные в Риме провинциями после победы Суллы и реакции: слишком много интересов соединялось вместе против истины и справедливости в этих процессах, где вопрос шел о праве грабить провинции, которое присвоили себе члены правительства. Не будучи никогда в состоянии найти себе влиятельного патрона среди консерваторов, принужденные, чтобы найти себе хоть каких-нибудь защитников, обращаться к демократической партии, столь еще слабой в то время, несчастные жалобщики вынуждены были обычно бороться против страшной мощи партийного духа, тайного соучастия и классовых интересов с таким слабым оружием, как справедливость своего дела. На этот раз, напротив, сицилийские депутаты прибыли в Рим при начале агитации в пользу конституционной реформы. Общественное мнение тотчас же стало на их сторону. Помпей и вожди демократической партии, понимая, что громкий процесс о лихоимстве является прекрасным случаем для возбуждения вражды против консерваторов, приняли дело под свое покровительство, решив не допустить замять его, как заминали столько других. Если сицилийские депутаты не нашли для себя знатного патрона, то они нашли себе еще лучшего покровителя в лице Марка Туллия Цицерона, молодого человека 36 лет, очень образованного, красноречивого, свободного от каких бы то ни было связей с консервативной партией и стремящегося сделаться видным деятелем.

Карьера и честолюбие Цицерона

Родившись в Арпине, в небогатой всаднической семье, Цицерон принадлежал к классу, который мы назвали бы теперь провинциальной буржуазией; он был воспитан в честной муниципальной простоте доброго старого времени, получил очень тщательное образование и отправился в Грецию слушать курсы философии и красноречия. Его суровая юность, вся наполненная учением, подобно юности прежних римлян, не знала забав, рассеяний и кутежей, в которых столько молодых людей предшествовавшего поколения растрачивали свое время и свои состояния. Однако не политическое честолюбие или надежда играть выдающуюся роль в республике давали этому молодому человеку силу так хорошо постичь трудное искусство красноречия. Когда, получив после смерти отца небольшое наследство – поместье в Арпине, дом в Риме и небольшую сумму денег, он поселился в Риме, там господствовал Сулла, и аристократическая реакция устраняла от политической карьеры молодых людей всаднического сословия. Цицерон, бывший честным человеком, ужасавшимся всем преступлениям, совершаемым сулланской шайкой, очень скоро должен был убедиться, что доступ к власти навсегда будет закрыт для молодого человека, прибывшего, подобно ему, из Арпина и не желающего служить ни Сулле, ни его палачам. Одаренный всеми качествами, которые образовывают артиста: воображением, чувствительностью, вкусом к красоте и жаждой славы, – он без труда отказался от мечты о политическом величии и решил сделаться знаменитым адвокатом, властителем форума, соперником Гортензия и великих ораторов.

Цицерон как адвокат

Его выступления были полны блеска. Побуждаемый своим юношеским честолюбием, ненавистью к партии Суллы, негодованием против реакционных насилий, Цицерон взялся за защиту несчастных, преследуемых под разными предлогами любимцами диктатора; самой выдающейся его защитой было выступление за Росция. Его великодушная отвага и его действительно чудесное красноречие скоро сделали его знаменитым; его известность позволила ему заключить, около 77 г., очень выгодный брак с Теренцией, женщиной, принадлежавшей к уважаемой и богатой семье, которая принесла ему приданое в 120 000 драхм. Она владела домами в Риме и лесом возле Тускула. Благодаря своей зажиточности, если не богатству, Цицерон, живший с крайней простотой, мог продолжать свои защиты в судах, сохраняя гордую независимость перед лицом консервативной партии и совершенно осуществляя древний идеал адвоката, не допускавшего и мысли, чтобы помощь на суде была оплачиваемой профессией, а рассматривавшего ее как социальную повинность, бесплатно несомую богатыми людьми. В то время как Гортензий и другие знаменытие адвокаты, принадлежавшие к консервативной партии, заставляли платить себе огромные суммы, особенно когда защищали правителей, обвиняемых во взяточничестве, охотно участвуя таким образом в их грабежах, никто не соблюдал строже Цицерона lex Cincia, запрещавший адвокатам брать гонорар со своих клиентов. Его честность, его равнодушие к деньгам, простота его жизни, смелая независимость от консервативной партии вместе с его красноречием привлекли к нему симпатии не только демократической партии, но и всех социальных классов. Благодаря своей популярности он, имея небольшое состояние и слабо развитое политическое честолюбие, был уже выбран квестором без труда, без борьбы и без всяких издержек.[406]406
  См. замечательную работу Буассье: Cicéron et ses amis. 1902, 9, 83 сл.


[Закрыть]

Цицерон отправляется в Сицилию за доказательствами

Цицерон с энтузиазмом взялся за защиту сицилийцев. Еще в январе месяце он, как кажется, добился того, что претор Маний Ацилий Глабрион отверг обвинение, аналогичное выставленному теперь против Верреса и направленное против него Квинтом Цецилием, его прежним квестором. Неизвестно, было ли это обвинение серьезным или оно было выставлено по соглашению с Верресом. Потом, добившись отсрочки в 100 дней для собирания доказательств, он отправился в Сицилию.

Предложение о трибунах вносится в сенат

Между тем консервативная партия не могла сопротивляться нападениям Помпея. Когда предложение о власти трибунов обсуждалось в сенате, только небольшое число сенаторов осмелилось противиться ему. Это были Марк Лепид, Марк Лукулл, Катулл, признававшие, однако, что предложение Помпея могло быть оправдываемо подкупностью сенаторских судов.[407]407
  Cicero in Verr. A., I, 15; Ascon in Cic. Pro Cornel., 79, ed. Orelli.


[Закрыть] Большинство утвердило предложение.[408]408
  Drumann. G. R., IV, 388.


[Закрыть] Это было решительным доказательством, что оппозиция аристократическому правительству после десяти лет скандалов и борьбы распространилась во всех классах и даже среди части знати, лучшей и худшей в одно и то же время, самой молодой, самой энергичной и самой образованной, самой честолюбивой, самой развращенной.

Положение аристократии

Старое аристократическое и земледельческое общество превратилось в торговое и плутократическое. От исторической римской аристократии осталось лишь небольшое количество фамилий, почти все обедневшие.[409]409
  Как примеры знатных фамилий, разорившихся в эту эпоху, можно упомянуть фамилию Марка Антония, претора 75 г. (Drumann. G. R., II, 46), фамилию Аппия Клавдия Пульхра, консула 79 г. и отца знаменитого Клодия, Аппия Клавдия Пульхра, консула 54 г., и Клодии (Drumann. G. R., II, 184 сл.); фамилию Гнея Пизона (Sallust. С. С, 18), Публия Лентула Суры (17). См. то, что мы сказали выше о фамилии Цезаря. Плутарх (Cic, 10) говорит о бедности старой римской знати в эту эпоху.


[Закрыть] Высшие классы состояли не только из родовой знати, но также из богатых всадников, людей, выдющихся своим талантом, хотя бы и скромного происхождения, как Цицерон; наконец, из людей наиболее ловких и наиболее отважных во всеобщей борьбе за богатство, культуру и власть. Правда, было еще несколько древних фамилий, сохранивших идеи и чувства, переживающие во всех аристократиях их политическое падение и пробужденные реакцией Суллы; этими чувствами были ненависть к новым классам, презрение к современности, признаваемой вульгарной и испорченной, преклонение перед принципом власти и, следовательно, ужас ко всякому беспорядку, безразлично, будет ли он безумным и преступным или необходимым для прогресса. Эти люди не могли примириться с мыслью, чтобы сын крестьянина из Веллитр или Арпина, сделавшийся миллионером благодаря спекуляциям, соперничал с ними в богатстве и домогался разделять с ними государственные должности; что толпа темных адвокатов и вышедших из низов общества трибунов может предъявлять обвинения против патрициев, которых народ доброго старого времени почитал как полубогов; что римские башмачники, ремесленники, мелочные разносчики, торговцы, вольноотпущенники осмеливаются свистать им на форуме, отказывать в своих голосах при выборах; что нет ни к чему более уважения – ни к рождению, ни к состоянию, ни к мудрости.

Новая политика аристократии

Многие знатные, напротив, понимали, что нельзя более обращаться со средним классом и всадниками, сделавшимися столь могущественными, так же, как два столетия тому назад. Они понимали, что дух времени изменился, что следует считаться с новыми веяниями. И из выгоды, из философского убеждения, из честолюбия они приспосабливались к этому общественному порядку, в котором, несмотря на все протесты, ум и богатство одерживали верх над родовой знатью. Впрочем, приспособиться к демократическим изменениям в правах и учреждениях – это было самое верное средство сохранить социальное могущество знати. Централизация политических функций в Риме, личные дела, недостаток традиций и знатности, ужасные воспоминания революции и реакции отвратили от политики все всадническое сословие и средний класс. Таким образом, без обращения к еще не совсем исчезнувшим крупным знатным фамилиям нельзя было бы найти необходимых магистратов для управления империей. Если бы знать не упорствовала в абсурдных и устарелых домогательствах, она могла бы продолжать участвовать во всех государственных должностях.

Восстановление цензорской власти

После этого первого успеха творение Суллы было атаковано со всех сторон. Трибун Плавций с помощью Цезаря добился амнистии для всех оставшихся в живых участников междоусобных войн, включая войны с Лепидом и с Серторием.[410]410
  Suet. Caes., 5.


[Закрыть] Цензура, уничтоженная семнадцать лет тому назад, была восстановлена, и цензоры Луций Геллий и Гней Лентул в апреле или мае исключили из сената много друзей Суллы, между прочим, того Гая Антония Гибриду, против которого безуспешно произносил обвинительные речи в 77 г. Цезарь.

Предложение Котты

Это было только начало. Луций Аврелий Котта, знатный с демократическими взглядами, предложил возвратить судебную власть всадникам: они почти все были богачами, и их нельзя было подкупить.[411]411
  Cicero in Verr. A., II, II, 71, 174; II, 96, 233.—См.: Lange. R. A., III, 193.


[Закрыть] Но положение вещей осложнилось, и судебная реформа встретила сопротивление, более сильное, чем другие реформы. Этот закон, предложенный в то время, когда все общество стояло на стороне сицилийских обвинителей Верреса, взволновал консервативный лагерь. Трибуны только что получили свои прежние прерогативы, и достаточно было обвинить могущественного человека, чтобы все безапелляционно осудили его. Можно ли дать власть судить сенаторов их старым врагам, всадникам? Разве не окажутся тогда все правители провинций в полной власти своих подданных? Каждый год станут появляться в Риме депутации от всех провинций, требуя справедливости, а суды под давлением общественного мнения постоянно будут выносить обвинительные приговоры. Добрые намерения и хорошая мораль всех партий и всех классов продолжаются обычно только до тех пор, пока можно с ними сохранить власть. Масса консерваторов уже давно допускала, что необходимо улучшить правосудие и уничтожить злоупотребления. Но в страхе, как бы правосудие не постигло их самих, они без колебания отвергали все проекты реформ. Они старались не только провалить судебный закон, но они предприняли спасение Верреса, процесс и осуждение которого должны были повергнуть всю их партию в позор и лишить доверия. Решили выставить кандидатов на все наиболее важные магистратуры и употребить все средства для их проведения. Знаменитый адвокат Квинт Гортензий и Квинт Метелл были кандитатами на консульство. Марк Меттелл, брат Квинта и Луция, правителя Сицилии, должен был домогаться претуры. Эти кандидаты и другие выдающиеся аристократы скоро условились с Верресом. Последний обещал употребить все свои силы в их пользу на выборах. Гортензий брал на себя его защиту. Квинт и Марк Метеллы написали своему брату Луцию, чтобы тот уничтожил все доказательства злодеяний Верреса. Если же они будут выбраны и закон Котты будет отвергнут, то должно постараться отложить процесс до следующего года, а тогда он будет разбираться перед сенаторским судом под председательством, может быть, Марка Метелла, и консул явится защитником Верреса.[412]412
  Ciccotti. P. V., 155.


[Закрыть]

Новые несогласия между Помпеем и Крассом

Однако Цицерон, вопреки интригам Метелла, мог произвести свое расследование и возвратиться к назначенному времени, т. е. к концу апреля, с делом, документально обоснованным.[413]413
  Ibid., 162.


[Закрыть] Но он не мог немедленно приступить к его разбору. Ему надобно было ожидать окончания другого процесса против правителя Македонии, начатого, по-видимому, с целью отложить процесс Верреса. По крайней мере дело затягивали с таким намерением. Однако отсрочка была более выгодна, чем неудобна для Цицерона, собиравшегося выступить кандидатом в эдилы, который таким образом делался более свободным, чтобы заняться своим избранием. С отсрочкой процесса Верреса и задержкой проекта Котты консервативной оппозицией силы обеих партий должны сосредосточиться на выборах, которые должны были произойти по обыкновению в середине года. К несчастью, когда Цицерон возвратился из Сицилии, демократической партии угрожал внезапный кризис, потому что раздоры между Помпеем и Крассом возобновились.

Характер и честолюбие Помпея

Историки древности почти ничего не говорят нам о мотивах и обстоятельствах этого раздора, повлекшего за собой такие великие последствия; вероятно, он был вызван проектами Помпея. Помпей был совершенным образцом талантливого человека, не имеющего созидательной энергии гения, но быстро схватывающего новое, созданное гениальными людьми, и ловко этим пользующегося. Если бы он был послан на Восток на место Лукулла, он, весьма вероятно, не осмелился бы устремиться в такие опасные приключения. Он поступил бы с традиционным благоразумием всех римских генералов, но в настоящее время, после громких успехов Лукулла, он тотчас понял то, что эти завоевания обнаружили всем предусмотрительным людям. Он понял, что робкая политика сената очень плохо согласуется с действительностью; что эти громадные азиатские монархии, такие внушительные с виду, были очень слабы; что их легко-было покорить с немного более энергичной политикой, расширяя финансовое владычество и эксплуатацию Италии в новых богатых областях, давая генералам и партиям новое средство приобретать славу, богатство, влияние. Поэтому он составил план заставить послать себя на Восток вместо Лукулла в качестве проконсула,[414]414
  Mommsen. R. G., III, 106.


[Закрыть] чтобы, в свою очередь, собрать жатву на этом поле, которое Лукулл обрабатывал четыре года, а также и для того, чтобы укрепить за своей партией управление и использовать новую восточную политику, созданную Лукуллом, важность которой едва ли была понятна консерваторам.