Текст книги "Доля казачья"

Автор книги: Григорий Хохлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Но надо снова возвращаться в адскую бытность этого, не нами придуманного, праздника, нашего поражения, но ещё не погибели, и приторной славы предательства.

Василий Шохирев, по казачьему обычаю, поклонился Великому императору, а затем на все четыре стороны японскому народу.

– Благодарю вас, ваше величество, за подаренную мне свободу. Но остаться в Японии я не смогу по нескольким причинам. Первая: потому что я, как честный казак, присягал русскому царю: ему верно служить и Отечеству. И я не могу изменить данной присяге.

Вторая причина: у меня в России есть семья и растут дети. И я просто обязан быть с ними, исключение составляют война или учебные сборы.

И третье: у нас в России и так говорят, что незваный гость хуже татарина. Поэтому я не хочу вам создавать лишние проблемы и пренебрегать вашим гостеприимством. Дороже моей России для меня во всём мире страны не существует.

Охнула заинтригованная масса людей на площади в своём великом восхищении и недоумении казаками.

– Мне каждый день снится родительский дом, где я маленький и босоногий бегу по росистой траве. То я слушаю поющего жаворонка из пронзительной синевы небес. Ведь я потомственный казак и всё это моя Отчизна. Это моя душа плачет! Зовёт меня! Я только домой хочу и у меня нет других желаний, ваше величество. А наград мне и своих достаточно. Не обессудьте, ваше величество, за всю мою высказанную дерзость. Я русский человек и моей душе здесь, как в темнице, тяжело.

Поклонился Шохирев японскому императору и на все четыре стороны японскому народу.

– Спасибо вам, добрые люди!

– Пусть будет по-твоему – высказался император. – Езжай домой, казак, к своей семье. А награду всё же прими, – и орден подаёт Шохиреву: – За дружбу наших народов! Это юбилейная награда, для ваших пленённых офицеров изготовлена. Но на них столько крови, и своей и чужой, что не будет в этой награде искренности и душевной чистоты, как у вас.

Хотя каждый из них посчитает за честь их носить. А получить орден, лично из моих рук, ещё большая честь. Так что носи, казак, ты с честью заслужил эту награду. Мой народ не против такого решения. И снова буря оваций, нахлынула на нас.

– Касаки! Касаки! Касаки!

Я тоже предстал пред лицом японского Микадо. И всё повторилось: не захотел я оставаться на чужбине. И нарушать данную русскому царю присягу я тоже не стал.

Принял я орден из рук императора уже спокойнее, чем Василий. Ведь я не против дружбы наших народов: я против всякой войны. Кто, как не мы с Василием, заслужили её. И перед лицом смерти не дрогнули, и с честью выдержали плен, и ещё разные испытания, уготовленные нам судьбой.

Но меня ждало уже другое, вольно или невольно, последовавшее испытание, и, наверное, самое тяжёлое и роковое.

– Почему моя племянница Идиллия неотступно следует за тобой казак? Иногда на ней просто лица нет. Ужас так и бродит по её лицу. Особенно это было заметно в твоём смертельном поединке с Коно.

Император был стар и мудр. Он, что рысь, опытен и любого человека насквозь видит. Уж ему ли не знать состояние любящей души. Он и сам всё видит прекрасно, но и здесь у него есть своя линия поведения. Идиллия ему не чужая. И тут его волнение закономерно.

Скрывать мне нечего!

– Мы любим друг друга. И дороже Идиллии у меня никого нет, во всём белом свете.

Дрогнуло лицо великого императора от такой правды казака. Не принимала его душа такого ответа, не смогла принять. И тень недовольства заиграла на лице свой завораживающий танец. Пока не легла на его лицо печать никому не подвластного, принятого им, рокового решения. От которого ты и сам, хоть ты и император, уже никуда не денешься, потому что обречён это сделать и огласить его.

И не людьми это было решено. Где-то уже витало это решение. Но где? Наверно, в небесах! Или дебрях нашей неизведанной мысли. Связь какая-то была. Рок! Чужой разум!

И тень легла на чело императора, исполнителя этой злой роли. Какое-то мрачное озарение.

Ведь, казалось бы, всё было в воле императора: и казнить и миловать нас. И хотя бы просто оставить нас в покое. Но оказывается, что по-настоящему, он только мог утвердить, ставшее уже своим, то роковое решение.

И скоро Идиллия предстала перед разгневанным дядей:

– Моя милая племянница, правду ли говорит этот русский казак?

И не обидел ли он тебя, даже недостойным твоего высочайшего положения взглядом? А тем более, изливать здесь такие дерзкие речи, что очень смело с его стороны.

В случае обмана, он понесёт заслуженное наказание – смерть!

Бледнеет Идиллия. Когда же закончатся для неё эти душевные муки. Это не праздник для неё, а настоящая пытка, где её душу ежесекундно и нещадно третируют.

Но любовь и сейчас оживила лицо девушки. Придав ей такую неземную, волнующую всех красоту, что перед признанием её никто не устоит. Настолько она чиста, глубока и понятна всем. И как из родника из души выливается нежность, пить и не напиться её.

– Я люблю Григория, и это выбор моей души. И никого мне другого не надо. Это правда, дядя!

На всю жизнь, он мой единственный. Я за ним, как ниточка за иголочкой, на край света пойду. И нет такой силы, что смогла бы удержать меня вдали от него, наверное, только смерть.

Вот эти отчаянные и роковые слова Идиллии и заставили встрепенуться императора. Похоже было, что тут их мысли сходились.

Он как бы мигом окреп своей метущейся душой и уже ни в чём не сомневался. В эти роковые минуты всё было им решено, окончательно и бесповоротно. Есть в нашей жизни такие часы и минуты, которые лучше бы не знать – здесь всё ещё раз совпало. Рок.

Замерло множество людей, в ожидании ответа императора. Они ждали чуда. Они верили в любовь, они сейчас жили ожиданием этого чуда. И мудрый император и на этот раз сделал всё, как они хотели. Не может знать всё народ, это ему не дано!

– Ты свободна Идиллия в своём выборе. Ты вправе решать свою судьбу сама, и я не буду чинить тебе препятствий.

Ликованию народа не было предела. Не знали подданные ничего про принца Сусано и его неотвратимое коварство. Зачем им знать всю эту грязь? Сейчас эти люди, как никогда, были далеки от политики и, тем более, дипломатии. И то, что император уже не мог поступить иначе.

Его выбор был сделан ещё раньше, окончательно, и бесповоротно – они этого не знали.

И никогда они не узнают его настоящего решения. Оно, конечно, не то, что он высказал сейчас вслух этим ликующим людям. Генерал Ичиро Тарада не посмел покинуть площадь до окончания всей церемонии награждения русских пленённых офицеров орденами.

Награждение проходило очень спокойно и, можно сказать, что вяло. Предатели хоть и сияли все золотом, но состояние их души, всегда было неизменным – низость!

И японцы прекрасно это понимали, таково и было к ним отношение. Что заработали, то и получили, предатели во всём мире одинаковы.

Но и тут не всё было гладко, как ни жаждал награды русский генерал Тряпицин Лев Гордеевич, прямо из кожи лез, но так и не получил её.

Его, бедного, и в жар бросало и потом он обливался и, можно сказать, что весь он извёлся. А тут ему вместо награды и передали, как обухом топора по голове ударили, что его награждение задерживается до особого распоряжения Его Высочайшего Величества.

Удар по его самолюбию был колоссальный. И Лев Гордеевич еле удержался на ногах, чтобы не обронить своё тело. Это было очень заметно со стороны казакам.

Его лисья натура уловила во всём этом подвох, а может и того хуже – опалу! И он мучил себя душевными терзаниями до самой личной встречи с императором, которая должна была произойти вечером.

– Почему не дали награды, что случилось?

Император был суров, как никогда и, можно сказать, что почти не замечал молодого русского генерала. Но это было не так – император настойчиво продолжал размышлять дальше. Хоть и молод он, но грязи и предательства на нём предостаточно. Что на собаке блох! Этот будет молчать вечно, не в его интересах много болтать. И хорошо, что он русский, здесь не должно быть другого мнения, мол, свои у них разборки, на почве гордости и произошло убийство.

Вместо приветствия, неожиданно резко император обратился к Тряпицину:

– Господин генерал, настало ваше время послужить Великой Японии. Я вас сразу предупреждаю, что отказа не должно быть, в противном случае вы труп.

Лев Гордеевич еле держался на ногах – он уже обречён. Он чувствовал это всеми фибрами своей души. Мама! Возопила его душа.

– Я не один принимал такое решение, но задумка тут моя. Здесь я высший судья, а над нами уже Бог – на небесах! Не должно произойти кровосмешения Императорской крови и дикой казацкой. Мои предки мне этого не простят – ты понял, генерал, о чём я забочусь. Я говорю об Идиллии и Бодрове.

Достаточно того, что уже ранее было у нас, Идиллия повторяет дорогу своей мамы, русской красавицы Анастасии. И в её смерти есть тоже загадка, но мало кто знает об этом. Там тоже было не ординарное решение и, конечно, большая интрига. Но всё знать никому не дано – не тот их уровень! Ичиро Тарада так и не узнал всей правды. Анастасия могла жить, но она мешала всем. Она была бельмом на глазу у всей нашей императорской династии. Её уже нет! И очередь теперь за Идиллией. Её надо спасать, или…

Я всё же я решил, что должен погибнуть казак, а Идиллия останется жить. Я отвоевал ей право на жизнь, она достойна этого. Она умница, каких свет еще не видел. Она божественна, и это наша кровь сказывается. Великой династии!

При посадке на пароход ты будешь стрелять в Бодрова.

Идиллия никуда одна не поедет и останется здесь, в Японии. Твоя награда будет ждать тебя. И следующим пароходом ты с почётом отбудешь в Россию. Остальные офицеры ещё потолкаются здесь. Для них плен ещё не закончен, души их у меня вот здесь – в кулаке. А тебя отпускаю!

И с остервенением император растёр сжатые пальцы, а затем их брезгливо, совсем, как породистый кот, отряхнул в воздухе – избавился от грязи.

– Надеюсь, что стрелять ты не разучился, генерал Тряпицин? Или и там ты очки всем втирал, – рассмеялся своей шутке император. – Хотя и дослужился до генерала.

– Ваше величество, не извольте беспокоиться, стрелок я отличный. И в Бодрова я не промахнусь, это точно. Он и так мне очень противен, быдло и есть быдло! А куда лезет, стервец?

Я не смею вас ослушаться, но здесь я не за награду работаю, а в радость себе – он опозорил меня! И я просто обязан это сделать, ведь я потомственный дворянин. И свой позор хоть сейчас готов смыть его кровью.

Нос-румпель потомственного дворянина из синего цвета превратился в яркий, свекольный. Видно было, что генерал, как говорится в народе, зашибает – неравнодушен к спиртному.

Глаза Льва Гордеевича застыли на выкате и от злости совсем обесцветились, как у тухлой рыбы. Но душа его требовала, по его мнению, законного мщения и потому клокотала – местью жила!

Вот он, долгожданный час мести наступил волею самого императора. Уж теперь-то настанет моя очередь смеяться. Казачье отрепье.

Хотя все и утомились, но все ждали возвращения господина Ичиро Тарада. Идиллия ни на шаг не отходила от меня. Она за весь сегодняшний день впервые и по настоящему была счастлива. Теперь их уже никто и никогда не разлучит и скрывать ничего не надо. И в том, что она поедет со мной в Россию, тоже никто не сомневался, даже отец.

Но генерал Тарада не разделял нашей с Идиллией радости.

– Я не верю, что император так просто отпустит свою племянницу и мою дочь в Россию. Тем более, с пленным русским казаком.

Лицо его за весь этот сумасшедший день потускнело и осунулось. Генеральский мундир давил его и он вынужден был снять его. Он плохо спал всю последнюю неделю и постоянно, как опытный штабист, чувствовал неотвратимую западню, которую ему готовят свои же люди. Он и так многое сумел изменить в ходе событий и всё в лучшую для нас сторону. Но остановить весь мощный вал атаки на нас и на свою собственную персону он не мог. И это было везде, по всему невидимому фронту.

И генерал, уже интуитивно чувствовал, что проигрывает этот неравный бой – везде складывалась безвыходная ситуация. Из глаз настоящего самурая и, казалось бы, железного человека, хлынули слёзы.

– Доченька моя! Я всё потерял в этой жизни, когда умерла твоя мама. И ещё удар – геройски умер мой благородный отец.

И поправился:

– Мой отец умер, как истинный воин-самурай.

Вся моя жизнь была посвящена служению Великой Японии и твоему воспитанию, доченька. Если ты уедешь с Бодровым, то я не обижусь на тебя. Я столько натерпелся в этой жизни обид, что на твоей дороге стоять не буду. Это очень большой грех и он непростительный мне. Так будьте же счастливы с Григорием!

И, как бы угадав наше желание пожалеть его и успокоить, сам ответил:

– Уехать в Россию с вами, я не смогу – это исключено! А вы, готовьтесь в дорогу!

Не сговариваясь, мы с Идиллией упали пред ним на колени и на наших глазах заблистали слёзы. Никаких слов благодарности не находилось.

Господин Тарада поцеловал и благословил нас, совсем по-русски:

– В добрый час, мои дорогие детки! Живите в мире и согласии всю свою жизнь. Всегда любите друг друга! И помните, мои милые, что птица с одним крылом не летает!

Он совсем постарел и чтобы далее не выказывать нам свою нечаянную душевную слабость и не расплакаться, ведь он всегда был настоящим самураем, удалился отдыхать в свои покои.

Отец унёс с собой груз неразрешимых проблем и никому их не разрешить, кроме его самого. И он это прекрасно понимал и не хотел отягощать нас этой непосильной тяжестью.

И все мы тоже разбрелись по своим спальням, сил не оставалось, ни душевных, ни физических.

Глубокой ночью я проснулся от мысли, что у меня забирают Идиллию и меня охватил панический ужас. Я весь вскинулся для смертельной схватки с врагом.

И тут при свете полной луны я увидел свою любимую. Она охраняла мой крепкий сон, скорее похожий на забытьё. Но шаловливый шутник – сон, взял и сморил её на этом непривычном посту.

Идиллия разметалась рядом со мной, словно лебёдушка, которая себя не жалеет жизни птенцов своих. Так меня она прикрывала от невидимого коршуна. Но теперь настала моя очередь беречь её робкий сон. Спи моя любимая, набирайся сил! Сколько ты натерпелась за этот бесконечный день.

Но и тут мне не было покоя. На тонкой грани сна и реальности я вдруг отчётливо вижу генерала Тряпицина, который мне ехидно улыбается. И настолько тонко это видение, что у меня возникает мысль, что оно сейчас сотрётся и совсем исчезнет. Но смутное видение обозначилось ещё сильнее и я увидел, что Лев Гордеевич, целится в меня из пистолета. А я не могу уклониться от прямого выстрела мне в лицо и уже ясно понимаю, что обречён и холодный пот застилает мне глаза. Но ещё больше страшно мне не за себя, а за мою Идиллию – где она? Неужели я уснул на посту и проспал её? Страшнее этого для меня нет наказания. Это же преступление на войне и мне положен за это расстрел. И сам Тряпицин Лев Гордеевич приводит этот приговор в исполнение.

Но почему какой-то предатель судит меня? И моя душа взбунтовалась – где Идиллия? Где?

И тут светлая, как облачко, тень откуда-то сверху опустилась между нами. И нежно окутала меня, мне казалось, крылами, надёжно прикрывая от выстрела.

И как гром звучит роковой выстрел Тряпицина. Идиллия, как раненая птица, трепещется на моих руках. Как страшный демон хохочет генерал, весь содрогается от смеха. Затем он уходит за линию видимости моих глаз. А там шум борьбы и его дикий вопль полёта в тартарары, где прекратился глухим ударом разбитого тела.

Потом я стою, с мёртвой Идиллией на руках, на маленьком островке, а вокруг море воды.

– Это её жизнь и есть маленький островок – ваш Рай. И ты у неё был в гостях! – слышится отчётливый небесный голос. – А твоя жизнь вода, беда твоя жизнь! Большая вода! И беда большая!

Очнулся я в руках моей любимой Идиллии и ничего не могу ей ответить.

Главное, что она жива. И я неистово, как никогда в жизни закрестился – меня одолел нешуточный страх и за неё и за себя. И в бою так не бывает жутко. А тут, не побоюсь сказать, волосы на голове встали дыбом.

Трудно было возвращаться к жизни после холодных объятий сна и всего увиденного и прочувствованного каждой своей клеточкой. А утром мы с Василием не знали чем заняться. Вещей у нас фактически никаких не было, оставалось заниматься только документами. Но и тут ничего не ладилось. Мудрый господин Ичиро Тарада строго-настрого запретил нам покидать пределы его дома. Он прекрасно понимал, чем это могло закончиться для нас. Несчастный случай и нет лихих казаков. И как всегда, ответчиков тоже не будет.

Все бумажные дела он взялся уладить сам. И тут он опять удивил нас знанием русского языка. Это была ходячая кладезь разговорного русского языка. И, похоже было, что вся его душа была положена на алтарь, этого дела.

– Как это у вас в России говорят: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек!»

Несомненно, что он глубоко изучал русский язык и, наверно, не в одной академии.

Прав был отец Идиллии, нам не следовало никуда высовываться из предоставленного нам убежища. И мы, как паразиты, вынуждены были скрываться от людей, или даже от шороха листвы. Везде могла ожидать нас опасность.

Сильно усталый, генерал появился только к ужину. Лицо его было непроницаемо, но нам он, как бы виновато, улыбнулся. Ведь мы тоже извелись в этой длительной осаде, да ещё при невидимом противнике.

– Документы вам выдадут только в день отплытия парохода. Казаки могут взять с собой только одежду и еды на сутки. И, естественно, свои справки об освобождении из плена.

Идиллия может тоже поехать в Россию, но только одна. К вам она не имеет никакого отношения. Соответственно и вещей может взять столько, сколько ей надо одной.

Лицо Идиллии счастливо, и отец невольно думает: – Чему радуешься доченька: везде коварство и обман. А ты так наивна, моё единственное дитя. Кто же тебя там защитит? Милая ты моя!

Ему хочется плакать навзрыд, но слёз уже нет. И сердце отца разрывается на части – болеть устало!

Василий тоже замкнулся и старался уйти в сад к своему любимому старому карпу.

Тот узнавал казака и спешил к нему. Рот карпа что-то тараторил и глаза его оживлённо блестели. И блаженно закатывались, когда Василий почесывал ему крутые бока.

– Рыба, но насколько она умна – думает Василий. – А мы всё воюем друг с другом, – и подытожил, – паразиты мы! Всё уничтожаем, всё, что попадётся. И нам по сто лет не прожить, но это и к лучшему: всё меньше крови на нас будет!

– Прощай мой друг, мой безответный дедушка. Ты моя единственная радость на всю вашу Японию. Только ты и смог понять мою суровую душу: добр я, как и ты, но кто об этом знает?

И сидит горемыка возле пруда и, странное дело, у карпа из глаз капают крупные жемчужные слезинки на цветные камешки дна. И рот его скорбно, совсем по-старчески, закрыт.

Он всё понимает! Возможно и не меньше нашего. А может и глубже всё воспринимает – этот мудрец вселенной!

Пароход уже вторые сутки стоял у пристани и, как всегда, работа на корабле всем находилась. Сновали моряки по трапу и не предвиделось окончания этой суматохе. Равнодушно взирали на них немногочисленные пассажиры. Их больше всего волновала экзотика этой малопонятной для европейца страны.

Но завтра день отплытия «Виктории» до Владивостока и все приготовления, волей неволей, завершались. Зевак это мало интересовало и они толкались, как рыбы на нересте, у причала. Были здесь и Коно с Такахаси, и у них были свои причины здесь присутствовать. И одна из них очень значимая для их чести и их родственников. Всё же хотелось им отблагодарить русских казаков по-человечески, по совести. А как это сделать, они не знали.

Сначала им гордость не позволяла и мыслить об этом, но все их родственники настояли на своём решении. Их заинтриговало то, что казаки никого не побоялись, даже самого императора, и не пошли на заманчивое убийство. А ведь сами японцы, как ни стыдно это признать, помышляли совсем другое. И готовы были убить казаков не задумываясь – сейчас им стыдно за это.

Этим русским не надо было легкой славы, они победили сразу всех японцев своей человечностью. А это, согласитесь, посильнее всякого оружия – душевно любить человека.

И за этот великий человеческий подвиг их долго будут помнить честные люди Японии. Их дети, как ни странно, уже играют в казаков. И почти совсем так же, как русские мальчишки в своих казаков-разбойников у себя в далёкой России.

Сидя верхом на палочках своих деревянных, воображаемых и резвых конях, скачут они по пристани. В руках у них деревянные казацкие шашки. А на голове что-то похожее на страшные казацкие папахи. Но только от этого игра ещё больше становилась интересней. И уже слышен перестук деревянного оружия, это встретились отважные конники. Но и тут русское, зычное слово «Ура!» оказалось посильнее напевного клича «Банзай!»

И, как ни странно, японские казачата побеждают своего родного и такого же сопливого противника, друга своего. Сегодня это никого не удивляет, все равно в итоге победила дружба. Но сколь долго это будет продолжаться, никто не знает. Вырастет другое поколение японцев. И возможно зазвенят сабли яростных бойцов и прольётся всенародная кровь.

Болит сломанная рука у Коно, но он не уходит домой, всё надеется на добрую встречу с казаками. И Такахаси тоже весь извелся в ожидании, и он должен как-то отблагодарить русских, а подарков им припасено немало. Но казаков почему-то среди этих любопытных людей не было.

Нет их на пристани, и вообще нигде нет, даже дома. Удивительно всё это.

И только тут до японских борцов доходит вся простая истина, что правы казаки. Найдётся своя сволочь, или наймит какой-либо, и в такой толпе их проще простого убить. И страшно им от такой мысли становится. За что?

А тут еще и русский генерал ни с того ни с сего на пристани трётся. И одет он очень уж подозрительно, как хамелеон, на все случаи жизни. И ещё очень похоже, что он при деле сейчас, как охотничий пёс в поиске рыскает. И глаза его так же всё зыркают по сторонам: – нет ли где казаков! А кого он ещё мог здесь высматривать? Только их!

– Что-то здесь не ладное творится – сообразили японцы, – и возможна здесь крупная интрига, а может и того хуже! Не дай Бог!

Помнили они, как раздавилось куриное яйцо в руках русского генерала. И как содержимое яйца размазалось на лице и одежде Тряпицина. Вот смеху-то было! Повеселился тогда народ. Так им и надо предателям, орденов захотели. Холуи вечные!

Может, что и другое задумал генерал в отместку казакам, не один он стратег такой. Наверно обидно им, что казаки здесь героями стали и лицо своей Родины, в отличие от них, сохранили. – Всякое, может быть, – терзаются японцы!

Но теперь расстановка сил в этой игре, иначе не назовёшь её, основательно изменилась. У казаков и защитники появились. И здесь их на пристани полным-полно. Не одни они.

Практичные и мудрые японцы решили сосредоточить своё внимание на этом странном русском генерале. Уж он то, этот прощелыга, их обязательно наведёт на казаков, совсем не зря он на пристани промышляет. Ох, не зря! А информация у него из первоисточников идёт – всё он знает!

И они, практически, не ошиблись, хотя о более заинтересованных лицах и они даже предполагать никак не могли.

Утро следующего, третьего дня, тоже ничего хорошего не принесло казакам. Зато документы об их освобождении из плена были им вручены господином Тарада.

Этим самым очень гордый и благородный отец подписывал сам себе, приговор на пожизненное одиночество. Но поступить иначе он не мог, глядя на свою единственную дочь. Та была на седьмом небе от нахлынувшего на неё счастья. Не это ли для него, любящего отца, наивысшая награда! Счастье оставаться со своим любимым человеком на всю долгую совместную жизнь – величайшее счастье. Он сам об этом мог только красиво мечтать.

Но его личная жизнь сложилась настолько трагично, что у Ичиро и мысли нет препятствовать счастью дочери. Пусть хоть она будет счастлива. А он сам, как же сам? Душа его разрывается от боли. Но он нашел в себе силы не молчать, чтобы не расстраивать дочь.

– Проживу как-нибудь! Кажется, так говорят, великие в своей необузданной простоте, русские. Они не точны как японцы, но душевности у них побольше.

Сколько я не изучал их быт и нравы, всегда не переставал удивляться их героической стойкости и самопожертвованию ради счастья других людей. Ведь я профессор в этом деле – это моё второе, кроме военного, образование. Профессор! И ещё вся моя жизнь многое подсказала мне – учила меня.

Почти что весело всё это сказано было, но сколько неизмеримой горечи в его душе сейчас звучало. Иначе и быть не могло. Идиллия это чувствовала, но крепилась и не плакала.

Убийство казака должно было произойти на корабле при общей посадке пассажиров, но уже на чужой территории. Как известно в мировой практике – это должно было произойти так, и не иначе. На корабле, на чужой территории.

И Тряпицин не мог поступить по-другому, здесь всё просчитали профессионалы. И что-то изменить было невозможно, разве, что потерять свою жизнь. Но она дороже стоит – тысячи чужих смертей. Она для него бесценна! И ещё очень хотелось ему уехать домой, да ещё с новым орденом на груди. Уж дома-то он навсегда избавится, от этого кошмара кровавого Востока. Следующий пароход будет его, а остальные офицеры пусть ещё парятся в этом позорном плену. Он своего страха натерпелся вволю! Конечно, и ему противна роль палача, да ещё при его генеральском звании. Но, в общем-то, игра стоит свеч, тем более что ведётся она на чужой территории. И всё будет шито-крыто! А в России он будет герой, это точно! И ещё не одна награда дождётся его от русского царя.

Как ни пытались Коно с Такахаси вместе со своими родственниками пробиться к казакам, но это им никак не удавалось. Все их попытки были тщетны. А сказать им много чего хотелось. И ещё от всего сердца пожелать хорошим людям счастья. И хоть какого-то маленького гостинца передать.

Но свита господина Тарада из слуг и носильщиков упорно не желала подпускать японцев к казакам. Это была хитро замаскированная охрана: надёжные и проверенные люди генерала. И в середине этой, казалось бы, нелепой свиты, прекрасная Идиллия, единственный цветок, её украшающий. Но и она невольно блекла от всей нервозности искусственно созданной обстановки. Это на корабле, а на берегу?

Много людей пришло проводить Идиллию в далёкую Россию. Любовь ведь никак не скроешь, если даже и очень захочешь это сделать. И провожающие тоже все по-своему воспринимали и оценили происходящее. Иначе и быть не могло! Но сейчас любовь всех их объединяла, у этого белоснежного борта корабля. Всё у влюбленных было на виду, вся их прелесть и нежность, вся первозданность чувств, и главное – их чистота. И это подкупало людей, видно было, что им самим в этой суматошной жизни очень не хватало такой чистой и ясной любви. И сейчас она заворожила их.

А природа заблагоухала после ночного и лёгкого дождика. И его было достаточно для сильнейшего по своему заряду толчка к жизни, красоте и, конечно, невольно забытой доброте. И с людьми живительная влага дождя сотворила своё вечное чудо. Радовались люди первозданной красоте природы. И в такой, всё благоухающей красоте, смерть выглядит ещё ужасней.

Она черна и ужасна, как ночь. И досадно, что от её тихой поступи никак не избавишься. Так ночь побеждает день.

На палубу парохода посторонним людям попасть было практически невозможно. И люди забрасывали палубу цветами:

– Тебе, Идиллия! Счастья желаем и деток побольше!

А дальше летели различные коробки с подарками. Моряки не успевали их поднимать и укладывать возле Идиллии. Капитан – очень воспитанный и тактичный человек, он просто сделал вид, что ничего не видит – всё происходит без его участия. Краснеет Идиллия, она совсем не приучена к такому всеобщему вниманию. Но и не ответить людям благодарностью она не может. И поклон за поклоном: она благодарит добрых людей.

– Спасибо вам, добрые люди!

Мы с Василием стояли немного в стороне от Идиллии и нам тоже белозубо улыбались добрые японские люди. Вон как приветливо машут своими руками Коно и Такахаси. Похоже, что первый совсем позабыл о своей сломанной руке. Что ни говори, а жизнь прекрасна, и они уже успели прочувствовать все её прелести. И нам с Василием, от этого вдвойне приятно. А если бы их смерть? Нет!

Что они кричат нам, мы почти не понимаем, но ясно, что они хотят нам добра и мира. Иначе бы они не стояли на пристани, это уже точно. Мы видели мельком нашего генерала Тряпицина, но вид его был настолько блеклый на фоне всеобщей радости, что наши глаза, просто старались упустить его. А вот милой Идиллии он совсем не понравился. Какое-то внутреннее чутьё, может быть, ещё скрытый материнский инстинкт ей подсказывали, что это враг. И даже то, что на пристани не было полицейских, тоже невольно насторожило её. Почему он так свободно гуляет, и именно сейчас, и именно здесь, на пристани?

От её радости на лице не осталось и следа. И она невольно начала двигаться ко мне, чтобы как-то защитить меня. Хотя Тряпицин ещё не пытался стрелять, но сердце её было невозможно обмануть. Что-то будет сейчас! И она решила обратить внимание своего отца на берегу на подозрительного русского генерала. И что-то кричала ему, но тот был в таком плачевном состоянии, что просто не мог понять её. И пока они так изъяснялись, русский генерал понял, что уходит его момент, когда всё можно было сделать без шума. Но и отказаться от своего замысла он не мог: всё же его жизнь стоила несравнимо дороже, чем все наши жизни вместе взятые. По крайней мере, он сам так считал.

Многие видели, как он достал пистолет и какой-то миг целился в меня. Но все мы были настолько заинтригованы происходящим, что ничего не пытались сделать и как-то помешать ему. А я сам видел только взволнованную Идиллию, которая стремительно двигалась ко мне и ещё ничего не мог понять. И что самое странное, я мимолётно вспомнил свой страшный сон. Бывают такие минуты озарения перед лицом неминучей смерти. Ужас, можно сказать, парализовал меня. И я уже предчувствовал, что всё будет именно так, как было во сне: Тряпицин целится в меня из пистолета, а на моей груди трепещущая Идиллия. Выстрел грянул так страшно, что мне казалось, расколол небеса. Но я видел только глаза своей любимой девушки у самого своего лица. Они постепенно менялись. Как день сходит на ночь, так и жизнь в них постепенно затухала. И где-то, на краю бездны, совсем оборвалась.

Тут и полицейские набежали, и складывалось такое мнение, что они как-то хотят прикрыть убийцу. И дальше происходило совсем непонятное дело. Такахаси с криком: