Текст книги "Без названия"

Автор книги: Григорий Глазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

– К нижнему.

– И вы это запомнили?! – удивился Джума.

– А как же? Сейфы ломаются не каждый день. Те, что я обслуживал, помню и знаю на память, знаю, у какого какой норов. Что ж ты хочешь, парень, это моя работа, тут халтурить нельзя, это тебе не ключик к английскому замку сделать. Тут мой авторитет нужен, – не без гордости сказал старик.

Джума встал.

– Все, Дмитрий Тарасович. Больше вопросов у меня нет. Простите, что побеспокоил, желаю вам здоровья.

– Э-э, где его теперь купишь, здоровье-то. Жизнь бьет не по годам, а по ребрам... Ну, будь здоров!..

Джума отправился в прокуратуру, Паскалова его уже ждала.

– Дайте чего-нибудь попить, – попросил Джума, утирая лицо платком. Набегался, жарко, – он взял графин. – А стаканчик есть?

– Есть, но на нем "пальцы", я его на всякий случай заперла в сейф.

– Чьи "пальцы"?

– Чаусова. Сейчас принесу вам стакан. Она куда-то сбегала, принесла чашку.

Шумно отодвинув стул, Джума уселся. – Итак: Пестерев наносил визит Гилевскому. Похоже его, выходившего через балконную дверь, видел мой свидетель. Так и сказал: "Молодой дядька. Низенький, щуплый. Хромал он".

– Когда он его видел?

– Время подходит: в пять-шесть вечера.

– Число, месяц?

– Вот тут закавыка. Парень сказал, что это была весна, кажется апрель.

– А Гилевский убит двадцать первого июня, совсем недавно. Вряд ли ваш свидетель спутал весну с разгаром лета. Это раз. Во-вторых, ведь и Пестерев говорит, что был у Гилевского в апреле, – сказала Кира.

– Но мы не знаем, где он был у Гилевского: дома или на работе?

– Да, это мое упущение. Знаете что, сейчас мы поедем к любовнице Чаусова госпоже Непомнящей. Я отправлюсь сразу к ней, а вы по дороге заскочите в банк, постарайтесь повидать Пестерева, поговорите с ним.

– Хорошо. Теперь дальше: я нашел слесаря, обслуживавшего сейфы в музее. Когда-то по вызову Гилевского он ремонтировал нижний замок сейфа в кабинете Гилевского, и наш покойный профессор, сославшись, что потерял ключ от нижнего замка, заказал слесарю второй ключ.

Кира была поражена:

– Значит у Гилевского было два ключа, он без директора музея мог запросто открыть сейф?!

– Выходит, так, – согласился Джума.

– Видимо, ему очень понадобилось открыть сейф, что-то посмотреть там или взять, – резюмировала Кира. – С тех пор он постоянно имел такую возможность. "Неужели пакет Диомиди?" – подумала про себя Кира. И сказала: – Ну что, отправимся. Я с Непомнящей созвонилась. Она ждет...

На углу улицы Артема они расстались: Джума пошел в банк, Кира поехала к Непомнящей. Джума предъявил удостоверение милиционеру, стоявшему у двери в банк, и выяснил, что шофер Пестерев и инкассаторы во внутреннем дворе, и сейчас готовятся куда-то ехать инкассировать выручку. Через холл Джума прошел во двор, увидел машину, возле нее троих, Пестерева он узнал сразу. Подошел.

– Вадим Никитич, поговорить надо, кое-что уточнить, отойдем в сторонку. – Они отошли к бочке с водой, стоявшей под водосточной трубой.

– Все по тому же делу? – спросил Пестерев.

– Все по тому же, дорогой.

– Хоть как-то продвинулись?

– С Божьей помощью... Вы когда последний раз видели Гилевского?

– Я же сказал следовательше: в апреле.

– Где? У него дома, у вас дома?

– Нет, у него на работе.

– Как прошли в его кабинет?

– Он ждал меня перед входом в музей, провел к себе.

– В котором часу это было?

– В конце рабочего дня. Кажется, часов в пять или шесть.

– А из музея вышли тем же путем?

– Нет. Он выпустил меня через заднюю дверь, обитую железом, на внутренний балкон.

И больше вы с ним не встречались?

– Да нет же!

– Ну и ладно, – как бы согласился Джума. – Больше у меня вопросов нет.

Пестерев пожал плечами, мол, нет так нет.

"Пожалуй, все и прояснилось", – подумал Джума.

Разговор между Непомнящей и Кирой был в самом разгаре, когда туда явился Джума.

– ...В котором часу в тот день пришел Чаусов? – спросила Кира.

– Между пятью и шестью вечера.

– А ушел?

– В начале десятого.

– Виктория Петровна, муж ваш где был в это время?

– В командировке.

– Чаусов знал об этом?

– Разумеется.

– Вы ужинали с Чаусовым, выпивали?

– Да. Коньяк.

– Какой?

– "Десна".

– Выпили всю бутылку?

– Ну что вы! По четыре рюмочки.

– Кто откупоривал, наливал?

– Он.

– Потом?

– Слушали музыку, смотрели фильм по видеомагнитофону.

– Кто ставил кассеты?

– Он, Алексей.

– Виктория Петровна, я вынуждена произвести выемку бутылки, из которой вы пили коньяк и кассеты.

– Зачем? – не поняла Непомнящая.

– Такова процессуальная процедура.

– В чем его подозревают?

– Убит человек.

– И вы подозреваете Алексея? – воскликнула Непомнящая.

– Я веду следствие. Вы могли бы пригласить двоих соседей, как понятых?

– Боже мой, это же унизительно! Пойдут разговоры. Муж узнает.

Непомнящая вышла и через какое-то время вернулась с двумя женщинами.

Кира объяснила им, в чем дело. Те закивали головами. Кира достала из сумочки две больших салфетки, два целлофановых мешочка, уложила туда завернутые кассеты и бутылку. Все это заняло немного времени.

Бледная, сразу как-то спавшая с лица, Непомнящая проводила их до двери...

– Ну что у вас, Джума? Нашли Пестерева? – спросила Кира пока они шли к прокуратуре.

– Нашел. Он подтвердил, что последний раз виделся с Гилевским в апреле.

– Где?

– У Гилевского на работе. И вышел Пестерев через дверь, которая ведет из хранилища на балкон.

– Выходит, Пестерева надо отодвинуть в сторону?

– Во всяком случае пока, – резюмировал Джума. – Мы же не знаем, когда он уехал на байдарке в Белоруссию. И, видимо, никогда не узнаем. И нет гарантии, что он больше не виделся с Гилевским и еще раз не выходил через ту же дверь на балкон, но на этот раз прошел никем не замеченный.

– Да, вздохнула Кира...

Когда пришли, она достала из сейфа стакан, завернутый в салфетку, из которого пил Чаусов, отдала его Джуме, присовокупила пакетики с кассетами и бутылкой "Десны", сказала:

– Попросите капитана Кисляка, чтобы снял со всего "пальцы" и сравнил.

14

Теперь, когда Кира знала все, вернее многое о Диомиди, о какой-то возне вокруг мифического или реального пакета, когда с помощью Чаусова она разобралась в датах, говоривших о том, что, похоже, Гилевский плутовал; когда на лжи попались и Долматова, и Жадан, и Чаусов, но невозможно было проверить, врал ли Пестерев, что уехал в Белоруссию за несколько дней до убийства Гилевского; когда был обнаружен открытый сейф, – ей оставалось всего ничего, как определить, с кого начинать.

Кира стала подшивать к делу накопившиеся бумажки, протоколы допросов, отложила в сторону газету с фотографией Гилевского на фоне открытого сейфа, еще раз прочитала репортерскую заметку под ней, убедилась опять, что ничего в ней необычного нет, прочитала подпись "Текст и фото Л.Бирюкова", сверху на газету положила каменный топор – все это надо будет вернуть директору музея.

В это время позвонили. Она сняла трубку. Женский голос спросил Скорика. Ей показалось, что это жена Скорика – Катя.

– Его нет, он в суде, – сказала Кира. – Пожалуйста, – положила трубку. Но тут же опять раздался звонок. – Я слушаю... Да... Я Паскалова.

– Кира Федоровна, вас беспокоит корреспондент газеты "Вечерний голос" Рубинов. Я давал большой репортаж о предполагавшейся поездке профессора Гилевского в Штаты. Теперь хотелось бы рассказать читателям, как идет расследование убийства.

– По телефону такие вещи не делаются, – ответила Кира.

– С вашего разрешения я готов сейчас буквально на полчаса подъехать к вам.

– Смогу уделить вам действительно не более получаса, – неохотно согласилась Кира.

Он примчался через пятнадцать минут, невысокий, совсем молодой, но уже лысеющий человек, сразу выложил на стол маленький магнитофон-репортер, показал Кире редакционное удостоверение.

– Как вы узнали, что дело веду я? – спросила Кира.

– Господин Щерба сказал. Мы с ним поддерживаем контакты. Так или иначе наша братия вас достанет. Уж больно сенсационное дело.

– Кто это – ваша братия?

– Я имею в виду тех, кто брал в тот злополучный день интервью у Гилевского. А было нас четверо, из разных газет и еженедельника "Экспресс".

– Что вас интересует?

– Все!

– Ну, все не получится. Следствие-то не закончено.

– Хотя бы, что возможно. Хочу быть первым, обставить коллег. Мы ведь "Вечорка".

– Задавайте вопросы.

– Есть ли подозреваемый?

– Есть несколько версий.

– Мотивы убийства?

– Возможно, наследство, возможно, хищение из музея.

– А что похищено?

– Точно еще не установлено. Предположительно нечто, касающееся Диомиди.

– Это связано с несостоявшейся поездкой Гилевского в Штаты?

– Пока сказать трудно.

– У Гилевского есть родственники, наследники?

– Есть дальний родственник.

– Как его фамилия, где он работает?

– Его фамилию рано называть.

– Могу ли я написать, что приближающееся 100-летие со дня рождения Диомиди как-то связано с убийством?

– Этот вопрос еще следствием не прояснен. Напишите, что "возможно".

– Кроме вас, кто еще участвует в поиске убийцы?

– Начальник следственного управления Михаил Михайлович Щерба и сотрудник уголовного розыска майор Агрба.

– Каково заключение экспертизы: как и чем был убит Гилевский?

– Ударом тяжелым предметом в затылок. Предположительно, таким, – она показала ему каменный топор.

– Из каменного века, – вертя в руках топор, засмеялся Рубинов.

– У вас все? – спросила Кира.

– Большего из вас не вытянешь, – развел он руками.

– Пока что большего сказать не могу. У меня к вам тоже есть вопросы.

– Пожалуйста.

Мысль, пришедшая Кире в голову была проста: их, репортеров, у Гилевского тогда находилось четверо, за час до убийства. Может кто-нибудь из них что-то видел.

– Ничего я не заметил, кроме того, что он был раздражителен, неприветлив и несловоохотлив. Пообещал быть поразговорчивей после возвращения из Штатов.

– Я хотела бы поговорить с вашими коллегами, кто брал тогда интервью у Гилевского.

– Леню Бирюкова, фоторепортера, вы найдете по телефону, который указан на последней полосе внизу после слов "Ответственный секретарь", он указал на газету, на которую Кира снова положила каменный топор. Остальных тоже ищите через секретариат: из "Экспресса" там был Толя Кнышев, из "Городской панорамы" Лина Резвина... Когда я смогу к вам прийти за более подробными новостями?

– Позванивайте...

Сунув "репортер" в красивую черную сумку, перебросив ее через плечо, он вышел...

Когда Рубинов удалился, Кира поразмыслив, решила позвонить фоторепортеру Леониду Бирюкову.

– Кто спрашивает? – осведомился мужской голос.

– Следователь Паскалова из областной прокуратуры.

– Это срочно? Он в лаборатории, печатает снимки.

– Не срочно. Попросите, пожалуйста, чтоб позвонил мне, – сказала Кира и продиктовала свой номер.

В это время вошел Агрба. Кира удивилась: он был в форме, сидела она на нем мешковато, было непривычно видеть его таким затянутым. Агрба понял ее удивление, сказал:

– У нас комиссия из Министерства. Еле смылся, пусть Проценко сам с ними водку пьет. Есть интересные новости.

– А именно?

– Во-первых, "пальцы" на бутылке с коньяком "Десна" и на аудиои видеокассетах есть, но это не "пальцы" Чаусова, которые он оставил на вашем стакане. Капитан Кисляк не промахнется. И Чаусов, и его любовница в унисон пели, что бутылку откупоривал и несколько раз брал в руки Чаусов, что кассеты ставил он. Так не бывает, чтоб ни одного "пальца" не оставить, ни одного! И он, и она спелись, придумали ему алиби, целый сюжет. Не был он у нее в тот вечер, – жестко сказал Джума.

– Почему вы так категоричны?

– Да потому, что муж Непомнящей не был в этот день в командировке! Я проверил, не поленился, я был в "Энергосетьнадзоре" у начальника его отдела. И тот сообщил мне, что господин Непомнящий всю ту неделю проболел радикулитом, мне даже показали бюллетень... А вы так хотели найти пальцы Чаусова на бутылке "Десны", – насмешливо закончил Джума.

– Не я, а Щерба. Что, пойдем к Щербе? – спросила она.

– Вы идите, я не могу, мне надо вернуться в управление справку писать...

Он вышел. Она сидела какое-то время раздумывая: надо вызывать Чаусова на допрос, но сперва его любовницу прижать, расколоть, а когда она признается, Чаусову деваться будет некуда, не станет же он придумывать третье алиби, не идиот же в конце концов. Впрочем, всякое бывает...

От раздумий ее оторвал телефонный звонок, она сняла трубку, мужской голос попросил:

– Мне нужно следователя Паскалову.

– Я Паскалова.

– Это фоторепортер Бирюков. Вы звонили?

– Да. Вы не могли бы зайти ко мне минут на пятнадцать.

– По какому вопросу?

– Это я вам скажу при встрече.

– Ладно. Когда зайти?

– Да хоть сейчас.

– Через полчаса буду. Как вас найти?

– Девятнадцатый кабинет. Я жду вас...

Леней Бирюковым оказался человек лет пятидесяти – высокий, стройный с красивым крупным лицом, с густой сединой, он был со вкусом одет – светлая сорочка с закатанными рукавами и светло-бежевые брюки из плащевой ткани.

– Ваше отчество? – деликатно спросила Кира.

– Леонид Аркадьевич.

– Садитесь, Леонид Аркадьевич. Вы извините, что оторвала вас от работы. Я веду следствие по делу об убийстве Гилевского. Хочу задать вам несколько вопросов. Это ваш снимок? – показала она газету.

– Мой. Там и подпись моя.

– Я видела. Скажите, в тот вечер, когда вы снимали Гилевского, вас ничего не насторожило, не показалось необычным?

– Нет, все было нормально, если не считать, что Гилевский был вроде раздосадован нашим нашествием, он даже не пускал нас в глубь кабинета, отжимал в узкий темный коридорчик, пришлось снимать его оттуда.

– Он не мешал вам фотографировать?

– Он нет. Но у меня за спиной вертелся какое-то время мужик, мешал, то наваливался на меня, то заглядывал через плечо, чуть ли не в объектив лез головой. Испортил мне один кадр. Потом он куда-то исчез. Когда мы уходили, его уже не было.

– Вы не запомнили, как он выглядел?

– Нет, честно говоря, было не до него, да и полутемно было в коридорчике. Я спешил сделать два-три снимка, потому что Гилевский торопил нас.

– А у вас сохранился тот снимок, где этот человек влез в кадр, как вы говорите?

– Сохранился, разумеется. Остался на пленке, я ее потом еще доснимал. Все пленки я храню. У меня архив.

– Вы не могли бы напечатать для меня тот кадр? – чувствуя, как нервно запульсировала жилка на шее, спросила Кира.

– Это не проблема. Сегодня вечером сделаю, завтра занесу.

– В котором часу?

– Я перед работой могу, часов в десять утра, если вам годится.

– Вполне!

– Значит договорились...

"Кто же там у него на снимке? – взволнованно гадала Кира, когда фоторепортер ушел. – Пестерев, Жадан, Чаусов?.."

15

Непомнящую и Чаусова она вызвала повесткой на разные дни. Непомнящая явилась приодетая, с заметным макияжем. Но лицо ее было испуганным, испуг этот стоял в глазах, когда села, не зная, куда девать руки.

– Виктория Петровна, что же это вы меня обманули, – с напором начала Кира.

– Упаси Бог! – воскликнула Непомнящая.

– Не торопитесь, сперва выслушайте меня. В тот день и в то время, о котором мы с вами вели речь, Чаусов у вас не был.

– Он вам сказал?!

– Пока нет. Сказали другие вещи: например, отсутствие отпечатков его пальцев на бутылке коньяка, а ведь он, по вашим словам, откупоривал ее, держал в руках несколько раз, брал в руки кассеты, тоже не менее двух-трех раз. Вам это, может быть, ни о чем не говорит, а для нас весьма красноречиво. Ну и кроме того – главное: в тот день ваш муж лежал с радикулитом, мы даже видели его бюллетень.

– Что же теперь будет? – растерянно спросила Непомнящая, глаза ее наполнились слезами.

– Расскажите мне, как было на самом деле.

– Он попросил, – всхлипывая, начала Непомнящая. – Он придумал, заставил меня выучить, сказал, что так нужно, кто бы меня ни спрашивал.

– А вы поинтересовались, зачем ему это?

– Да. Но он ответил: "Делай, как я говорю, если не хочешь, чтоб у меня были большие неприятности".

– Объяснил, какие и в связи с чем?

– Нет, хотя я пыталась, умоляла его рассказать, но он ни в какую, "делай, как я говорю" – и все.

– Напишите подробно, – Кира протянула ей бумагу и ручку. – Сядьте за тот свободный стол.

В дверь постучали.

– Входите! – крикнула Кира.

Вошел фоторепортер Бирюков. Кира нетерпеливо смотрела на него, ей казалось, что он слишком медленно преодолевал расстояние от двери до ее стола. Бирюков достал из большой темно-коричневой сумки, висевшей через плечо, черный конверт и извлек оттуда снимок.

– Вот, пожалуйста, протянул он ей фотографию. Не очень удачно, не в фокусе, он неожиданно влез в кадр.

Много позже, вспоминая эти мгновения, Кире казалось, что она не просто протянула руку за снимком, а почти вырвала его из рук Бирюкова.

На фото на заднем плане стоял Гилевский, за ним – сейф, а в левом углу крупно, размыто, плечо и профиль человека. Чаусов! – узнала Кира. Чаусов! Вот, где он был в тот день и в то время, о которых сейчас писала Непомнящая, не ведая, какое подтверждение ее словам только что принес Кире фоторепортер Бирюков Леонид Аркадьевич.

– Огромное вам спасибо! – воскликнула Кира. – Вы даже не представляете себе, какова цена этого снимка!

– Да ради Бога. Снимок-то некачественный.

– Он высочайшего качества!

– Ну, раз вы так считаете, вам видней. От меня больше ничего не требуется? Автограф не нужен? – улыбнулся он.

– Нет, все в порядке, – он показался ей сейчас, когда улыбнулся, еще красивее, чем в первый раз, и она готова была расцеловать его. Бирюков вышел.

Радости ее не было предела, она нетерпеливо спросила Непомнящую:

– Как у вас там?

– Заканчиваю...

Кире не терпелось, чтоб эта смазливая безвкусная бабенка поскорее ушла. Хотелось побыть одной, обдумать свою радость, затем понести ее Щербе. Она еще несколько раз разглядывала снимок, словно боялась, что из его левого угла исчезнет лицо Чаусова. Не очень любезно проводив Непомнящую, Кира пошла к Щербе.

– Что-то вы сияете. Не иначе, как кто-то явился с повинной, – сказал Щерба, подняв лицо от бумаг на столе.

– Ничья повинная мне не нужна, – весело ответила Кира. – Вот, – она положила перед Щербой показания Непомнящей.

– Ну и что? – дочитав спросил Щерба. – Но тут ничего не сказано, где был Чаусов.

– Был он вот где, – и Кира победно сунула ему под нос фото.

Он внимательно всматривался в снимок, затем, хмыкнув, сказал:

– Это уже предмет для разговора с Чаусовым. Вызывайте его.

– Уже вызвала. Как будем с мерой пресечения?

– Поговорю с шефом, дам вам знать. Скорика не видели?

– Он опять в суде, там сегодня распорядительное заседание [судебная процедура, предшествующая судебному заседанию; на распорядительном заседании суд решает, имеются ли достаточные основания для предания обвиняемого суду, соблюдены ли законы в стадии следствия], рассматривают дело авиамеханика Лаптева.

И тут вошел Скорик. Он улыбался.

– Ну? – повернул к нему голову Щерба.

– Все в порядке. Адвокат посрамлен.

– Не спешите, Виктор Борисович. Посмотрим, что будет в судебном заседании. У Киры Федоровны приятные новости. Как старый пессимист могу сказать, что она, кажется, вышла на след.

– Кто же? – спросил Скорик.

– Чаусов, – сказала Кира...

Худой, какой-то изможденный, Чаусов сидел перед Паскаловой вытянув тощую шею, словно аршин проглотил.

– Разговор у нас, наверное, будет долгий, Алексей Ильич. Уж больно много вы, мягко говоря, нагородили неправды.

– Что вы имеете в виду? – обреченно спросил он.

– Оба ваших алиби. От первого вы отказались сами. Между прочим, подставили таким образом Жадана. Я, честно говоря, даже зачислила его в подозреваемые. Это что, был ваш расчет?

– Считайте, как хотите.

– Второе алиби опровергла Непомнящая. Нате, прочитайте.

Он с проснувшимся вдруг интересом стал читать показания своей любовницы.

– Она немножко нафантазировала. Но в общем все правильно, – сказал Чаусов. – Что дальше?

– Дальше я хотела бы знать, где же вы все-таки были в тот день и в то время?

– А как вы считаете? – криво усмехнулся он.

– Я не считаю, я знаю, посмотрите, – Кира протянула ему снимок. Он долго всматривался, затем вздрогнул, словно по телу прошла судорога. Наконец сказал:

– Я не хотел его убивать. Так вышло.

– Расскажите все с самого начала, подробно.

– В тот день я пришел в музей, мне нужно было в отделе кадров сделать запись в трудовую книжку с прежнего места работы, – начал он медленно, повествовательно, словно это признание было давно заготовлено и сейчас представился случай внимательному собеседнику все поведать. – В холл я вошел почти одновременно с журналистами. Они галдели, упоминали Гилевского. Служительница, Фоминична, не обратила на меня внимания, я по-прежнему был для нее свой. И тут я решил последовать за репортерами, меня сжигало желание услышать, что этот старый негодяй станет им говорить. Когда поднялись, вошли в темный коридорчик, я остался за их спинами. Гилевский отворил им дверь, видимо, не ждал их тогда, растерялся, дальше порога не пустил. Но они набросились на него с вопросами. Он коротко отвечал, стараясь поскорее избавиться от них, хотя это не вязалось с его тщеславием. Меня он за их спинами и в полумраке коридорчика не видел. Через плечо фоторепортера я заглянул в кабинет и обомлел: я увидел, что сейф приоткрыт. В отличие от журналистов я-то знал, что это значит! Я быстро вышел, спрятался в туалете на этом этаже, затем услышал голоса репортеров, они уходили, сделав свое дело. Мое же дело только начиналось. Выйдя из туалета, я бросился в кабинет Гилевского. Он не ожидал, растерялся. Я крикнул ему: "Вы старый плут и мошенник!" Я увидел на его письменном столе большой пакет в серой выцветшей бумаге, лежавшую рядом тесьму, которой пакет был перевязан. "Вот он! – сказал я, указав на пакет. – Вы лгали общественности все эти десятилетия! Каким образом вы открыли сейф?! Откуда у вас второй ключ?!" Он не выдержал, заорал: "Вон отсюда, соглядатай! Вон!" – и набросился на меня с кулаками. Вы можете понять, в каком я был состоянии от всего увиденного. Всю жизнь меня морочил этот шельмец. И когда он ударил меня по лицу и на мгновение отвернулся, я не помня себя от обиды и гнева, схватил первое, что попалось на глаза лежавший рядом с пакетом музейный каменный топор, и ударил Гилевского в затылок. Он упал. Я не думал, что убил его, так оглушил, ведь я не был готов к тому, что увижу.

– Таким топором? – Кира извлекла из ящика стола топор.

– Да. Где вы его взяли, я же выбросил его потом на улице в урну? – не поняв, воскликнул в нервном возбуждении Чаусов.

– Что было дальше? – не ответила Кира.

– В замках сейфа торчали оба ключа. Он, видимо, не ожидал, что в такое время кто-нибудь пожалует, отпер сейф и извлек пакет. Он все время хранил его там. Изредка на всякий случай перепрятывал и вновь возвращал на место. Я запер сейф, второй ключ и пакет забрал и ушел.

– Каким образом?

– В задней комнате хранилища есть еще одна дверь, я знал о ней, я снял крюк, протиснулся меж стеллажами, вышел на внутренний балкон, по нему и ушел, – Чаусов полез в карман, вынул длинный ключ и положил Кире на стол, затем наклонился, достал из целлофанового мешка с ручками большой серый пакет, перевязанный тесьмой, положил рядом с ключом, вздохнул: – Вот и все.

– Из каких соображений вы принесли и ключ, и пакет?

– Я понимал, что сегодня все будет кончено. Виктория сказала мне, что была у вас.

– Вы просматривали содержимое пакета?

– Разве я мог удержаться?! Это же бесценно!

– Что-нибудь взяли оттуда?

– Ни клочка, клянусь! Все, что там было, все на месте.

Кира развязала пакет, ей тоже не терпелось хотя бы взглянуть на то, ради чего возникли такие страсти. В пакете было много писем, конверт из плотной бумаги, в котором лежали листки ватмана. Потом пальцы ее нащупали металлические предметы. Она извлекла их – тяжелые столбики, похожие на зубильца, расплющенные, блестевшие металлом с одного конца, словно по ним еще недавно били молотком.

– Что это? – спросила Кира.

– Это самое дорогое – личные клейма Диомиди. Они наносятся на изделия методом штамповки, посмотрите противоположный конец.

На противоположных концах столбиков она увидела какие-то завитушки.

– В какую урну вы выбросили топор?

– Возле музея, за углом.

Кира поняла, что топорик этот ей не найти – из урны со дня убийства уже не раз выбрасывали мусор.

– Чем вы объясните всю возню и ложь Гилевского вокруг пакета: то он заявляет, что не уходит на пенсию, то уходит сразу после 100-летнего юбилея, то заявляет, что возвратил пакет дочери Диомиди, но по датам все это не сходится: письмо из пакета попадает американскому автору до того, как Гилевский якобы передал пакет дочери? Как все это понимать?

– Он хотел вывезти пакет из страны.

– Куда, кому? – спросила Кира.

– Полагаю, в США.

– Зачем?

– Просмотрите пакет, прочитайте имеющееся в нем письмо Сэма Шобба, и вы поймете.

– Он хотел это сделать все сорок лет?

– Не думаю. Сперва он просто сидел, как собака на сене, на этом пакете. Видимо, мысль переправить пакет в США родилась у Гилевского не так давно. После какого-то сигнала оттуда. И вот подвернулся случай – скандал на аукционе, поднятый Кевином Шоббом, и приглашение Гилевского в качестве арбитра.

И тут Кира вспомнила беглую, мало что сказавшую ей тогда запись, сделанную рукой Гилевского на формулярной картонке: "Затея проста по замыслу, сложна по исполнению. Его надо убедить, что мое согласие лишено меркантильных помыслов". Кого и в связи с чем Гилевский собирался убеждать? Шобба? В чем? Эту карточку она нашла в бумагах Гилевского, где была и овировская анкета для выезда за рубеж.

– Напишите все, что вы мне сейчас рассказали, не упуская мелочей, Кира взяла из стопки несколько листов бумаги. – У вас ручка есть?

– Нет, – бледный, уставший, он чуть прикрыл дрожавшие веки...

– Ну что ж, Кира Федоровна, поздравляю, – сказал Щерба.

К моменту их беседы Кира успела внимательно ознакомиться с содержимым пакета: старые счета, письма от заказчиков, от поставщиков, приватные от каких-то приятелей.

– Два дня назад я получил письмо из Израиля от одного давнего знакомого, – сказал Щерба, протягивая ей конверт. Слева на конверте была марка – желтая птичка с черными крылышками. Кира извлекла письмо. Написано оно было на тетрадном листке в клеточку старческими шатающимися буквами:

"Дорогой Михаил Михайлович! Получил ваше письмо. Как обрадовался, представить не можете. Вот ведь, вспомнили старика! Что вам сказать? Живу я на пенсию, как сами понимаете. Квартира есть, конечно, не сравнить с той, какая была – та была трехкомнатная, светлая, паркет. Тут паркетом и не пахнет. Все бы ничего, если бы не жара, мучаюсь при моей гипертонии. Познакомился с местными ювелирами. Дело это тут поставлено солидно. Какой инструмент, аппаратура! А я всю жизнь калечил глаза, все делал кустарно.

Теперь о Вашем вопросе про Кевина Шобба. Я знавал от многих людей еще лет сорок назад про его папашу, Сэма Шобба. Это был очень известный ювелир, он начал свое дело еще в тридцатые годы, а к концу сороковых развернулся вовсю. Набрал хороших мастеров, открыл несколько мастерских и магазинов. Умер он, кажется, году в сорок девятом или пятидесятом, все перешло к его сыну Кевину. Этот работает с размахом, держит марку. Но имейте в виду на всякий случай: большой плут, гешефтмахер. Года два назад приезжал сюда, вынюхивал, сманивал солидных мастеров для какого-то нового дела, которое готовится развернуть. С ним будьте поосторожней. Вот и все, что могу сказать.

Живу я здесь, как все мы эмигранты, кучкуемся, язык этот я никогда не выучу. Дети выучили, слава Богу, работают. Я, как все старики здесь, живу прошлым. Мне ведь уже восемьдесят два, так что скоро в дорогу. Еще раз спасибо за письмо. Передайте привет Арончику, скажите этому старому какеру, пусть работает, сколько сможет. Без работы тоска. С наилучшими пожеланиями Ваш Лев Исаакович Канторович из Хайфы".

– Ну что ж, это укладывается в то, что теперь знаю я, – сказала Кира, дочитав письмо.

– Что вы имеете в виду?

Она положила на стол Щербе пакет Диомиди, развязала тесьму и, порывшись в пакете, достала письмо, протянула Щербе.

– Прочитайте.

Щерба надел очки, висевшие у него на цепочке на груди, стал читать:

"Глубокоуважаемый господин Диомиди! Пользуюсь оказией: из отпуска в Америке возвращается в Россию мой добрый знакомый, сотрудник нашего посольства, господин Хьюз. С ним и передаю это письмо, он найдет возможность доставить его вам. Поскольку в вашей стране послевоенная разруха и голод, никому, разумеется, нет дела до ювелирных красот. Но было бы преступно, если бы из-за этого мир перестал восхищаться вашим талантом. Поэтому у меня к вам серьезное предложение: в ближайшее время в Америку совсем возвращается сотрудник нашего торгпредства в России господин Гренсон, он вам позвонит. С ним вы могли бы передать для меня все ваши новые замыслы – эскизы, и, главное – ваши личные клейма. Я найду лучших ювелиров, и они исполнят все Ваши замыслы. С уважением Сэм Шобб. 29 марта 1949 года. Филадельфия".

– Н-да, – отложил письмо Щерба. – Написано-то по-русски.

– Кто-то, наверное, перевел Шоббу. Но по неизвестным нам причинам Диомиди не воспользовался тогда этим предложением. Вот, – Кира извлекла из пакета плотный конверт, из него штук десять листков ватмана размером с открытку, разложила их перед Щербой. – Это и есть эскизы.

На ватмановских листах тончайшим чертежным пером были нарисованы различные изделия, отдельные фрагменты их: большая брошь, конфетница, диадема, широкий браслет, солонка, лопаточка для торта, сахарница. Под каждым эскизом указывался материал: "золото", "чеканное серебро", "золото-черный жемчуг", "золото с эмалью"...

– Красиво, – сказал Щерба.

– А это и есть самое главное, – и Кира вынула из пакета четыре металлических столбика, похожих на зубильца. – Личные клейма Диомиди!

Щерба вертел их в руках, покачивая головой, затем сказал:

– Значит дело отца с помощью Гилевского хотел осуществить сын, господин Кевин Шобб?

– Да. Делались бы новые вещи по оригинальным эскизам Диомиди, на них ставились бы подлинные клейма Диомиди. Уж мастеров экстра-класса Кевин Шобб нашел бы! И никому никогда в голову не пришло бы, что это подделки. Шобб являл бы миру, скажем, одну-две вещицы раз в два-три года. И объявлял, что это – находка из частных коллекций. Или что-то в этом роде.

– Значит помешал этому Чаусов? – усмехнулся Щерба.

– Чаусова интересовало лишь эпистолярное наследие. Об эскизах и тем более клеймах он и не имел понятия.

– Почему Гилевский согласился на это плутовство?

– Думаю, не из меркантильных соображений. Может быть страсть, жажда увидеть изделия в натуре. Во всяком случае что-то близкое к этому. Одержимый человек...

Другой одержимый, Чаусов, сидел в это время в следственном изоляторе...