Текст книги "Форпост"

Автор книги: Григорий Солонец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Каждую неделю получал от жены письма. И с нетерпением ждал новых, как в Афгане. Света писала обо всем: о том, что в Минске недавно открыли новую станцию метро, комфортабельную гостиницу, очередной супермаркет – город на глазах преображался в европейскую столицу. Вторая новость – соседи выдали замуж дочь, а на работе у жены сменился директор. В общем, обычные житейские новости. В конце Света сообщила, что на выходные постарается приехать, и спрашивала, что привезти.

У него же не было особых новостей. Дни, как близнецы-братья, похожи, разве что воскресенье, наполовину выходной, немного выделяется. В начале ноября исполнится уже год, как он в колонии. Никогда не думал, что на пятьдесят первом году жизни здесь окажется. Так что пути господни точно неисповедимы. С другой стороны, это, как и Афган, суровая житейская школа со своим кодексом чести, правилами. Их не так уж и сложно постигнуть, если при любых, самых неблагоприятных обстоятельствах оставаться человеком. Увы, не всем это дано. Такие хамелеоны, как, например, майор Бодаковский, точно здесь не прижились бы.

Удивительная, непредсказуемая все-таки штука – память. Сколько Виктор ни пытался навсегда забыть, вычеркнуть из сознания как ненужный, даже вредоносный «файл» под названием Бодаковский, ничего не получалось. Этот тип, видимо, до конца жизни, как кошмарный сон, будет преследовать повсюду, хотя временное расстояние между ними с годами только увеличивается. После той «душевной» беседы, когда Колесникову почти открыто предложили «сдать» комбата, они мельком виделись несколько раз, напрямую не общаясь. У ротного и замначпо дивизии разные орбиты вращения, поэтому казалось, что пересечься их пути-дорожки в Афганистане уже не смогут. Но именно так и случилось спустя несколько месяцев на боевой операции в Панджшере, когда в состав оперативной группы соединения вместо заболевшего гепатитом начальника политотдела исполняющим его обязанности был включен майор Бодаковский. Надо было видеть важное, самодовольное, напыщенное до отвратительности лицо этого Колобка-Нарцисса, бонопартика дивизионного масштаба с майорской звездой на погонах. Он, конечно, комплексовал из-за звания, мысленно примеряя полковничью папаху. Но до нее еще надо было дослужиться. Вот и старался вовсю, ни перед чем не останавливаясь.

Та бестолково, наспех подготовленная операция с самого начала не заладилась и была обречена на провал, несмотря на задействованные почти по максимуму силы и боевую технику.

Из штаба армии требовали результат, а докладывать, кроме подрывов на минах двух бронетранспортеров и одной БМП, было нечего. Может, еще и этим была продиктована та спешка, которая, как известно, ни к чему хорошему не приводит, тем более в боевой обстановке.

Как специально сошлось, что именно первую роту капитана Колесникова использовали в качестве отвлекающего маневра, пока дивизионный разведбат выходил в тыл боевикам Ахмад Шаха. В связи с этим она поступила в непосредственное подчинение руководству оперативной группы. И все было более-менее нормально, пока среди ночи на связь не вышел майор Бодаковский, не преминувший официальным тоном представиться и.о. заместителя командира дивизии по политической части.

– Доложите обстановку! – недовольно потребовала трубка. И, недослушав до конца, беспардонно перебила: – О каком сосредоточении душманов вы говорите?! Они вам померещились со страха. «Духи» давно за перевалом. С рассветом вашей роте нужно быть на высоте 3214.

– Но именно ее «духи» собираются превратить в неприступную крепость. Без артиллерийской подготовки одной роте соваться туда равносильно самоубийству.

– Товарищ капитан, вы боевой офицер или последний трус-паникер? Где ваши высокие морально-волевые качества, партийная сознательность, – сердито выговаривала трубка. – Немедленно выполняйте приказ!

– Товарищ майор, прошу соединить меня с командиром или начальником штаба дивизии, – как можно четче и спокойнее, чувствуя, что внутри все закипает, попросил капитан Колесников.

– Вам меня недостаточно?! – взорвался в нервном крике Бодаковский. – К чертовой матери под трибунал пойдешь, капитан, за невыполнение приказа заместителя командира соединения!

И связь прекратилась. Колесников со злостью выматерился, послав по известному адресу Колобка. «Вот гад, решил в войнушку поиграть, орден себе добыть на чужих костях – не выйдет!» – Колесников и не думал выполнять дурацкий, безответственный приказ, тем более, что он поступил через голову командира дивизии. Ночной штурм укрепленной «духами» высоты привел бы только к одному: у ее подножия полегла бы вся рота, для которой отметка на карте 3214 стала бы братской могилой. На верную смерть вести своих бойцов Колесников категорически отказался. А другой офицер, тот же бывший комбат майор Жуков, бездумно подчинился бы воле старшего по должности и званию, меркантильно рассудив, что война все спишет, а ему еще надо расти по службе. Это трудный нравственный выбор, и каждый делает его сам.

Как и предполагал Колесников, утром злопамятный Бодаковский запустил механизм отстранения его от должности. Что он наговорил комдиву и начштаба, можно только догадываться. Генерал, правда, немного потушил огонь, недовольно буркнув: «Сейчас не время выяснять отношения. Завершится операция, вернемся к вашему рапорту, товарищ Бодаковский». Это было соломоново, устраивающее всех, кроме самого Колобка, решение. Все знали, что через неделю генерал Яковлев убывал в Военную академию Генерального штаба и готовился уже сдавать дивизию сменщику. Ему меньше всего хотелось конфликтовать, разбирать персональное дело какого-то ротного, отстранять его от должности. Казалось, что обстоятельства на стороне Колесникова и факт «неповиновения» замначпо никто всерьез рассматривать не будет. Но Виктор ошибся. Бодаковский настоял на заседании парткомиссии. Ее секретарь подполковник Шевчук лишь на словах оказался принципиальным коммунистом. После обличительной речи Бодаковского он полностью принял его сторону, даже не попытавшись разобраться в сути конфликтной ситуации. И молча проголосовал в унисон с замначпо – за исключение члена КПСС Колесникова из партии. Умело дирижируя общим настроением («Что будет, если каждый командир подразделения перестанет выполнять в боевой обстановке приказы?»), Бодаковский добился-таки своего: большинством голосов парткомиссия исключила его из передового отряда строителей коммунизма. Попытка же возбудить еще и уголовное дело ни к чему не привела. Военный прокурор, в отличие от партийных активистов, провел всестороннюю проверку и не нашел в действиях офицера состава преступления. И.о. начальника политотдела не имел права без согласования с командиром дивизии самостоятельно отдавать боевой приказ. Поэтому и с роты Колесникова не сняли, ограничившись формальным выговором за нетактичное поведение со старшим начальником.

А через три месяца он заменился в… Забайкальский военный округ. На равнозначную должность, хотя некоторые его сверстники уже в начштабах батальона ходили.

И если не суждено Виктору забыть непорядочного Бодаковского, все делавшего для того, чтобы ядовитым поклепом сломать молодому офицеру дальнейшую карьеру, то также навечно в памяти останется и трогательное до слез прощание с ротой. Его бойцы, которым Бодаковский готовил братскую могилу в Пан-Джшере, все без лишних слов понимали. Поэтому когда ротного вызвали на допрос в Военную прокуратуру, они строем пошли вслед за ним. И целый час как на посту стояли под окнами гарнизонной Фемиды, пока офицер не появился на пороге. Как же тронут был он этим знаком солдатского внимания, мужской солидарности! А провожали его так, что не хотелось уезжать, расставаться с этими вчерашними пацанами, на глазах у него повзрослевших, возмужавших. Была бы его воля, он бы каждого наградил, как минимум, медалью, а то и орденом. Все без исключения заслужили, а «дембеля» в особенности. Им по объективным причинам больше риска «на душу населения» досталось. И те же Жарко, Смолячков, Курнев знают об этой войне столько, что впору солдатские мемуары писать. Надежные, проверенные в боях парни. Они настоящие лидеры в коллективе, опора командира. Да, такой роты у него уже никогда не будет – с этой грустной мыслью-откровением капитан Колесников, по-мужски крепко обняв каждого, сел в запыленный полковой «уазик». Через пятнадцать минут тот доставил офицера на аэродром к уже стоявшему на взлетно-посадочной полосе «Ан-12».

…Света, как и обещала, приехала в воскресенье. Это было уже их третье свидание за год. Жена немного похудела, а во взгляде заметна невысказанная печаль. Привычные вопросы: как самочувствие, чем занимаешься, как здоровье? Он ее о том же спросил. Видно, она по-прежнему носит в себе ту трагедию: призналась, что плохо спит. Почему судьба, словно нарочно, свела их на пустынной ночной дороге с тем неизвестным парнем, которому жить бы и жить?

– Это месть Афгана, – глухо проронил Виктор и сам немного испугался своих слов.

– При чем здесь твой Афган, о чем ты говоришь?! – встрепенулась в тревоге жена.

– Я расскажу то, чего ты не знаешь. – Немного помолчал, раздумывая, стоит ли ворошить отнюдь не героическое прошлое, затем неторопливо закурил. Им никто не мешал, они были только вдвоем.

– Однажды в родовом кишлаке главаря банды мы устроили засаду. Была оперативная информация, что со дня на день он должен там появиться. Небольшая группа затаилась внутри дома, вторая, основная, – в соседнем, заброшенном. Двое суток просидели вместе с тишиной. Утром собирались уже уходить, как среди ночи вдруг услышали шаги. То был неуловимый Карим. Разумеется, не один, а со свитой, охраной. И семьей, как потом выяснилось. Жена и дети после скитаний по горам на зиму, видимо, возвращались в свой дом. В прибор ночного видения только силуэты видны, да и то на определенном расстоянии. В общем, детей мы заметили не сразу. По оговоренному плану первой открывала огонь моя группа, находившаяся внутри дома главаря банды. И только потом вступали в бой основные силы, сосредоточенные снаружи вокруг. Это была классическая ловушка, угодившему в нее шансов на спасение почти не оставалось. Противно скрипнув, почему-то открылась не центральная, а боковая дверь, у которой я находился. Мы посчитали ее, заваленную хламом, покосившуюся от старости, без ручки, нерабочей, а зря. Опасаясь, что основной вход мог быть заминирован, осторожный Карим решил войти в дом именно через ту потаенную дверь. Внезапно увидев перед собой его тучное тело, я инстинктивно нажал на спусковой крючок. Раздалась автоматная очередь, насмерть сразившая главаря. С криком «Падар!» (отец. – Авт.) к нему бросился мальчуган лет тринадцати, которого я поначалу принял за душмана. Просто мелькнула тень… Я не хотел и не должен был его убивать, но в той нервной суматохе, когда уши заложило от стрельбы, когда в воздухе запахло порохом и смертью, все перемешалось вокруг – ругань, свист пуль, а время будто остановилось, трудно было уже разобрать, где свои, а где чужие… К тому же про ребенка заранее ничего не было известно.

Погрузившись в воспоминания, Виктор не заметил, как искурил тлеющую сигарету до фильтра.

– У афганки, на глазах которой я убил мужа и сына, попросил прощение. Готов из-за сына был даже встать на колени. Что я еще мог сделать? Но услышал гневные проклятия в свой адрес. Даже не зная дари, нетрудно догадаться, что от имени Аллаха желала мне эта женщина. И вот теперь, спустя годы, похоже, начали сбываться ее черные предсказания. У нас нет детей, на нашей совести гибель парня. Это их бог – Аллах потребовал у нашего вернуть мой должок.

– Витя, что ты такое говоришь? – всплеснула руками жена. Услышанное для нее было полным откровением. Она не хотела верить ни единому его слову. – Признайся, зачем ты все это выдумал? Зачем терзаешь свою и мою душу?

– Все, что я тебе рассказал, правда.

– Даже если и так, то в чем твоя вина? Ты же сам сказал, что не хотел убивать ребенка. Так получилось. Случайно. На войне ведь всякое бывает. Это она во всем виновата, а не ты.

«Интересная мысль. Выходит, что можно безрассудно, безотчетно стрелять, убивать, резать в порыве справедливого гнева, мстя за павших друзей. И не важно, кто оказался в прицеле – моджахед, у которого руки по локоть в крови, или простой неграмотный дехканин, немощный старик или ребенок, – взведенное оружие должно выстрелить. Или выстрелят в тебя. Такова суровая правда и логика войны. Другого не дано?» – Виктор как раз считал, что есть иной, более справедливый и гуманный вариант поведения в боевой обстановке, не допускающий слепую вражду и ненависть, бессмысленные убийства, в особенности мирного населения. Иначе чем они, воины-интернационалисты, отличаются от обычных киллеров, выполняющих за деньги свою грязную работу? Но в действительности бывало всякое. Когда смерть в виде пули или мины прилетала к нашим из вроде бы мирного кишлака, в ответ «шурави» посылали свою, и, к примеру, реактивная система «Град» уже убивала всех подряд, никого не щадя. Так же по площадям наносила бомбоштурмовые удары и авиация, вместе с огневыми точками невольно поражавшая и дома афганцев. Колесников видел последствия таких налетов. Душа протестовала в такие минуты, пробуждая совесть, добро, сострадание, но холодный разум уравновешивал, по-своему объяснял ситуацию: иначе нельзя. Это издержки войны, смирись. Он соглашался, но внутренний голос плодил новые сомнения: как и кому определять масштаб этих издержек, если уж они неизбежны? И где та невидимая грань, которая отделяет бессмысленную жестокость войны от необходимой, оправданной?

– При чем здесь бог?! Ты же знаешь, почему у нас нет детей, – легким укором вывела из раздумий жена.

Их разговор неожиданно зашел в неприятное для обоих русло. И сейчас невольно каждый вспомнил о том, что давно хотел забыть.

Свету в десятом классе изнасиловал маньяк. Ему дали десять лет, а она, опозоренная и перенесшая настоящий стресс, вынуждена была лечь на операционный стол, чтобы прервать нежелательную беременность. Именно во время чистки и занесли ей врачи какую-то инфекцию, от которой она долго лечилась. Такое не могло пройти бесследно и не сказаться на здоровье.

Виктор об этом узнал уже после свадьбы. Света сама же и рассказала ему в истерическом припадке, случившемся с ней после второй внематочной беременности. Он тогда, как мог, успокоил жену, которую по-прежнему очень любил, нежно обнял за плечи.

– Не знаю, как тебе объяснить. Я много думал в том числе и здесь, о всем произошедшем с нами. Может, это, конечно, роковое стечение обстоятельств нелепая случайность, на которые не стоит даже обращать внимания. Но что-то подсказывает мне, что это послание, знак свыше за все прегрешения молодости Чувствую, что за Афган нести мне крест до конца дней своих. В колонии и вне ее.

Жена вечером уехала. На душе у обоих остался тяжелый осадок от встречи. Виктор пожалел о том что затеяли они этот нелепый разговор. Но он возник сам собой, против их желания. И так, видимо, будет еще не раз.

* * *

В Забайкальском военном округе капитан Колесников без какого-либо продвижения просидел на роте почти пять лет. Его боевой опыт оказался никому не нужным. «Воевал в Афгане? Молодец! Сколько денег скопил, на „Жигули“, небось, хватило? И что, „Шарпы“ и „Панасоники“ в военторге свободно продавались? А правда, что наши женщины передком, как стахановки, неплохо подрабатывали у своих и афганцев?» – вот обычный «джентльменский» набор вопросов. Хотя офицеров, как профессионалов военного дела, должно интересовать совсем другое. Например, тактика боевых действий подразделения в горах, способы получения разведданных, местные традиции. Когда он стал практиковать в роте попутные физические тренировки, неплановые марш-броски с полной выкладкой, а на стрельбище требовал экономить боеприпасы, которых никто не считал, на Колесникова стали глядеть как на чудака. «Витя, брось в воинушку играть, ты уже не в Афгане, зачем тебе с солдатами по полигону носиться? Для этого есть сержанты» – говорили ему с недоумением коллеги-ротные. Многие из них давно уже «забили болт» на службу и попросту отбывали номер. Пьянство считалось чуть ли не гусарской доблестью. Объявленная на самом верху борьба с ним в забайкальской глуши была быстро проиграна. Поняв, что ничего не изменит, мало-помалу втянулся было в эти почти ритуальные офицерские «пирушки» и Виктор. И если бы не жена, скорее всего, спился бы, как некоторые седые капитаны, давно потерявшие перспективу и интерес к службе.

Почти в таком же положении оказался и беспартийный Колесников. Одно время он хотел восстановиться в партии, так как считал, что его исключили несправедливо. Но с каждым годом, когда авторитет самой КПСС таял на глазах, когда становились известны новые скандальные подробности жизни генсеков и местных вождей, больше заботившихся о своем благе, чем о народе, прежнее желание пропало. Наоборот, он даже почувствовал некоторое удовлетворение от своего беспартийного статуса. Так что ничуть не сожалел о крушении «руководящей и направляющей силы». А вот неожиданный распад супердержавы, обладавшей колоссальной ядерной мощью, и ее Вооруженных Сил, которым верой и правдой служил, воспринял как личную трагедию. Такое было горькое ощущение, словно родной и очень близкий человек умер в семье. Стало ясно, что надо увольняться из армии, и уезжать из сурового Забайкалья домой, в ставшую суверенной Беларусь.

…В колонию пришло письмо от Сергея Окунева, переправленное женой. Он написал, что ездил в Москву на 50-летний юбилей дивизии.

«Собралось тридцать человек, в основном из Москвы и Подмосковья, из Питера, Самары и Воронежа подъехало несколько ребят. Встретил общих знакомых по Афгану, которые просили передать пламенный привет. Комдива нашего генерала Яковлева уже нет в живых: трагически погиб в автокатастрофе на Дальнем Востоке, где командовал армией. Слышал, что комбат Жуков полковника получил, преподавал в академии Фрунзе, на том его карьера и закончилась. На встречу почему-то не пришел. А вот бывший замначпо Бодаковский, которого ты, конечно же, помнишь, на 600-м „мерсе“ прикатил. Весь такой из себя важный, как барин в седьмом колене. Знаешь, чем на жизнь зарабатывает? Держит сеть казино в Москве. Когда накрылась медным тазиком партия, вовремя сориентировался. Одним из первых в дивизии публично отрекся от партбилета и звания коммуниста. И это не кто-нибудь, а начальник политотдела! Говорят, на всю уже распадающуюся Красную армию тогда прославился. После ГКЧП стал ярым демократом, Ельцина боготворил. За что, надо полагать, и получил в сорок пять генерала, а после увольнения в запас преференции в бизнесе. Ну да бог ему судья».

Колесников отвлекся на минуту от письма: надо же, как мир тесен. В этом смысле прав был старшина Хозяйкин, когда в своей каптерке под рюмку чая иногда философствовал: «Земной шарик, он, конечно, круглый, но очень напоминает подводную лодку. А мы все ее большой экипаж. И будь ты хоть на Дальнем, хоть на Ближнем Востоке – все равно в лодке находишься, только в разных ее отсеках. Так что давайте, ребята, как говорил кот Матроскин из мультфильма, жить дружно». А вот насчет дружбы вдоль и поперек ты, Михалыч, явно погорячился. Обниматься-брататься с такими скользкими типами, как незабвенный господин Бодаковский, нет ни малейшего желания. Не то что руку для приветствия подать, взглядом встретиться противно.

Колесников вдруг подумал, что, окажись он на той юбилейной встрече однополчан, точно не сдержался бы и под градусом хорошенько врезал бы Колобку по морде. И при всех объяснил бы за что. До отдельных индивидуумов, потерявших совесть и честь, только так и можно еще достучаться.

«Заходил на следующий день к Аушеву, в Комитет по делам воинов-интернационалистов: хорошо, что есть такой, объединяющий нас, „афганцев“, на просторах СНГ. Если и он, как СССР, распадется, можно ставить крест на боевом братстве без границ. Виктор продолжил читать письмо. – От ребят узнал, что Комитет совместно с российским МИД и МЧС готовит специальную экспедицию в Афганистан, где в конце прошлого года обнаружены захоронения останков наших солдат, находившихся в плену. А сколько их, живых, пребывает на чужбине? Все это и намерена выяснить комиссия».

«Эх, черт возьми, почему я даже незнаком с леген дарным Аушевым, героем Афгана, известным и уважаемым человеком?! – с недоумением мысленно воскликнул Колесников. – Служили ведь недалеко и почти в одно время. Он, внимательно выслушав, конечно же, понял бы мою ностальгию по Афгану и помог бы туда вернуться, хотя бы временно, тем более, что есть такая возможность». – Виктор, сам того не ожидая, как за спасительную соломинку ухватился за эту спорную мысль. Но через полминуты так же быстро и охладел к ней. Балбес, он совсем забыл, что приговорен к ограничению свободы и не волен без ведома начальства покидать колонию, не то что лететь с комиссией в Афганистан. А вообще-то хорошо, что хоть с опозданием, но вспомнила Россия о своих солдатах, мертвых и живых. А великий и могучий Советский Союз, выведя в феврале 1989-го войска, посчитал войну законченной. И политики сделали все, чтобы о ней, как о кошмарном сне, быстрее забыть. А она, словно в отместку, возьми да и отзовись громким эхом в кавказских горах…

* * *

– Колесников, к начальнику колонии! – эта команда дежурного быстро дошла до адресата.

«Что бы это значило? – с долей тревоги подумал Виктор. – Вроде бы в плохих делах замечен не был. Бригада план перевыполнила. Ладно, разберемся по ходу».

Говорят, по интерьеру кабинета можно многое узнать о его хозяине. Но, переступив через порог, Колесников с удивлением увидел голые, почти обшарпанные стены, единственным украшением которых был старинный портрет… Ленина. Из мебели – обычный двухтумбовый стол, таких, наверное, уже не выпускают, и четыре простеньких стула с решетчатой спинкой.

– Садитесь, Виктор Иванович… – проявил необычную вежливость с виду всегда суровый начальник колонии майор Карасев. – У меня тут ремонт, не обращайте внимания. Я вас вот по какому поводу вызвал. К нам поступило ходатайство Белорусского союза ветеранов войны в Афганистане, скрепленное подписью известного депутата, также воина-интернационалиста. Словом, они просят рассмотреть возможность вашего досрочного освобождения в связи с десятой годовщиной со дня вывода советских войск из Афганистана. Вы к тому же награждены боевым орденом, замечаний к вам нет, наоборот, более трудолюбивого и ответственного осужденного еще поискать нужно. Так что уже сегодня дадим ход документу…

– Не стоит этого делать, товарищ майор, – холодно отреагировал Колесников. – Я хочу отбыть до конца определенный судом срок.

Похоже, все, что угодно, но только не эти слова ожидал услышать майор Карасев.

– Я вас не понимаю, – только и смог выдавить из себя ошарашенный начальник колонии.

– Понимаете, приговор и так не слишком суров, а если я еще и выйду досрочно, это… это нечестно будет по отношению к матери погибшего по моей вине парня.

– Вы хорошо подумали? Может, еще измените свое решение?

– Нет. Я хочу искупить свой грех.

– Да, ну и дела… – покачав уже начинающей седеть головой, удивленно молвил начальник и велел расписаться в каких-то бумагах.

Колесников долго не мог уснуть в ту ночь. И не потому, что пространство комнаты наполнилось устойчивым храпом Леньки-валютчика и Лысого. Одолевали разные мысли. Нет, он ничуть не жалел, что отказался от досрочного освобождения. Это его принципиальное решение, пусть и непонятое, кажущееся странным, почти абсурдным. Но оно пришло не мимолетно, а созрело в мечущейся душе, по-прежнему не знавшей покоя. Где-то он читал, что душа, как и тело, может подолгу болеть, пока не подберешь необходимый курс лечения. Неожиданно для себя он подумал о Боге. Будучи от рождения крещеным, крестик никогда не носил. Верил в светлое будущее, коммунизм, партию. Но эти казавшиеся вечными идеалы, как и надежда на горбачевскую перестройку, поблекли и потеряли какую-либо ценность, подверглись такому же осмеянию, как и христианская православная вера после Октябрьской революции. Все возвращается на круги своя. Ничто не проходит бесследно и за грехи молодости вынуждена расплачиваться старость. Это аксиома жизни.

Никогда не думал бывший член КПСС капитан запаса Колесников, имевший в дипломе по научному атеизму отличную оценку, что на шестом десятке лет он примет веру в Бога как спасительное лекарство для души. И пусть он пока не знает ни одной молитвы, слабо разбирается в церковных канонах, путает имена святых и в храм пока не вхож, зато Бог для него уже не чужая безликая субстанция, растворившаяся в космическом пространстве, Всевышний рядом, внутри сознания, в мыслях и чувствах. А ведь и в Афгане он незримо четвертым членом экипажа находился в командирской БМП, иначе под Салангом та коварная мина, усиленная фугасом, разнесла бы их в клочья. А сколько раз, оказываясь от смерти на расстоянии вытянутой руки, интуитивно, наверное, каждый из них мысленно вспоминал Бога. И также быстро забывал о нем, как о своей минутной слабости, когда опасность для жизни миновала. Но эта человеческая неблагодарность великодушно прощалась Всевышним, не умевшим держать зла.

Когда Виктор вернулся домой, мать, увидев его на пороге, воскликнула, приложив натруженные крестьянские руки к груди: «Слава богу, сынок, живой!» Она не партию, не министра обороны, а именно его, Верховного Главнокомандующего человеческими судьбами, искренне благодарила. А вот ее матери не довелось дождаться мужа с Великой Отечественной войны. Как погиб его дед и где похоронен, Виктор, сколько ни пытался, так и не узнал. Дед стал одним из сотен тысяч неизвестных солдат, нашедших вечный приют в братской могиле без имени и фамилии…

Тогда, вернувшись с Афгана, он впервые за долгие годы побывал с мамой в церкви. И по ее совету помолился за свое телесное и духовное здравие, а также зажег свечу за упокой душ погибших боевых друзей. То был всего лишь мимолетный эпизод в насыщенной встречами и событиями жизни отпускника. Но он не забылся, не выветрился из памяти.

Та старая, уже покосившаяся деревянная церквушка в родной деревне доживает последние месяцы. Как пообещал прихожанам батюшка, скоро на ее месте начнут возводить новую, из кирпича: уже и добровольные пожертвования собирают. Виктор обязательно поможет деньгами, еще и руками на стройке подсобит – сразу же, как вернется из колонии. Он почти физически ощутил потребность в этом бескорыстном поступке. Тем более что речь идет о малой родине.

Красивое, знаковое название у его деревни – Богодаровка, то бишь Богом подаренная. Раньше Виктор как-то не задумывался над этим, а теперь понял: неспроста такое название, с какой-то легендой или былью наверняка связано. Надо бы, пока живы, расспросить стариков, покопаться в архивах – интересно ведь!

Очистить душу от скверны – вот что ему сейчас нужно. Как родник колодца или реки со временем затягивает тиной или грязью, так и внутренний мир человека обрастает греховными низменными страстями, нравственными пороками – завистью, злобой, ненавистью… Вера в Христа и есть тот специальный фильтр, который делает человека чище, лучше, духовно здоровее.

…Уснул он лишь под утро. До самого подъема Виктор снова с ротой тяжело поднимался в горы. В этот раз искали «духовские» склады с оружием. По узкой петляющей тропке Виктор ступал крайне осторожно: у него было тревожное, близкое к страху, предчувствие: сегодня он обязательно подорвется на мине: если не сейчас, так чуть позже, после очередного шага, который станет роковым. Он, словно кошка с мышкой, играл с судьбой вслепую. Афган по-прежнему цепко держал капитана Колесникова при себе, как важного свидетеля, еще не давшего ценные показания. Но и в тот раз Бог спас его: очнувшись от сна, он точно помнил, что не подорвался на мине.

Кошмарные сны, назойливо навещавшие все чаще, с годами отнюдь не растворились в тумане прошлого. Не выдержав их прессинга, Виктор однажды пришел на прием к психотерапевту. Тот прописал какие-то таблетки, порекомендовал прогулки в лесу, на свежем воздухе и настоятельно советовал съездить отдохнуть в санаторий с видом на море, что Колесников и сделал. В Крыму и впрямь он почувствовал себя здоровым. И лишь однажды, после того как они с женой поднялись на вершину сказочно красивой Ай-Петри, его до этого спокойный ночной сон бесцеремонно нарушил бессмысленный калейдоскоп пережитых впечатлений. Но к по-домашнему уютному Крыму, увы, они не имели никакого отношения. Это Виктор понял по фразам, в которых четко уловил кем-то произнесенные до боли знакомые ключевые слова: «шурави», «духи», «вертушки». Даже санаторий, на который он так надеялся, оказался бессильным помочь ему. А тут новый удар по нервам и психике – страшное происшествие со смертельным исходом на обратной дороге. Лучшей терапии не придумаешь…

И вот теперь, в колонии, Колесников, кажется, наконец-то нашел единственное лекарство от своей невидимой многолетней болезни, которой даже опытные врачи не могут поставить точный диагноз. «Это у вас нервное переутомление, обычная хандра – пройдет», – обычно так, успокаивая, квалифицировали медицинские светила его навязчивые, опустошающие душу и угнетающие сознание тяжелые афганские сны. Вера в Бога – вот его чудодейственный препарат, который ни в одной аптеке мира не продается: для его приобретения вообще не нужны деньги, блат. Только покаяние души.

Загадка – парадокс для любителей кроссвордов. Не убийца, не преступник, хотя руки в крови. Кто это? Командир мотострелковой роты Советской армии капитан Колесников. Конечно, он не один таков. И не по своей воле, а по приказу высшего командования оказался в чужой стране с оружием. Чтобы воевать, а не заводы, мосты, дороги строить, в чем по партийной указке пыталось поначалу убедить свой народ Советское телевидение. А у войны во все времена две родные сестры – боль и смерть. И если с последней Виктору посчастливилось разминуться, хотя не раз воочию видел ее, то первой стал братом. Как радиации чернобыльцы, так он нахватался этой медленно убивающей душу боли, человеческих страданий. Думал, с годами они исчезнут, но память и сознание зачем-то бережно хранят наряду с положительными эмоциями, чувствами и пережитые страхи, стыд, муки, сомнения. Обезглавленный труп моджахеда с кровоточащей, облепленной сонмищем зеленых мух шеей, неожиданно вернулся к нему из прошлого даже не во сне, а днем, когда Виктор разделывал на кухне мясо. Не он линчевал того «духа», а шедшие впереди разведчики. Но полузабытая картинка не стерлась в памяти, как и тот афганский подросток, расстрелянный им на пороге своего дома вместе с отцом, главарем банды. Как тени-призраки возвращаются порой к нему в ночной тиши голоса мертвых и живых однополчан. Хорошо, что хоть «воюет» Виктор молча, лишь слегка постанывая, не выкрикивая дурацких команд, иначе бессонница жене была бы обеспечена. Теперь он знает, что как незахороненный прах близкого человека зовет, напоминает о себе, так и непрощенный Богом грех безжалостно бередит оголенную душу. «Так что не к психотерапевту и невропатологу, а к батюшке на исповедь, в храм тебе, Виктор Иванович, надо идти, – с легкой иронией признался себе Колесников. – Пока не сделаешь этого, будешь приговорен к своей вине пожизненно, а не на два определенных судом года…» А еще он приговорен самой судьбой к Афганистану, куда, будь птицей, не соблюдая границ, с радостью упорхнул бы. Только не в нынешний, натовско-американский, где бал правит исключительно сила оружия, а не человеческих чувств, отношений, а в свой, середины 1980-х. Именно тот Афганистан, где он выполнял интернациональный долг, не спрашивая разрешения, как старый друг, приходит в гости во снах, в которых горе и радость, жизнь и смерть вперемешку. Колесников устал от них и хотел бы сам оказаться в гостях у своей боевой молодости, когда день шел за три, а их количество казалось безграничным. Но, наверное, сколько лет отмерено, столько и будет он носить в себе эту чистую, как родник, с примесью боли, горечи и печали, несбыточную мечту…