Текст книги "Гранит"
Автор книги: Григорий Терещенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
Глава тринадцатая
1
Назначенный министром председатель комиссии и куратор Соловушкин прибыли в Днепровск в воскресенье. Об их приезде Григоренко узнал от дежурного по производству Пентецкого.
– Наш куратор Соловушкин вместе с каким-то представителем по заводу ходят, – сообщил он по телефону.
«Даже не позвонили, когда приехали, – удивился Григоренко. – Впрочем, ознакомить с комбинатом представителя министерства может и куратор. К тому же он совсем недавно здесь был. Но от Соловушкина добра не жди. Наверняка он и словечка доброго о нас не замолвит. ..»
Сергей Сергеевич написал жене записку: «Прибыла комиссия. Еду на комбинат».
Когда он добрался до комбината, председатель комиссии еще осматривал завод.
Хотя солнце и поднялось высоко над горизонтом, было холодно. Земля, остыв за ночь, не успела прогреться. В воздухе плыли паутинки. Дышалось легко. Но на душе у Сергея Сергеевича тревожно. Щемит, ноет сердце.
– Директор Днепровского комбината Григоренко,– отрекомендовался он председателю комиссии.
Коренастый мужчина в очках, лет пятидесяти, чуть склонил голову с густой шевелюрой, заметно усыпанной сединой, и подал руку:
– Представитель министерства Гуль.
Рука твердая, сильная.
Подал нехотя свою руку-подушечку и Соловушкин.
– Знакомлюсь с вашим хозяйством, – сказал Гуль. – Времени у меня в обрез. Вас не хотел беспокоить в воскресенье.
«Не захотели, видите ли, нарушить мой отдых, – подумал Григоренко. – Будто не знают, что время у директора не нормированное. Просто решили ознакомиться с комбинатом без руководителя. Так бы прямо и сказали».
– Ну что ж, пойдемте к злосчастной автономной линии, – сказал Гуль. – Вы уже расторгли договор?
– Нет еще. Только вчера получил бумагу, подписанную Петровым.
– Не тяните!
Со стороны города показалась «Волга» – такси.
«Кто это сюда торопится? – удивился Григоренко.– Не Комашко ли?» Да, это был он. Арнольд Иванович вышел из машины и короткими торопливыми шажками направился к дробильной установке. Так быстро он обычно и ходил по комбинату. Но сегодня в походке его почему-то не чувствовалось прежней уверенности.
«Неужели главный инженер стал волноваться, болеть за производство? – подумал Григоренко. – Впрочем, вполне возможно, – раньше в выходные дни главного инженера нигде не отыщешь, а сегодня сам примчался. Чудеса!..»
Комашко отрекомендовался, пожал всем руки.
– Сколько щебня может дробить установка в месяц? – спросил Гуль.
– Три-четыре тысячи кубометров, – ответил Григоренко.
Комашко в знак согласия кивнул головой.
– Три-четыре тысячи кубометров в месяц?! – Брови председателя комиссии взметнулись вверх, строго нахмурились.– А как зачастую этих тысяч не хватает на наших стройках!
«На наших стройках», – мысленно отметил Григоренко, а вслух произнес:
– Да, могла столько бы дать! Но она бездействовала. Стояла и ждала, когда подойдет бульдозер и оттащит ее на металлолом.
– По правде говоря, это я предложил директору не демонтировать установку, – подключился к разговору Комашко. – На всякий, непредвиденный случай. Кроме того, она нам понадобится, когда завод вторичного дробления будет переходить в новое помещение.
«Смотри-ка, Комашко стал меня защищать!» – удивился Григоренко.
– А почему бы вам самим не дробить на ней?
– Нет никакой необходимости, – ответил Григоренко. – В конце прошлого года мы запустили мощную дробилку ЩКД-8. Выпуск продукции увеличится теперь больше чем на четыреста тысяч кубометров щебня за год. Автономная же линия маломощная. Кроме того, для обслуживания ее требуется двадцать человек, транспорт... А три-четыре тысячи кубометров дополнительно всегда можно надробить и на основном заводе...
– Но Межколхоздорстрой взял ее в аренду, – прервал директора Гуль.
– Так им некуда деваться, вот и взяли. Щебень-то им позарез нужен, дороги в колхозах надо строить. А своего карьера нет. У них себестоимость щебня до девяти рублей доходит... Но попробуй поработай наш завод несколько смен для них! Нельзя!
– Вы говорите сейчас, как представитель Межколхоздорстрой, – сказал Гуль.
– Я говорю со всей откровенностью, чтобы комиссия сумела объективно оценить то, что произошло!
«Нет, молчать я не стану. Пускай Соловушкин и Комашко удивляются моему тону. Пускай этот тон не нравится и председателю комиссии, пускай! Молчать все равно не буду...»
Сергей Сергеевич волновался, дыхание его стало прерывистым. Но он был доволен тем, что сказал все напрямик, и особенно тем, что по этому вопросу давал объяснения сам, а не куратор в его отсутствие.
– Давайте теперь пройдем к резальным и шлифовальным машинам, – сказал Гуль.– А работу над памятником вы прекратили?
– Да, – ответил Григоренко. – Временно, пока не войдем в график с полированными плитами.
Гуль изучающе посмотрел в глаза директору, но ничего не сказал.
2
Двери всех кабинетов управления распахнуты настежь. Вовсе не потому, что включили паровое отопление и батареи налились теплом. Нет! На комбинате работает комиссия из пяти человек. На полу из коричневого линолеума следы кирзовых сапог, вафельные отпечатки галош, каблуков модных туфелек и просто ботинок. Комиссия то и дело вызывает для беседы людей. Повсюду разговоры, споры.
В кабинете директора тихо. Только его ни о чем не спрашивают, не требуют никаких пояснений... Пока что не требуют.
В соседнем кабинете Боровик и Люба.
– Такую обстановку создали, – вздохнула Люба,– будто Григоренко преступник!
– Не сгущай краски, Любовь Александровна,– уклончиво ответил Боровик. – Если что и не так, то не один Григоренко во всем виноват!
– Вы уверены?
– Да.
– Уверены, а сами досрочно из санатория вернулись...
В кабинет Григоренко постучали, и на пороге появилась Юлия Варфоломеевна. Она подошла к столу, протянула бланк денежного перевода.
– Как прикажете оприходовать эти деньги?
Григоренко рассеянно смотрит на денежный перевод. Что от него хочет счетовод? И почему она обращается с этим вопросом к нему?
– Я вас не понимаю. Обратитесь к главному бухгалтеру.
– Он тоже не знает, куда девать эти деньги, – спокойно говорит Юлия Варфоломеевна. – Может, вернуть Белошапке и Нариманову?
– Почему им?
– Здесь написано – за испорченный бетон. Но мы за тот бетон уже удержали и с Белошапки, и с Нариманова...
– Не знаю я!.. Не знаю! Разберитесь сами! – рассердился Григоренко.
– Вы, Сергей Сергеевич, расстроены, а я хотела еще спросить вас...
– Спрашивайте, если пришли.
– Может, в другой раз?
– Говорите, зачем откладывать?
– Я слышала, завхоз комбината увольняется. Нельзя ли мне на эту должность? Перед пенсией хотелось бы иметь зарплату побольше. Я буду честно трудиться...
– Прежде всего, завхоз заявления не подавал. Кто распускает эти слухи?
– От Назаренко слышала...
– Подал заявление об увольнении мастер Бегма. Есть еще вакантная должность нормировщицы... Но дело не в этом... Какой же из вас завхоз? Вы счетовод. Нет, завхозом я вас не назначу!
«Она еще начальником цеха попросит ее поставить, ради большей пенсии».
– Вы, Сергей Сергеевич, не обижайтесь, я только спросила. За это не наказывают, голубчик. Не наказывают...
Когда Юлия Варфоломеевна ушла, Григоренко задумался: «Откуда взялся этот перевод? Странно, деньги переведены каким-то «доброжелателем». И почему не раньше, а именно теперь, во время работы комиссии... Хм, «доброжелатель»!.. Кто же прячется за этим псевдонимом? Перевод из Днепровска...»
В коридоре шум и суета, толпятся люди, говорят о передаче автономной линии, об отпуске колхозам загрязненного щебня. Есть и такие, что недвусмысленно усмехаются: дескать, все это не даром делается. В колхозах – индюки, утки, поросята... О покрышках тоже говорят. Одним словом, есть о чем сплетникам посудачить. Кто сам с нечистой совестью, тот на свой аршин дела других мерит.
Григоренко смотрит в окно на низкое осеннее небо.
Из задумчивости его вывел голос Драча. Он, видимо, встретил Боровика у входа в управление.
– Поговорить мне с тобой надо, Михаил Петрович!
– Пошли ко мне, – ответил Боровик. – Не на ступеньках же беседовать...
И другие разговоры доносятся в директорский кабинет.
– Что ты думаешь об этой проверке?
– Не понимаю, о чем ты?
– Брось прикидываться!
– Все правильно.
– Ну и человек! Смотрю я на тебя и думаю: не душа у тебя, а печеная картошка.
Голоса будто бы знакомые и в то же время – незнакомые.
Григоренко опустился на стул, углубился в сведения о выполнении плана. По всем показателям кривая идет вверх. План перевыполняется. «Но кто из комиссии знает, каких усилий это нам стоит? Да и кому теперь это нужно?.. Миллион кубометров щебня даем! Входим в график с полированными плитами... Да-а, если бы не плиты, было бы у нас переходящее знамя...»
Сергей Сергеевич долго сидел в задумчивости. На душе неспокойно, кружится немного голова. «Пойду на производство», – решил он и вышел из управления. На свежем воздухе стало легче. Ветер свистел в голых ветвях деревьев. Как и утром, временами падал снег. Был он до удивления белым и легким, как кусочки ваты. Опускался медленно, словно облюбовывая себе место на всю зиму.
Григоренко не заметил, как рядом с ним появился Белошапка.
– Поздравьте меня, Сергей Сергеевич, сын родился!
Григоренко крепко пожал руку Остапу. Потом обнял его.
– Значит, сын? Поздравляю! Пусть растет счастливым!
3
Комашко вошел в кабинет Григоренко и направился к его столу.
Главного инженера словно подменили. На лице не было обычной улыбки. Одет просто, хотя и со вкусом. Походка ровная.
Комашко сел напротив Григоренко и протянул сложенный вчетверо листок бумаги. Сергей Сергеевич развернул и стал читать. Он не поверил своим глазам. Это было заявление, в котором главный инженер просил освободить его от должности по собственному желанию.
Григоренко приходилось читать заявления рабочих, служащих, наконец, рядовых инженеров. А Комашко – главный инженер. На такую должность, как правило, подбирает людей и назначает сам начальник главка. Странным было и то, что заявление подписано сегодняшним числом, когда проверка комбината еще не закончилась. Правда, к главному инженеру претензий не было. Нечего ему бояться или ждать, как говорится, оргвыводов. Если и будут эти оргвыводы, то коснутся они только директора. Главному могут лишь указать, да и то вряд ли.
Впрочем, никому не известно, какие выводы сделает комиссия и какое решение примут начальник главка и министр. Может статься, что и директорское место на Днепровском комбинате освободится. А Комашко, так добивавшийся его, уходит! Сам подает заявление. Удивительно!..
Арнольд Иванович сидел перед Григоренко и рассматривал свои длинные пальцы с холеными ногтями. Решение его было окончательным. Работу он себе всегда найдет. Почти в каждом министерстве есть нерудная промышленность. Ему говорили, что даже в Министерстве обороны такие специалисты нарасхват. А в системе Министерства путей сообщения сколько своих карьеров! Еще до вчерашнего дня у него теплилась какая-то надежда. Но сегодня Соловушкин ему прямо сказал: «Петров сюда тоже едет. Не иначе как спасать директора. Опять, наверно, Григоренко взысканием отделается...» Тут еще и Бегма. Как все некстати. От такого дурака всего можно дождаться! Тем более что руки у него теперь развязаны, с комбината уволился. Одна надежда – побоится из-за своих прежних провинностей. Но, может, и не побоится. Вот ведь деньги, дурак, прислал. В том, что деньги на комбинат перевел Бегма, у Комашко не было никакого сомнения. Да, теперь Бегме, как говорится, и море по колено. А стоит только его заявлению попасть в руки Григоренко – пощады тогда не жди. В порошок сотрет. Дело может до горкома дойти. Чего доброго, партбилета лишат и с такой статьей «отпустят», что до конца дней не забудешь!.. Ко всему, еще эта дура – жена Бегмы – из дому ушла. Додумалась же... Разве Марина ему, Комашко, пара? Да, надо уходить, пока не поздно. По собственному желанию. Пускай комиссия и главк думают, что не сработался с Григоренко. Уйду, и Бегме тогда незачем будет на комбинат писать. Нет здесь Комашко, уволился...
– Не понимаю вас, Арнольд Иванович! – удивленно посмотрел на главного инженера Григоренко.
– А что здесь понимать, – равнодушно сказал Комашко. – Решил уйти из этого главка. Засиделся я здесь. Мои однокашники давно уже в зам министрах ходят, трестами руководят.
«Вон ты куда метишь...»– понял наконец Григоренко.
– Без главка решить вопрос о вашем увольнении я не могу. Не имею права...
– Это назначить вы не имеете права, а освободить можете...
– Ну, если вы настаиваете и время не ждет, я немедленно свяжусь с главком.
– Да. Решил окончательно. Чем быстрее, тем лучше... Не те масштабы здесь были, Сергей Сергеевич. Хочется развернуться...
«Развернуться, пожалуй, ты и здесь мог бы. Но почему-то не очень стремился. Совсем недавно ты говорил не о размахе, а о том, что нужно умело руководить. Придерживать резервы. Теперь вдруг о размахе стал твердить. Ну что ж, хорошо и это. Значит, жизнь кое-чему научила тебя...»
– Так и договорились. Решать вопрос об увольнении будет главк. Кстати, как мне только что сообщили, завтра на комбинат приезжает начальник карьерного отдела Петров...
– Воля ваша. Согласовывайте! Только на этом комбинате я больше работать не буду! – Комашко встал. – Можно идти?
Григоренко пожал плечами. Непонятно – к чему такая категоричность?
4
Сегодня воскресенье. У Дворца бракосочетания – любопытных не счесть. И не только любопытных. Здесь и родители, родственники, свидетели, сослуживцы молодых. За углом вся улица заполнена свадебными машинами. Среди такси затесались и комбинатовские «Москвич» и «ГАЗ-69». На другой стороне – наготове двадцатидвухместный автобус, тоже с Днепровского комбината.
Сегодня много работников комбината возле Дворца бракосочетания. Одни приехали на автобусе, другие – городским транспортом. Дворец-то – в самом центре города.
Юлия Варфоломеевна шла с рынка и тоже задержалась здесь. Она стояла в толпе любопытных и комментировала появление каждой пары.
– Молодая хороша, а он – дистрофик. Выходят же за таких. Где у нее глаза были?.. А вот это – наши. С Днепровского комбината. Дочка начальника снабжения. А он – художник по граниту. Каменщик, проще говоря. Да, обкрутили парня!..
– Ну что вы? Лицо у молодой ничего, – начала возражать дородная тетка в пуховом платке. – И сама-то полненькая, кругленькая... С чего это вы: «обкрутили».
– И верно, полненькая. Уже беременная, – язвительно проговорила Юлия Варфоломеевна. – А раньше незаметно было. Иль от другого? Всякое бывает...
– Да хватит вам – от другого. Теперь от своих сбегают. Нынче парня насильно не оженишь...
– Надо же, – не успокаивалась Юлия Варфоломеевна, – забеременела! Не могла потерпеть...
– Значит, ласкою взял, – возразил кто-то.
– Сказали – лаской?.. Силой взял. Вон какой верзила!
– Думаете, силой?
– А то как же? Потом и деваться некуда – поневоле эамуж выйдешь.
– Теперь девушки о чести не очень заботятся, – произнес маленький толстый мужчина.
Юлия Варфоломеевна посмотрела в его сторону, ей показалось, что где-то она видела его раньше, но где – никак не могла припомнить. Она кивнула головой в знак согласия.
Юлия Варфоломеевна была сердита на молодых, а еще больше на родителей. Особенно на самого Файбисовича: на свадьбу не пригласили. Конечно, если бы сын не увольнялся с комбината, их бы пригласили, а теперь... Вот она, людская благодарность...
– За мною два года мой ходил, – мечтательно произнесла тетка в пуховом платке. – До руки дотронуться стыдился.
– Да и тогда всякие были, – вздохнул толстун.
– Нет, не говорите, – снова вмешалась в разговор Юлия Варфоломеевна. – Не та теперь молодежь. Нет, не та!
– Хорошо еще, если после свадьбы жить будут. А то наши вон соседи на всю улицу свадьбу закатили, в долги залезли. А через две недели молодая жена хвост своему муженьку показала, домой к родителям ушла.
– Это еще что. Вот я вам расскажу... – начала было Юлия Варфоломеевна, но тут она увидела выходящих из Дворца Ростислава и Светлану. – Смотрите-ка, и эта вертихвостка замуж выскочила! Хотя и непутевого, а все равно обкрутила. Может, слыхали, – повернула она голову к тетке в платке, – Лисяк его фамилия. Бандит из бандитов...
Молодые в сопровождении свидетелей, родных и товарищей по работе стали рассаживаться по машинам.
Свадебный поезд из четырех такси, двух служебных машин и автобуса медленно тронулся в путь. На комбинате сразу две свадьбы.
Розовые ленточки и разноцветные шары трепещут на встречном ветру. На капотах первой и третьей машин сидят, перевязанные лентами, голубоглазые пластмассовые куклы. Они напоминают молодоженам о детях – цветах жизни. Настоящих, не пластмассовых!..
5
Комиссия отбывала не сразу. Сначала уехал плановик, потом инженер из управления труда и зарплаты. Последними покинули комбинат председатель комиссии, начальник карьерного отдела и куратор.
Комиссия повезла с собою акт, с которым не познакомили ни директора, ни партийную организацию, ни завком. Факты, указанные в письме, подтвердились почти все. Но Григоренко против них и не возражал. Он только написал подробное объяснение, указав на причины, вызвавшие те или иные нарушения.
По городу расползлись слухи, что сняли обоих – и директора и главного инженера.
Вчера Оксана Васильевна сказала мужу:
– У нас открыто говорят, что тебя «уволили с директорства».
– Как видишь, приехал не на директорской машине,– попробовал пошутить Сергей Сергеевич. Но шутка повисла в воздухе.
– Ты знаешь, Сережа, за передачу оборудования другой организации директора нашего карьера судили. Это было сразу после войны. Лотов рассказывал.
– Смотря кому передал! – буркнул Григоренко.
– Ох, милый мой, сколько неприятностей бывает у директора – и каждая оставляет отметину на сердце. Неприятности проходят, а рубцы на сердце остаются. И количество переходит в качество – «благородный» инфаркт...
– Ну будет, будет... – попытался уйти от неприятной темы Григоренко.
– Ты думаешь, Сережа, я не заметила, что у тебя появился валидол? Прошу тебя – не переживай! Уволят – ну и что? На наш комбинат перейдешь. Лотов тотчас возьмет.
– О, избавь меня от лукавого и от вашего комбината. Если что... останусь у себя. Попрошусь на другую должность, и все.
– Ну а если в другой город?
– Нет!..
Провожая комиссию, Григоренко вспомнил этот невеселый разговор.
По поведению председателя комиссии трудно было угадать, какими будут результаты проверки. Да, умеет Гуль себя держать!
Когда подходили к вагону, Петров отстал шага на два и тихо сказал Григоренко:
– Громов за тебя горою! И Боровик – очень смелый, правильный человек. А по Комашко не тужи... – Потом громко: – Подберем тебе главного инженера! Вот возьмем и сагитируем Соловушкина. Засиделся он в управлении...
– Не возьму!
– Почему?
– Творчески думать разучился.
– Так, по-твоему, в главке одни только тупицы работают?
– Да нет. Я об одном говорю.
Поезд тронулся.
– Ну, будь здоров! – крикнул начальник карьерного отдела и поднял руку, сжатую в кулак. Это, надо полагать. означало: «Не падай духом».
6
Люба заполнила для директора все графики, написала краткий анализ работы за последний месяц. Подсчитала себестоимость полированных гранитных плит. Она была близка к плановой. Месячный план выпуска плит выполнен. В последнюю декаду – даже перевыполнен. По дроблению щебня план тоже успешно выполняется. Эти цифры Григоренко нужны. О них могут спросить в Москве. Конечно, вызывают его в связи с работой комиссии. Могут и освободить от должности. Могут просто указать. Ведь все делалось в интересах комбината. Не с корыстной же целью. Вообще-то действия Сергея Сергеевича принесли даже пользу государству. Но ведомственные интересы...
Григоренко вот-вот должен появиться. «Сегодня он, пожалуй, зайдет сначала в управление, а потом на производство,– подумала Люба. – Сегодня, как никогда, его должен интересовать анализ работы. Закончился месяц... Занести графики и анализ самой? Или ждать вызова?»
Люба очень волновалась. Она подошла к окну. Стекло разрисовано морозом. Лишь в маленькую отталинку видно, что делается возле управления. При появлении каждой машины Люба вздрагивала.
Какие только слухи не ходят на комбинате по случаю вызова директора в главк. Большинство сходится на том, что Григоренко отстранят от должности. Но Люба этому не верит, хотя слухов таких все больше и больше. Да, на чужой роток не накинешь платок.
«Интересно, что думает о вызове сам Григоренко? А вот и его машина. Проехала проходную, остановилась возле управления. Минуты через три пойду к нему»,– решила Люба.
Перед тем как идти, она посмотрелась в зеркальце, висевшее в планово-производственном отделе. Все в порядке.
Когда Люба вошла в кабинет, Григоренко сосредоточенно шагал из угла в угол. Увидев Любу, он улыбнулся ей, взял графики, анализ работы, пошел к столу.
– Садитесь, Люба.
Каждая черточка лица Григоренко знакома Любе. Даже если закроет глаза, отчетливо представляет его. Открытое лицо. Темная шевелюра с серебристыми паутинками. Волевой подбородок...
Но вот густые брови Григоренко вопросительно поднялись. Сейчас он что-то спросит. Нет, опустились – и глаз не видно. Черные глаза. Как часто бывают они приветливыми. Но бывают и строгими...
«Как же случилось, что этот человек стал для меня бесконечно дорогим?..»
Григоренко отложил графики.
– Ну, как ваши дела, Любушка?
– Нормально! – ответила Люба и тут же спросила:– У вас-то как? Вызывают?
– Послезавтра еду.
– Вас никуда не переведут? На другой комбинат...
– Нет, это исключено! Ну, а если бы и уехал, то разве мы не остались бы друзьями? Надеюсь, на свадьбу пригласите? Обещаете?
– Нет у меня жениха, Сергей Сергеевич!
– Сегодня нет, завтра встретите.
– Я ведь разборчивая!
– Ничего, Любушка, вы обязательно найдете свою звезду.
– Мне любая звездочка не подойдет, Сергей Сергеевич! Я буду искать большую, яркую. Только такая нужна мне. Такая или никакой! – Она нахмурила брови, посмотрела прямо в глаза Григоренко.
«Да, Люба уже не маленькая девочка – двадцать три...» – подумал Сергей Сергеевич.
В приемной послышался топот ног, голоса.
Двери открылись.
– Мы на минутку. Здравствуйте! – сказал Боровик и, скрипя хромовыми сапогами, подошел к столу. За ним – несколько рабочих.
Люба незаметно вышла из кабинета. Забежала к себе, накинула пальто. Пошла к карьеру. Но не обычной дорогой, а через коллективный сад. На аллее оглянулась. Никого. Села на скамейку и заплакала. Плакала долго, а когда подняла голову, увидела – падает пушистый-пушистый белый снег.
