Текст книги "Кто взял фальшивую ноту?"
Автор книги: Григорий Абрамян
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)
– Значит, музыкальные инструменты сами полезли в драку, а вы их только сдерживали?
Женька поднялся на ноги:
– Мы пробовали играть без вас. Я дирижировал… Кто-то взял фальшивую ноту. Вот мы ее и искали…
– Нашли?
– Нет.
– А я вам сейчас найду, да не один десяток. А ну, первая группа скрипок, проверить строй!
Первые скрипачи начали проверять строй и удивились: у всех без исключения были расстроены скрипки.
Со вторыми скрипками дело обстояло не лучше.
Над виолончелями тоже пришлось потрудиться, а о Костяном контрабасе и говорить не приходится.
– Видите, сколько фальши? – спросил Геннадий Максимилианович. – А теперь, Тюнев, становись за пульт. Интересно, что у тебя получается?
Женька взошел, нет, Женька взлетел на сцену! Мы заиграли.
Весь остаток репетиции Геннадий Максимилианович продержал Женьку за дирижерским пультом, стоя с ним рядом и что-то ему подсказывая.
РЕШАЕТСЯ ЖЕНЬКИНА СУДЬБА…
В конце третьей четверти, перед самыми весенними каникулами, в музыкальной школе и на «Площадке встреч» появилась афиша:
15 МАЯ
МАЛЫЙ ЗАЛ КОНСЕРВАТОРИИ
ОТЧЕТНЫЙ КОНЦЕРТ ДЕТСКОЙ МУЗЫКАЛЬНОЙ ШКОЛЫ
В программе:
ХОР,
ОРКЕСТР,
АНСАМБЛИ,
СОЛИСТЫ.
Начало в 12 час.
Вход по пригласительным билетам.
До концерта оставалось больше полутора месяцев, но роли в нем распределялись заранее.
Васька и Сережка участвовали в хоре. Я и Костя – в оркестре. Лена Мухина готовила пьесу под названием «Баркарола» композитора Глинки, а Петя Люлькин снова играл первую скрипку в квартете. Единственный, кто из нас не участвовал нигде, – это Гриша. Рано было ему выступать, не дорос еще.
Женька так часто становился к дирижерскому пульту, что Геннадий Максимилианович однажды в шутку сказал:
– Тебя хоть на отчетный выпускай!
Эти слова крепко запали Женьке в душу, и он потерял покой.
Геннадий Максимилианович больше не возвращался к тому разговору, но Женька ходил за ним по пятам и вздыхал.
Ребята завели спор: разрешит или не разрешит Геннадий Максимилианович Женьке руководить оркестром на отчетном концерте.
Как-то я нарочно при всех спросил у Кузи:
– Как думаешь, Женька будет дирижировать на отчетном концерте?
– Чего-о? – взвился Кузя. – Держи карман шире!
И мы с ним поспорили.
Он на свой камертон, который всегда носит при себе, а я – на свой, с которым тоже никогда не расстаюсь.
– Камертон на камертон? – спросил кто-то. – Шутники! Для чего нужны два камертона?
Но мы-то с Кузей знали, в чем суть спора. Его камертон – двузубая вилочка вороненой стали, с крохотной ручкой, увенчанной шариком.
Мой – духовой.
Это – короткий столбик, не больше мизинца и не толще карандаша. Эдакая маленькая дудочка, издающая протяжный звук охотничьего рожка.
Мне этот камертон подарил Трофим Трофимыч.
Трофим Трофимыч прилаживает духовые камертоны к скрипкам.
Если подуть в камертон, вмонтированный в корпус скрипки, образуется звук такой же силы и красоты, как у валторны.
Вот какой у меня камертон!
И Кузя завидует мне.
А я – ему. Мне почему-то хочется иметь еще и стальной камертон. Если им стукнуть обо что-нибудь твердое, а потом приложить к непокрытой поверхности стола, то создается впечатление, будто где-то вдалеке ударили в колокол.
Словом, нам обоим ясно – игра стоит свеч! Кузя ушел довольный. Я – тоже.
Потом меня стали одолевать сомнения, и я спросил у Юрия Анатольевича, может ли мальчик Женькиного возраста дирижировать оркестром, на что получил ответ:
– Дело не в возрасте, а в способностях. Например, итальянец Вилли Ферреро дирижировал оркестром, когда ему было… пять лет.
Ого!
Я помчался к Женьке и рассказал ему про Вилли Ферреро. Женька, в свою очередь, – к Геннадию Максимилиановичу. Тот улыбнулся и поблагодарил Женьку за ценные сведения.
Неделя весенних каникул пролетела как миг, и для нас наступили горячие денечки. Почти каждый день репетиции, прослушивания, спевки, отборы. И Женька каждый раз поднимался на дирижерскую подставку. Он так к этому привык, что однажды осмелился даже поспорить с Геннадием Максимилиановичем.
Геннадий Максимилианович говорит:
– Здесь лучше играть медленнее и спокойнее. Куда ты летишь?
А Женька:
– Мне кажется, наоборот – чем быстрее, тем интереснее.
Геннадий Максимилианович говорит:
– Нет.
Женька:
– Да.
А за несколько дней до отчетного концерта состоялась генеральная репетиция. Играли все участники концерта.
В зале собралась большая комиссия, чуть ли не все педагоги школы.
Мы отлично понимали – сейчас будет решаться Женькина судьба.
Когда Женька появился на сцене, в зале воцарилась такая тишина, словно в нем не осталось ни единой души. Мне даже стало не по себе.
Женька поднял дирижерскую палочку.
«Вот и хорошо!» – радовался я, слушая привычные звуки симфонии и мысленно подбадривая Женьку: «Ты, главное, не волнуйся и не теряй голову: мы тебя не подведем, можешь не сомневаться!»
А Женька и так не волновался. Он все больше воодушевлялся, и мы играли все лучше и лучше.
Правда, я пока не играл. У меня была пауза, и я сидел сложа руки.
Женька посмотрел на меня раз, другой; мол, не зевай, Федя, скоро твое вступление, следи за дирижерской палочкой.
Я кивнул головой: не беспокойся, уважаемый дирижер, что я – дурак, что ли, не понимаю серьезности момента?!
Подумав это, и поправил на пульте ноты и… обмер!
На пульте лежал совершенно чистый нотный листок.
«Это, наверное, Кузя, – промелькнуло в голове. – Ну конечно, он! Именно ему, а не кому-нибудь другому было поручено разложить по пультам оркестровые партии».
Пылая ненавистью и злобой, я посмотрел на Кузю-барабанщика. Но если бы я на самом деле сгорел, испепелился, развеялся по ветру, то Кузя все равно не заметил бы моего исчезновения – с таким увлечением он колотил по своим барабанам.
«Так вот как ты решил отомстить Женьке, коварный барабанщик! Но ничего у тебя не выйдет. Партию я свою знаю назубок. Она начинается с ноты…»
Тут я с ужасом подумал, что не помню, с какой ноты она начинается. Все выскочило у меня из головы. Все!
И чем больше я думал о четырех строчках, рисующих туман, тем сильнее заволакивалось туманом мое сознание.
Со страху я окончательно забыл всю мелодию. Я не помнил, с чего она начинается, чем кончается, словно никогда не играл ее.
И еще я понял, что сейчас подведу весь оркестр, себя и своего лучшего друга Женьку Тюнева.
Женька еще раз посмотрел на меня и, видя, что я сижу дурак дураком, сделал круглые глаза, а рука его уже машинально поднималась, чтобы показать мне вступление.
Я сунул в рот мундштук фагота и крепко зажмурил глаза.
И вот в самый последний момент, в ту самую долю секунды, когда мой фагот должен был заиграть, я вспомнил всю свою партию от первой до последней ноты и заиграл.
Музыка словно подхватила меня и понесла вместе с собой к тому месту симфонии, где фагот уступает свою партию флейте, где туман рассеивается и наступает рассвет…
Когда окончилась моя партия, я открыл глаза. Женька, дирижируя одной правой рукой, левой погрозил мне. Оправдываясь, я схватил с пульта злополучный листок и показал Женьке. И вдруг на обратной стороне нотной бумаги, теперь обращенной ко мне, я совершенно отчетливо увидел четыре строчки моей партии!
Просто ноты лежали не той стороной – вот и все дела!
Я выругал себя как следует, а дальше все пошло замечательно. Женька все прибавлял и прибавлял темп. А ребятам понравился этот вихрь, и они вовсю работали смычками, только пыль канифольная сыпалась да носы покрылись испариной.
«Прав Женька – так на самом деле интереснее», – подумал я.
Но как отнесется к этому Геннадий Максимилианович? Наверное, отругает Женьку. И не видать нашему дирижеру отчетного концерта!
Я так расстроился, что чуть было не прозевал очередного вступления.
А потом случилось неожиданное – Геннадий Максимилианович обнял при всех Женьку и сказал:
– Хорошо! Очень хорошо! И хоть я с тобой не согласен, но то, что ты делаешь, звучит убедительно. Ты прекрасно чувствуешь музыку. Будешь дирижировать на отчетном!
ОТЧЕТНЫЙ КОНЦЕРТ
И опять, как много месяцев тому назад, к школе подрулили автобусы. Только сейчас они были синего цвета, что нисколько не меняло праздничного настроения.
Мы проехали мимо нашего дома. Потом мимо соседнего, совершенно нового, еще полупустого. Несколько незнакомых мальчиков-новоселов, гонявших по асфальту металлическую тележку для перевозки тары, с жадным интересом смотрели на нас с улицы.
Автобусы промчали нас через весь город на улицу Герцена.
Женька тотчас ушел с Геннадием Максимилиановичем в артистическую, хотя в этом не было никакой необходимости: оркестр выступал во втором отделении.
До начала концерта я слонялся по коридорам и лестницам. Кого только не встретил! И дядю Степу, наглаженоюго, начищенного, наутюженного. И коменданта Уточкина, который всем и каждому говорил, что это он сделал нас артистами, – подарил нам контрабас и приобщил нас к музыке. И Женькиных маму с папой, родителей Кости, Сережкиного деда и всю родню Гриши во главе с тетей Соней.
Потом я вдруг вспомнил о собственных родителях, которые сидели в зале, и пошел к ним.
Но по пути, в седьмом ряду, я вдруг увидел генерала, того самого, с которым мы познакомились в Кремлевском театре.
Я пробрался поближе и робко кашлянул.
– Здравствуйте, – говорю.
Генерал некоторое время рассматривал меня, потом сказал:
– А-а, старый знакомый! Садись да рассказывай, на чем выучился играть.
– На фаготе. А Женька сегодня будет дирижировать оркестром!
– Какой Женька?
– Женька Тюнев. Мой друг. Помните, он сидел рядом с вами? У него еще была царапина на лбу…
– Ну как же, помню! – воскликнул генерал. – Хороший мальчуган. Неужели он будет дирижировать? Когда же вы все это успели? Молодцы, ребятки!
И генерал положил мне на плечо руку.
Я стал озираться по сторонам. Как мне хотелось, чтобы все увидели, какое короткое знакомство у меня с генералом!..
И вдруг – идет Кузя! Да по нашему ряду. Да прямо к нам.
Я обрадовался. «Ага, – думаю, – сейчас от зависти лопнет!»
Я уже собирался рассказать генералу про Кузю: «Видите того длинного? Первый ябеда на всю школу. А трус – ужас! И нечестный. Проиграл мне камертон, а теперь бегает и прячется. Удивляюсь, как его родители терпят…»
Кузя был уже рядом. Не глядя на меня, он обратился прямо к генералу:
– Ты давно уже здесь? А я тебя у входа ждал…
– Мы так не договаривались, – как ни в чем не бывало ответил генерал. – У тебя все в порядке? Ты готов к концерту?
– Да, дедушка…
Мне показалось, что я ослышался. Я оторопело смотрел то на Кузю, то на генерала, а потом зачем-то громко сказал:
– Он мне проиграл камертон.
– Что такое? – переспросил генерал.
– Ничего особенного, дедушка, – засуетился Кузя. – Я сейчас вернусь…
Кузя ухватил меня за рукав и быстро увлек за собой.
– Пусти! – воскликнул я.
– Не шуми ты! – сказал Кузя и полез в карман. – Получай камертон… Только дедушке ни слова, договорились? Это его подарок…
Кузя топтался на месте и не уходил. А я вертел в руках камертон, любуясь синеватым отливом стали.
Кузя протяжно вздохнул. Жалко ему, видно, было. Я протянул ему камертон.
– Ладно уж, – говорю, – бери обратно. Но обещай за это сводить меня и Женьку в гости к деду. Обещаешь?
– Конечно! – воскликнул Кузя.
И мы разошлись в разные стороны, одинаково довольные обменом, хотя я не был уверен, что он сдержит свое слово.
Послышались последние три звонка, возвещающие начало концерта. На сцену с двух сторон цепочками потянулись участники хора. Девочки – в белых фартуках, мальчики – в белых рубашках; нарядные, подобранные по росту, они выстроились в три ряда и спели четыре песни.
Публика долго не хотела их отпускать, но в конце концов хор разошелся, и было объявлено выступление Петиного квартета.
Но мои мысли были в это время далеко. «Ничего, – думал я, – вот возьмемся мы с Женькой за Кузю и сделаем из него человека. Нельзя, чтобы такой замечательный генерал имел такого паршивого внука. Надо немедленно браться за дело… А когда перевоспитаем Кузю, пойдем к генералу и доложим ему по всей форме. Вот обрадуется! И про войну нам, наверное, расскажет…»
– Федя, – одернула меня мама, – что ты там все бормочешь? Успокойся, ради бога, и не мешай слушать!
Я словно очнулся, глянул – а Петиного квартета и в помине-то уже нет.
Теперь выступали другие ансамбли. И баянисты, и виолончелисты, и скрипачи. И даже четыре арфы.
Потом на сцену вышла Лена Мухина. Эх, до чего все-таки хорошо играет наша Муха! Это не только мое мнение: Лену, единственную исполнительницу из первого отделения, дважды вызывали на «бис». А третий раз она прямо направилась к роялю и просто, словно дома, уселась за инструмент и сыграла замечательный ноктюрн Шопена.
Первое отделение подходило к концу.
Все сидели и ждали – кто закончит его? Кого, как говорится, приберегли «на закуску»? Ведь известно, что последний номер – всегда что-нибудь наиболее яркое и необыкновенное.
И «на закуску» подали Кузю-барабанщика с ксилофоном.
По-моему, это было сделано правильно. Кузя играл здорово – ничего не скажешь, ну, просто замечательно!
Когда Кузины палочки перестали мелькать над ксилофоном, я долго с удовольствием аплодировал. При этом я стоял почти спиной к исполнителю, зато мне хорошо был виден генерал, ради которого я и старался.
А моя мама дважды поворачивала меня на девяносто градусов, но я упрямо возвращался к прежней позиции.
Потом объявили двадцатиминутный антракт, и зал пришел в движение.
Мимо нас солидно прошагал Уточкин. Он хлопнул меня по плечу и воскликнул, обращаясь скорее к окружающим:
– Видали? Самодеятельность – великая сила! А вы что думали, я им зря контрабас подарил? Французской работы!
Дядя Степа, который всюду следовал по пятам за самодовольным комендантом, скромно молчал. Он лишь с гордостью крутанул правой рукой левый огненно-рыжий ус и незаметно подмигнул мне. Было видно, что и он невероятно горд, что его звери-кролики не подкачали.
А папа еще раз критически оглядел меня. Поправил пионерский галстук, воротничок рубашки, ремешок на брюках. А мама дала несколько советов:
– Очки не снимай – потеряешь. Носовой платок в правом кармане. И не забудь, пожалуйста, захватить с собой на сцену фагот.
Украдкой, как бы случайно, она погладила меня по щеке и наконец разрешила мне уйти. И я побежал в артистическую, где уже собрались все наши оркестранты.
Геннадий Максимилианович увел нас на большую площадку, которая находилась этажом выше артистической. Все время, пока шло второе отделение, Геннадий Максимилианович проверял строй оркестра. В напряженной тишине то и дело слышалось протяжное «ля-а-а» духового камертона: по нему настраивался каждый инструмент в отдельности.
Кто-то прибежал и крикнул:
– Оркестру приготовиться на выход! Мы спустились вниз.
Геннадий Максимилианович проводил на сцену всех до единого и каждому сказал то, что следует. На меня он обратил особое внимание и посоветовал:
– Не сиди с отсутствующим видом, Федя, и не считай ворон. Вступай легко, мягко, непринужденно…
В углу артистической в красном старинном кресле молча сидел Трофим Трофимыч с чемоданчиком на кожаной тесемочке. Он успел уже поработать: натянул несколько оборвавшихся струн, заменил три сломавшихся колка у двух скрипок и виолончели, поставил новую трость на мундштук кларнета, исправил запавший клапан флейты.
И лишь когда Геннадий Максимилианович отправил на сцену последнего оркестранта, Трофим Трофимыч покинул свой угол. За ним ушел в зал и Геннадий Максимилианович.
Женька появился сразу, как только объявили программу выступления нашего оркестра. Ловко пробираясь по лабиринту пультов, он прошел к своему месту. Поднявшись на дирижерскую подставку, поклонился публике и повернулся лицом к оркестру.
Мы замерли. Сейчас оркестр был словно натянутая струна. Прикоснись – и она зазвучит. И Женька на самом деле будто ударил дирижерской палочкой по невидимым струнам.
Мы сыграли симфонию с таким увлечением, как никогда. Слушатели аплодировали и кричали «браво!». Совсем как тогда, осенью, в Кремлевском театре. А скрипачи, виолончелисты и контрабасисты постукивали смычками по корпусу своих инструментов. Теперь я знал, что это означает – так оркестранты аплодируют своему дирижеру и благодарят публику за внимание.
А наш дирижер, убежав, долго не появлялся, хотя слушатели настойчиво требовали его выхода. Краем глаза я видел, как Лена Мухина и еще кто-то пытались вытолкнуть Женьку на сцену, а он вцепился руками в косяк двери – и ни в какую.
Наконец появился Геннадий Максимилианович, что-то сказал Женьке, и тот, под дружный взрыв аплодисментов, вышел на край сцены и поклонился.
Концерт был окончен, о чем со сцены объявил ведущий. Но его никто не услышал, потому что оркестранты уже покинули свои места и попрыгали прямо со сцены в зал. А слушатели устремились им навстречу и стали обнимать своих ненаглядных детей, словно не видели их вечность.
Когда мы были уже на улице – я, Женька, Васька, Костя, Петя, Лена, Сережка и, конечно, Гриша, – Женька сказал:
– Ребята, а завтра у меня день рождения, приходите все!
И тут я увидел в сторонке Кузю-барабанщика. Он смотрел на нас, но подойти не решался. Я отозвал Женьку в сторонку:
– У меня к тебе огромная просьба – только ни о чем сейчас не расспрашивай. Я тебе все потом объясню, договорились?
– Валяй, обещаю.
– Пригласи Кузю.
– Да ты что?!
– Женька, ты же обещал!
– Ладно… Но ты все-таки, Федя, чокнутый!
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Теперь мы с мамой часто говорим о музыке. А еще чаще играем вместе.
Музыка для этой цели выбирается попроще и полегче, потому что мы еще не очень-то владеем инструментами.
Когда проходит первая репетиция нашего дуэта, папа удаляется на кухню и терпеливо сидит там, пока не смолкают звуки. Но зато потом, когда мы сыграемся, папа слушает нас и даже улыбается.
А однажды мама повела меня в Дом ученых. На концерт.
Мама оставила меня в зале и исчезла.
Потом я ее увидел в оркестре. Она помахала мне кларнетом и подмигнула.
Я знал, что у мамы очень короткая партия – не больше четырех строчек. Впрочем, об этом знал не только я, но и весь наш дом от первого до десятого этажа: мама очень старательно разучивала свою партию.
Я пересел поближе и еще раз убедился в том, что оркестр на самом деле состоит из ученых.
В том, что они ученые, я не сомневался. Особенно насчет одного из них. У него была огромная седая борода.
Бородач оказался концертмейстером оркестра – так называют самого первого скрипача, который сидит по левую руку дирижера.
У нас в оркестре место концертмейстера занимает Петя Люлькин.
Правда, оркестром Дома ученых руководил не какой-нибудь мальчишка, а солидный дядя. Он медленно пробирался к дирижерской подставке. Белая манишка, черный фрак и походка вперевалочку делали его похожим на пингвина.
Взобравшись на подставку, он повернулся лицом к оркестру. Манишка исчезла. И сходство с пингвином – тоже.
Мое внимание вновь переключилось на бороду. Я сидел и, вместо того чтобы слушать, все время следил за концертмейстером. «Интересно, – думал я, – куда он кладет бороду во время игры – на скрипку или под нее?»
Но сколько я ни смотрел, так все равно ничего толком не разглядел. Мне казалось, что смычок ходит не по струнам, а прямо по бороде. Но этого же не может быть!
Когда оркестр закончил свое выступление, я побежал разыскивать маму.
Я ей сказал:
– Мама, ты здорово играла, лучше всех!
И она чмокнула меня в щеку.
Тут к нам подошел бородатый концертмейстер и церемонно поцеловал мамину руку.
– Ну, как вам понравилось наше выступление? – спросил он. – По-моему, очень недурно, а?
– Очень и очень мило, – ответила мама.
– Мы играли корректно, музыкально и чрезвычайно эмоционально, как вы считаете?
– О да!
И меня удивило, что они радуются, как дети, и даже бессовестно нахваливают себя.
– Не правда ли? – продолжал ученый. – Особенно вот это место: «Ра-рай-ра-рай-ра-ра-ра-ра!»
– И вот это: «Ту-ра-ра-ра-ра-ту-ра-ра!» – откликнулась мама.
– Ай да мы! – рассмеялся бородач и вдруг обратился ко мне: – А вам, уважаемый, что больше всего понравилось? Какие мысли пробудил в вашей голове несравненный Петр Ильич Чайковский?
Я растерялся и помимо своей воли брякнул:
– А куда вы кладете бороду во время игры: на скрипку или под нее?
– Гм… Фм… – пробурчал ученый. – Ей-богу, не знаю!
А мама еще долгое время хохотала до слез и рассказывала папе, что бедный ученый с тех пор не знал, куда девать свою бороду.
Она ему мешала и на скрипке, и под ней. Он промучился около недели, а потом наконец рассердился и сбрил ее! Ну, я больше не стану рассказывать ни про ученых, ни про их бороды. Скажу только, что я твердо решил играть в их оркестре. А если из меня не получится ученый и я буду работать где-нибудь в другом месте, то и там можно собрать оркестр. Неужели мне не удастся подобрать подходящих ребят вроде маминых ученых?
А пока я бросаю писать.
Что будет со всеми нами? Трудно сказать. Может быть, некоторые из нас так полюбят музыку, что захотят стать музыкантами? Кто знает! А сейчас мы изо всех сил готовимся к контрольным урокам и переводным экзаменам. Ни о чем другом пока думать не приходится.
Оглавление
СТАРАЙТЕСЬ НЕ БИТЬ СТЕКЛА!
КУЗЯ-БАРАБАНЩИК
ОБЪЯВЛЕНИЕ
ЖЕНЬКА СПАСАЕТ ОТВЕТСТВЕННЫЙ КОНЦЕРТ
КВАРТЕТ И БАРАБАННЫЕ ПАЛОЧКИ
ВСТРЕЧА С ГЕНЕРАЛОМ
ХОТИТЕ ИГРАТЬ В ОРКЕСТРЕ?
СЕРЕЖКИН ДЕД И ВЕЛИКИЙ СКРИПАЧ ПАГАНИНИ
НУЖЕН ИНСТРУМЕНТ НА БУКВУ «Г»!
МНЕ ПОКУПАЮТ ФАГОТ
УТОЧКИН КОНТРАБАС
«А ВЫ, ДРУЗЬЯ, КАК НИ САДИТЕСЬ…»
МОЯ МАМА – ПАРЛАМЕНТЕР
ЧЕМ ОКОНЧИЛСЯ ГЛАВНЫЙ МАТЧ СЕЗОНА
МЫ ПЕРЕЖИВАЕМ.
ТАИНСТВЕННЫЙ КОРИДОР И БАБА-ЯГА
ХРУСТАЛЬНЫЙ ДОМ КВИНТЫ
ГРИШИНА ИНТЕРМЕДИЯ
ПОСЛЕ ПРОСЛУШИВАНИЯ
ФАГОТ ИЛИ КЛАРНЕТ?
«ТАК ДЫШАТЬ – ТОЛЬКО НЕБО КОПТИТЬ»
ЕСТЬ ИДЕЯ!
ВАСЬКИНА ВИОЛОНЧЕЛЬ
Я КОЕ В ЧЕМ РАЗБИРАЮСЬ…
МЫ ОТПРАВЛЯЕМСЯ НА ПОИСКИ
ПИСЬМО В НАДЕЖНОМ МЕСТЕ
БОЙКОТ ОБЪЯВЛЕН И ОТМЕНЕН
«ОРЛЕНОК»
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
ПОСЛЕДНИЙ ВЗНОС
МУЗЫКАЛЬНЫЙ ПИРОГ
ПЕРВЫЙ ЖЕНЬКИН УРОК
СМЫЧОК И ДВА КРУЖОЧКА КАНИФОЛИ
ТРОФИМ ТРОФИМЫЧ И КОРОНА В КРУЖОЧКЕ
ЖЕНЬКИНО ПИАНИНО И ТУЧКА ГРОЗОВАЯ
КТО ВЗЯЛ ФАЛЬШИВУЮ НОТУ?
РЕШАЕТСЯ ЖЕНЬКИНА СУДЬБА…
ОТЧЕТНЫЙ КОНЦЕРТ
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
