Текст книги "Без названия"

Автор книги: Григорий Глазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Хорошо. В тот день, когда вы говорите, вы были на выставке мебели, там было много народу?

– Не очень.

– Если бы там в это время находился какой-нибудь ваш хороший знакомый, скажем, Огановский, могли ли бы вы его или он вас не заметить?

Чаусов задумался, затем спросил:

– А что, Огановский был там тогда?

– Когда "тогда"? – спросила Кира.

– Ну... в этот день... в это время.

– Вы не ответили на мой первый вопрос.

– Пожалуй, мог и не заметить.

– А вот Огановский утверждает, что не заметить вас и Жадана, если бы вы находились там, невозможно. Народу почти не было. Впрочем, это легко проверить по количеству проданных в тот день билетов. Ведь это было уже перед самым закрытием выставки, конец дня. Кроме того, есть возможность устроить вам и Жадану очную ставку с Огановским.

Чаусов умолк. Она ждала, давая ему возможность принять какое-то решение. Наконец, сглотнув ком, Чаусов тихо вымолвил:

– Я не был на выставке.

– А Жадан?

И снова пауза.

– Я спрашиваю, Алексей Ильич, а Жадан был?

– Не знаю.

– Где же все-таки вы были в интересующее меня время?

– Я не могу вам этого сказать.

– Что так? Уж не замешана ли тут женщина? – усмехнулась Кира.

– Да.

– Боже, какие банальности! Сейчас вы скажете, что она замужем, что вы, как джентльмен не можете назвать ее имя.

– Именно так.

– Пошловато получается, как из дурного романа, Алексей Ильич. Но если вы не назовете ее, и я не смогу ее допросить, ваше алиби не стоит и выеденного яйца. Вы это понимаете?

– Понимаю.

– Итак?

– Ее зовут Виктория Петровна Непомнящая.

– Где она работает?

– Лаборанткой на химкомбинате. Комбинат в должниках, и многих сотрудников отправили в неоплачиваемые отпуска. Ее тоже.

– Кем и где работает ее муж?

– Он инженер в "Энергосетьинспекции".

– Часто бывает в командировках?

– Да.

– И в этот раз?

– Да... Я прошу вас только, если будете встречаться с нею, постарайтесь так, чтоб муж не знал, не впутывайте ее.

– Насчет не впутывать, – все будет зависеть от вашей и ее правды или неправды... Домашний адрес Непомнящей и телефон, если есть.

Он назвал.

– Значит, вы пришли, зная, что муж в командировке?

– Да.

– В котором часу?

– После пяти вечера.

– И пробыли там до?..

– Начала десятого.

– Откуда вы знали, что муж в командировке?

– Она сказала.

– Она знала, когда он должен вернуться?

– Надо полагать.

– Итак, вы пришли и?..

– Поужинали.

– С выпивкой?

– Немного.

– Что вы пили?

– Коньяк.

– Какой?

– "Десна".

– Бутылка была початая?

– Нет. Я по дороге купил.

– Дальше.

– Слушали музыку. У них есть двухкассетник.

– Какую?

– Концерт Хулио Иглесиаса.

– Потом.

– Смотрели кино по видео.

– Какое?

– "Путь Карлито"...

– Сколько раз вы наливали коньяк в рюмки себе и Непомнящей?

– Четыре-пять раз.

– Кто ставил аудиои видеокассеты? Она?

– Нет, я.

– О финальной части вашего времяпровождения можете умолчать... Кассеты вы с собой принесли?

– Нет, кассеты были у нее... Вы разрешите напиться? – он утер платком лоб и посмотрел на графин с водой.

– Разумеется. Можете налить себе.

Она смотрела, как он жадно пил, как дергался кадык на его худой шее. Он поставил стакан на место, приложил платок к губам.

– Подпишите протокол, Алексей Ильич. На сегодня хватит...

Когда Чаусов вышел, Кира задумчиво посмотрела в окно, на глаза ей попался графин со стаканом, из которого пил Чаусов. "На всякий случай", сказала себе Кира и вытянула салфетку из-под вазочки с цветами, стоявшей на подоконнике, осторожно взяла стакан, завернула в салфетку и спрятала в сейф...

Жадан, юркий, маленький, сидел напротив и демонстрировал хорошее настроение – улыбался. Киру раздражала эта улыбка, она сразу сказала:

– Есть некоторые неувязки, Святослав Юрьевич.

– А именно? – ироническим тоном спросил он.

– В тот день, 21-го июня, после семнадцати часов, как вы утверждаете, вы вместе с Чаусовым были на выставке мебели.

– Были, были. Прекрасные образцы!

– В тот же день и в то же время там был и скульптор Огановский. Вы его видели?

Жадан словно споткнулся:

– Да... то есть нет.

– Так да или нет?

– Нет.

А вот Огановский уверяет, что если бы вы там были, не увидеть друг друга вы не могли.

– Почему? – лицо и шея Жадана покрылась красными пятнами.

– Экспозиция развернута так, что знакомые люди обязательно увиделись бы. И народу в тот день было мало – десять-пятнадцать человек. Но и это еще не все. Чаусов изменил свои показания: он заявил, что не был там с вами в тот день. Хотите очную ставку с ними – Огановским и Чаусовым?

– Как не был?! Мы же... Что же теперь?! – он растерянно заерзал на стуле. – Что же он!..

– Вы хотите сказать, что вы с ним договорились, а теперь он умыл руки.

– Этого не может быть! – взвизгнул Жадан.

– Всякое может быть, Святослав Юрьевич.

– Сволочь он! Что же я теперь... В какое положение...

– В плохое. Так были вы на выставке мебели в тот день или не были?

– Ну не был, не был!

– Зачем же врали?

– Так получилось, случайно... шутя получилось...

– А где вы были?

– Дома сидел! Весь вечер!

– Это плохое алиби. Кто может подтвердить, что вы сидели дома?

– Никто.

– Это совсем плохое алиби.

– Так что же мне делать?

– Говорить правду.

– Да правду я говорю, поверьте!

– Трудно мне вам теперь верить.

– И что же будет? – тихо спросил Жадан.

– То, что и должно быть...

"Что-то проклюнулось или я увязаю? – подумала Кира после ухода Жадана. – Их новые версии алиби придется проверять, с Чаусовым проще, с Жаданом сложнее..." И еще она вспомнила намек Долматовой на хромого Пестерева. Его алиби вообще очень трудно проверить. Ехать в Белоруссию искать его напарников по байдарочному путешествию по Днепру? Как зацепиться за Пестерева, Кира понятия не имела. Никаких зацепок!

Жадан понесся к Огановскому в мастерскую. Тот стоял у раскрытой фигуры всадника. Руки Огановского были в глине. На звук открывшихся ворот он оглянулся.

– Ты чего прискакал? Я работаю. У меня неприемное время, – сказал Огановский, продолжая шлепать по мокрой глине.

– Ты подумай, какая сволочь! – крикнул Жадан. – И захлебываясь, рассказал, что произошло. – Мы же с ним шутя, как в игре, придумали себе алиби! Я ей соответственно и наврал!

– Врать нельзя, мужик. Этому в детсадике еще учили, – равнодушно сказал Огановский. – Теперь она не будет верить ни одному твоему слову. Не с той ноги, брат, плясать пошел.

– Конечно не будет верить! И я бы не поверил!

– А может и вправду вдвоем вы и пристукнули Гилевского?

– Пошел ты! А может это ты! Говоришь, был на выставке мебели? А кто тебя там видел? То-то! Если она начнет тебя потрошить, как ты докажешь, что ты там был?!

– Слушай, Славка, я занят, ты мне мешаешь. Заходи вечером на чашку чая, большего ты не заслуживаешь сегодня, поговорим, – он повернулся спиной к Жадану, вытирая тряпкой руки.

12

Паскалова, Джума Агрба и Войцеховский сидели в кабинете Щербы.

Кира закончила свое сообщение о последних событиях.

– Почему Чаусов так заинтересован в содержимом пакета Диомиди? спросил Щерба.

– Он говорит, что, возможно, кроме переписки, существует дневник, в нем могут быть указания, кому Диомиди когда-либо продал не каталогизированные свои изделия, кому подарил, их названия, что в частных коллекциях. Было бы хорошо, дескать, известить мир, что существуют еще работы Диомиди, которые надо внести в каталог.

– Понятно. Теперь с новым алиби Чаусова и Жадана. С Чаусовым проще. Отправляйтесь к этой даме – Непомнящей. Он, по его словам, провел у нее почти четыре часа. Брал несколько раз в руки бутылку коньяка "Десна", аудиокассету с пением Иглесиаса, видеокассету "Путь Карлито". И все в этот день. Не раньше, не позже. Где-то же он "пальцы" оставил!

– С тех мест, где он точно мог оставить "пальцы", будучи у женщины, мы их снять не сможем, – засмеялся Войцеховский.

– Увы! – хмыкнул Щерба. – Джума, пойди, пожалуйста, к Непомнящей вместе с Кирой Федоровной, подсоби ей.

– Произвести выемку кассет и бутылки? – спросила Кира.

– Непременно. Но с чем мы сравним – вот вопрос.

– У меня есть стакан, из которого Чаусов пил воду, – ответила Кира.

– Умница! Идите, и без "пальцев" Чаусова не возвращайтесь. За Жадана возьметесь потом.

– Вам так хочется подтвердить алиби Чаусова? – усмехнулся Войцеховский.

– Мне хочется знать, кто убил Гилевского... Да, Кира Федоровна, проверьте, был ли в тот день муж Непомнящей в командировке. Ты, Джума, попробуй зацепиться за Пестерева. По сюжету тоже не последняя фигура.

В это время зазвонил телефон. Щерба снял трубку.

– Слушаю. Щерба. Кто, кто? Следователь Паскалова у меня. Передаю ей трубку. – И обращаясь к Кире, сказал: – Директор музея по вашу душу.

Кира поняла, что-то стряслось, не стал бы Ласкин, деликатный человек, обзванивать прокуратуру, чтобы разыскать Киру.

– Это Паскалова, Матвей Данилович, – сказала она.

– Произошло нечто невероятное, – взволнованно произнес Ласкин. – Я очень бы хотел, чтобы вы приехали, если можно.

– Хорошо, минут через сорок. Терпит?

– Да. Жду вас.

– Что-то там стряслось, – сказала Кира Щербе. – Просит приехать.

– Поезжайте. Составь компанию Кире Федоровне, Джума, – попросил Щерба, – на всякий случай.

– Я тоже поеду, – произнес Войцеховский.

– Буду очень рада, – сказала благодарно Кира.

Ласкин ждал их у себя в кабинете. Он, правда, не ожидал, что вместо одной Киры заявятся трое и несколько растерялся.

– Что случилось, Матвей Данилович? – спросила Кира.

– Когда я куда-нибудь уезжаю, моя секретарша сохраняет мне все газеты: "Литературку", "Известия" и нашу местную "Городские новости", начал он несколько торжественно. – Сегодня я выбрал время, чтобы просмотреть всю пачку, что-то оставить для прочтения, остальные выбросить. И вот номер наших "Городских новостей", – воздел он руку с газетой, – где опубликована фотография покойного Модеста Станиславовича и небольшое интервью с ним с связи с его намечавшейся и такой престижной для нас поездкой в США. Когда я увидел фотографию, я пришел в ужас. Полюбуйтесь, протянул он Кире газету.

Она развернула ее во всю полосу. В левом верхнем углу фотоснимок: высокий лысый человек стоит на пороге кабинета.

– Что же вы увидели здесь необычного? Это, что не Гилевский? спросила Кира.

– Нет, это именно он! Но что за ним, вглядитесь?!

– Комната. Слева сейф.

– Какая вы невнимательная, – огорчился Ласкин. – Сейф, сейф-то приоткрыт. Щель почти с ладонь! Каким образом, как, кто?! Ведь второй ключ у меня!

Только теперь Кира поняла, что так взволновало Ласкина: действительно, дверь сейфа была приоткрыта сантиметров на шесть-семь. Кира передала газету Войцеховскому.

– Давайте пройдем в кабинет к Гилевскому, – предложил Войцеховский. Возьмите двух сотрудников. Матвей Данилович, нужны понятые...

– Он был заперт и тогда, когда мы осматривали кабинет в день убийства, я даже подергала ручки – заперт, – сказала Кира.

– Вы знаете, что там должно быть? – спросил Войцеховский у Ласкина.

– Разумеется! На память помню.

– Кира Федоровна, второй ключ у вас? – спросил Войцеховский.

– У меня.

– Тогда давайте откроем сейф.

С помощью двух ключей отперли дверь, открыли ее, тяжелую, массивную. Ласкин заглянул. Начал перечислять:

– Это скифские ушные подвески из золота с камнями. Ценность их в камнях. Нигде, никому, никогда они не попадались больше, словно природа один раз продемонстрировала их мастеру полторы тысячи лет назад и затем упрятала навсегда. Дальше. Это – декоративная булава – серебро, золото, драгоценные камни, подарок Сигизмунда одному из гетьманов. Пояс, IX век, выполнен из золотых пластин, покрывающих кожу, на бирюзовых камнях золотом арабские письмена. Два серебряных женских браслета, XI век, с черным жемчугом. И, наконец, константинопольская панагия VIII век, уникальная эмаль, по периметру бриллианты, по три карата каждый. Все на месте, закончил Ласкин.

– Вы уверены? – спросила Кира.

– Все, что в описи, а эту опись я знаю на память.

– Вы часто заглядывали в сейф? – спросила Кира.

– Почти никогда. Раз-два в год. В этом не было нужды. Часто лезть в него значило бы выразить недоверие Гилевскому, обидеть его.

– А сюда, в кабинет, часто заходили?

– При необходимости. Два-три раза в месяц... Что же преступник искал здесь? Странно, ничего не похищено!

– Этого мы еще не знаем, – ответила Кира.

Между тем Войцеховский думал: "Когда Паскалова осматривала тогда кабинет, с нею не было никого, кто бы часто имел возможность входить к Гилевскому и помнить, что, где лежит". Войцеховский обратился к Ласкину:

– Матвей Данилович, внимательнейшим образом осмотрите все вокруг, что сдвинуто, перемещено, переставлено местами, чего не хватает на письменном столе, на этажерке, где пишущая машинка, в общем все.

Ласкин осматривал кабинет, двигаясь от предмета к предмету. Постоял у письменного стола, словно обшаривал его глазами: перекидной календарь, стопка чистой бумаги, высокий пластмассовый стакан с карандашами и шариковыми ручками, настольные часы в махоневой оправе, телефон, рядом телефонный справочник.

– Не хватает пустяка, топора, – вдруг сказал он.

– Какого топора? – удивленно спросила Кира.

– Сейчас, одну минуточку, – он быстро вышел из кабинета, они слышали его шаги, торопливо удалявшиеся вниз по лестнице. Вскоре он вернулся, разжал кулак. На ладони лежал клинообразный четырехгранный плохошлифованный камень. – Это топор далеких наших предков, – сказал Ласкин. – Каменный век. Он привязывался к палке-рукоятке и им орудовали. Нам после раскопок на Селикатовском городище досталось шесть штук таких. Пять пошло в экспозицию. Один взял себе Гилевский. Видите зарешеченное окно? Летом из-за духоты Гилевский держал окно распахнутым, а чтоб ветер не сдувал бумаги, клал сверху такой топор. Вот его-то и нет на столе.

Кира и Войцеховский поочередно разглядывали древнее орудие быта и охоты.

– Я могу взять это, не оформляя выемку? – спросила Кира у Ласкина. Как вещественное доказательство именно этот топор мне не нужен, я не буду приобщать его к делу, а через какое-то время я вам его возвращу.

– Пожалуйста, конечно, – кивнул Ласкин...

Пока Кира, Войцеховский и Ласкин беседовали, Джума из кабинета углубился в полумрак хранилища фондов. Стеллажи, стеллажи с тысячами папок до самого потолка, наклонные столы, где под стеклом какие-то предметы. В одном месте, между стеллажами было расстояние метра в полтора, прикрытое старым зеленым бархатом, свисавшим с карниза, висевшего под потолком. Джума отодвинул бархатное полотнище и увидел... дверь, обитую белой жестью. К ней почти вплотную, но под углом стоял один из стеллажей. На дверном косяке висел снятый со скобы в двери огромный крюк шириной в три пальца, сделанный из пятимиллиметровой стальной полосы. Джума примерил крюк, он точно заходил в скобу на двери. Расстояние между стеллажами, стоявшими по обе стороны двери под углом, было сантиметров тридцать пять, как прикинул Джума. Открывалась дверь внутрь, и приоткрыть ее можно было не более, чем на те же тридцать пять сантиметров – мешал стеллаж, сплошь забитый папками. О том, чтобы сдвинуть стеллаж с места не могло быть и речи еще и потому, что он был привинчен к полу для устойчивости скобами. Дверь была заперта на английский замок. Человек комплекции Джумы протиснуться между стеллажами и дверным косяком, если приоткрыть дверь, не смог бы.

– Кира Федоровна, Адам! – позвал Джума. – Загляните-ка сюда.

Они подошли.

– Поглядите, – Джума указал на дверь. – Вы сможете протиснуться, чтобы выйти через эту дверь туда, куда она ведет?

– Я, пожалуй, смогу, – сказала Кира, примериваясь. – Но только боком.

– А мы с Адамом не пролезем, – сказал Джума, – хотя Адам считает, что он немного изящней меня.

– Как вы обнаружили эту дверь? – спросила Кира.

– Случайно. Как и вы второпях случайно не обнаружили. Я увидел бархатное полотнище и заглянул за него.

– А крюк с двери ты снял? – спросил Войцеховский.

– В том-то и дело, что нет. Тут еще замок английский, видишь? На него дверь и заперта.

– Интересная находка, – задумчиво сказала Кира.

Подошел Ласкин.

– Куда ведет эта дверь? Мы на каком этаже? – спросила его Кира.

– На внутренний балкон. Мы на третьем этаже. Балконы на каждом этаже опоясывают все наше здание и примыкающий жилой дом.

– Ладно, пойду гляну, – сказал Джума. Он спустился вниз в холл, вышел на улицу, сразу же нашел широкую, общую для обоих домов подворотню, прошел во двор, напоминавший внутреннюю часть колодца. Действительно, оба стоящие впритык здания опоясывали на каждом этаже длинные балконы. На них выходило по две двери – квартир. Джума знал такие дома: в квартиру можно попасть и через парадную лестницу в подъезде, и через дверь дворового балкона, ведшую на кухню. Лишь на третьем этаже здания музея была одна дверь обитая белой жестью, балкон на этом этаже разделяла решетка – одна половина балкона принадлежала зданию музея, другая – жилому дому. Лестницы с балконов спускались в подъезд, куда можно было войти через общую арку подворотни. Джума поднялся на третий этаж, остановился у обнаруженной им двери, глянул вниз. Двор и впрямь был узкий, как колодец, вымощен булыжниками. Джума осмотрел дверь, ведшую в хранилище. На том месте, где должен был быть сквозной выход английского замка, отверстие было заделано круглым куском железа, посаженного на винты-самонарезы. И Джума понял, что дверь эта не открывается отсюда, снаружи, даже нет дверной скобы. Если к тому же она изнутри еще берется на тот могучий крюк, то войти в хранилище с балкона невозможно.

Он вернулся в кабинет и рассказал Кире и Войцеховскому обо всем, что обнаружил.

– Матвей Данилович, этой дверью пользуются? – спросила Кира.

– Никогда! – ответил Ласкин. – Из нее можно теоретически выйти, но войти нельзя. Ведь крюк еще.

– Но крюк оказался снятым со скобы. Значит кто-то отсюда вышел. Она тоже на сигнализации? – спросила Кира.

– Конечно! На синхронной с входной дверью в кабинет. Но если дверь не взята на крюк, она не плотно приляжет к косяку и тогда на сигнализацию не возьмется ни одна дверь.

– На сегодня впечатлений хватит, – сказал Войцеховский.

Кабинет был снова опечатан, они попрощались с переполошенным директором музея и ушли.

На улице Джума сказал:

– Либо через балконную дверь Гилевский кого-то выпустил и захлопнул ее на английский замок, а крюк забыл набросить, либо кто-то ушел через балконную дверь, захлопнув ее снаружи, уже тогда, когда Гилевский был мертв.

– Если Гилевский выпустил посещавшего его человека, не набросив потом крюк, то дверь в кабинет не взялась бы на сигнализацию. Гилевский не смог бы не обратить на это внимание. А не обратил он внимания потому, что был мертв.

– Вы не забыли газету с фотографией и топор? – спросил Войцеховский.

– Нет, – сказала Кира.

– Подобный топор, возможно, и был орудием убийства.

– И преступник унес его с собой? – спросила Кира.

– Но не принес с собой, – ответил Войцеховский. – Топор попался ему на глаза, когда он вошел к Гилевскому. А это значит, что он шел туда без намерения убить, шел неподготовленный к этому. Но что-то возникло между ними, и он схватил топор каменного века с письменного стола, – заключил Войцеховский.

– Значит, можно предположить, что вошел к Гилевскому кто-то, кого Гилевский знал, – вставил Джума.

– Согласен. Но странно, как уверяет Ласкин, ничего из сейфа не исчезло. А ведь вещи там бесценны, – заметил Войцеховский.

– А может там ничего не лежало, – сказала Кира. – Вернее преступник искал нечто, чего в сейфе не оказалось.

– И он ушел, унеся второй, свой ключ, заперев предварительно сейф, сказал Войцеховский.

– Да, но сейф был открыт до убийства. Мы же видели на фото живого Гилевского с уже отпертым сейфом за спиной, – воскликнул Джума.

– Значит у Гилевского было два ключа? Так, что ли? – спросила Кира.

Они умолкли, каждый о чем-то думал. Через несколько шагов, Кира сказала:

– У меня возникла мысль. Мне надо задать Ласкину еще несколько вопросов.

– Я иду на работу, – сказал Войцеховский.

– Пойдете со мной, Джума? – спросила она Агрбу.

– Давайте, чего уж там...

Ласкин удивился, увидев их.

– Что-нибудь не так? – тревожно спросил он.

– Матвей Данилович, вот такой вопрос, – сказала Кира, – на вашей памяти сейф ремонтировался, вернее замки?

– При мне нет, но при моем предшественнике ремонтировался. Точно не знаю, что там было: замок или ключи.

– Вы не знаете, кто ремонтировал?

– У нас был один слесарь. В музее ведь не только этот сейф. Мы очень много лет пользовались услугами этого слесаря.

– Кто тогда вызывал его?

– Вот этого не знаю. Либо Гилевский, либо директор.

– А где его найти, этого слесаря?

– Он работал в мастерской возле Центрального рынка, – Ласкин полистал длинный узкий телефонный справочник. – Фамилия его Ющенко Дмитрий Тарасович... Я угадываю ход ваших мыслей, – сказал Ласкин.

За все время Джума не проронил ни слова, он понял, ему придется разыскивать этого Ющенко, и сейчас Джума вспоминал, сколько в городе слесарных мастерских и где они расположены...

Когда они вышли из музея, Джума сказал:

– Значит я ищу слесаря, обхожу соседей по балкону, может видели, кто выходил из двери музея через балконную дверь. Что еще?

В понедельник поедем беседовать с любовницей Чаусова Непомнящей.

– Понятно. Значит до понедельника...

13

В субботу утром Кира с мужем собрались на два дня на базу отдыха военного округа. Это были прекрасные места: смешанный лес, большие искусственные, но с проточной водой, пруды в лесу, перегороженные дамбой, деревянные двухместные домики.

Набив сумки едой и термосами с кофе, надев спортивные костюмы, они сели в свой беленький "Москвич" и отправились на "Малый Майдан" – так называлась база отдыха. Было девять утра, когда они туда прибыли, взяли у коменданта ключи от свободного домика, сложили вещи, муж надел плавки, Кира купальник и босые, с наслаждением ощущая траву под ногами, пошли они по лесной тропе к прудам, захватив надувные матрасы и три бутылки – две с пивом и одну с минеральной водой. В лесу уже раздавались громкие голоса, где-то на поляне слышны были удары по мячу, в прудах уже кто-то плескался. Устроились на лесной прогалине, сквозь деревья просверкивала вода. День обещал быть жарким. Полежав какое-то время на матрасах, они искупались, затем снова улеглись загорать.

– Смотри, не обгори, – сказал муж.

– Я осторожно, – она перевернулась на спину.

Они долго лежали молча, он на животе, уткнув лицо в скрещенные руки, она на спине, смежив веки, лежали расслабленно, бездумно, в какой-то полудреме. Затем муж сел, закурил.

– Хочешь сигарету? – предложил.

– Нет, все! С сегодняшнего дня бросаю.

– Что у тебя с делом Гилевского?

– Движется. Если выстроить последовательно даты и события, картина получается странная, но обретает логику, – она принялась рассказывать. – В письме Сэма Шобба, адресованном Диомиди, Шобб высказывает надежду, что по каким-то эскизам Диомиди дело его может быть продолжено. Вопрос: кем, каким образом? Кроме того, анализируя даты, сопоставляя их и разные цитаты, я пришла к мысли, что пакет существовал, что он не исчез, а кем-то был припрятан. У меня сложилось впечатление, что это сделано с далеко идущей целью. Кто-то побывал в кабинете Гилевского и ушел через дверь, которую обнаружил Джума. Пройти в нее мог только очень худой человек. Это могли быть трое: родственник Гилевского Пестерев, Чаусов или Жадан.

– А ты бы пролезла там? – засмеялся муж.

– Сейчас еще да, через три-четыре месяца уже нет, – улыбнулась Кира.

– Он осторожно положил большую руку на ее живот, сказал:

– Расти...

Кира ждала ребенка. Первая беременность окончилась трагически: ребенок родился мертвым. Об этом они никогда не говорили – слишком больно.

– Открой водичку, – попросила Кира.

Он открыл ей бутылку воды, себе – пива. Откуда-то потянуло вкусным дымом и жарившимся мясом.

– Кто-то уже шашлыки варганит, – сказал муж.

– Хочешь есть?

– Нет еще, пойду прогуляюсь к рыбакам. Пойдешь со мной?

– Нет, полежу.

Он ушел. Стало жарко, она перебралась в тень, легла набок, прикрыв ноги от мошкары и прочей лесной живности куском ткани, и задремала.

В понедельник с утра Джума входил под высокую арку гулкой подворотни – общей для здания музея и жилого дома. По внутренней лестнице поднялся на балкон третьего этажа, подошел к двери первой квартиры, поскольку звонка не было, постучал. Никто не отозвался, но из соседней квартиры с тазом белья вышла женщина. Заметив Джуму, сказала:

– Их нет дома. Виталий в больнице, Маруся пошла к нему.

– Тогда я у вас кое-что хочу спросить, – Джума достал удостоверение. – Скажите, вы не видели недели три назад, чтоб кто-нибудь выходил из этой двери? – он указал на железную дверь, ведущую в хранилище музея.

Женщина опустила таз с бельем на доски балкона, вытерла о передник руки, задумалась.

– А у них через эту дверь вообще никто никогда не ходит, – сказала она. – Нет, ничего такого я не видела. – А когда могли ходить, в какое время?

– Часов в пять-шесть, может чуть позже.

– Тут у нас кухня, – показала она на свою дверь. – В это время мы обедаем. Если уж не увидела бы, то, может, услышала, если б кто ходил.

– Спасибо. До свидания, – Джума направился к лестнице, спустился этажом ниже, вышел на балкон второго этажа. Обе квартиры были расположены также, как и на третьем. Он постучал. Открыли сразу, вышла старуха.

– Вам кого? – спросила.

– Я из милиции. Вы часто бываете на балконе?

Оглядев подозрительно Джуму серыми выцветшими глазами, она спросила:

– А вам-то что?

Видимо, услышав голоса, на балкон вышел паренек лет пятнадцати, он жевал.

– Тут из милиции, – сказала пареньку старуха.

– Я действительно из милиции, – сказал ему Джума и показал удостоверение.

– А кто вам нужен? – спросил парень.

– Видишь ту дверь, – Джума задрал голову и указал на обитую железом дверь музея. – Скажем, двадцать первого июня не видел ли ты кого-нибудь входящего или выходящего оттуда?

– Видел, – просто, словно это происходит ежедневно, ответил парень. Я учусь во вторую смену, у нас было два "окна", химичка заболела, я пришел раньше, сел на балконе почитать, у нас тут во второй половине дня солнце. Он и вышел тогда из этой двери.

– Кто? – не веря своим ушам спросил Джума.

– Молодой дядька. Низенький, щуплый. Хромал он.

– Какого числа это было? Месяц?

– Не помню. Весной, кажется в апреле.

– А время?

– Я же говорю, я пришел из школы рано. Было, наверное, часов пять-шесть. Солнце еще не зашло за крышу...

Джума спускался по лестнице в хорошем расположении духа: щуплый, маленький, хромал. Пестерев! "Он вышел из хранилища. Но как вошел в музей? Купил билет? – раздумывал Джума. – Но Пестерев и не скрывал на допросе, что по просьбе Гилевского встречался с ним. Но может, была еще одна встреча, о которой он умолчал?"

Выйдя из подворотни, Джума стал думать, что делать в связи с открывшимся новым обстоятельством. "Ладно, – решил он, – пусть это прокачивает дальше Паскалова, а мне на сегодня еще хватит беготни, пока найду этого слесаря, специалиста по сейфовским замкам". И он зашагал к Центральному рынку, около которого, по словам директора музея, была мастерская, где работал слесарь Ющенко Дмитрий Тарасович...

У рынка было много грузовых машин, фургонов, ларьков, лотков, шла бойкая торговля. Возле весовой немолодая женщина в оранжевой безрукавке с метлой и совком в руках убирала мусор. Джума обратился к ней.

– Вы не знаете, где тут слесарная мастерская?

– А ее уже нет, – сказала женщина, – закрыли, вместо нее обувной кооператив, – и она указала на дом, где висела табличка "Сапожок".

– А куда мастерскую переселили?

– Где-то на Привокзальной вроде.

Вздохнув, Джума сел на трамвай и поехал на Привокзальную. Мастерскую он нашел за хлебным магазином. У входа висела табличка "Ремонт замков, изготовление ключей и прочие услуги". Он вошел. За барьером стоял молодой человек в синем халате, в глубине виднелись две комнаты с верстаками, токарный станок.

– Завмастерской на месте? – спросил Джума у молодого человека.

– Сейчас позову, – он отошел в глубину, крикнул: – Владимир Карпович, вас клиент просит.

Вышел пожилой человек в зеленой заношенной военной рубахе, с которой давно были спороты погоны, в засмальцованных брюках.

– Вы ко мне? – спросил он Джуму.

– К вам. Может поможете. Я ищу Ющенко Дмитрия Тарасовича. Он работает у вас?

– Уже нет, ушел на пенсию, стар. Что, сейф барахлит?

– Барахлит. А домашний его адресок не дадите?

– Он обслуживал вас раньше?

– Да.

– Иногда он еще соглашается пойти к старым клиентам. Подождите, поищу, – он отошел к шкафу, стал рыться в бумажках, затем вернулся: Запишите: улица Кривоноса пять, квартира семь.

– Спасибо, – кивнув, Джума вышел. Он знал: Кривоноса находится в новом жилом массиве, ехать туда троллейбусом. Ехать далеко. Еще десять-пятнадцать лет назад там было поле, стадион какого-то завода и ипподром. Джума сидел у окна, смотрел. Теперь поле было вдоль и вглубь застроено новыми высотками, лишь кое-где меж ними, как гнилые зубы среди здоровых торчали старые однои двухэтажные развалюхи. Дом пять он и нашел среди этих доживавших свой век строений. Квартира семь была на втором этаже. Позвонил. Дверь открыла пожилая женщина.

– Вам кого? – спросила она нелюбезно.

– Ющенко Дмитрий Тарасович здесь живет? – спросил Джума.

– Здесь, здесь, оставили б его в покое уже, на пенсии он.

– Я из милиции, по важному делу.

Она недоверчиво оглядела Джуму – его безрукавку, живот, вывалившийся из брюк, затем крикнула куда-то в глубину квартиры:

– Дед, к тебе, вроде из милиции.

Джума несмело вошел в переднюю. Навстречу ему вышел старик в теплой байковой сорочке, поношенных брюках и шлепанцах на босу ногу.

– Из милиции говоришь? – он смотрел на Джуму сквозь очки в плохонькой оправе. – Проходи. Когда-то я один сейф твоему начальнику доводил до ума. Садись.

Джума сел на шаткий простой стул.

– Я к вам по другому делу, Дмитрий Тарасович. В свое время вы обслуживали сейфы в музее декоративного и прикладного искусства.

– Было такое. Там в секретном кабинете строгий профессор работал.

– Работал. Профессор Гилевский, – уточнил Джума.

– Во-во! Сейф у него древний, но сильный, венский "Густав Шлезингер".

– Когда вас Гилевский приглашал последний раз?

– Дайте-ка подумать, – он притронулся к дужке очков, и Джума увидел большие, некогда сильные пальцы с темными трещинами у ногтей. – Давно, очень давно, годов пятнадцать-двадцать назад, если не более.

– В связи с чем?

– Сейф тот запирается на два замка. Так вот во втором выработался один зубец. Ну этого ты не поймешь. Тут только я кумекаю. И попросил профессор сделать к этому замку ключ. Свой он утерял. Мастачил я это дело две недели. Вот и вся сказка тебе.

– К какому замку вы делали ключ – к верхнему или нижнему?