Текст книги "Сорвать банк в Аризоне"

Автор книги: Григорий Никифорович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Как только я это понял, моей первой задачей стало оборвать стенания Зиновия и заставить его думать, а не паниковать. Я решил пойти на крайние меры.

– Зяма, – сказал я сурово, – сейчас же перестань трепать языком, как какой-нибудь шлемазл, и слушай меня. Все не так плохо, как ты думаешь.

В последний раз я называл Зиновия Зямой лет двадцать тому назад, когда мы, оба в подпитии, чуть не повздорили из-за какой-то его сокурсницы. Что же касается слова «шлемазл», которое на языке идиш означает, примерно, «недоумок», то его Зиновий вообще никогда от меня не слыхал. Сам я впервые – но не в последний раз – услышал это слово из уст моей тещи, Ребекки Марковны, месяца через два после того, как женился на Рае. В Америке я обнаружил, что слово «шлемазл» прекрасно прижилось в английском языке и никто даже не подозревает о его еврейском происхождении.

Как я и рассчитывал, моя двойная наглость ошеломила Зиновия, и он, наконец, замолчал. Воспользовавшись этим, я продолжил:

– Забудь о ФБР, давай лучше поговорим о деле. Мы ведь пока ничего не проиграли – просто не выиграли столько, сколько хотели. Понятно, что никаких операций я больше проводить не буду. Я постараюсь убраться из Тусона как только смогу, и я уверен, что тебя никто не побеспокоит. Но мне нужно, чтобы и ты кое-что сделал.

И я рассказал ему о своей проблеме с «Фиделити». Несмотря на душевное смятение, Зиновий понял меня сразу. Однако ответ его был вовсе не таким, на который я надеялся.

– Да, – сказал он, – имитировать адрес другого компьютера не очень сложно. Но, ты прости меня, Леня, я этого делать не стану. Я понимаю твою ситуацию, но и ты пойми мою. ФБР наверняка следит теперь за всеми твоими контактами – кстати, ты молодец, что звонишь из автомата. Твой счет в «Фиделити» уже тоже им известен. Теперь предположим, что я, как будто бы с твоего компьютера, связываюсь с этим счетом и что-то там делаю. Но ты ведь сам сейчас уже не можешь работать на своем компьютере, и они об этом знают! Значит, кто-то сделал это за тебя – а кто? Начинают копать и докапываются до моего настоящего адреса – это тоже не так трудно сделать. Так что ты извини, но я – пас. Я же не виноват, что ты такую дурацкую защиту себе придумал – и кто из нас шлемазл, между прочим?

Голос Зиновия креп по мере этой речи, и к концу ее я почувствовал, что командиром снова стал он. Действительно, странно будет, если мой бывший компьютер подключится к моему счету, но без меня. Правда, Зиновий, как мне казалось, преувеличивал грозящую ему опасность. Я бы на его месте, пожалуй, рискнул, чтобы помочь другу. До сих пор я никогда не сомневался в том, что Зиновий мой друг, но вот считал ли он меня своим другом? Теперь я уже не был в этом так уверен.

– Ладно, – сказал я, – ты меня опять убедил. Ну, и что же мне делать?

– Я думаю, – ответил Зиновий уже гораздо спокойнее, – что тебе нужно переждать хотя бы две-три недели, пока все утихомирится и ФБР от тебя отстанет. А потом попробуй договориться с кем-нибудь из вашего отдела и попроси, чтобы тебя пустили поработать на компьютере с твоим адресом. Ты можешь так и сказать, что, дескать, иначе тебе не удается выручить твои собственные деньги. Это никакое не преступление, и любой американец тебя поймет. В крайнем случае предложи какой-то процент. А если и тогда ничего не выйдет, что ж, уезжай из Тусона назад в Чикаго. Я подробно объясню тебе, как добраться до твоего счета с другого компьютера, и ты сделаешь это сам. В конце концов, за пару недель с деньгами ничего не случится – никто не сможет их у тебя украсть, это уж точно. Договорились? А теперь давай закончим этот разговор и вообще прекратим на время наши контакты. Мой тебе дружеский совет – первым делом отвяжись за это время от ФБР. Ну что – пока?

– Пока, – мрачно сказал я и повесил трубку. По сути дела, друг Зиновий предоставил мне выбираться из моих проблем самому – помощи от него не будет. Но, с другой стороны, он был прав – надо окончательно разобраться с полицией и ФБР и убедить их, что я не имею никакого отношения к краже полутора миллионов из «Твенти ферст бэнк оф Аризона».

Я перешел Парк-авеню в обратном направлении, вернулся домой и собрался было позвонить Стьюарту, чтобы договориться о встрече. Зиновий не оправдал мои надежды, но, может быть, со Стьюартом повезет больше – все-таки он дает мне советы не бесплатно, и, как я уже убедился, он умеет разговаривать с агентами ФБР. Я уже подошел к телефону, но меня остановило то, что я услышал и увидел на экране телевизора.

Уходя, я оставил телевизор включенным на обычной утренней программе местных тусонских новостей. Как раз сейчас ведущие перешли к новостям бизнеса, и на экране появилась очаровательная темноволосая головка. Совмещая некоторую озабоченность с ослепительной улыбкой – не понимаю, как ей это удавалось, – она сообщила, что биржевый индекс НАСДАК снова начал снижаться по сравнению со своим вчерашним уровнем. Эксперты, сказала она, пока не считают положение серьезным, хотя по сравнению с концом прошлой недели НАСДАК потерял уже почти одиннадцать процентов.

Индекс НАСДАК, как известно каждому, кто когда-либо вкладывал деньги в биржевые акции, представляет собой что-то вроде суммарного показателя средних цен акций высокотехнологических компаний. За то время, что я провел в Тусоне, НАСДАК стабильно рос, хотя и не без колебаний. К третьей неделе марта он поднялся с трех тысяч пунктов до пяти тысяч. Такого бурного роста до сих пор не было никогда, и он был обеспечен, прежде всего, резким подъемом цен на акции компьютерных и околокомпьютерных компаний – как раз тех, в которые я вложил мои кровные пятьдесят тысяч долларов. Ясно было, что когда-нибудь цены перестанут подниматься и начнут падать – но когда и насколько? К концу прошлой недели индекс снизился до четырех с половиной тысяч, что было все еще очень неплохо. В понедельник НАСДАК упал до четырех тысяч двухсот, во вторник снижение приостановилось, но вчера, в среду, вместо того, чтобы начать подниматься, НАСДАК снова пошел вниз.

Ничего особенно тревожного в этом не было. Рынок поднимается и падает, но, в целом, вложенные в рынок деньги всегда приносят прибыль – если не дергаться, а выжидать, перераспределяя свои вклады только изредка. Время на вашей стороне, не устают повторять американцам тысячи специалистов по личным финансам. Вкладывайте хотя бы понемногу, но постоянно, начиная с вашего первого заработка – и на пенсию вы выйдете миллионером. И это правда – для американцев. Но когда начинаешь жизнь в Америке уже не молодым человеком, время не на твоей стороне. И если каким-то образом удается сколотить пусть даже всего пятьдесят тысяч, меньше всего хочется потерять их в одночасье из-за капризов биржевого курса.

Одним словом, я решил, что ФБР подождет, а я, наоборот, не буду выжидать две-три недели, как советовал Зиновий. Может быть, я и перестраховщик, но я попытаюсь вытащить свои деньги из «Фиделити» как можно раньше. И для начала попробую наиболее прямой путь – отправлюсь поговорить с Сэмом С. Льюисом.

Я все же позвонил Стьюарту, но договорился не о встрече, а о повторном звонке сегодня вечером. Стьюарт сказал, что он рассчитывает за сегодняшний день связаться с Ченом и Фаррелом и разузнать об их планах.

– А тебе, – сказал Стьюарт, – я советую посидеть сегодня дома. Искупайся в бассейне со своим другом Биллом, может, он тебе опять расскажет что-нибудь интересное – у него это хорошо получается. И не вздумай ввязываться в какие-нибудь новые приключения. Главное, держись подальше от миссис Робертсон. Когда надо будет, мы встретимся с ней втроем и напомним ей о показаниях под присягой.

– Не беспокойся, Стьюарт, – ответил я, – далеко от дома я отходить не буду.

И, в сущности, я не обманул Стьюарта. Мне не нужно было далеко отходить от дома, чтобы добраться до места своей работы – теперь уже бывшей. Признаться, в глубине души я все еще не верил, что действительно уволен. Но Сэм сообщил мне об этом немедленно, едва я вошел в наш отдел. Сэм был один во всем отделе – неделя отпуска Джима еще не кончилась. Пустое помещение без людей казалось заброшенным. Компьютера и монитора в моем кубике не было – видимо, полицейские, уходя, забрали их с собой. Несмотря на запустение, Сэм был по-прежнему тщательно одет, в том же светло-песочном костюме, но уже в другой рубашке и галстуке.

Сэм встретил меня не так плохо, как можно было бы ожидать, но, конечно, и без особой радости. Он провел меня в свой оффис, мы уселись, и Сэм протянул мне официальное письмо, подписанное каким-то начальником, в котором было написано, что мои трудовые отношения с Аризонским университетом прекращаются с сегодняшнего числа. Как и предсказывал лейтенант Санчес, мне была обещана зарплата за первую неделю апреля, но не за понедельник и вторник этой недели, хотя, по-моему, я их отработал.

– Сэм, – сказал я как можно более убедительно, – это очень несправедливо. Я не принес университету никакого вреда. Как ты думаешь, если бы я действительно украл полтора миллиона, смог бы я сейчас с тобой разговаривать? Санчес или ФБР уже давно бы меня посадили. Да ты и сам ведь знаешь, что я человек честный.

– Что я знаю, – нехотя ответил Сэм, – остается при мне. А вот почему ты на свободе – это и в самом деле непонятно.

– Потому что у них нет никаких доказательств против меня, – твердо сказал я. – А я, наоборот, могу доказать, что я в это дело не замешан. У меня есть железное алиби на прошлую ночь.

Я замолчал, ожидая, вопроса Сэма, какое алиби я имею в виду. И я уже решил, что не стану говорить ему об Инке – скажу просто: женщина, как я сказал вчера Стьюарту. Но Сэма мое алиби не интересовало. Вместо этого он проговорил:

– Значит, у тебя все в порядке. У тебя есть алиби, и ты не виноват. Полиция не имеет к тебе претензий, верно? – Я кивнул. – А что делать мне? Кто-то же все-таки украл эти миллионы, и притом через компьютеры, установленные у меня в отделе. В этом полиция не сомневается, верно? – Я опять кивнул. – Значит, у них виноватым буду я, если ты не виноват.

– Постой, Сэм, – запротестовал я, – а причем здесь ты вообще? Ты же не обязан лежать ночью поперек нашей двери и никого не впускать. Это как раз полиция виновата, что не предусмотрела такого случая. Это они пусть отдуваются за провал в системе безопасности.

– Да, Лио, – усмехнулся Сэм, – ты все-таки наивный человек. Ты думаешь, полиция так и скажет – это, мол, мы сами прохлопали. Нет, такого не будет. Вот ты говоришь, что тебя уволили несправедливо. А почему они должны быть справедливы ко мне?

В голосе Сэма послышалась настоящая горечь, и мне стало его жалко – он-то оказался под ударом и вовсе ни за что. Поэтому я заговорил о другом.

– Сэм, – сказал я, – ты преувеличиваешь. Меня вчера целый день трясли и лейтенант Санчес и ФБР, и я думаю, что скоро они выйдут на настоящего виновника. Тогда никаких претензий к тебе больше не будет. А вот меня назад на работу не возьмут так или иначе.

– Да, – согласился Сэм, – это верно. В этом смысле тебе еще хуже, чем мне.

Я почувствовал, что Сэм смягчился, и в нашем разговоре настал подходящий момент, который нельзя пропускать. Я честно признался, что использовал рабочий компьютер для связи со своим счетом в «Фиделити» – не такое уж большое прегрешение, – и объяснил свою проблему: мне нужно еще хотя бы раз подключиться к этому счету. Если Сэм захочет, я могу это сделать в его присутствии – мне скрывать нечего. Разумеется, я не говорил, откуда взялись деньги на счете и сколько их там – в Америке нет ничего более неприличного, чем спросить кого-то, сколько у него денег, и я знал, что Сэм этого не сделает.

Он и не спросил. Сэм вообще ничего не спрашивал, не перебивал меня, а только слушал. Когда я закончил, Сэм резюмировал:

– Значит, ты хочешь, чтобы я разрешил тебе еще раз нарушить правила, но уже под моим контролем? Ты знаешь, что лейтенант Санчес уже звонил мне сегодня насчет тебя? Он хотел узнать, правда ли то, что ты отвечаешь за программы по связи бухгалтерии с банком, и надо ли их отлаживать каждый день. Я сказал ему, что да, эти программы под твоим наблюдением, а как часто их надо прогонять – тебе должно быть видней самому. Я сказал так потому, что я не очень верю в то, что ты преступник. Но сейчас ты просишь слишком многого. Я не могу на это пойти. Я не могу рисковать своим положением, особенно сейчас, когда оно и так пошатнулось.

– Но, Сэм, – обескураженно сказал я, – ведь у тебя как раз положение очень прочное. Ты отличный программист, хороший руководитель отдела – кто тебя тронет? Мало ли что могло случиться – подумаешь! Почему ты так боишься?

– Я вижу, ты и в самом деле не понимаешь, – сказал Сэм. – Придется разжевать тебе это поподробнее. Ты давно живешь в Америке?

– Семь лет, – недоуменно ответил я, – а что?

– И где ты жил? Все время в Чикаго?

– Да, – подтвердил я.

– А я в Америке родился, и знаешь где? В городе Гармония, штат Миссисипи. Слыхал о таком?

– О штате?

– Нет, о городе. Можешь не отвечать, ясно, что не слыхал. Никто не слыхал, кроме тех, кто сами там живут. Представь себе лес – на мили вокруг густой хвойный лес из огромных деревьев. Посередине леса прогалина, мили две в длину и милю в ширину. Через прогалину идет дорога, по ней лесовозы вывозят срубленные стволы. Вдоль дороги – город Гармония, тысяча пятьсот человек. Домики, магазинчики, школа, церковь. И все люди в городе – черные, ни одного белого. Знаешь, почему? Потому, что белый человек не будет жить в этом городе – кроме лесоповала, никакой работы нет. И даже лесорубы – а они-то как раз все белые – живут не в городе, а прямо в лесу, по нескольку недель в своих вагончиках. Это одна причина. А вторая – потому что черному человеку на Юге трудно жить среди белых. Вот он и остается жить в таком городке, если сил не хватит уехать подальше – на Север или на Запад.

– Обожди, Сэм, – сказал я растерянно, – тебе, конечно, видней, но ведь сегрегация на Юге давно кончилась. А в Чикаго, если правду сказать, у черных, пожалуй, побольше прав, чем у белых. Не дай Бог попадешь в какой-нибудь конфликт, где замешаны черные – сразу тебя обвинят в расизме.

– Насчет сегрегации, – ответил Сэм, – мне действительно видней. Она-то кончилась, но ты пойди попробуй зайти к тем же лесорубам в столовую – у них и кухня, и столовая есть. Тебе, пожалуй, дадут поесть и бесплатно, если попросишь – народ там простой и добродушный. А мне, с моей кожей, и за деньги разве что наружу вынесут, а с собой за стол не посадят. Конечно, это незаконно, но не бегать же каждый раз к прокурору? Вот так на Юге. А в Чикаго, если хочешь знать, та же сегрегация, только наоборот. Ты боишься с черными повздорить, чтобы тебя расистом не назвали, а мне, наоборот, там надо было бы следить, чтобы случайно с белыми не подружиться, а то свои же братья дядей Томом обзовут.

– Но здесь-то Аризона, – возразил я. – Здесь, вроде, ни того, ни другого нет. Да и вообще черных очень мало.

– Вот, – наставительно сказал Сэм, – ты начинаешь понимать. В том-то и дело, что здесь черных мало. Я для того и перебрался в Аризону, чтобы избавиться, наконец, от расовых проблем. А оказалось, университету нужно показать, что у них тут полная расовая справедливость! По-твоему, например, я хороший специалист. Может быть это и правда. Но многие так не считают, а думают, что меня назначили начальником только потому, что я черный. Они все время ждут, когда я поскользнусь. Ты видел, как со мной разговаривал Санчес? Как будто я укрываю преступника. – Сэм и вправду разволновался, и даже привстал. – А ты говоришь – прочное положение. Нет, Лио, устраивайся как знаешь, но без меня. Я хоть и хотел бы тебе поверить, а все-таки… – Сэм приостановился и, как будто придя к какому-то решению, продолжил. – Но, так и быть, кое-что для тебя я сделаю. Я поставлю новый компьютер, с тем же адресом, на то место, где стоял твой старый. И я сделаю это сегодня же. Ты меня понял? – завершил он.

– Не очень, – признался я. – Но все равно спасибо.

– Тебе спасибо, – ответил Сэм стандартной формулой. – Может, когда и увидимся.

Мы пожали друг другу руки, я повернулся и вышел. По дороге домой я думал о том, что, как ни различны между собой худосочный еврей Зиновий с берегов минской реки Свислочь и массивный чернокожий Сэм С. Льюис из штата Миссисипи, между ними можно найти много общего – и в интеллекте, и в характере. Во всяком случае, ни на одного, ни на другого надежды не было – помочь себе должен был я сам.

Глава 9. Красные розы, белые розы

Прогулка вдоль мексиканских мазанок и мандариновых деревьев под уже начинающим припекать тусонским солнцем пошла мне на пользу. Не то, чтобы я перестал беспокоиться, но, по крайней мере, я перестал думать сразу обо всем – в моих мыслях установилась некоторая очередность.

Для начала я решил полностью выбросить из головы все опасения, связанные с нашими с Зиновием биржевыми операциями. Ни лейтенант Санчес, ни агенты Чен и Фаррел, ни Сэм – никто ни намеком не обмолвился, что хоть как-то подозревает меня в регулярном использовании активов «Твенти ферст бэнк оф Аризона» для собственного обогащения. Единственный раз эта тема могла возникнуть, когда Фаррел захотел узнать, почему это я так часто соединялся с банком по утрам. Но я правильно ответил ему насчет постоянной проверки наших бухгалтерских программ и, слава Богу, Сэм С. Льюис меня не опроверг.

Но он меня и не поддержал. В общем-то, я, как мне кажется, понимал Сэма. В самом деле, это должно быть обидно – видеть, что твой служебный рост приписывают не твоим способностям и усердию, а твоему цвету кожи. Сам я в такую ситуацию, естественно, не попадал, но что-то похожее случалось с некоторыми из моих знакомых евреев в нашей прошлой жизни в Минске. Только там это было наоборот – они не могли достичь положения, которого безусловно заслуживали, только из-за своей «неправильной» национальности. Зачем далеко ходить – тот же Зиновий в свое время не смог защитить диссертацию именно по этой причине. Что, кстати, еще раз подтверждало подмеченное мной сходство между ним и Сэмом.

Однако в моих сегодняшних разговорах с обоими проявились и их различия. Зиновий, с его острым умом и слабым характером предпочитал обходить возникающие препятствия, а не преодолевать их. Поэтому он и не согласился мне помочь, а отложил решение моих проблем на потом, когда, быть может, они уже каким-нибудь образом разрешатся без него. Сэм тоже отказался мне помочь, но его отказ прозвучал по-другому. Мы не были с ним близкими друзьями, и он мог бы не рассказывать мне о своей жизни и о своей ситуации в университете. Достаточно было бы предъявить бумагу об увольнении и показать на дверь. Но Сэм неожиданно разговорился. Я еще раз припомнил его слова. Он сказал: «Кто-то украл деньги через компьютеры в моем отделе, и я теперь буду виноват». Значит, если бы он знал, кто этот взломщик, и смог бы доказать это полиции, его положение снова бы укрепилось. Не намекал ли Сэм на то, что тогда бы он мог разрешить мне, под его наблюдением, соединиться с «Фиделити»? Ведь он твердо заявил: «Я не думаю, что ты преступник». К тому же он пообещал установить новый компьютер на старое место сегодня же – зачем?

Дойдя до дома, где я жил, я не остановился, а решил продолжить прогулку, свернув налево по Десятой улице. Здесь дорога слегка подымалась в гору, и мандариновые деревья уже не росли – только белая пыль на асфальтовой мостовой и тротуарах. Ни машин, ни прохожих поблизости не было видно, и я снова удивился расточительству городских властей Тусона, соорудивших тротуары в таком безлюдном районе. В Америке тротуары на небольших улочках, даже в центре города – это скорее роскошь, чем правило.

Итак, продолжал я размышлять, похоже, что у меня могут быть два пути, чтобы добраться до компьютера с моим адресом, который сегодня уже будет стоять на месте. Если бы, например, у меня все еще оставались ключи от здания администрации и от нашего отдела, я бы сегодня же ночью ими воспользовался, и проблема была бы решена. Но ключей у меня нет, а пойти на взлом – не компьютерный, а буквальный – было бы просто безумием. Так что этот путь я отверг сразу, и подумал только – интересно, знает ли Сэм, что лейтенант Санчес вчера отобрал у меня ключи. Наверное, знает – иначе ему пришлось бы сделать это сегодня самому.

Другой путь был не таким прямым, и, может быть, тоже нереальным, но зато более безопасным. Допустим, я бы выяснил, что же действительно происходило прошлой ночью в нашем отделе и кто на самом деле украл эти злополучные полтора миллиона. Тогда бы я принес эту информацию Сэму, а он в обмен позволил бы мне воспользоваться компьютером. Конечно, маловероятно, чтобы я смог опередить полицию и ФБР, которые прямо сейчас копают изо всех сил, чтобы отыскать виновного. Но одно преимущество у меня все-таки было – я уже знал, что без Инки в этом деле не обошлось, а они еще нет. Даже если они уже обнаружили отпечатки ее пальцев на компьютере и сличили их с отпечатками из базы данных ФБР.

Получалось, что мне предстояла беседа с Инкой, и, как можно было предполагать, беседа очень не простая. Однако другого шанса я не видел, так что выбирать не приходилось. Я круто повернул назад к дому.

Остальную часть дня я провел, выполняя рекомендации Стьюарта. Я не отходил далеко от моей квартиры, а еще точнее – от моего дивана. Я почитал местную газетку, которую бесплатно распространяли среди тусонских жителей и посмотрел телевизор. НАСДАК продолжал падать, но в разумных пределах. Телефон не звонил, не считая одного случайного звонка какой-то старушки с предложением пожертвовать десять долларов на нужды школы в резервации индейцев племени апачи. От нечего делать я попросил объяснить мне, почему апачи нуждаются в помощи. Лет сто пятьдесят назад, сказала старушка, из-за нас – то есть из-за американцев – индейцам пришлось покинуть родные земли и переселиться на семьсот миль западнее. С тех пор их уклад жизни и культура оказались разрушенными, и вот теперь для нас настала пора покаяться и помочь возродить культуру апачей. Я возразил, что мне, например, тоже пришлось покинуть землю предков, переселиться на много тысяч миль западнее, и мой жизненный уклад тоже был разрушен, причем на его восстановление у меня пока было всего семь лет, а не сто пятьдесят. Однако мне никто не помогает – за исключением нескольких месяцев сразу по приезде. Не беда, ответила старушка, если я не хочу пожертвовать десять долларов, она согласна и на пять. Удивленный таким неожиданным поворотом в дискуссии, я вежливо отказался и положил трубку.

Так я тянул время часов до четырех, а потом искупался в бассейне – моего друга Билла еще не было, видно все они по горло были заняты поимкой компьютерных взломщиков, – и стал готовиться к походу. Звонить Инке и предупреждать о том, что я хочу ее навестить, было бы неразумно – она могла тогда и улизнуть из дома. Я переоделся в мой лучший летний костюм – белые брюки, светлые открытые туфли и темно-красная рубашка, – и пошел заводить свою машину.

Машина стояла на отведенном ей месте, за задней стеной дома. Каждый раз, когда я вставлял ключ зажигания в прорезь на ее массивной рулевой колонке, я опасался, что в этот раз она не заведется. Правда, до сих пор такого не случалось – несмотря на почтенный пятнадцатилетний возраст и шестизначное число пройденных миль, мой двухдверный «Шевроле-Камаро» хоть и дребезжал, но работал. Когда-то этот автомобиль был ярко-красным спортивным красавцем, с удлиненным капотом и стильным аэродинамическим обтекателем на багажнике. Сейчас краска по большей части облупилась, одна из дверей была черной, а крыша и вовсе прохудилась вплоть до ржавых дырок. Такие машины в Америке называют «джанк» – мусор, и в Чикаго я на нее бы даже и не посмотрел. Но для моей жизни в Тусоне это средство передвижения обладало несомненным достоинством – ценой.

Я купил эту прелесть в самом бедном мексиканском районе на юге Тусона за четыреста семьдесят долларов, рассудив, что дожди в Тусоне бывают редко, а на работу я все равно хожу пешком. Машина мне нужна была только для еженедельных поездок за продуктами и для нечастых выездов в город – к примеру, попить горячего шоколада. По моим расчетам, на год ее хватило бы, а потом, улетая из Тусона, я бы просто бросил ее на стоянке возле аэропорта, предварительно отвинтив номера.

Сначала я поехал в ближайший супермаркет и купил бутылку ликера «Айриш крим» и дюжину роз, шесть белых и шесть красных. По-моему, какой-то цвет означал любовь, а какой-то разлуку, но я никогда не помнил, какой из них означает что. Я знал только, что надо избегать желтого цвета – цвета измены, хотя, быть может, именно он был бы сейчас наиболее уместен. После этого я поехал на север, где у подножия горной гряды под названием Каталина жили мистер и миссис Робертсон.

Это был совсем неплохой район, за которым дальше на север и выше в горы начинались районы уже очень хорошие. Моя подруга-шоколадница и Стьюарт как-то рассказывали мне, что раньше, когда еще кондиционеры не были так широко распространены и доступны, богатые тусонцы строили дома в горах Каталина и, таким образом, для них летняя жара становилась на несколько градусов холодней. Эта традиция сохранилась по сей день, только участки под застройку в горах стали гораздо меньше и дороже. А у подножья гор расселился средний класс.

Я никогда не бывал у Инки дома прежде, и поэтому немного опасался, что мой ободранный «Камаро» привлечет к себе в этом районе ненужное внимание. Но мне повезло – небольшой одноэтажный дом Джима и Инки стоял третьим с краю, а на углу наискосок через улицу была какая-то пивнушка, и при ней паркинг. Я припарковался с самого краю, капотом в сторону улицы, спрятав мою черную дверь за заборчиком паркинга и двумя-тремя ветвистыми кактусами сагуаро, которые росли во дворе соседнего дома. По моим прикидкам, Инка еще не вернулась с работы, но, на всякий случай, я вылез из машины, подошел сзади к их дому и осторожно заглянул во все окна. Никого не было. Я вернулся к машине, уселся на переднем сиденье и приготовился ждать, проклиная собственную скупость – кондиционер в «Камаро» не работал, а апрельское солнце еще довольно высоко висело в по-прежнему безоблачном небе.

Новенький Инкин «Додж-Неон», автомобиль, популярный среди эмигрантов, подьехал к дому как раз на закате солнца, часов в шесть. Я увидел, как она поставила его под пристроенный к дому навес – под навесом оставалось место для еще одной машины – и вошла в дом через переднюю дверь. В доме зажегся свет. Я подождал еще полчаса, пока совсем стемнело, и последовал за ней – взошел на крохотное бетонное крылечко и постучал в дверь.

– Кто там? – спросила Инка по-английски, и над дверью зажглась лампочка.

– Это всего лишь я, – ответил я тоже по-английски и сделал шаг в сторону, чтобы меня не видно было в дверной глазок. Я опасался, что Инка, услышав русскую речь или увидев меня в свете лампочки, не станет открывать дверь.

Опасался я не напрасно. Как только Инка приоткрыла дверь и обнаружила, что это я, она первым делом попыталась сразу снова захлопнуть дверь. Но я был начеку и, навалившись на дверь плечом, не дал ей этого сделать. После некоторой молчаливой возни – Инка явно не хотела, чтобы соседи хоть что-нибудь услышали – мы оба оказались внутри дома и я прикрыл за нами дверь свободной правой рукой. В левой руке, которую я держал за спиной, были зажаты розы и бутылка ликера.

Инка была в золотистом домашнем халатике под цвет ее рыжих волос. Она остановилась передо мной, заслоняя своей невысокой фигуркой проход в глубину дома, и продолжала молчать, глядя мне в лицо. Но ее глаза угрожающе блестели, и я понимал, что молчание долго не продлится. В самом деле, секунд через пятнадцать Инка заговорила.

Точнее говоря, Инка закричала, но тихо, а не во всю мощь ее маленьких легких, как это было вчера в ФБР. Но слова были все те же – про мое коварство и ее доверчивость, про то, как я хочу разрушить ее семью и про то, как я подставляю ее, беззащитную женщину, под всяческие неприятности и опасности. При этом кулачками она стучала не по столу, как давеча, а прямо по моей груди.

– А теперь, – сказала она уже поспокойнее, – уходи немедленно. Я тебя видеть больше не могу. И не хочу, тоже.

Конечно, я мог многое ответить Инке. Но я не стал этого делать, а отвел правую руку за спину, переложил розы из левой руки в правую и протянул их Инке. Полежав в моем драндулете, розы чуть-чуть привяли, но все равно были очень хороши, особенно красные, на которых появилась едва приметная, в ниточку толщиной, черная окантовка.

– Это тебе, – сказал я.

Инка машинально взяла розы, взглянула на них, и вдруг горько заплакала. Я шагнул к ней, и она, отставив руку с розами в сторону, прислонила голову к моей груди, как раз к тому месту, по которому она только что колотила, и заревела уже в голос. Я осторожно поглаживал ее по шелковистому плечу халатика и бормотал, что, мол, не надо плакать, все обойдется. Так прошло несколько минут. Инка немного успокоилась, подняла голову и сказала, что розы нужно поставить в воду, чтобы они совсем не погибли.

– А ты проходи, – сказала она мне. – Проходи, садись, раз уж пришел.

Пока Инка в кухне подрезала розы и ставила их в вазу с водой, я расположился в гостиной. По одной стене стоял очень длинный диван, а на другой, напротив, с потолка до пола свисал ковер. На фоне ковра выделялся большой, но не новый телевизор. Торцевую стену занимал камин, у которого стоял включенный торшер – в гостиной, как это принято почти во всех американских домах, не было верхнего света. На каминной доске стояли семейные фотографии: Инка-школьница с мамой и папой, Инка-студентка на фоне Московского университета, Джим и Инка на Красной площади в Москве – а я и не знал, что он туда за ней ездил, – Джим, висящий вниз головой на гимнастических кольцах, Джим в альпинистском снаряжении на каком-то восхождении и прочее, чего я не успел рассмотреть, потому что Инка вошла с вазой в руках и поставила розы на столик у камина. Она успела сполоснуть зареванное лицо и даже заново подкраситься. Золотистый халатик, правда, она не сменила.

Я поставил бутылку с ликером рядом с вазой и спросил:

– Ну, что, хозяйка, рюмки найдутся, или из горлá будем пить?

– Найдутся, – не очень охотно ответила Инка и, действительно, вынула два маленьких стаканчика граммов по двадцать пять из шкафчика у входа.

Я налил ликер в стаканчики и уселся на диване. Инка не села со мной рядом, а придвинула к столику что-то вроде банкетки и расположилась напротив. Рядом со столиком был еще один торшер, так что обстановка получилась почти интимной.