Текст книги "Доля казачья"

Автор книги: Григорий Хохлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Наработались, хлопцы! – опять удивил нас хозяин знанием русского языка, – Как снопы лежите. Отдыхайте!

Рады бы мы что-то возразить ему, но не могли.

И тут случилось невероятнее. Моя любимая Идиллия. И откуда она только взялась. Подобрала мою саблю, и стала на мою защиту. Прикрыв меня от следующего удара отца в мой незащищённый корпус.

Высоко взметнулась бровь на жестком лице генерала Тарада, и короткий рык раздался из его груди:

– О-о-о!

Это был настоящий зверь, сейчас он не пощадил бы и свою дочь.

Идиллия мастерски владела оружием, чувствовалась выучка отца. Но сейчас у неё никого, кроме меня не было, даже отца. И, наверное, отец прекрасно понял это. Обида на время затмила его разум, и сейчас он представлял серьёзную опасность для своей дочери.

Я понял, что оба они не в себе. И не нашёл ничего лучшего, как взять саблю у слуги и стать на сторону Идиллии. И господин Тарада не удивился этому. Он стал ещё яростнее наносить нам обоим свои страшные удары. Сейчас он напоминал смертельно раненого зверя, загнанного в угол. Похоже было, что над всеми нами сейчас властвовал рок, иначе всё происходящее трудно объяснить. Раздавался сабельный звон и стон ярости из нутра бойцов. Но и тут чудеса не кончились. Шохирев, неожиданно для всех нас, стал на защиту генерала. Василий обрушил всю мощь своего клинка на меня и дал возможность самураю передохнуть. Хозяин очень удивился этому странному поступку Василия. И, возможно, это вернуло ему рассудок.

– Прекратить бой! – резко, что выстрел, прозвучала его команда. И он отбросил свой, ставший вдруг ненавистным, меч. И отупевшим взором посмотрел на свои руки, боясь увидеть там кровь, крови на них не было.

Идиллия бросилась мне на грудь и не скрывала своих горьких слёз. Плечики её тряслись от страха, а из бездны чёрных глаз уже воссияло счастье:

– Ты жив, любимый! Это радость для меня.

Только тогда я понял всю глубину её любви. Она и умерла бы с моим именем на устах, я в этом уже ни капельки не сомневался. И даже отец это прекрасно понял и испугался в тот миг.

Шохирев остался на стороне хозяина и вертел уже ненужную саблю в своих сильных руках. Теперь он, по воле того же рока, оказался, как ворона на заборе, для всех лишний. Василий воткнул свою саблю в землю и ушёл в глубину сада:

– Разбирайтесь, господа. Если вы сами не разберётесь, то я вам не помощник.

– Я тоже, к сожалению, лишний! – вздохнул отец Идиллии. – Идиллия выбери время, нам надо с тобой серьёзно поговорить.

И ушёл он понуро, с тяжёлой ношей на душе, в окружении своих слуг.

Все разбрелись по своим углам, только мы с Идиллией не торопились.

Всё теперь стало на свои места, и скрывать нашу любовь было бы глупо. Так и сидели мы до самого вечера в своей любимой беседке. Нам хорошо было без всяких слов. И мы, как ангелы, сейчас были выше земного бремени.

Василий встретил меня настороженно. Ему было стыдно за свой поступок в поединке, и он прятал свои глаза. Объясниться со мной ему было очень трудно. Вряд ли он ожидал, что поступит именно так. А говорить мне про рок было бы тоже глупо. И он решил молчать, может быть, всё само собой уладится, без нашего личного вмешательства.

– Ты поступил благородно, Василий. Такой коварный случай кому угодно заморочит голову, не только тебе. Но тобой руководила твоя благородная душа. Это она подтолкнула тебя в тот миг стать на сторону господина Тарада. И Идиллией тоже руководила душа. И отец был прав, только по-своему. Наверно и я был прав. Вот задача – все правы. А дров чуть не наломали целый воз и ещё больше. Хоть до убийства не дошло, и то ладно.

– Тебя хозяин ждёт. Иди к нему в кабинет, слуга проводит тебя, – нашёлся Василий. – Ты должен успокоить его. Эх, молодёжь, нет у вас проблем! Одним мгновением живёте, как бабочки: солнце, тепло и прохлада воды. И больше ничего не надо для счастья. Но я не осуждаю вас, может вы и правы, ведь войны кругом, а людям жить хочется. Только птица свободна в своём выборе, взяла и улетела, где ей жить лучше и где войны нет. А человек всю жизнь воюет, а потом слёзы льет. А там уже и в могилу пора, не до любви ему. Поэтому и цепляется он за каждый миг любви, как в бездну головой летит. Иди, Григорий! Муторно мне. И душа не на месте, рыдать ей хочется.

Господин Тарада выглядел старее, чем обычно. Рубашка его больше обычного расстёгнута. Ему было душно – хотелось высказаться.

– Я не знал, что так всё получится. Но ты защитил мою дочь, моё сокровище, не убоялся моего гнева. Я уважаю таких людей, как ты. И раз она полюбила тебя, то наверно это и есть её судьба. Нельзя стоять на её дороге, дорого это стоит, а жизнь одна.

И тихо продолжил, свою волнующую речь.

– Её маму Настей звали. Не смог я поступить в своё время также, как ты, и защитить её. Я не пошёл против всего рода, уж больно он велик и могуч и авторитетен. А сейчас плачу, нет её, моей любимой. И ничего уже не поправишь.

Видишь, как всё повернулось. Все повторяется в жизни, только в другом исполнении: Идиллия и ты. Ты любишь её? Хотя и так всё ясно! Но ты военнопленный, не забывай этого. И жизнь очень коварна, и у меня много врагов.

Как пружина сжался великий самурай, готовый распрямиться в разящую струну.

– Мне жалко вас, а праздник только страшит меня. Что там придумают мои враги, каких нам каверзней наворочают. Двор всегда был силён интригами, им зрелищ хочется и крови. А мне честь дороже и справедливость! А теперь, доченька, Идиллия моя, нуждается в защите, не только вы. Тут много чего на кон поставлено, не одна твоя жизнь.

Завтра с утра все занятия повторим. Иначе позор, он словно печь жаром, уже нам в лицо дышит. И до самого нутра достанет. И никуда ты от него не денешься – сила такая!

Теперь я меньше удивился его познаниям в русском языке. Но всё равно полёт его мысли был грандиозен. Насколько велик этот человек: и отца своего вознёс до небес. И сам полёта невообразимого!

Утро дало мне необходимую свежесть мысли. А солнышко хороший заряд доброй энергии. Пока слуги возились с лошадьми, я любовался своей красавицей Идиллией.

Теперь многое мне прояснилось в её облике: и более светлый цвет её лица, и разрез глаз. И всё её тело, где сочеталась вся земная и не земная прелесть линий. Несомненно, что славянская кровь придала ей ещё больше грации и благородства. Только природа могла так гармонично распорядиться всеми своими богатствами: любуйтесь люди.

Мы рубились и конными, и пешими. Сегодня всё у нас ладилось и было нам под силу. После вчерашней бури мир стал добрее и чище. И мы сами стали другими, более открытыми. Всё у нас делалось с улыбкой и четко, без ошибок. Как в письме: где точка, а где и запятая, и никак иначе.

Мы упражнялись с Василием в джигитовке, и тут когда-то мне не было равных соперников во всём полку. Не один приз я завоевал на различных строевых смотрах. И даже, чуть ли не из царских рук. Но всё это в России и до войны было.

Тяжело, но прежняя лёгкость движений возвращалась ко мне. А тем более, самому хотелось добиться большего результата.

– Моя любимая Идиллия, если бы ты только знала, что для тебя я так стараюсь! И здесь на чужбине, ты для меня – моя яркая, путеводная звезда. И ничего так не радует, и не волнует меня, в этой чужой стране, как ты.

И она любила меня. И ей хотелось видеть меня таким, какой я есть, и даже лучше. И мне очень хотелось этого.

За одну её милую улыбку я готов был отдать свою жизнь – не это ли счастье, так любить. И еще больше счастье, если это взаимное чувство.

И, наверно поэтому, всё задуманное нами постепенно удавалось: и в рубке и в джигитовке – возвращалась моя молодецкая сила. А Идиллия ещё больше боготворила меня.

Наверно и правда, что любовь бывает слепа. И я не достоин её любви. Я не мог поверить своему счастью.

А вечером Идиллия сама пришла ко мне и увела к себе в спальню. Василий только хмыкнул:

– Н-да-а! Кому чёрт, кому дорожка! А кому всё кочерёжка! Хоть в печь суй его. Ему всё нипочём. Молодец!

– Отец верит тебе Григорий, а я, и подавно. Глупо будет, если с нами что-то плохое случится, – ласково говорит мне Идиллия. – Я боюсь потерять тебя.

У меня очень нехорошее предчувствие и через два дня праздник. А дальше в сознании бездна. Сможем ли мы её с тобой одолеть?

Без тебя мне и жизни не будет. Поэтому я и тороплюсь жить и любить. Хорошо, что отец с нами. Это счастье для всех нас. Он очень добрый и мудрый – он обязательно поможет нам. Я очень надеюсь на него.

Сомкнулись наши губы в страстном поцелуе. И померкло наше сознание, словно растворилось в чарах волшебной восточной и сказочной ночи.

А за день до праздника пришла бумага от императора, где повелевалось пленным казакам Бодрову Григорию и Шохиреву Василию быть на празднике Победы над Россией. Во всей своей амуниции: конными, при оружии, и всех своих наградах.

Господин Тарада обязан обеспечить военнопленных всем необходимым. Непредвиденные расходы возместит государственная казна. Явка обязательна, ослушание будет строго наказано.

Не дочитал грамоту господин Тарада и зашвырнул её далеко в сторону.

– Плохо играешь, мой любезный братишка, все твои карты краплёные. Так только мошенники поступают. Вроде и предупредил ты всех. Вроде и благородно поступаешь, только всем нам плохо будет.

Вот тебе и помилование по-царски. Крови хочется ему, и меня лишний раз унизить. И ещё зрелища позорного жаждешь. Но ничего, всё будет по-твоему! Как ты того хочешь. Ослушаться мы не посмеем, мы люди военные. Только и мы не лаптем щи хлебаем. Так у русских говориться, воистину мудрый народ! И тебе надо быть ближе к простому народу, ваше величество. А вы очень далеки от него – бездна между вами. Всё интриги плетёте! Именно здесь, среди простых людей, всегда истина рождается. И умирает, тоже там, у неё нет другой судьбы. А может жить, и вечно жить!

Вызов принят!

Никто не посмел ничего возразить или добавить к сказанному. Здесь уже шла ставка на жизнь, и другого выхода не было. Если умрут казаки, то так им и суждено бедолагам, на роду так написано. Другой вариант императором и не рассматривался. А опозорятся они со своими покровителями, ещё чуть-чуть хлебнут грязи, так на то он и праздник, чтобы людей веселить. Вот и вся царская задумка: и не хитра и не умна, а многим в радость будет.

Утро праздничного дня началось с грандиозного пушечного салюта. Столица уже давно не спала и ждала своего народного триумфа – победы. На Востоке большой грех много спать, и складывалось такое впечатление, что люди вообще не спали.

По народному поверию хорошим людям надо солнце в поле встречать, тогда и день будет счастливый. И толпа людей уже ждала рождение нового дня и начала великого праздника, ещё до восхода животворящего солнца.

После залпа орудий вся мрачная нечисть ночи была окончательно разогнана, а светлый день: Его Величайшее Сиятельство Солнышко во всей своей прелести вступало в свои права. Оно само, как хозяин, желало распорядиться праздником, уже со всей своей райской щедростью. Где будет все вволю всему живому: тепла и света, и весёлых красок. А людям будет в избытке добра, очарования и любви – каждой душе, в полном достатке. А чтобы было ещё веселее, то маэстро Маскарад с радостью придёт стеснительным людям на помощь. Веселись народ! На то она и маска, чтобы скрыть ваши недостатки, и чувствам своим волю дать. Сегодня не должно быть невозможного – нет предела мечтаниям. Сегодня всё доступно!

Так и день начался. Совсем необычно и весело. Но что он готовит пленникам, никто того не знает, кроме как сам Господь Бог, Отец наш, он всё знает.

Господин Тарада со своей свитой и казаками двинулись к дворцу Императора. Там уже с самого раннего утра шло веселье.

И, наконец, сам Император, в сопровождении своей свиты, вышел к своему народу. И волна народного ликования достигла небывалой мощи и свободно заглушила звуки оркестра. Восторгаясь собой и разрастаясь, вся эта стихия гудела и возносилась к небесам, изливая и там свои чувства и славу – своей великой Японии. Император поздравил свой народ с Великой победой, чем вызвал ещё большую бурю восторга. Затем поклонился ему на все четыре стороны и объявил:

– Я тоже подумал о своём народе, и не стал сам решать участь пленных казаков. А решил предоставить это самому народу. Ибо нет его мудрей во всём белом свете.

И столько на его лице было радости и гордости за свой народ, что дальнейшие его слова потонули в буре оваций. Но скоро они стихли и император продолжил свою мысль.

– Пусть покажут они своё умение воевать, всю свою выучку. Для этого у них есть и лошади и их воинское оружие. На фронте про геройство казаков ходили легенды. И я оставил им их награды за храбрость – они их честно заслужили. И чтобы вы все видели, что герои перед вами.

Я никак не унизил их воинский дух, а как можно выше поднял его, чтобы вы сами решили участь своих бывших врагов. Но сейчас они нам не враги, и для них война закончилась. И надо справедливо решить их судьбу!

Возможно, что они достойны и свободы. Вам это решать, мой славный народ!

И сам император удивился своей речи: грандиозной, льстивой и коварной, в очень искусном сплетении – народ ликовал.

– А итогом всего веселья будет их поединок: казаков с нашими добровольцами, с именитыми воинами. Пусть и наши герои готовят себя к поединку. Народ достойно оценит действия каждого бойца, и укрепит этим свой победный дух. Это лучше всякого вина молодит кровь и разум каждого японца. Я верю в мудрость своего народа, и даю ему наивысшее право – быть судьёй. Всё в ваших руках: даже их жизнь, и спасение их.

Устал император от своей речи и присел на шелковые подушки отдохнуть. Не молод он уже, и в отдыхе нуждается. Но ещё больше подрывает здоровье его страсть содеянного коварства, так его изнутри и съедает.

Вытер мохнатой папахой своё лицо Василий Шохирев, жарко ему стало.

– Умереть сразу во сто раз легче бы было. Чем весь этот позорный маскарад терпеть. Жалко господина Тарада, да ещё милую Идиллию. Сколько они натерпелись беды с нами, один Господь Бог знает. Но и их хочет унизить император. Ведь у них свои, давние счёты ведутся. И грех нам с тобой Григорий своих благодетелей в обиду давать.

– Большой грех! И тяжкий он. Только бы на нас не лёг он своим позором.

– Не посрамим мы звания русского казака, Гришка. Святой Георгий Победоносец всегда с нами.

И целует Василий свой крест и лоб свой осеняет крестным знаменем.

И я осеняю себя крестным знаменем и целую два своих Георгиевских креста на груди. Но глаза мои и мысли с моей любимой Идиллией.

– Как ей тяжело сейчас, бедненькой? Как цветочек она хрупка, и нежна перед коварством тирана, и даже нелепого случая, что уже с ножом рядом с нею стоит.

Она одна из всей массы счастливых людей такая опухшая от слёз. Но и она виду не подаёт, не хочет меня расстраивать. Знает она, что сейчас мне во сто крат хуже: я со своей смертью играюсь. И сквозь слёзы Идиллия робко улыбается мне: я с тобой милый навсегда! Слёзы текут по её лицу, уже без удержки.

Всё готово к представлению, и мы с Василием должны показать всё, что мы умеем: свою доблесть и нашу казачью выучку.

Хороших белых лошадей нам дал господин генерал. И что главное – выученных коней, иначе было бы всем весёлое представление. Опозорились бы мы с Василием ещё сразу, в самом начале праздника. На чём и строился весь расчёт императора и его мудрых советников. Тут всё в счет бралось!

А мой Вихрь ко мне своими тёплыми губами тянется, сахару просит. Я его так сам назвал, в честь моего любимого коня, что не раз спасал меня в бою от верной смерти.

– Ну что же, милый, не подведи меня. Кушай на здоровье моё угощенье. Сегодня нам с тобой потяжелее, чем в бою будет. Вон сколько народу на нас смотрит!

И конь меня отлично понимает, его уму позавидуешь. Совсем, как человек он, только сказать всё словами не может. И душа у него, похоже, что русская, иначе все его действия и не объяснишь. Конь, а такой понятливый! И тут же мимолётом меня осеняет вообще дерзкая мысль: может она, эта душа, и вовсе не имеет никаких национальностей, всё до ужаса просто.

С гиком и свистом пронеслись мы с Василием по кругу на своих добрых лошадях мимо восторженных зрителей. Как когда-то лавой надвигались мы на врага. Но нет наших добрых друзей рядом, навечно они остались там, в далёкой Манчжурии.

Ликуют японцы, очень любят они такие зрелища. И понимают они всю тонкость военного искусства, смакуют каждый его удачный фрагмент.

Теперь мы рубим саблями чучела солдат, что поставлены по обе стороны беговой дорожки. Мы с Василием движемся навстречу друг другу. По сценарию мы враги и должны встретиться в конном поединке. И мы рубим, своими острыми саблями, налево и направо чучела. Ни одного пропущенного чучела не должно быть. А их тут понатыкали самураи на совесть. И приходится нам с Васькой волчком вертеться, чтобы не оплошать перед зрителями. И они ликуют от каждого нашего ловкого и разящего удара клинком.

И вот, мы встретились с Василием. Сверкают наши сабли от мощных ударов. Здесь всё без подвоха, как в настоящем бою. И храпят страшно наши лошади, лиловят свои бешеные глаза. И им жарко и жутко в этой сече. Да и наши с Васькой лица не хуже звериных морд стали. Похоже, что у нас с Шохиревым за всю эту войну мало что осталось человечьего. Зверь в нашей душе побеждает.

А тут ещё мой добрый Вихрь захотел мне помочь. И так цапнул зубами Васькиного жеребца, что бедный конь, обезумев от боли, резко вскинулся на дыбы и чуть не завалился на спину. И только чудом Василий не слетел с коня и не угодил под его острые копыта.

Японцы были в восторге. Они дышали пылом происходящего боя и задыхались от эмоций. Тут никто не мог оставаться равнодушным. Но триумфом номера стала наша ловкость. Мы с Василием рубились на саблях, уже стоя на своих сёдлах. И в какой-то миг мы с Шохиревым ловко поменялись лошадьми, перепрыгнув на круп соседней лошади. Вот тут и нужен тонкий миг, упустил его и лошадь раздавит тебя. Ну и, конечно храбрость.

– Оп! – кричит Василий, и мы уже поменялись конями. И тут же повторили этот номер. – Оп!

Полнейший обвал оваций – шквал страстей, цунами! И мы с Василием едем на своё место, кланяясь зрителям. Русская душа она отходчива и всегда чувствует добро. И мы уже напрочь забыли о дыхании смерти, что в лицо упорно глядит нам. Главное для нас сейчас, что люди нас прекрасно понимают и восторгаются русскими казаками, нашей любимой Россией! И на душе легче стало. Матушка ты наша!

– Ка-са-ки! Ка-са-ки! Ка-са-ки. – скандируют японцы и далее, – Хо-ро-сё. Хо-ро-сё!

Теперь следующий наш номер. На дорожку кладут небольшое куриное яйцо. И я на всем скаку заваливаюсь на стременах до самой земли, пальцами руки подхватываю яйцо с земли. Опасный номер! Не всякий артист способен на такое. Здесь везде риск и расчёт и главное, не разбить яйцо, все похоже на авантюру. Но я стою уже в седле и показываю японцам это яйцо. Оно целое и сверкает своей белизной.

Не знают они, что я мог с земли и саблю подхватить зубами. Но это и среди казаков мало кто сможет сделать, только избранные. Это древнее искусство, им в совершенстве владели наши казаки-разведчики – пластуны. Тут и магия движений, и колдовство, и полёт мысли. Чем и славили они русское казачество.

На глазах у зрителей я кладу куриное яйцо в ладонь другой руки. И начинаю выделывать различные трюки, мчась на лошади. Мой Вихрь меня прекрасно понимает и всячески подыгрывает мне.

Умнейший жеребец! Артист, каких мало на свете. И вот, я уже на луке седла кручу вертушку. Овации не смолкают ни на секунду. Тут я настоящий герой, люблю это занятие. Даже среди бывалых казаков шло восхищение моим искусством джигитовки. Но это всё было до войны. Боже, как давно это было – целая вечность, прошла.

И вдруг – Идиллия! Её чистая любовь, ко мне!

Значит, всё это было! И всё было со мной, и есть наяву! Не верится самому.

И вот я снова стою в седле и показываю зрителям целое куриное яйцо.

Такого быть не может: оно должно быть истёрто в муку. И уже зрители разделились на тех, кто уверен, что в номере есть подвох. И на других, кто уверен, что здесь всё чисто, без всякого обмана.

Через секунду я повисаю на стременах и также ловко, на всём скаку, кладу яйцо на место, откуда и взял его. Теперь очередь Василия веселить народ.

Хоть и японцы они, но тоже народ. Наверно он везде одинаков, во всём мире: и весёлый, и горластый, бесшабашный и до дерзости жестокий. Но пока, он добрый.

Казак берёт в руки плеть и яйцо задвигалось по траве, как живое зашевелилось. А то вдруг стало, как мячик, скакать через плеть. Щелчок – прыжок! Щелчок – прыжок! И нет ему устали, оно как живое движется вместе с плетью.

И яйцо цело и плеть спокойно гуляет под ним, извиваясь в невообразимом змеином такте. И в тоже время тут каждый элемент, сам по себе – веретено. А вместе – цирковое искусство! И плеть как играет – любо дорого посмотреть.

С шипеньем и посвистом вся комбинация движется и не рушится. И, похоже, что по-своему радуется жизни. Колдовство, чудеса, да и только!

Гудит толпа наблюдателей и сам император диву даётся. Что вытворяют казаки, как веселят народ! Поистине молодцы!

Но и у него закралось в душу сомнение. А не деревянное ли яйцо? И такое ведь может быть. Тогда дурачат их всех казаки? А это к его сану непозволительно – дерзость! Но пока император всё обдумывает и прикидывает, как лучше уличить казаков в обмане.

Устал Василий от массы продуманных и точных движений. Иначе номер и не получится. Только кажущая лёгкость всех движений, их артистичность, завораживает зрителя. А на деле никто толком не знает, чего это стоит казаку.

Я подхватываю с земли куриное яйцо на клинок. И оно начинает плавно катиться по широкой поверхности оружия к моей руке. Затем плавно переходит на тыльную сторону клинка и движется в обратном направлении, к его острию. Задержалось там всего на один миг и далее покатилось к моей руке по другой широкой плоскости клинка.

Я мог бы прокатить яйцо и по лезвию сабли и не развалить его на две части. Это высшее мастерство! Но пока я этого не делаю, надо заворожить публику. Пусть и она, как император, уверуют, что нам с Василием есть что скрывать. Что и у нас есть слабые стороны. А яйцо гуляет себе и на другую мою руку, через грудь переходит и на клинок возвращается. Также и через плечи гуляет и по спине катается – чудеса творит.

Любили мы пацанами так в детстве играться. Поэтому я был виртуоз в этом деле. И шкода я был тоже, хоть куда. Какому-нибудь новичку-разине яйцо болтун, то есть тухлое яйцо, под шапку спрячем. А потом ищем его у своих же товарищей, стучим руками по одежде, карманы выворачиваем – нет яйца? Конечно все тут в сговоре, это игра, все, кроме новичка в ней участвуют. Тот ничего не подозревает и с улыбкой смотрит, как мой друг с серьёзным лицом ищет пропажу. И другие ребята, кто весь этот номер знает, тоже молчат и по-всякому подыгрывают нам.

И вот, когда новичок теряет всякую бдительность и улыбается во весь свой щербатый рот, очень уж ответственное дело хранить ценную пропажу и ощущать, что вот она туточки, под шапкой надёжно прячется. И весь дружный коллектив за тебя переживает и подмигивает тебе и всячески жестами поддерживает – храни, мол, тайну, крепче храни.

И вот тут мой дружок Гришка Ногаев неожиданно хлопает рукой разиню по шапке. Это кульминационный момент во всём розыгрыше. Яйцо со смачным хрустом лопается там и зловонная отвратительная масса растекается по лицу новичка. Ошмётки яйца висят и на глазах и на ушах, и норовят расползтись далее по лицу. Парнишка непроизвольно вытирается шапкой и размазывает всю эту яичную массу уже основательно, так что и конопушек на лице не видать. Некоторые товарищи от смеха и по траве катаются, очень им уж весело на всё происходящее глядеть. А Гришка Ногаев подальше прячется в толпе ребят, так, на всякий случай. Знает он, что за это можно и по шее получить. А кому хочется одному ответ держать за всех, ведь не он один зачинщик. Но детство есть детство и скоро все обиды забываются. Новичок принят в дружную ватагу казачат. И уже все вместе герои придумывают всяческую возможную шалость. Иначе, скучно жить подросткам, а энергии у них через край – ей выход нужен. И, волей-неволей, ищут новую жертву для шуток и находят её.

В окружении императора стоят и наши продажные высшие офицеры. Они тоже при полном параде, при всех орденах и регалиях. Они здесь представляют Россию, весь позор её поражения в этой, никому не нужной, войне. Но и они улыбаются и не замечают насмешек в их адрес. Они уже давно всё продали, и совесть, и Родину, и флаг. Им без разницы какому хозяину служить, что японцам, что маньчжурам. И наверно не один наш солдат погиб по их вине, а сотни и может даже тысячи.

Но сегодня и у предателей праздник, они хоть сейчас готовы прислуживать японцам, эти холуи. Вон как извивается в угоднической позе генерал Тряпицин. Он молод для генерала, но сумел получить это высокое звание, практически не выходя из штаба. Участвовал только в беспроигрышных военных акциях, на что имел лисье чутьё. А в итоге войны сам же и сдался японцам, со всем своим окружением. Кто куда делся потом – неизвестно, а генерал здесь, в окружении императора. И ещё награждён он японской медалькой, зато из рук самого императора.

Когда мне вручали второго Георгия то только он один, генерал Тряпицин, был против этого награждения.

– Молод этот казак два Георгия носить, их заслужить надо. Порой и одного за всю войну не заслужишь, а тут сразу два.

Вот завистливая душа!

Усмехнулся тогда командующий армией и иронически заметил:

– Ты наверно, Ваше благородие, с поля боя не отлучался, что вся грудь в орденах.

Того аж передёрнуло всего, что током прошило. Понял генерал, что это в его огород камешек. Но смолчал Тряпицин тогда, понимал, что не время ему распри чинить, его карта бита козырем. Затаил он зло на меня тогда, хотя в чём я был виноват? Да ни в чём! И он ждал своего часа отмщения за свою попранную гордость.

– Пусть носит герой свою награду, – говорит командующий армией. – Сейчас сама война всякому решению голова, а не чьё-то попечительство.

Но своя, целая голова, дороже всякой награды – помните это дети мои!

И ещё помните, что при лихой голове заслуженная награда во сто раз краше – носи герой!

И по отечески поцеловал меня командующий:

– Спасибо сынок!

Конечно и я навечно запомнил этот случай. И вот мы снова свиделись с Тряпициным, при столь незавидных обстоятельствах судьбы.

Подзывает Император к себе нашего генерала Тряпицина. И говорит ему по-русски:

– Проверь это яйцо, оно наверно из дерева сделано. А если обман найдёшь, то непременно награду получишь. Так и обманщиков проучим и твоё усердие отметим.

С неимоверной лёгкостью подбегает ко мне генерал, совсем этак не по-генеральски, а скорее всего, как лакей. И чуть не приказывает мне:

– А ну-ка, подай сюда яйцо, Георгиевский кавалер, хватит победителей шельмовать. Сам Властитель Небесный хочет убедиться, что ты не обманщик. Живо!

И глаза его пучеглазые по-жабьи уставились на меня своими замороженными зрачками, где и совести отродясь не водилось.

Закипело всё во мне от негодования и такого обращения. Холуй иноземный!

И в тот же миг я отчётливо вспомнил те наши детские шутки с тухлым яйцом, что мы не раз проделывали.

А чтобы наверняка всё получилось, то куриное яйцо я прокатил по лезвию сабли. Но так аккуратно это сделал, что не повредил его известковой оболочки, а только чуть-чуть подрезал её. И затем, задержал яйцо, как жонглёр уже на острие сабли, но опять же не повредил его.

Так и подал я Тряпицину яйцо, чтобы тот его с острия снял, как с шикарного подноса.

С собачьей преданностью генерал принялся разглядывать продукт, чтобы уличить меня в обмане. Но ничего не находил подозрительного: яйцо, как яйцо, на дерево не похоже. Но я решил подзадорить его и пошутил:

– На свет посмотрите, ваше высочество. Оно от солнца светится – живое оно, того и гляди, птенец вылетит. И улетит ещё ненароком!

Генерал закрутил яйцо над головой, затем для лучшего обзора зажал его в ладонях, как в окулярах.

– Дави! – Ревёт толпа на разных языках и наречиях, – деревянное оно! Дави!

Легко хрустнуло яйцо и вся его живительная масса тут же выплеснулась на незадачливого генерала Тряпицина. Прямо в его холёное лицо, обрамленное завитками волос, и расплылась там. Но долго не задержалась на этой жирной сковороде, его калёной роже, и неотвратимо низвергалась далее, на мундир и грудь генерала.

Тихонько пискнул в толпе чей-то придушенный смешок и затих в пространстве. Зато император уже завалился на спину от весёлого смеха на свои шелковые подушки. Совсем, как наши пацаны в своём счастливом детстве в России, и засучил ногами в воздухе.

И это был кульминационный момент всего накала страстей.

Всё утонуло в неудержимом хохоте, постепенно переходящем в рёв толпы, плач и стон. В гипнотическом и неудержимом подражании друг другу тут все были равны сейчас, и император и простые смертные.

Только генерал Тряпицин был бледен как-никогда ранее. И сейчас ему была очень отвратительна холуйская участь предателя.

Наконец-то он осознал своё полнейшее ничтожество и участь изгоя. И ещё его очень бесило то, что все японцы его так воспринимают, и только так, а не иначе. Причём делается это с великим удовольствием на лице, как посмешище воспринимают его, а не боевого, заслуженного генерала.

В его жабьих глазах на мгновение растаял вечный лёд и навернулась живая человечья слеза. Но мстительное чувство тут же затмило разум, и он бросил мне в лицо:

– Быдло! Попомнишь ты меня ещё! На всю жизнь запомнишь.

Насмеялись все вволю, и император, и японцы, и мы с Василием. Только моя любимая Идиллия не смеялась. Каким-то внутренним своим женским чутьём она уже почувствовала беду. Но осознать весь её размах, всю катастрофу и она не смогла. И то, что именно этот генерал и есть ее причина.

А весёлые японцы, не сговариваясь, опять весело скандировали:

– Касаки! Касаки! Касаки!

Но тут император поднял свою руку вверх, требуя внимания. Другой рукой он ещё вытирал слезинки со своих глаз, совсем, как обычный человек. Бывают слабости и у великих людей. Но всему своё время!

Не сговариваясь, прокатилась гулкая и затухающая волна разнообразных звуков, окончательно подавивших общее веселье. Японцы замерли в ожидании мудрых слов правителя.

– Я не ожидал, что казаки смогут покорить сердца наших людей. Но такое случилось, и я сам уже отношусь к ним не как к пленникам, а как обычным людям. Хотя совсем недавно они были враги для меня, и не только для меня, но и для каждого японца!