Текст книги "Кто взял фальшивую ноту?"

Автор книги: Григорий Абрамян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Иногда Васька терял всякое терпение.

– Эх, мучение ты мое! – восклицал он и лягал виолончель ногой.

А виолончель такие фокусы не любит – гамма становилась еще фальшивей.

А тут еще Васькин отец взял за привычку ставить меня в пример.

– Смотри на Федю, учись! – говорил он. – Целыми днями в фагот дует – не оторвешь!

Я краснел. Я сам ужас как не люблю, когда мне кого-нибудь тычут в глаза. Я начинаю ненавидеть такого примерного мальчика или девочку.

Наверное, и у Васьки шевелились недобрые мысли, по тому что однажды, после очередного конфликта с отцом он взял да и вытолкал меня за дверь.

Я спустился во двор и долго еще слушал, как наверху негодовала Васькина виолончель…

Я КОЕ В ЧЕМ РАЗБИРАЮСЬ…

Юрий Анатольевич был строгим учителем. Я занимал много, хотя порою, вроде Васьки, бранил свой фагот. Во всяком случае, я понял – научиться чему-нибудь по-настоящему не так-то просто. Вот в августе, когда мы только-только переехали в новый дом – еще даже Женька не переселился, – я решил стать пожарником. Думаю, надо брать сразу быка за рога – главное, не бояться высоты. Я начал тренироваться: забрался с нашего балкона по пожарной лестнице до уровня седьмого этажа, глянул вниз и только тут понял, что погибаю.

Я так вопил, что дядя Степа, бросившийся мне на помощь, чуть не оглох и едва отодрал меня от железных прутьев.

Словом, чтобы стать хорошим специалистом – прав Васькин учитель! – нужны любовь, терпение и труд. И еще – знания.

Женька со мной согласен. Профессия дирижера очень трудная. Это тебе не по пожарным лестницам лазить. Если дирижер – генерал музыкального войска, то разве он может быть неграмотным? Как же он поведет свою армию в бой и выиграет сражение? Когда я спросил об этом Юрия Анатольевича, он согласился со мной и сказал, что дирижер должен видеть дальше, слышать лучше, знать больше, чем все остальные оркестранты, вместе взятые. А иначе пусть лучше и дирижерскую палочку в руки не берет, все равно ничего не получится!

Конечно, Юрий Анатольевич прав. Вот Геннадий Максимилианович собирается дать мне в руки тучку грозовую, то есть, я хочу сказать, партию для фагота. Я еще и не подозреваю, что это такое, что мне предстоит играть и что будут играть другие инструменты, скажем, какая-нибудь вторая скрипка на самом последнем пульте. А он все знает заранее, даже за несколько месяцев вперед!

Ну что там говорить? Учиться надо – это факт!

Я, например, без году неделя, как учусь в музыкальной школе, а уже кое в чем разбираюсь. Вы думаете, что всякая музыка доходит сразу? Ничего подобного. Чтобы набиться ее понимать, нужно много раз подряд слушать одно и то же. Не мешает также узнать, что про нее люди говорят. Почитать о ней в разных книжках. Потом еще и раз послушать, пока каждый звук не станет для тебя добрым знакомым. Тогда и расстаться с этой музыкой не захочешь. Так и будет тянуть послушать еще разочек. Это уж точно!

Ну конечно, бывает музыка, которая сразу доходит. И мудрить-то тут нечего. Я вот однажды услышал на школьном концерте коротенькую пьеску под названием «Бурре» композитора Моцарта. Она мне так понравилась что я стал тут же узнавать: а для чего написал ее Моцарт? И узнал, что это очень старинный французский танец. Мне представилось, что исполняет танец какой-то маленький грустный человечек. И вовсе не хочется ему танцевать. Но его заставили. Вот он волей-неволей и танцует.

Я даже на фаготе пытался сыграть этот танец.

Одним словом, если нравится – значит, доходит!

Но если не нравится, сразу говорить, что музыка плохая, тоже нельзя. Сначала надо разобраться, что к чему, а потом уже судить…

Словом, я теперь кое в чем разбираюсь, не то что раньше.

Вчера говорю Женьке:

– Знаешь, Жень, что такое нотный стан, диез или бе моль?

А он хлопает ушами. Разве это дирижер?

Сегодня я ему:

– Представляешь, оказывается, кроме скрипичного ключа, есть еще и басовый!

Женька таращит глаза и опять ровным счетом ничего не понимает. Конечно, где ему все это знать, если он, кроме ключей от квартиры, никаких других и не видел.

Я окончательно задрал нос и говорю:

– Знаешь ли ты, что такое амбушюр?

Женька разозлился и заявил, что плевать он хотел на мой амбу… как это? Он, мол, скоро такое узнает, чего мне и во сне не приснится!

И Женька сказал мне по секрету, что будто где-то по соседству есть еще одна музыкальная школа. И завтра он поедет поступать в ту школу… Какая, мол, разница, лишь бы стать дирижером!

– Возьми и меня с собой, ладно? – попросил я.

МЫ ОТПРАВЛЯЕМСЯ НА ПОИСКИ

Женька охотно согласился, и мы после уроков отправились на поиски той, другой музыкальной школы.

– Далеко она? – спросил я.

– Совсем недалеко.

Женька вытащил из кармана бумажку с адресом:

– Это мне в справочном дали. Тут все подробно написано.

Мы промчались две остановки на метро. Прокатились немного на автобусе. Проехались на троллейбусе и пересели на трамвай.

Когда мы добрались до цели, мне захотелось есть.

У Женьки в портфеле нашелся бутерброд с сыром, который мы разделили поровну и мигом уничтожили.

К директору школы нас пропустили сразу.

А директором здесь была директриса.

Она выслушала нас, узнала, где мы живем, и очень удивилась:

– Да что вы, ребята, ездить в такую даль! У вас же под боком прекрасная новая школа. И Геннадий Максимилианович чудесный человек. Вы у него были?

– Были, – сказал Женька. – То есть был Федя… Его приняли в школу, а меня… Еще не проверяли…

– Хочешь, я позвоню Геннадию Максимилиановичу и попрошу, чтобы он тебя прослушал?

– Нет! – вырвалось у Женьки.

– Почему?

– Там дикий конкурс, – соврал я и покраснел.

Директриса испытующе посмотрела на Женьку.

Женька повернул голову к окну и сделал вид, что заинтересован происходящим на улице. Но уши у него горели, словно после хорошей трепки.

Директриса вдруг улыбнулась. Может, она поняла, что дело тут нечисто? Во всяком случае, она и виду не подала, а спокойно сказала:

– Тебя как зовут… Женя? Поверь, Женя, ездить тебе сюда не имеет смысла. Сил не хватит, и никакой учебы не получится. А прослушать я тебя с удовольствием прослушаю…

Директриса увела Женьку в один из классов, а меня попросила подождать. Женька вернулся не скоро.

А когда вернулся, я его просто не узнал, такой он был мрачный.

– Что случилось? – спросил я.

– Не приняли… – нехотя ответил Женька.

Всю обратную дорогу он молчал. Потом вдруг полез за пазуху и вытащил конверт:

– Видишь: Людмила Николаевна велела передать Геннадию Максимилиановичу.

– Какая Людмила Николаевна?

– Директриса.

Женька посмотрел конверт на свет:

– Я все думаю, что там написано…

– Может, Жень, она догадалась, что мы что-то натворили, и написала об этом Геннадию Максимилиановичу?

– То-то и оно, – вздохнул Женька. – Я тоже подумал: может, она догадалась…

Добравшись домой, мы собрали ребят и стали сообща гадать о содержании письма.

Каждый по очереди вертел конверт в руках и рассматривал на свет. И каждый читал вслух надпись:

ГЕННАДИЮ МАКСИМИЛИАНОВИЧУ (лично)

Даже Грише позволили немного подержать письмо.

– Чего зря время терять, – сказал Васька. – Давайте вскроем конверт.

– Еще чего! – ответил Женька. – Тут же написано: «Лично».

– А чего особенного? Ничего особенного. Письмо написано про тебя. Мы только прочтем и передадим лично Геннадию Максимилиановичу.

– Как же прочтем, если конверт запечатан?

– Очень просто. Вы что, никогда не видели, как в кино распечатывают секретные донесения? Подержат над паром – и готово дело! Пошли ко мне, у нас сейчас дома никого нет.

Денька заколебался, но любопытство взяло верх, и он последовал за Васькой.

ПИСЬМО В НАДЕЖНОМ МЕСТЕ

Чайник кипел вовсю. Васька, обжигая пальцы, вертел над паром конверт и приговаривал:

– Сейчас откроется как миленький…

Конверт немного набух и покоробился. Васька сказал:

– Пора! – и стал тянуть за уголок.

Бумага легко подалась. Но только лишь сантиметра на два-три. Дальше дело не пошло, хоть Васька и пыхтел, словно паровоз.

– Ножиком попробуй, – сказал Сережка. – Сразу отклеится.

Васька взял в руки кухонный нож, просунул его в образовавшуюся щель и резанул.

– Ай! – воскликнул Женька, но было уже поздно. Нож, минуя места склейки, разрезал конверт до самого верха и еще дальше, вдоль изгиба. – Что ты наделал?!

– В кино всегда отклеивается, – растерянно сказал Васька.

– «В кино, в кино»! – передразнил Женька и отобрал у него письмо.

– Теперь все равно, – сказал Сережка, сгорая от нетерпения. – Раз уж так получилось, давайте прочтем.

– Женька! – взмолился я. – Лучше отдать письмо, Пока не поздно!

– И правда, – согласился Женька. – Отнесите его Геннадию Максимилиановичу.

Женька подклеил уголок, прогладил конверт теплым утюгом, и мы пошли в школу – я, Сережка и Васька. За нами, как всегда, увязался Гриша.

У самой школы Сережка остановился и говорит:

– Покажи-ка мне, Федя, письмо.

Сережка взял у меня конверт, повертел его в руках и пробормотал:

– Что же там написано?

– Не смей, Сережка! – только и успел воскликнуть я. Сережка отбежал в сторону и через надрез, сделанный Васькой, без особого труда вытащил из конверта небольшой листок.

Вот что там было написано:

Уважаемый Геннадий Максимилианович! Я прослушала у себя Женю Тюнева. Он пел мне «Орленка», и я, признаюсь, получила большое удовольствие. Рекомендую его и даже ходатайствую. Мальчик он, безусловно, музыкально одаренный. Только ведет себя странно. Почему он обратился в нашу школу? Очень прошу – разберитесь и обязательно позвоните мне потом.

Людмила Николаевна.

– Видали? – победоносно сказал Сережка. – Хорошо, что мы не отнесли письмо Геннадию Максимилиановичу. Он сразу бы отыскал Женьку. Давайте его пока спрячем…

– Это плохое письмо? – спросил у меня Гриша.

– Хорошее, – ответил я.

– Геннадий Максимилианович примет Женьку, если прочтет его?

– Теперь-то уж примет. Обязательно примет, – рассеянно сказал я и подумал, что Сережка прав: письмо надо спрятать на несколько дней, а потом передать его Геннадию Максимилиановичу вместе с деньгами за стекло. Так лучше: семь бед – один ответ!

– У меня есть тайник… – сказал Васька и оглянулся на Гришу. – Ты, Гриша, уходи отсюда. Нечего тебе здесь делать…

Гриша надулся, засопел и нехотя поплелся прочь.

А Васька привел нас к стене дома, выходящей на пустырь, и показал большую дыру между двумя кирпичами. Это пространство, случайно при строительстве не заполненное раствором, и было Васькиным тайником. Надежное место, ничего не скажешь!

Мы сложили конверт вдвое и засунули в дыру. Потом тщательно заложили ее мелкими камушками.

И тут я заметил, что за нами из-за угла подсматривает Гриша.

Я погрозил ему кулаком, и он тотчас исчез.

– Кому ты это? – спросили меня ребята, озираясь по сторонам.

Я промолчал.

БОЙКОТ ОБЪЯВЛЕН И ОТМЕНЕН

Не откладывая дела в долгий ящик, я отправился к дяде Степе. Может, думаю, денег накопилось достаточно и пришел конец нашим мучениям? И вообще, пора кончать всю эту канитель. Нужно возместить убытки, нанесенные школе, а потом пойти всем вместе к Геннадию Максимилиановичу, отдать письмо и рассказать все, как есть. Это куда лучше, чем врать на каждом шагу и вечно дрожать от страха.

Прихожу к дяде Степе и не успеваю слова вымолвить, как он говорит:

– А этот ваш… толстый такой, он что, ангинку прихватил?

– Васька-то? – спрашиваю. – Не-ет, он у нас никогда не болеет.

– Он чегой-то деньги вторую неделю не бросает в окошко. Твои да Серегины я часто подбираю, а этот словно в воду канул…

Я задумался. Потом меня вдруг осенило:

– Ах ты, виолончель толстомордая! Ну, погоди!

Я мигом разыскал Сережку и все ему рассказал.

– То-то он от меня бегает, – сказал Сережка. – Я ему: «Вася, Вася», а он: «Спешу, мне нужно на виолончели заниматься!»

В это время к нам подошел Гриша. Узнав, в чем дело, он сказал:

– А мне Васька говорил, чтобы я никому не ябедничал, как он ест мороженое. Он и мне отламывал по кусочку. По ма-аленькому.

Сообщение Гриши вызвало у нас новый приступ негодования.

Обсудив все как следует, мы решили выследить Ваську и поймать его на месте преступления.

Мы установили посты у ближайших лотков с мороженым и, танцуя от холода, посылали друг другу устные депеши.

Связным был Гриша. Он бегал от меня к Сережке, а от Сережки снова ко мне.

И вдруг, когда мы окончательно посинели от холода, Гриша сообщил на мой пост:

– Я видел Ваську! Он там, в парадном. Ест мороженое…

Уж не знаю, как Васька умудрился обвести нас вокруг пальца, только молодец Гриша. Если бы не он, мы бы потеряли еще немало времени. Все-таки и от Гриши иногда бывает толк!

Через минуту Васька был пойман.

Он вытирал о пальто липкие пальцы. Сережка схватил его за рукав:

– Попался, обжора, предатель!

– Чего пристал? – вскрикнул Васька.

Он сразу понял, какая опасность ему угрожает, поэтому вел себя особенно нахально. Но нас не проведешь!

– А ну, покажи язык, – потребовал я.

– На, смотри!

Васька показал мне кукиш и, вырвавшись, бросился наутек.

Мы его догнали в конце переулка и повалили в сугроб. Я и Сережка уселись на него верхом и чувствовали себя, как на вулкане.

– Покажи язык, тебе говорят! – вновь потребовал я.

– Чего пристали? – жалобно воскликнул Васька и плотно захлопнул рот.

Тогда я расстегнул ему пальто и принялся щекотать. Сначала Васька терпел. А потом стал хохотать. Сережка заглянул ему в рот.

– Конечно, – сказал он. – Весь язык инеем покрылся.

– Шоколадным? – спросил я, глотая слюнки. Мне вдруг до смерти захотелось мороженого.

– Нет, – ответил Сережка. – Тринадцатикопеечным, сливочным.

– А ну его, – сказал я, – пойдемте, ребята. Руки еще об него марать…

Вконец расстроенные, мы в этот день не отдали дяде Степе очередного взноса, а купили себе по брикету пломбира и долго обсуждали подлое Васькино поведение.

Грише, за особые заслуги, каждый из нас отломил по кусочку. Он с удовольствием съел мороженое, потом погрустнел, повздыхал и сказал:

– А за что вы Ваську прогнали?

– Пойди, он тебе сам расскажет, – посоветовали мы Грише.

Ваське был объявлен бойкот.

На следующий день мы опять говорили о Ваське и ели мороженое, но когда это должно было повториться еще раз, я твердо сказал:

– Хватит. Так мы никогда не соберем денег. А Геннадий Максимилианович уже напал на Женькин след.

Мы разыскали дядю Степу, а он ошарашил нас новым сообщением:

– Ну, голубы, молодец этот ваш… тьфу! – все забываю! Ну, толстый: сразу три рубля принес. Еще немножко Поднатужьтесь, звери-кролики, и дело с концом!

Потрясенные, мы долго ходили по пятам за Васькой и пытались заговорить с ним. Но он гордо отмалчивался. Наконец не выдержал:

– Вы думаете, что – у меня совести нет? Когда я ел мороженое, у меня, может, слезы текли из глаз…

– Откуда ты деньги взял? – спросил я.

– У меня теперь нет кошки… – страдальческим голосом сказал Васька.

– Неужели продал? – воскликнул я, хорошо знавший Васькину кошку по имени Рельса. – Она же у вас мышей боялась и вся облезлая была.

Васька покачал головой:

– Не продавал я ее. Отец мне в прошлом году аквариум купил и рыбок шесть штук – помните, это еще было в старом доме? Ну вот… А рыбки были не простые, а дорогие. Я их выловил, положил в банку с водой и отнес в зоомагазин. На Арбат ездил – вот куда! Там рыбки редко бывают в продаже. У меня их сразу купили и еще спасибо сказали.

– А Рельса обиделась и сбежала из дому? – спросил Сережка.

Васька не нашел нужным отвечать на глупые шутки. Он продолжал:

– Пришел с работы отец и говорит: «Куда, пакостник, рыбок подевал?» А я говорю: «Стал менять воду, а Рельса их съела». Отец рассердился и унес Рельсу обратно в депо…

– На перевоспитание?

– Не знаю. Только с тех пор я ее не видел.

– Жалко Рельсу?

– Жалко, – вздохнул Васька. – Бывало, так исцарапает руки, что я по три дня не мог к виолончели прикоснуться…

– Ничего, Васька, – сказали мы ему. – Зато теперь еще немного – и Женька попадет в музыкальную школу. Это тоже кое-что значит!

– А я тебе котенка поймаю, – сказал Гриша, который все время жался к Ваське. – Тебе какого: серенького или в полосочку?

– Знаете что, ребята! – воскликнул я. – Давайте все расскажем Женьке. Чего он зря мучается?

– Нет, – ответил Васька. – Так неинтересно. Лучше подождем, пока он выучится на дирижера, потом как-нибудь скажем: «А ну, Женька, верни должок, что-то мороженого захотелось!» Вот удивится!

«ОРЛЕНОК»

А Женька тоже зря времени не терял. Он раздобыл большой лист ватмана, разрезал его пополам, потом склеил две половинки в длину и разложил на подоконнике. Поставил рядом пузырек с чернилами, взял в руки кисточку и принялся рисовать.

– Ба! – воскликнул я. – Да это же клавиатура!

– А для чего? – спрашивает Женька и отвечает сам себе: – Куплю самоучитель и буду тренироваться!

– Самому трудно научиться, – говорю. – Попроси Лену Мухину: она научит.

– Правильно!

Мы пошли к музыкальной школе. И словно угадали: навстречу выбегает Лена.

– Вот хорошо! – воскликнул Женька.

– Ой, мальчики, ничего хорошего нет! И она рассказала, что через полчаса в клубе домоуправления начнется концерт, за который она отвечает. А исполнитель «Орленка» заболел. Татьяна Васильевна на уроке, Геннадия Максимилиановича нет, спросить не у кого, заменить некем…

– Что делать? Ума не приложу! Без «Орленка» ну никак нельзя!

Я вдруг вспомнил письмо директрисы Людмилы Николаевны, посмотрел на Женьку и сказал:

– Пусть он споет. Он может.

– Я?! Вы с ума сошли! Я сроду нигде не выступал.

– Это совсем не страшно, честное слово! – воскликнула Лена. – Женя, будь другом, выручай. Знаешь, как нужна песня!

Сначала Женька колебался. Потом согласился. А Лена вдруг хлопнула себя ладонью по лбу:

– Нет, ничего не получится. Совсем забыла: программу концерта ведет Кузя.

– Опять этот Кузя! – воскликнул Женька.

В нем пробудился дух противоречия. Другой на его месте сразу бы отказался от этой затеи. А Женька лишь сощурил глаза.

– Мы его устраним, – сказал он.

– Устраним?

– Да. Я покупаю билет в кино. Вы говорите ему, что идет советско-итальянско-французско-японский фильм – дети до шестнадцати лет не допускаются! – под названием… Под названием… «Кровавая дорога».

– Такого фильма нет, – сказал я.

– И не было, – подтвердил Женька. – А ты слушай дальше и не перебивай. За пять минут до начала сеанса вы обменяете билет на право вести программу концерта. И дело в шляпе!

– А еще через пять минут, – сказал я, – Кузя прибежит обратно и поднимет такой шум!

Женька рассмеялся:

– Прибежит, не досмотрев кино? Такого не бывает.

– Женя, – сказала Лена, – ты настоящий психолог!

– Ага, – согласился Женька. – Готовься, Федя, вести программу концерта вместо Кузи.

– Нет, Женька, – сказал я. – Ты не психолог, а настоящий псих. Я ведь не умею объявлять. На сцене я двух слов не смогу связать. Я…

– Трус ты, вот кто, – ответил Женька. – Может, ты, Лена, после вступительного слова проведешь концерт? Этот – хуже девчонки.

Ах, так?!

Я поправил на носу очки и возмущенно сказал:

– Нет, программу буду вести я! Посмотрим, кто хуже девчонки: я или она!

У Женьки слово с делом не расходится. Слетав в кинотеатр, он передал мне билет в кино. Мы с Леной пошли в клуб домоуправления, куда уже собиралась публика, разыскали Кузю и отозвали его в сторонку.

– Слушай, Кузя, – говорю. – У нас в кинотеатре идет советско-итальянско-французско-японский фильм – дети до шестнадцати не допускаются! – «Кровавая дорога»…

– Ну-у?! – вскричал Кузя. – А вчера там другая картина шла.

– Так то вчера, – говорю, радуясь, что «клюнуло». – А сегодня – это не вчера. Правда, Лена?.. Вот у меня и билетик есть, видишь? На восемнадцать сорок пять.

– Эх, везет же дуракам! – сказал Кузя, глядя на билет, как зачарованный.

– Хочешь, я тебе его отдам?

– Мне? – Кузя глотнул слюну, не отрывая глаз от билета. – С чего бы, Очкарик?

– Ой, мальчики! – воскликнула Лена. – Такая картина, такая картина! Я сегодня успела посмотреть. Говорят, идет только один день. Там такая… кровавая дорога, просто прелесть!

– Думаешь, задаром? – продолжал я атаку. – Уступи мне место ведущего в концерте, а я тебе – билетик!

– Но Татьяна Васильевна поручила мне… – неуверенно сказал Кузя.

– А какая ей разница? Главное, чтобы ведущий был. Да и вообще Татьяна Васильевна ничего не узнает – у нее сейчас уроки в школе. А дежурному педагогу мы скажем, что у тебя срочно заболел живот.

– Вполне уважительная причина, – подтвердила Лена. – И совершенно безотказная.

– До начала сеанса осталась минута…

Кузя стал быстро-быстро перебирать ногами, словно уже мчался в кинотеатр.

– Давай-ка лучше, Федя, меняться с тобой… – протянула Лена. – Ты прочтешь вступительное слово. Вот здесь все записано. Почерк у меня разборчивый… Такое кино, такое кино!..

– Еще чего! – воскликнул Кузя. Он схватил билет, сунул мне программу концерта и был таков.

– Вот и избавились, – сказала Лена. – А теперь пошли, пора начинать.

Участники концерта толпились в маленькой комнатушке, заменявшей артистическую. Среди них был Женька. Он стоял возле пианино и вполголоса напевал «Орленка». Незнакомая мне пожилая женщина аккомпанировала Женьке и одобрительно кивала головой.

В артистическую заглянул Уточкин:

– Чего вы копаетесь? В публике волнение. Мне уже говорят, что в домоуправлении порядка нет! Скорее, скорее!

Лена пригладила волосы и приготовилась выйти на сцену. Она прокашливалась, прокашливалась и никак не могла прокашляться.

От волнения всегда так бывает. У меня, например, не только першило в горле, но еще дрожали коленки, чесалось все тело и мутилось в голове.

Я посматривал на Женьку. Ему тоже было не по себе.

Наконец Лена прокашлялась.

Она вышла к самому краю сцены и обратилась к слушателям.

Я ждал, что сейчас доклад пройдет как по маслу – быстренько прочтется по бумажке, – и все.

Но у Лены в руках не было никакой бумажки. Лена сказала, чтобы слушатели представили себе, будто они не в клубе домоуправления, а… на фронте, в перерыве между боями! И будто приехала в холодную солдатскую землянку фронтовая концертная бригада…

Зал затих. Среди слушателей было много пожилых людей. Лица их были серьезны и сосредоточенны.

И я вообразил, что все это на самом деле происходит во фронтовой землянке. Даже дядя Степа, сидевший в первом ряду, вдруг представился мне бывалым партизанским командиром… Может быть, оттого, что из рассказа Лены я впервые узнал: песня «Орленок» была позывными у белорусских партизан…

Лена закончила свое вступительное слово.

Теперь настал мой черед. Нужно было объявить первый номер концерта: Женькино выступление.

Я сделал несколько бодрых движений, но почему-то остался на месте. Тогда меня толкнули в спину, и я выскочил на сцену, словно камень, пущенный из рогатки.

Очутившись перед лицом слушателей, я весь похолодел. Глянул в программу, открыл рот да так и остался стоять с разинутым ртом: в зале сидел Геннадий Максимилианович и внимательно следил за происходящим.

Это была ужасная западня: уходить было поздно. Нужно было спасать Женьку. Если Женька появится на сцене, то Геннадий Максимилианович его моментально узнает, и неизвестно, чем все это кончится. Может быть, скрыть Женькино имя?

Толком еще не зная, как лучше поступить, я начал объявлять:

– «Орленок». Песню исполняет… исполняет… исполняет…

– Не робей, – громко сказал с первого ряда дядя Степа. – Читай по бумажке!

– …исполняет Ж-ж-ж-жоржик Тю-тю-тюрин! – Кажется, забыв закрыть рот, на негнущихся ногах я покинул сцену.

Навстречу мне уже шел Женька, а за ним – пожилая аккомпаниаторша.

Я схватил Женьку за рукав, но он вырвался, подошел к краю сцены и высоким, чистым голосом запел:

Орленок, орленок, взлети выше солнца

И степи с высот огляди…

Я прямо застыл от удивления. У Женьки был сильный, звонкий, красивый голос. Он пел легко и свободно. Голос его то замирал, то становился твердым и решительным, то Казалось, что он не поет, а рассказывает. «Вот, – думаю, – про какую музыкальность написала Геннадию Максимилиановичу Людмила Николаевна!» Ай да Женька! Дружишь, дружишь с человеком, думаешь, что знаешь про него все, а потом – бац! – как снег на голову какое-нибудь открытие!.. Эх, до чего хорошо пел Женька! У меня невольно мурашки забегали по телу, и я на время забыл о недавних своих переживаниях. Но потом, когда песня подошла к концу, я вновь вспомнил о том, что может сейчас произойти, и шепнул Лене:

– В зале Геннадий Максимилианович. И я сказал, что Женька – это не Женька, а Жоржик Тютюрин…

– Зачем ты это сделал? – удивилась Лена.

– «Зачем, зачем»… Откуда я знаю, зачем? А на сцену я больше не выйду – хватит с меня. Бери программу и объявляй сама!

В зале раздались дружные аплодисменты. Раскрасневшийся Женька показался за кулисами.

– Слышите? – сказал он. – Хлопают.

– Бежим скорее! – воскликнул я и схватил Женьку за руку.

– Чего ты все время хватаешься! – отмахнулся Женька. – Да пусти ты меня, никуда я не пойду!

– Неужели ты не видел в зале Геннадия Максимилиановича?

Женька ойкнул и побежал за мной.

Очутившись на порядочном расстоянии от клуба, я рассказал ему все, как было.

Женька уставился на меня, а потом повернулся и молча пошел прочь.

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

По вечерам, перед сном, мы обычно гуляли во дворе. Вот и сейчас мы собрались вместе и ждали Женьку.

Смотрим – Костя выполз из подъезда. И – к нам.

С тех пор как мы начали собирать деньги и Костя отказался принять участие, мы стали избегать его. Но он вечно лип к нам, хотя никто не собирался водиться с ним.

Мы отвернулись от Кости, а он рассердился и крикнул:

– Что вы, на самом деле! Честное слово, мне родители никогда денег не дают!

Никто не откликнулся. А я подумал, что, может быть, Костя на самом деле не врет?

Хотел поделиться этой мыслью с ребятами, вдруг витку – идет Геннадий Максимилианович, держит за руку Гришу и внимательно слушает его болтовню.

– Здравствуйте, – хором сказали мы Геннадию Максимилиановичу.

– Здравствуйте, здравствуйте, – ответил Геннадий Максимилианович, не глядя на нас.

– Здравствуйте, здравствуйте, – важно повторил Гриша.

Не задерживаясь, они прошли к Женькиному подъезду, и мы вдруг поняли, что не Геннадий Максимилианович ведет Гришу, а Гриша ведет Геннадия Максимилиановича. Неужели к Женьке?!

Я проследил за ними. Так и есть: Гриша остановил Геннадия Максимилиановича возле Женькиной квартиры и сказал:

– Здесь.

Геннадий Максимилианович нажал на кнопку звонка.

Потрясенный, я скатился с лестницы и, выбежав во двор, все рассказал ребятам.

– Вот ябеда! – воскликнул Сережка.

– Кто бы мог подумать… – растерянно сказал Васька, – чтобы Гриша…

– Воспитали на свою голову, – насмешливо сказал Костя, но никто не обратил на него внимания.

Не успели мы еще прийти в себя, смотрим – во двор выскакивает Женька.

– Катастрофа! – кричит. – Гриша привел к нам Геннадия Максимилиановича.

– Видели, – отвечаем хором. – А дальше, дальше-то что?

– Гриша показал на меня пальцем, – захлебываясь, рассказывал Женька, – и говорит: «Это он!» А Геннадий Максимилианович отвечает: «Узнаю, узнаю…» Потом говорит отцу: «Ваш сын еще не гулял? А погода сегодня прелесть – настоящий зимний день: снежно, морозно, словом, хорошо бы ему погулять…» Отец почуял что-то неладное и выставил меня за дверь. Даже одеться как следует не дал.

– А Гриша?

– Я хотел было выманить Гришу, а Геннадий Максимилианович говорит: «Не беспокойся, ему и с нами будет неплохо». Видали?

– Давно надо было выкинуть его из нашей компании, – хмуро сказал Васька. – Какой нашелся!

– На самом деле, пусть и близко не подходит.

– Доверяй после этого дошкольникам.

– Ничего, мы еще с ним рассчитаемся…

Над Гришиной головой сгущались тучи. Мне стало его жаль, и я тихо сказал:

– Он еще маленький, может, не нарочно?

– Внимание! Сейчас Федя заплачет, – ехидно сказал Сережка.

– Видно, Геннадий Максимилианович пришел за штрафом, – удрученно сказал Женька.

Я отозвал Сережку и Ваську в сторону и шепнул им:

– Зачем зря Женьку томить? Давайте расскажем ему, что собрали почти все деньги. А недостающие нам и на слово поверят…

Но мы ничего не успели сказать Женьке: во дворе появился Женькин отец. Он взял Женьку за руку и сказал:

– Пойдем-ка, сынок, выяснять некоторые подробности твоей биографии.

Он увел Женьку, и последнее, что мы услышали, было:

– Почему ты скрыл от меня…

Дверь подъезда захлопнулась и проглотила остальные слова. Да и без слов все было понятно: мы были сражены, так сказать, брошены на обе лопатки.

– Надо было сразу Женьке все рассказать! – воскликнул Васька. – И чего ты, Федя, мямлил?

– А все Гриша…

– Письмо! – вдруг вспомнил я. – Гриша видел, как мы его прятали!

Мы бросились к тайнику. Письма там не было.

ПОСЛЕДНИЙ ВЗНОС

Вернувшись обратно, мы принялись обсуждать посещение Геннадия Максимилиановича. А через некоторое время увидели его самого и быстренько спрятались за мусорные ящики.

Геннадий Максимилианович, крепко держа за руку Гришу, прошел в двух шагах от нас, а поравнявшись с ящиками, неожиданно приподнял шапку-пирожок.

– Спокойной ночи, – как ни в чем не бывало сказал он.

Соблюдая все меры предосторожности, мы крались следом за Геннадием Максимилиановичем в надежде, что тот отпустит Гришу. И я, откровенно говоря, не завидовал Грише.

Но Гриша был под надежной охраной: Геннадий Максимилианович довел его до самой двери квартиры, сдал его, как говорится, с рук на руки и ушел.

– Что теперь будем делать? – спросил кто-то. – Пошли к дяде Степе, посоветуемся…

– Что толку? Он говорил, что еще трех рублей не хватает. Где мы их возьмем?

Костя, до этого не произнесший ни звука, вдруг сказал:

– Была не была! Ждите меня здесь. Я сейчас.

Он убежал, и мы принялись с нетерпением его ждать. Прошло минут десять – пятнадцать.

– А ну его! – сказал Сережка. – Айда по домам.

– Может, еще подождем? – спросил я.

– Хватит, – сказал Васька.

– Просто дурачит нас, – подхватил Сережка. – А завтра будет дразнить…

Только он произнес последнее слово, смотрим – идет Костя. В руках несет что-то, завернутое в тряпку.

– Чего у тебя там? – с любопытством спросили мы.

– Кот.

Костя сдернул тряпку, и мы увидели коричневого гипсового кота с голубым бантиком на могучей шее. Нос и уши кота были изрядно потерты. На загривке зияла узкая белая щель.

– Копилка! – вскричал Васька. – Вот это фокус!

– Ох, ребята, влетит же мне за этот фокус!.. – простонал Костя.

Он потряс копилку. В утробе кота сыто урчала и перекатывалась мелочь.

– Сколько там? – спросил Сережка. – Давай разобьем и сосчитаем.

– Я те разобью! – сердито сказал Костя. – По монетке будем тянуть, ясно? Ровно три рубля – и баста! В долг, слышите? Все свидетелями будете!

И Костя принялся за работу. Он наклонял кота, поворачивал его на бок, чуть встряхивал, гладил по головке и даже что-то приговаривал. Но жадный котище не выпускал из себя ни единой копейки.