Текст книги "Доля казачья"

Автор книги: Григорий Хохлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Он украл мой кошелёк! Держи вора, – как тигр ринулся к генералу.

Испуганные глаза Тряпицина заметались. И до него, как и до других людей, не доходило: какой там ещё кошелёк? Если тут решаются судьбы людей, и его жизнь стоит на кону.

И ещё бередила мозг глупейшая из глупейших мысль: неужели его приняли за вора? Русского генерала? Героя многих баталий? Неприятная мысль. И он невольно попятился к краю причала. А под его ногами действительно валялся кошелёк с деньгами Такахаси. Как тот сумел так ловко подбросить свои деньги под ноги генералу, для всех так и осталось вечной загадкой.

Как снаряд, пущенный с катапульты, Такахаси врезался ногами в грудь убийцы. Ужасная сила удара выбросила преступника за ограждения причала. Головой тот ударился об сходни и мешком упал в воду. Тело Тряпицина никак не сопротивлялось падению в воду и также свободно, камнем пошло ко дну. Никто не двинулся с места, чтобы попытаться спасти русского генерала. Наэлектризованное чувство явного и непонятного и уже второго убийства, жутко владело людьми. И, можно сказать, на время парализовало их волю. И только один Коно понял, как надо разрядить эту угнетающую людей обстановку, без всякого вреда к своим ярким, и вроде бы причастным к убийству, персонам.

– Так и надо вору! Молодец Такахаси! – Молодец! Молодец!

Он кричал это до тех пор, пока народ не прочувствовал, что это действительно так. Тогда и полицейские невольно отхлынули от Такахаси: пусть он ещё и не герой, но уже и не убийца. Просто обычный и невольный, справедливый защитник правопорядка.

Судовой врач осмотрел Идиллию и только горестно развёл руками:

– Она мертва!

Отец взял её на руки и двинулся по трапу на берег. Он весь словно окаменел, ни стона, ни малейшего звука он так и не произнёс.

На берегу её тело подхватили слуги. И только тогда генерал чётко произнёс:

– И моя жизнь закончилась, я жил только ради тебя, моя девочка.

И продолжил:

– Теперь я пойду твоим путём, мой дорогой отец, великий Сэцуо Тарада! Я честно, как и ты, выполнил свой военный, гражданский и отеческий долг и жизнь уже покинула меня, вместе с Идиллией. У меня осталось только моё право: идти вслед за ней.

Теперь ему уже никто не посмел бы помешать. Это было его законное право потомственного самурая – достойно, как он сам считает, умереть и предстать перед Богом. Что он и сделал уже дома – харакири, по всем своим самурайским законам.

Благородный человек был Ичиро Тарада и смерть его также была благородна. Но с его смертью оборвалась ещё одна ветвь Императорской династии. Но об этом генерал и профессор Ичиро Тарада, меньше всего беспокоился.

Я, обезумевший, рвался на берег, но полицейские упорно не пускали меня.

– Господин Бодров, вы не гражданин Японии и не имеете права находиться на её территории. Ваш плен уже закончился, и у вас есть документы, подтверждающие это. Вы можете следовать, согласно вашего купленного билета, во Владивосток. В противном случае вы будете, арестованы и уже никто и никогда вам не поможет. Я очень сочувствую вам, но я соблюдаю свои законы и требую этого от вас. С корабля ни шагу! Прощайте!

Василий силой утащил меня в каюту и также силой заставил меня выпить японской водки.

Жив я остался только благодаря Василию Шохиреву. Он, можно было сказать, что только не нянчился со мной. Я знаю, как он торопился домой к своей семье, но он не бросил меня, и я отдаю ему должное за этот душевный подвиг. По прибытии парохода во Владивосток нас с Василием сразу же арестовали жандармы.

Очень странно мы выглядели в своих цивильных костюмчиках. С множеством подарков, размещённых по различным коробкам и другим тарам, которые заполонили при нашей высадке всю палубу парохода.

Два моих ордена Святого Георгия, орден Дружбы Народов от самого японского Микадо и бумаги на него очень поразили наших контрразведчиков.

И у Василия наград было не меньше, хоть картинку с него рисуй. На наше счастье в городе по своим казацким делам прибывал атаман Иван Лютов. И контрразведчики, решив помочь нашему горю и прояснить ситуацию, организовали всю эту неожиданную для нас встречу.

Как увидел нас атаман, из японского плена освобождённых казаков, слёзы покатились по его щекам.

– Родненькие вы мои, ребятушки, живые! – плачет седой атаман. Сколько же вы натерпелись там горя, и кто его мерил, это горе?

С атаманом мы добрались до Хабаровска. И здесь сердечно распрощались с ним. А дальше уже пароходом плыли мы по Амуру, до своих родных станиц: Михайло-Семёновской. Затем на лошадях добирались до Бабстовской. Как и обещал Василий, так и упал на лугу на траву родную, обнял её, и слёзы закапали из его глаз.

Как я мечтал об этом времени в плену в Японии. Я думал тогда, что уже никогда это не сбудется. И вот наступил мой долгожданный миг. Я не мог так на всё реагировать, как Василий, в наших душах все происходило по-разному. Пулей улетел бы я в далёкую Японию, если бы меня ждала там моя единственная Идиллия. А так весь смысл моей жизни потерялся.

Белые и красные

– Казаки вернулись из плена, – стайкой галчат проносятся станичные мальчишки по пыльной улице.

– Григорий Бодров да Шохирев Василий, живые они, вернулись!

Станичным атаманом был отец мой, Лука, и постарел он здорово. Весь седой уже стал, а с виду спокойный. Не стало той его величественной красоты, что отметила маньчжурская императрица Цы Си, навсегда ушли те годы. Укатали Сивку крутые горки – так говорится в русской пословице.

За одним большим общим столом собрались все казаки станицы и чествовали своих героев.

Всё, что было, то и принесли хозяйки туда, чем богаты были, тем и рады поделиться. Подошёл ко мне отец, погладил меня по голове, совсем, как в детстве, понял он меня прекрасно, что на душе моей было.

– Не журись, казаче! Ты ещё молод и силён, как никогда. Жизнь ещё не закончилась, и за это благодари Господа Бога, что жив остался.

А мне опять Идиллия видится, умирающая на моей груди, и тот страшный выстрел генерала.

Убежал я из-за стола, не смог там находиться, всего-то мне и было тогда чуть больше двадцати лет. А тут всё так и накатило на меня: как живое всё видится, и всё в который раз.

Но дома всё пошло на поправку, и моя душа стала понемногу выздоравливать. Разве есть время скучать мужику в большом крестьянском хозяйстве. Тут столько дел несделанных, что и дня не хватает все переделать. А жили мы тогда зажиточно, ничего не скажешь. Умели работать Бодровы и любили это дело. Так что всего в доме в достатке было, и работы тоже. Со временем стали мои родители подумывать о моей женитьбе, но я про это и слышать не хотел.

Так и шли годы чередой, а я и думать и слышать не хотел ни про какую там свадьбу. Плачет моя мать, убивается, как такое может быть в казачьем роду. Где в каждой семье детей чуть не десяток бегает.

– Это все работники в доме будут, да воины славные, нельзя так, сынок, Бога гневить.

Лука решил поступить иначе. Не стал он ничего говорить мне, и ругать не стал, знал, что всё это бесполезно. Был в казачьих станицах такой закон, что решают там всё старики, их общий сход. И ослушаться их решения никто не мог, даже сам атаман. Создание семьи считалось делом государственным и ответственным, и уклониться от этого не мог ни один казак. Иначе он мог лишиться всех прописанных ему государством прав: на жалование, на землю, и других прав и привилегий. В конечном итоге его могли просто высечь плетями и изгнать из станицы. Но до этого печального конца у казаков никогда дело не доходило, как решат старики, так всё и будет.

Большую ответственность брали на себя старики, и сватали они невесту уже по всем казачьим требованиям, чтобы потом не навлечь на себя хулы со всей округи. Они к невесте и в постель заглянут, и в печку посмотрят. И за стол с ней сядут. Самый уважаемый дед и в тарелку посмотрит, чистая ли она, и вкусно ли готовит невеста – попробует варево. И пустую посуду с обратной стороны посмотрит, чистая ли там тарелка или кастрюля, с тылу, значит. И если что-то там увидел старик, то говорит всем, мол, у вашей невесты ж-па грязная. Всю себя осмотрит невеста, и понять не может, вся чистая она, даже пылинки на ней нет. Может, пошутили так старики.

Но тех уже не вернуть, они ищут достойную невесту, за которую им краснеть не придётся. Тут и сам атаман с ними, отец мой Лука Бодров. Все это его была, отеческая затея.

Так и стала моей женой красавица Екатерина Кустова, и ни разу я в жизни своей не пожалел об этом. И ей ведь, было не сладко, и она ничего не знала о своём женихе. Так же, как и он о своей невесте. Тогда всё это было возможным, и время от времени практиковалось в жизни.

Переживала она конечно здорово, а вдруг ей какого-то бракованного жениха подсунут, как кота в мешке. И всё спрашивала мать свою об этом, да подруг своих: какой он?

Но дело в том, что между станицами тридцать километров было, и никто толком из родных невесты жениха не видел. Даже отец, и тот не видел жениха. Знал он Луку, воевали вместе, вот и всё. Но родословная Бодровых о многом говорила казакам, и породниться с ними за честь считалось. Поэтому отец невесты и был спокоен, да и деды всё по совести делали. Отчудили тогда старики вволю, ничего тут не скажешь. Но они поступали так, как и предписано им было законом. И не лязгали они своими языками, всё в секрете держали, до поры, до времени.

Но всё равно, до Катеньки моей как-то докатилась радостная весть. Её мать по своим женским каналам кое-что всё же узнала о женихе.

– Красивый он, доченька, и хороший, ты с ним счастлива, будешь! – успокоила она дочь.

А как увидела на свадьбе невеста своего жениха суженного, так сразу же и влюбилась в него на веки. Как с картинки он был этот казак.

Красивый сам, светлый волосом, голубоглазый, да чист лицом. Ещё высок он, да широкоплеч, и вся грудь в наградах. Не о таком ли ей мечталось красавце жаркими от грёз ночами и не спалось уже до утра. А теперь и счастье ей привалило, живи только, да жизни радуйся.

Прожили мы немного с родителями и решили строить свой новый дом, да такой большой, что в округе и не было таких. Чтобы под одной крышей с нами и родители старенькие потом жили, и детям место было. Да и внукам чтобы было весело жить в такой большой и дружной семье, и помогать уже своим родителям. А чтобы дом был вечный, то строить его надо было из отборной лиственницы. Вот её-то и надо было специально отобрать ещё на корню и затем спилить и просушить по особой науке. Много было ещё разных заморочек, но мы с отцом их успешно решали, не мог он без дела сидеть, не приучен был. Ещё мы пробовали с отцом здесь, на нашем берегу Амура, свой рис выращивать. И у нас вырастали богатые урожаи риса, не меньше, чем у маньчжуров его собирали. Только вся беда была в том, что продавать его в таких больших объёмах, что мы получали на своих угодьях, было некуда. И постепенно, его стали выращивать ровно столько, сколько надо было нам, и не больше. Постепенно всё задуманное и появилось у нас: и дом большой двухэтажный, и паровая мельница, и ферма для скота, и подсобное хозяйство. И детишек тоже хватало, что за казацкая семья без детей, это, что одна рука для человека, да и та без пальцев. Живи казак, да жизни радуйся.

Но политическая обстановка в мире все эти годы была напряжённой – то война с Маньчжурией, то с Японией, то первая революция в России: её отзвуки докатились эхом до Дальнего Востока. Но в казачьей жизни они ничего не изменили, как стояли казаки на границе, так и жили своей пограничной жизнью. Ловили контрабандистов, да спиртоносов, идущих с той стороны Амура. А в нашей приграничной зоне, в районах золотых приисков, нелегальных золотодобытчиков. Эта проблема была более серьезной, ведь часть золота уходила за кордон.

Грянула первая мировая война. В течение месяца были отмобилизованы воинские формирования Амурского казачьего войска. В Благовещенске был сформирован второй казачий полк и по новой Транссибирской магистрали направлен на северо-западный фронт. Амурские казаки охраняли ставку государя Николая второго в Пушкино, под Санкт-Петербургом. Участвовал полк в знаменитом Брусиловском прорыве и других боевых операциях. Сын Шохирева Василия – Александр в составе третьей сотни второго Амурского полка участвовал во всех боевых операциях. Награжден Георгиевским крестом за боевые заслуги. Григорий Бодров в составе третьего казачьего полка Амурского казачьего войска три года охранял границу в пригороде Хабаровска (Казачья сопка), но в боевых операциях не участвовал, не считая легких стычек с хунхузами.

Царь Николай Второй считал, что нецелесообразно оголять восточные границы и убирать обученные казацкие части оттуда, пока там существует явная угроза нападения Японии и интервенции других государств. И это было правильным решением. Особого переполоху среди казаков наделал отказ Русского царя от трона и передача всей власти в стране Временному правительству. Вот это и было сильнейшим ударом для всего русского казачества.

Ведь они присягали служить Царю и Отечеству. А теперь получалось, что и служить некому стало. Вернулись казаки в станицу в 1918 году.

На станичном совете Лука Васильевич попросил его отпустить с занимаемого поста по состоянию здоровья.

– Стар я стал, станичники, и сердце побаливать начало. Я привык больше шашкой работать, а тут надо сердцем да головой, и годы уже… Тут и молодому атаману не под силу будет справиться с работой, куда мне туда лезть. И времена-то какие теперь настали, что не знаешь ты, что завтра со всеми нами будет, поди, угадай! Поэтому прошу вас, казаки, уважьте мою просьбу, увольте меня со столь высокого поста. Тут нужен молодой атаман, энергичный, чтобы везде поспевал. Уже нет моих сил со всеми атаманскими обязанностями справляться. И не понимаю я, станичники, к чему мы с вами идём сейчас. Наверно к гражданской войне, не иначе, раз царя в России не стало.

Уважили его просьбу станичники и избрали станичным атаманом Александра Шохирева. Хоть и молод Александр, но жизни повидал. Воевал с австрийцами и немцами, знаком с новым видом оружия. Побывал в революционном Петрограде. В путь ему надо собираться! В путь служения казачеству! И голова у него светлая, от отца своего и от деда мудрость передалась, не иначе. Вожак с Александра хороший получится, добрый! Тут спору нет! Но тут свершилась Октябрьская Революция, большевики совершили переворот. И началась великая смута в стране, переходящая в Гражданскую войну, сын пошёл на отца, брат на брата. И всё это не богоугодное действие грязным пятном разлилось по всей России, её просторам, городам, селам и станицам.

Решили наши казаки ни во что не вмешиваться, как стояли мы на охране границ Российских, так и дальше будем стоять. Никогда мы в грязную политику не лезли, и всегда это было правильно и оправдано. Но так продолжалось лишь некоторое время. Всех, как говорится, поголовно захватила в свою стихию революция и, практически, не оставила безучастных людей. Вскоре появились и здесь народные комиссары и давай всех агитировать за свою новую власть, как говорили наши старики: баламутить народ. Но казаки везде жили зажиточно, потому что жили они большими семьями, также и работали. Поэтому комиссарам с казаками было очень трудно разговаривать, как говорится, на разных политических платформах они стояли. И что самое было неприемлемо для казаков, так это то, что отрицала новая власть Бога, и потому стала она все церкви закрывать. А верующих уже всяческими путями отдалять от их духовного наследия. И этим навязывать свою волю народу.

Плачут бедные старушки, когда безбожники колокола с церквей да кресты снимают, а поделать ничего не могут.

– Кто из вас видел Господа Бога своими глазами? – спрашивает весёлый и рыжий комиссар Попугаев Аскольд у народа. – Значит, что нет среди вас таких людей, которые видели его?

– Нет!

– Тогда, господа-товарищи, и вопросов нет. Ведь и я, комиссар Попугаев, тоже нигде не видел его. Значит дело это решённое.

Но недовольство всё же копится в народе и на этом, пока невидимом фронте, может громыхнуть скоро. И причём очень здорово, потому что закоренелых безбожников в стране было, хоть по пальцам их считай – мало. Зато сомневающихся людей в себе и своих чувствах к религии, хоть пруд, пруди.

Тогда подключили ко всей своей агитации ещё невиданный здесь аэроплан. Иначе трудно было влиять на массы, по их словам, тёмный был народ!

Посадит невиданную здесь крылатую машину молодой лётчик Весёлкин Саша на лужайку возле станицы, и толпа народа со всех ног бежит туда, все без разбора. Как везде, вездесущие мальчишки первыми поспевают к летательному аппарату. Вылезет из машины комиссар Попугаев Аскольд Нидерландович, потомственный террорист аж в третьем колене.

Отряхнётся он, задорно брякая всей своей сыпучей конструкцией. Затем, как петух, рыжие свои перья расправит и сразу же к народу с вопросиком.

– Кто желает, господа-товарищи, на аэроплане по небу прокатиться, да посмотреть – кто там, наверху, живёт. Есть такие храбрые-желающие?

А сам расхорохорится весь, и руку на тяжёлую кобуру от маузера опустит для своего, ещё большего фасону. Помнутся с ноги на ногу жители станицы и, посоветовавшись, выберут одного надёжного человека, чтобы тот на аэроплане поднялся в воздух. И всё обсказал потом народу, как там, да что там видел. Всю, как есть, правду им и рассказал, депутат значит. Ведь мальчишкам станичным нет никакого доверия, те и соврать всё могут, недорого возьмут.

Сделает Саша Весёлкин несколько кругов над станицей, да и посадит свою машину на лужайку. А народ уже ждёт станичника, не дождётся, извёлся весь.

– Ну, что там?

Стоит растерянный путешественник и не знает, как всё обсказать народу, всю свою правду. Все ждут вразумительного ответа от него, ждут, не дождутся.

– Не томи душу? – торопят его. Наберётся мужик духу, набожно перекрестится и говорит, совсем уже подавленным голосом своим дорогим, казакам-станичникам.

– Никого я там не видел на небе нашем, всё простор там, да облака плывут. Братцы-казаки, все глаза свои проглядел. Не хотел грех на душу брать, да пришлось!

Так и шла успешно агитация, из одной станицы в другую. И всё тот же самый вариант везде успешно повторялся.

Только мальчишкам было всё равно уже, что там было или не было на небе. У них появились уже своя мечта, как болезнь неизлечимая, летать им хотелось! И они торопились в новую неизведанную жизнь, со всеми её войнами, голодом, слезами и радостью. Они рвались в небо, как птицы. К своим самолётам и в бездонное синее небо, к своему счастью. Но скоро казачьи станицы потрясла тяжёлая для всех весть. Она очень обсуждалось казаками, и важнее её по значимости уже давно не было во всей округе.

В одной из станиц красноармейцы арестовали Никодима Ивановича Чёрного. Хоть и старый он был уже, а всё ещё служил народу и Господу Богу, верой и правдой служил. Но всё это не спасло его от ареста. А только привлекло к нему излишнее внимание властей. Хотел он вразумить разрушителей церквей и встал на защиту новой церкви.

– Не позволю вам, слуги дьявола, храм Божий поганить, нет у вас такого права.

Но тут он глубоко ошибался, за что тут же и поплатился. По приказу комиссара Попугаева Аскольда Нидерландовича он был арестован красноармейцами и на ближайшем пароходе отправлен в Хабаровскую тюрьму.

Продержали его там недолго. И новые власти решили, опять же, пароходом, отправить его в Благовещенск. И уже там, на месте, собрать весь нужный материал для его суда. И вот по всему Амуру, по всем его стойбищам, селам и станицам, пошла печальная для народа весть. И по пути она всё разрасталась страшными подробностями. И многие верующие искренне плакали, затронула их крепко эта неуклюжая и никому не нужная правда. Не было на Амуре такого места, где он не побывал бы в своё время со своими проповедями. Любил он это дело, и всю свою жизнь посвятил своему творчеству, иначе всё и назвать было трудно. Или же, неведомое нам, состояние его души.

Именно поэтому его везде знали и любили, как своего родного человека, душевный он был человек, и неповторимый! А сейчас и сам он стал на край позорной для всей России гибели.

– Повезут нашего батюшку Никодима в Благовещенск на расстрел, – волнуются казаки.

Тут и мёртвый не выдержит такого произвола, не то что живой человек, вот и поднялся он, бунтует.

Оперативно казаки собрали общий сход казаков и, посовещавшись там, решили, что ни в коем случае нельзя отдавать отца Никодима на растерзанье властям. Иначе всё это дело не назовёшь, как самосуд. Многие станичники помнили его ещё по маньчжурской компании.

И даже то, что сама императрица Цы Си ему и его сану большое уважение оказала, передавалось казаками, как легенда, из уст в уста, и всё сказанное обрастало потом лихими подробностями.

– Он там один против целой школы монахов-убийц не побоялся выступить. И за отца своего постоял там, честь его защитил, один бился. И за весь Христианский народ он сражался и тоже победил там. И за веру нашу русскую, за всё казачество бился один. И уже слышалось среди множества людей, как гул, предвестник бури:

– Надо весь казачий народ поднимать и боем взять да отбить нашего героя, не дать власти расправиться с ним.

Повисла тягостная тишина в воздухе. Даже слышно стало, как стучат разгорячённые сердца казаков. Все станичники отчётливо понимали, чем всё это могло закончиться для всех их, и семей их тоже.

Тут, и именно сейчас, крамола против новой власти готовится, не иначе, всё толковать будут.

И докажи потом, что не так всё тут было, на этом сходе. И что хотели казаки восстановить справедливость в природе, не более того. И как-то защитить себя, от произвола властей.

Поднялся Лука Васильевич, и все казаки замолчали. Уважали они старого атамана, ибо не было в округе человека справедливей его и мудрее.

– Не надо весь наш народ поднимать, это будет очень подозрительно для всех и плохо закончится. Тут на кон не одна жизнь будет поставлена. У меня есть другое предложение. Надо всё сделать так, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Попробуем, казаки, всё по-другому организовать. Сейчас все казаки расходятся по хатам и всех успокоят там, свои семьи и чужие. Не надо привлекать к этому делу лишнего внимания властей.

А я останусь здесь с десятком молодых казаков, хотя они уже и не молодые сейчас, из моей бывшей сотни. У нас есть о чём с ними поговорить, да и обсудить кое-что надо. И ещё нам надо несколько человек наблюдателей, чтобы потом они всю правду народу донесли, мало ли что там у нас получится. Правда, и только правда должна быть известна народу! И в этом наше спасение.

Этим делом занялись старики, от них у нас тайн не было. Знали мы, что они ни за что никого не выдадут, хоть на дыбу их тащи. Хоть и в годах был тогда мой отец, но всё же решил последний раз тряхнуть стариной, а там пусть будет то, что на кону ему от роду написано, то пусть и случится с ним. Так он сам решил.

– Сейчас время сенокоса и трудно будет властям посчитать всех казаков, это только нам и надо. И если даже захочешь, то за всеми не усмотришь. Ещё нам надо, казаки, приготовить сменных лошадей, чтобы они сухими оставались, а которые в деле были, тех потом в лесу спрятать. От глаз людских, и особенно властей наших, подальше. Как прилетит наш связной голубь из Хабаровска, или парочка для большей гарантии, так и отбыл пароход в Благовещенск.

Работает ещё старая связь контрабандистов на казаков. Как и раньше, ещё при царе работала. Есть одно место на Амуре, где пароход идёт под самым нашим берегом, и никак не иначе. Там мы ему и встречу приготовим, по всем казачьим правилам. А остальное, казаки, что там и как получится, дело нашей удачи.

Ждали казаки в засаде пароход и конечно волновались. Были здесь: я со своим отцом, Василий Шохирев, Алексей Федоркин и ещё с пяток старых проверенных товарищей, бывших разведчиков.

Алексей Федоркин совсем недавно вернулся с фронта первой Мировой войны. Весь израненный и оттого озлобленный. Но жизнь дома помогла залечить его многочисленные раны, и прежняя его весёлость снова стала проявляться в его добром характере. Отчаянным пулемётчиком он был в эту войну. Кого он только не косил, со своего Максима, и немцев, и австрияков, и мадьяр.

И счёта не хватит всех тех перечислить, кто попадал под свинцовый огонь его пулемёта. И кто навсегда остался лежать в далёкой и холодной России. Даже сам батька Махно, к которому он попал, когда убегал из немецкого плена, не один раз ставил в пример своим хлопцам Алексея.

– Дюже гарный хлопец Амурский казак Алексей Федоркин, а пулемётчик ещё лучший. Режет из него врагов, по-чёрному, что тут ему всякий позавидует, «мастер своего дела».

Так на немецком паровозе с медными вензелями в одну строчку написал: «Батька Махно.», да ещё точку поставил. Всего в одну очередь пулемётную и уложился.

– Хотел я помыться после боя, а тут с водой проблема, так Алёшка мне и говорит: – Не горюй, батька, всё твоё дело легко поправимое.

Такому герою, как ты, грешно страдать, когда воды кругом хоть залейся. И на тачанку к своему пулемёту враз подался.

Сначала большой переполох начался среди наших казаков. А когда огляделись они, что к чему, то смех всех разобрал. И гордость обуяла их за такого пулемётчика. Правда, паровоз тот, теперь, что дуршлаг стал, весь в дырках. Хорошо только в режиме лейки работает, хоть душ с него принимай.

Не хотел батька Махно такого пулемётчика от себя отпускать, тот и Европу всю прошёл и наши все горячие места, везде повоевал.

– Я тебе, Лёшка, папаху со своей головы дарю. Умеешь ты с всякими людьми ладить. Ты у меня давно бы в полковниках ходил, или того выше, генералом стал! Но раз ты домой собрался, то держать тебя не смею. Герой ты настоящий, и ценю я тебя за это. Всему Амурскому казачеству от меня привет передай и низкий поклон казакам от меня. Геройских казаков ваша земля Дальневосточная плодит, не хуже наших запорожцев они, колыбели всего казачества русского.

Сотню бы мне казаков, таких как ты, Алексей. Так я бы с ними всю Европу под подошву своих сапог подмял. И плясать бы их заставил гопака нашего.

Потом Махно решительно тряхнул своей рукой с зажатым в ней революционным, именным маузером, от самого Троцкого у него подарок был, как отрезал:

– В зад бы они нас целовали с тобой, Алексей, да всех казаков наших. По гранате бы им в штанишки, распашонки да манишки, революционерами себя называют! Господа рогатые!

Наливай, Алексей, горилки, а то скучно мне стало, и хлопцы мои что-то приуныли.

Мы тебе проводины устроим, друг ты мой, по высшей категории, высокой чести тебя удостоим!

Не часто рассказывал Алексей про батьку Махно. И всё же, не понятно было окружающим, как же он так быстро подружился с атаманом, которого все боялись: и красные и белые, и зелёные, и русские, и нерусские вояки. Наверно горилка им помогла, карты, да ещё артистичная его стрельба из пулемёта. И, конечно, безудержная храбрость Амурского казака. Но когда выпивший был Алексей, всегда вспоминал своего друга Махно добрым словом. И привет от него передал казакам, с низким поклоном.

– Вам, Амурские казаки, от Батьки Махно привет. Вот где гуляет батька, так гуляет! Всех врагов революции рубит в капусту, особенно немчуру, латышей, да поляков. Извечных врагов Украины. Но подрежет ему крылья новая власть. Не любит она таких народных героев.

С его слов видел Алексей и Клару Цеткин, и Льва Троцкого, и Ленина, и кого он только не видел, за всю эту последнею военную кампанию.

И в это можно было поверить. Такой уж он был весёлый человек, уже весь поседевший, Алексей Федоркин, что для него не было ничего невозможного.

Прискакал на взмыленной лошади один из наблюдателей и сообщил, что пароход идёт по нужному маршруту и скоро будет под нашим берегом. От него ничего больше не требовалось, только наблюдать и не высовываться. Что и делали с успехом наблюдатели. У них и позиции свои имелись, но все они были созданы только для наблюдения и никак не для боя. Лежит за пулемётом Алексей и со своего Максима пыль сдувает да протирает его. Очень уж уважительно относится казак-фронтовик к этой изумительной по боевым качествам немецкой машинке. За всю войну она ни разу его не подводила, и жизни ей он был обязан не раз. Рядом с ним второй номер, тот уже самолично все ленты перебрал и к бою приготовил. Боится он ослушаться Алексея, в бою тот непредсказуем, сказывались его многочисленные ранения и контузия. Мог и в ухо двинуть напарнику за малейшее его промедление.

Тот только одного человека признаёт сейчас: Луку Васильевича, и ждёт его команды из другого окопчика.

– Я с другими казаками по разные стороны пулемёта и прикрываем его от обхода с тыла и разных там охватов.

Взял в руки самодельный рупор Лука Васильевич, лишь только стал пароход подходить к казачьей засаде.

– Всех лишних людей просим с палубы удалиться, так как предвидится пулемётная стрельба, во избежание ненужных жертв. Комиссара Попугаева просим дать команду капитану остановить пароход и бросить якорь. В противном случае ваша галоша будет потоплена из пулемётов и орудия.

Последнее предупреждение Бодров добавил для большей острастки, пусть Попугаев призадумается.

Заметались люди по палубе парохода «Амур», очень не хотелось им попасть под пулемётный огонь и ни за что погибнуть. Да ещё если дура-орудия жахнет по ним пару раз. Не хотел пароход останавливаться и шёл прежним курсом, только солдаты красноармейцы залегли вдоль его борта. Приготовились они к отражению атаки, которую никак не исключали.

– Нестор Иванович Махно, прошу вас дать предупредительную пулемётную очередь по металлическому баку, что чинно стоит на палубе. Пусть посмотрят товарищи-ослушники, как ты сможешь второй очередью сделать из них фарш для начинки пирожков.

– Огонь!

Заработал как часики пулемёт Максим, и от бака на палубе парохода полетела краска, вместе с ржавчиной. Она сыпалась ровненькой строчкой, и, похоже было, что что-то писали там пули, на возмущённом металле.

– Кто приказывает остановиться? – спрашивает с палубы напуганный и возмущённый комиссар. Не ожидал он такого варианта со стрельбой, и был не на шутку бледен.

– Прочитай на баке! Там всё написано, ясно и понятно, стрелять мы больше не будем.

Робко пошёл к баку Попугаев Аскольд Нидерландович, революционер, как он сам любил себя называть, в третьем поколении. И неожиданно замер там, и ещё долго не мог придти в себя от прочитанного текста.

– Там написано: Ленин! – послышалось его изумлённое восклицание.

По реке всё хорошо прослушивалось, так как было раннее утро. И даже было слышно, как чиркнула спичка в его дрожащей руке. Комиссар Попугаев усиленно думал и ронял на палубу сломанные спички, одна за другой. Он впервые не знал, что же ему делать в данной и очень сложной и такой нестандартной ситуации. Попал он, как говорится в народе, как кур в ощип!