Текст книги "Гранит"
Автор книги: Григорий Терещенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
Глава одиннадцатая
1
– Это комбинат?
– Да.
– Мне нужен Григоренко.
– Слушаю.
– Говорит Соловушкин. Добрый день!
– Здравствуйте.
– Скажите, товарищ Григоренко, – с поучающей строгостью произнес Соловушкин, – вы еще долго собираетесь руководить комбинатом?
Сергей Сергеевич промолчал. Ему хотелось сказать, что готов хоть сейчас освободить место, если на него претендует Соловушкин, но сдержался.
– Вы меня слышите? Почему не отвечаете? Повторяю – долго ли собираетесь быть директором?
– Сначала объясните, к чему такой вопрос, а тогда попытаюсь ответить.
– Вы гоните сейчас план на сто двадцать процентов! А что в таком случае будете делать в следующем году? Ведь мы увеличим вам план вдвое...
Григоренко так и подмывало положить трубку. Его раздражал тон Соловушкина.
– Мойка дает немало. Да резервы кое-какие имеем...
– Вы думаете и ЩКД-8 сразу на полную мощность пустить?
– А как же?
– Когда?
– В октябре.
– А вы знаете, сколько мы вам тогда запланируем на следующий год? Выдержите ли?
– Если по-разумному запланируете, то выдержим и выполним, – спокойно ответил Григоренко.
– Вы что – один такой умный?! – вконец рассердился Соловушкин. – Я вижу, вы готовы поломать все традиции комбината...
– И поломаем, если они будут мешать нам двигаться вперед.
– Советую не забывать о принципах планирования, которые у нас существуют. Ради вас переделывать их не будем. – После короткой паузы Соловушкин уже совсем иным тоном спросил: – Что там у вас случилось?..
Григоренко не успел ответить. Их разъединили. Но Сергей Сергеевич понял: кто-то уже успел уведомить начальство о несчастном случае на комбинате.
Он знал, что в главке наверняка вернутся к этому вопросу: там недовольны его деятельностью. Недовольны, очевидно, потому, что он идет своим путем, выбился из проторенной колеи, не перестраховывается разрешениями и резолюциями сверху.
Вот ведь как получается: не выполнишь план – ругают, а перевыполнишь – тоже. Ругать вроде бы и не за что, а недовольны – выходит, что в главке не учли тех резервов, которые имелись, дали заниженный план.
«Что ж, останавливать завод и все предприятие на профилактику, как советует Арнольд Иванович? – начал раздумывать Григоренко. – Нет! Я – коммунист и буду стоять на том, чтобы давать стране как можно больше строительных материалов...»
– Черт побери – так работать нельзя! – воскликнул в сердцах Сергей Сергеевич и стукнул ребром ладони по столу. И словно от этого его удара вспыхнула лампочка и зазвонил телефон.
– Григоренко слушает.
– Сергей Сергеевич? Прими мое поздравление с успешным выполнением плана. На первое место вышли в городе. Получите переходящее знамя.
Григоренко с облегчением вздохнул. Он узнал голос первого секретаря горкома.
– Благодарю за добрые вести.
– За недобрые что скажешь? Тоже благодарить будешь?
– Нет, не буду. Догадываюсь – вы говорите о несчастном случае с Белошапкой и Лисяком?
– Это тот самый, который предложил мойку построить?
– Да.
– Как он себя чувствует? Выживет?
– Опасность будто бы миновала. Но состояние по-прежнему тяжелое.
Наступила короткая пауза.
– Понимаешь... получили очередную анонимку. Зайди прочитай.
– Да скажите по телефону, – вздохнул Григоренко. – Одной больше, одной меньше...
– О донжуанстве твоем пишут... Почему молчишь?
– До чего ж надоело по всякому поводу давать объяснения,– проговорил недовольным тоном Григоренко. – Ну что же – вызывайте, всыпьте, если заслужил!..
Теперь замолчал Громов. Потом перешел на шутливый тон:
– Ишь какой хитрый, – всыпьте... А как тебе, чертушка, всыпать, если переходящее знамя вручим? Ты пока сам себя как следует покритикуй. Понял?.. – И Громов повесил трубку.
«Значит, мое персональное дело рассматривать на партийном бюро все же не будут, – подумал Григоренко.– Наверняка Боровик отстоял. – Вспомнив о нем, Сергей Сергеевич покачал головой: – Эх, Боровик, Боровик... Надо же было тебе за лопату хвататься! В бетонщики захотелось! Личным примером... И вот результат... Скоро ли еще встанешь?.. Знал бы ты, как сейчас нужен здесь!..»
2
Оксана Васильевна прошла мимо Любы, даже не взглянув на нее. Она решила выяснить, почему Сергей Сергеевич совсем ее не вызывает. Хотя у него, конечно, тяжелые дни после несчастного случая с теми ребятами, но все равно должен был бы встретиться с ней. Ведь любит же он ее! Мог бы, в конце концов, хотя бы позвонить!
– Добрый день, Сергей Сергеевич. Я к вам,– подняла она на Григоренко серые глаза, в которых словно вспыхнули голубые искорки.
– День добрый... Только вас, кажется, я не вызывал?
Оксана Васильевна сначала даже не поняла, что он ей сказал. Это было так неожиданно, что она растерялась.
Стояла и ждала неизвестно чего.
– Свои вопросы можете решить с главным инженером. Когда понадобитесь – я вас вызову.
– Вот как?.. Извините...
Оксана Васильевна побледнела. Она почувствовала, как сжалось сердце. Что произошло? Почему он так сух, официален? Почему не смотрит в глаза, а в голосе чувствуется даже раздражение? Неужели в секретаршу влюбился? Она смеялась, когда слышала такую болтовню, потому что знала, была уверена – он любит только ее, Оксану... Хотя все может статься. Поговаривают ведь, что Люба ночует у него на квартире. Конечно, нужно за дочкой присмотреть, ведь мать еще в больнице и должен же кто-то ему помочь. А она секретарь, работает вместе с ним... Младше его почти вдвое... Кому же, как не ей, и помочь?.. Однако помощь помощью, а любовь может прийти совсем неожиданно... По себе хорошо знает... Но если он и полюбил кого-нибудь, то разве это причина, чтобы не здороваться с нею, Оксаной, чтобы избегать встреч даже по работе?.. Нет, здесь что-то не так!..
– Сергей Сергеевич, что случилось? Вы, может быть, объясните мне? – Оксана Васильевна ждала, что он поднимет голову, посмотрит на нее, и она по глазам догадается о причине его неприязни.
Но Григоренко сидел, словно окаменев, устремив неподвижный взгляд в бумаги, беспорядочно разбросанные по столу.
Пауза затягивалась. Он не отвечал, не предлагал сесть. Оксана Васильевна стояла у дверей, готовая разрыдаться.
– Идите же! – произнес вдруг холодно Григоренко.
– Сергей Сергеевич!.. – тихо вскрикнула она.
– Идите, Оксана Васильевна, – повторил он глухо и добавил: – И прошу забыть все, что было между нами...
– Что произошло?
– Вы это знаете лучше меня.
Наконец-то он поднял голову и взглянул на нее. Но лучше бы не смотрел. Оксане Васильевне показалось, что его взгляд убивает, уничтожает. Такое в нем было презрение...
Поникшая, подавленная горем, так толком и не поняв, откуда такое свалилось на нее, Оксана Васильевна повернулась и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.
Вид у нее был, наверное, ужасный. Оксана это поняла, когда взглянула на Любу. В глазах девушки светилась откровенная радость: ну что, мол, допрыгалась, добегалась, теперь получай... Всегда выдержанная, спокойная, Оксана Васильевна вспыхнула и, наклонившись, многозначительно, с вызовом прошептала:
– Так вот ты какая – тихо-оня!.. Добилась все-таки своего...
Не успела Люба и слова в ответ сказать, как Оксана Васильевна выпрямилась, гордо, как всегда, подняла голову и уверенной походкой пошла по коридору.
Когда за ней закрылась дверь, Люба вскочила с места и без стука ворвалась в директорский кабинет.
Григоренко поднял голову. Затуманенными глазами взглянул на секретаря.
– Что тебе, Люба? – спросил он тихо.
– Сергей Сергеевич, прошу вас... Скажите прямо... может, мне лучше на строительство...
– Что случилось, Любочка? С чего ты взяла?
– Если бы вы слышали, что сейчас сказала мне Оксана Васильевна! Если бы вы видели ее! Она... она...
Из глаз Любы брызнули слезы.
Григоренко через силу улыбнулся.
– Успокойся, Люба. Не обращай внимания. И кроме того... – он умолк.
– Что – кроме того? – всхлипнула Люба.
– Ну-у... Кроме того, я привык видеть тебя каждый день... Кроме того, ты прекрасный секретарь... Кроме того, я не знаю, кем тебя заменить... Видишь, сколько этих – «кроме того»!.. Так что иди – и спокойно работай. А на Оксану Васильевну не обращай внимания.
В голосе Сергея Сергеевича звучали такие мягкие, ласковые нотки, что Люба зарделась, вытерла глаза и молча вышла из кабинета.
3
Боль утихала и возвращалась снова. Вдруг глаза ослепила яркая вспышка, и тут же раздался невероятный грохот. А затем опять наступила тишина. Белошапка с трудом поднял тяжелые веки.
«Я – жив... Вот окно... вижу небо и солнце...» Остап снова закрыл глаза, вздохнул. Откуда-то, словно из другой комнаты, донесся голос:
– Остап, родной мой, любимый!..
Собравшись с силами, он чуть-чуть повернул голову и увидел знакомое лицо. Но кто это? Наконец он все-таки вспомнил.
– Зоя?.. Ты?..
– Я, мой милый! Я...
Глаза Зои наполнились слезами.
– Ты плачешь?
– Нет, не плачу.
– А где Лисяк? Что с ним?
– Здесь я, здесь... – отозвался тот.
Остап, превозмогая слабость, всмотрелся, и из тумана выплыли очертания второй кровати.
– Разве взрыва не было?
– «Телята» не взорвались. Только капсюль...– сказал Лисяк. – А патрон был пустой, болванка. Помнишь, я два патрона принес...
«Что это он такое говорит?» – никак не мог сообразить Остап.
– Не знал я, что ты такой...
– Какой?
– Ну, такой... Не могу я объяснить, да не в этом дело... – замялся Лисяк.
Остап хотел приподняться, но острая боль снова прижала его к кровати.
– Почему так болит голова? И нога как не моя...
– Не волнуйся и попробуй заснуть, Остап. Тебе нельзя двигаться. У тебя сотрясение мозга и повреждена нога, – сказала Зоя.
«Я просто разбился, – подумал Остап, – прыгнул неудачно».
– Ты давно здесь? – спросил он Зою.
– Не говори об этом. Лежи спокойно, любимый...
Но ее тут же выдал Лисяк:
– С первого дня. Только когда оперировали – не было. Потом же все время с тобой. А я уже ходить могу. Сказали – выпишут через два дня.
– Помолчал бы, Лисяк.– Зоя положила на лоб Остапу свою горячую руку, и в тот же миг словно теплые волны подхватили Остапа и понесли куда-то в темноту. Он закрыл глаза.
Дверь распахнулась, и на пороге появился в белом халате Григоренко.
– Тсс, – приложила Зоя палец к губам и на цыпочках пошла ему навстречу. – Прошу, разговаривайте тихо. Он задремал.
– Ну как? Пришел в сознание? – шепотом спросил Сергей Сергеевич.
– Да.
– Про меня спрашивал, – поднял голову Лисяк.– Понять невозможно – правда? Разве мог я подумать, что ради меня кто-нибудь пойдет на такое?! Что вы на это скажете, начальник?
Григоренко пожал плечами:
– Думаю, что Остап поступил правильно.
– А мне кажется – нет, – возразил Лисяк. – Вы ведь ничего не знаете, директор. Когда он поправится, я при нем все вам расскажу.
– Хорошо. А пока – поправляйтесь. Набирайтесь сил. Вам есть над чем серьезно подумать.
– Да. Теперь я многое понял...
В это время в открытом окне появилась черная стриженая голова Сабита.
– Ты как сюда забрался? – замахала на него руками Зоя. – Это же второй этаж!
– Тихо! Только мало-мало посмотрю на Остапа. Меня снизу двое держат. Я на плечах у Вано стою... Как он тут? – кивнул Сабит в сторону Остапа.
– Спит... Не шуми!..
– Ай-ай-ай! И туримтай тут!.. Плохой человек! Плохой!.. Такого парня мало-мало не угробил!
– Ассал ам алейкум, Сабит! Ругай меня, ругай! Виноват... – усмехнулся смущенно Лисяк. – Ругай меня... Заслужил!
– Шакал ты! Шакал!
– Тише. Сабит! Не ругайся! Тут же больница! – зашептала Зоя.
Сабит еще раз посмотрел на Остапа, покачал головой и, как привидение, исчез за окном.
Зоя и Григоренко вышли из больницы и сели на лавочке в скверике.
– Ушла я от Комашко, Сергей Сергеевич. Навсегда ушла. – Сказав это, Зоя почувствовала, будто сбросила с себя тяжелые цепи, которые сковывали ее.
– Бросили Комашко?.. Ничего не понимаю... Почему?
Зоя помолчала, словно мысленно охватывая все, что с нею произошло. Потом коротко сказала:
– Потому, что я люблю Остапа...
– Вот как! – в голосе Григоренко непроизвольно прозвучала ирония.
– Вы не так меня поняли, Сергей Сергеевич,– вспыхнула Зоя. – Я люблю его и сейчас, и раньше любила. Еще до того, как он попал в тюрьму... из-за меня...
– Из-за вас?!
– Да... Он тоже любил меня. Очень... Он спас меня от тюрьмы!
– Почему же... – Григоренко хотел спросить, почему она не дождалась Остапа и что означает «спас от тюрьмы!», но спохватился.
Зоя поняла это и не обиделась.
– Я была так подавлена... Меня обманули... сказали, будто бы Остап давно освободился и нашел себе другую... В трагической ошибке, которая принесла и мне и Остапу столько боли, я виню прежде всего себя...
Григоренко молчал. Лишь несколько раз вздохнул, видимо вспомнив что-то свое, сокровенное.
– Понимаю вас... И сочувствую.
– Спасибо... – прошептала Зоя и перевела разговор на другое: – Только что приходила моя свекровь. Ее в больницу не пустили, так она передала мне вот это письмо. Прочитайте.
– Зачем же я буду читать чужие письма?
– Нет, прочитайте... Увидите сами – у меня с ним все кончено... Навсегда.
«Зоя, как ты могла так поступить – уйти от живого мужа к другому!.. В полном ли ты уме? Пока не поздно – опомнись! Возвращайся домой. Арнольд все простит. Он добрый... Возвращайся, мы ждем тебя, Зоенька».
Григоренко читал, но смысл письма не доходил до сознания, все его внимание сосредоточилось на почерке. Точно таким же почерком написаны все анонимки: в горком, прокуратуру... Явно – одна рука!
– Зоя, вы уверены, что это писала мать Комашко? – спросил он с волнением.
– Конечно. Это ее почерк.
– Так, так. Скажите, а вы не могли бы оставить мне на некоторое время это письмо?
– Пожалуйста. Мне оно совершенно не нужно. Я к ним никогда не вернусь.
Григоренко машинально попрощался с Зоей и медленно пошел по улицам города.
Стоял теплый осенний день. Ярко светило солнце. Но Сергей Сергеевич ничего не замечал вокруг.
«Так вот кто, оказывается, поливал меня грязью! Все теперь становится ясным – анонимки писала под диктовку Комашко его мать. Что ж, пришло время делать выводы...»
4
Максим Капля лежит с открытыми глазами. Время давно за полночь перевалило, а сон никак к нему не идет. Жена рядом ровно и глубоко дышит, что-то бормочет во сне, а он смотрит застывшим взглядом в потолок, и страх все сильней и сильней охватывает его.
Носятся слухи, что Сажа где-то влип... Лисяка словно подменили. После того как спас ему жизнь этот Белошапка, Лисяк заявил ребятам, что с прошлым покончил, «завязывает» навсегда. Будет теперь жить по-новому, так, как Остап.
Что будет, если Лисяк пойдет и обо всем заявит? Если расскажет о пожаре, об украденном двигателе?.. Да что двигатель! Мелочь, нашелся же... Даже пожар не так уж страшен. Отговорился бы. Мол, спьяну окурок бросил, и все...
Не дает покоя Максиму Капле другое. Давняя история, что произошла зимой сорок третьего... Подполье, антифашистские листовки, потом диверсии, в которых он не участвовал, но знал о них. Потом... потом... Нет, лучше и не вспоминать! Его схватили, бросили в тюрьму, били... И он не выдержал. Рассказал все... Начались аресты, расстрелы... Затем ему устроили фиктивный побег, чтобы выявить тех, кто еще остался на воле...
Правда, ему больше не пришлось предавать других – Днепровск освободили... Потом фронт. Чудом выжил, хотя мог и погибнуть. Вернулся домой без опаски, потому что из подпольщиков, кроме Шевченко и еще двух-трех молодых пареньков, которые никак не могли знать о его измене, никого не осталось. Даже героем иной раз себя чувствовал и в праздники вешал медали на лацкан пиджака. Однако страх продолжал точить его сердце... А что, если старик Шевченко кое-что припомнит да начнет сопоставлять факты? Или найдутся новые документы, где будет его имя... Взять хотя бы эту проклятую ложку!.. Хорошо, что надпись полностью не сохранилась, помогло время... А ведь он уверен, что там стояла его фамилия...
Да, покоя теперь не будет. Возможно, уже началось даже расследование... Надеялся, что во время пожара погибнет Шевченко. Так нет же – его спасли. А от него многое могут узнать. Начнут копаться, расспрашивать, сопоставлять... Так ниточка и доведет до клубочка!..
Он вздрогнул.
– Бежать! – прошептал Капля. – Бросить все к чертям и бежать. Хорошо, что есть еще один, запасной, паспорт... Страна велика. Можно махнуть в Сибирь, на Дальний Восток или на Урал... Ищи ветра в поле!.. Поживу полгода, год – и дальше... Золотишко есть. Если с умом, то можно и сбыть... Да-а, завтра же подам заявление об увольнении и – айда!..
Он растолкал жену.
– Что тебе? Снова печень болит? – спросила она зевая.
– Нет. Да проснись ты!
– Ну, чего тебе?
– Давай уедем отсюда! Немедленно!
– Да ты что? В самом деле заболел?
– Да не болен я! Надо уезжать. Понимаешь?.. Одну махинацию провернул, неудачную... Откроется – тюрьма!
– А как же дом?
– Дом продадим.
Пораженная услышанным, жена молчала.
– Я выеду дня через два-три. Но ты никому – ни гугу! Тем временем ты продашь дом. А когда устроюсь, приеду за тобой. Поняла?.. Деньги на житье я тебе оставлю...
Капля встал с кровати, взял топор и приподнял одну из половиц. Нащупал металлический сундучок – вытащил, открыл. Там лежали пачки денег. В отдельной банке звякнуло золото: кольца, коронки, сережки...
5
Яков Самохвал, покачиваясь, как-то бочком вошел в кабинет Комашко, уселся на стул возле двери и с издевкой спросил:
– Ну что – ушла и от тебя? Дурак ты, Арнольд, вот что я тебе скажу!
Комашко вытаращил глаза.
– Как вы смеете! – подскочил он с кресла. – Вы пьяны!.. Вы...
– Сегодня я все смею! Пьяному – море по колено! Впрочем, не это главное. Ты не знаешь, что Зойка сначала ушла от меня к тебе, а теперь от тебя к Остапу... Ха-ха-ха!..
– Вон отсюда! Я не желаю выслушивать пьяную болтовню!
– Присядь, не горячись, инженер. Будь я трезвый, не сказал бы тебе правды. Сперва я любил ее. И Белошапка. Ну, как ты знаешь, Белошапка в тюрягу угодил. Я хотел жениться на ней. И женился бы, если бы не появилась твоя морда! Ушла она от меня, на твои деньги позарилась. Теперь мы с тобой равны – и к тебе она тоже не вернется...
Комашко сел за стол и обхватил голову руками. Не драться же ему с пьяным!.. Больше всего встревожило то, что Самохвал может разболтать об этом кому угодно. Наконец собрался с духом и сказал:
– Ладно, понял. Теперь иди. Завтра будет приказ. Ты пришел на работу пьяным.
– Приказа не будет. На вот, заявление. Увольняй!.. Не хочу видеть довольную морду Белошапки!.. Он мне поперек горла стал. А тебе? Ты будешь терпеть? Отвечай! Будешь?
– Ну, знаешь, это уже слишком! – Комашко взял заявление, прочитал его и положил на край стола.
– Я пошел. Да только ты не задирай нос, инженер. Теперь мы с тобой равны!
Самохвал ушел, а Комашко долго смотрел пустыми глазами в окно.
6
Остап получил костыли, но начать ходить с их помощью все не решался. Стеснялся Зои.
– Да ты попробуй, Остап, – улыбнулась она ему.– А я тебе помогу.
Остап засмеялся и ответил:
– Не надо. Не хочу, чтобы ты меня, как ребенка, учила ходить. Ты должна всегда видеть меня сильным, а не беспомощным.
– Таким я и вижу тебя... Ой, Остап, ты ничего не знаешь... Теперь я живу одна. Нашли мне комнату. Когда сажусь завтракать, ставлю два стула. Один – твой! Эх, скорее бы тебя выписали!.. А пока – давай помогу...
Остап сделал два шага к окну и пошатнулся. Перед глазами завертелись зеленые круги. Еле добрался до кровати.
– Тебе плохо, Остап? Отдохни, милый...
Он послушно сел на кровать. И стал смотреть через распахнутое окно на позолоченный осенью сад. Зоя примостилась рядом.
– Сегодня впервые была на работе. Знаешь, кто меня встретил и удивил?.. Лисяк. Подошел и говорит: «Я все про вас знаю. Самохвал рассказал. Пьяный был и рассказал. Теперь мы с вами вдвоем будем оберегать Остапа. Для нас обоих он жизнью своей рисковал...» – Зоя немного помолчала, а потом проговорила: – Мне кажется, что Лисяк становится лучше. Седина ему даже к лицу...
– Я полежу немного, Зоя. Извини, мне что-то тяжко.
– Я помогу тебе... Вот так! – Ее руки осторожно и нежно помогли Остапу лечь.
– Можно спросить тебя? – немного погодя прошептал Остап.
– Тебе все можно...
– Что говорит Комашко?
Зоя наклонила голову. Щеки ее побледнели. Задрожали пальцы.
– Может, лучше не рассказывать об этом?
– Надо. Я должен все знать.
– Приходил ко мне с бутылкой вина. Сел у стола и начал: «Давай выпьем и помиримся. К чему нам эта ссора? Я все забуду, все тебе прощу». Я, как могла спокойно, ответила, чтобы он уходил от меня и никогда больше не появлялся. Сказала, что не люблю его и никогда не любила, потому что сердцем всегда была с тобою, Остап.
Зоя замолчала, стала смотреть, как за окном ветер раскачивает развесистый ясень.
– Он ушел?
– Нет. Выпил сам все вино, а потом сказал такое, от чего я до сих пор не могу прийти в себя. Он признался, что тоже никогда не любил меня и сейчас просит вернуться, чтобы избежать скандала. Меня взял только для того, чтобы иметь красивую жену... Женился, а у самого была любовница...
– Неужели это правда, Зоя?
– Похоже на правду. Я не стала допытываться, кто она. И это, наверно, его обозлило. Он начал ругаться. Тогда я ему сказала, что он может продолжать свои ухаживания и дальше. Что он мне не нужен. Одно потребовала от него – развод. И он согласился. Знаешь, как меня это обрадовало! Так что, Остап, скоро я буду свободной!..
Зоя ушла. На тумбочке у кровати Остапа оставила принесенные ею свежие астры.
Вечером к Белошапке пришел Лисяк. Ему как-то удалось уговорить дежурного врача, чтобы пропустили.
– Привет и лучшие пожелания, – произнес он с порога. – Как самочувствие?
– Все хорошо. А как ты?
– На бюллетене. Рекомендуют легкие прогулки и чтоб во рту не было ни капли божьей росы.
– Выдерживаешь?
– Трудно, но пока держусь.
Помолчали. Разговор не получался. Затянувшуюся паузу нарушил Лисяк.
– Знаешь, – проговорил он, не поднимая глаз на Остапа, – а ведь мы хотели ликвидировать тебя... Только не в этот раз...
– Откуда я мог знать? Скажи хотя бы – за что?
– Мне казалось, что ты всю нашу братву завалить хочешь.
– Разве было за вами что-нибудь серьезное?
– Было. Двигатели, карбюраторы и... многое другое. Ты ведь догадывался, чья это работа?
– Конечно. Знал, что твоя и Сажи. А вот «заваливать» не хотел. Думал, что есть голова у Лисяка на плечах. Жалко было упекать в тюрьму, по себе знаю, как там не сладко...
– Поверь – того Лисяка уже нет. Завязал! Только не пойму, на черта ты прыгнул в траншею? Я бы не смог. Самохвал тоже. А ты прыгнул! Неужто тебе моя жизнь была дороже своей?
– Так ты – человек. Сам знаешь, что значит человек... Ну, а если честно говорить, то думать мне было некогда. Шнур догорал – нужно было прыгать. Вот и прыгнул. А если бы сбежал, то никогда себе этого не простил бы.
Лисяк долго молчал. Потом взволнованно заговорил:
– Слушай, Остап, пока я лежал тут, рядом с тобой, много чего передумал... Еще не знал, что вся голова у меня белая. Когда увидел – как огнем обожгло. Прожил всего двадцать шесть лет и вот какое украшение заимел. Мы вместе с тобой в гостях у смерти побывали. Ты не испугался, а я от страха поседел...
– Что же ты, не знал, что от капсюля бомбы не могут взорваться?
– Знать-то знал, мало того – шестой номер вместо восьмерки поставил... И все же дрожал, вдруг сдетонирует взрыватель – вон сколько в земле пролежал!.. А ты и не подозревал, что патрон, приготовленный мной,– липовый! И все же не побоялся!.. Только тогда я понял, какой ты человек!
Лисяк замолчал. Остап попытался переменить тему разговора:
– Что это тебя на лирику потянуло. Забудем...
– Нет, ты послушай, – прервал его Лисяк. – Я тоже закончил десятилетку, и не плохое на уме было, но жизнь моя не в ту сторону повернула. А ты взял и выправил ее. На другой, можно сказать, путь поставил. Хотя он только начинается, но я твердо решил: всегда его держаться. Теперь всегда буду с тобой. В друзья не навязываюсь. Нет. Буду рядом для того, чтобы идти правильной дорогой...
Остап внимательно посмотрел на Лисяка, положил ему руку на плечо и произнес:
– Это – хорошо... Скорее бы мне поправиться да к вам, дел столько...
– Э-э, нет! Нет! Не скоро ты к нам придешь. Григоренко сказал, что на курорт тебя отправит... Ну, бывай здоров, Остап. А за нее не волнуйся.
– О ком ты?
– Будто не знаешь. О Зое. Будет под моей защитой!
В тот вечер Остап заснул рано. А утром проснулся с предчувствием чего-то светлого и радостного. Ничего, что болит голова и ноет колено, все это пройдет. Он снова вернется к своим товарищам, в свой коллектив, где бурлит трудовая, сложная и радостная жизнь. Там его место...
7
Утомленный возвращался Сергей Сергеевич домой. Теплая осенняя ночь укутала Днепровск.
Вот прошел еще один день. Он, как и все другие дни, был до предела наполнен заботами о плане, хлопотами о технике, а больше всего о новостройках.
«Устал? – подумал Сергей Сергеевич и улыбнулся. – А где это видано, чтобы директор возвращался домой не усталым? Такова наша доля... Когда прорабом стал Белошапка, наступило некоторое облегчение. Но сейчас опять приходится самому все проверять по нескольку раз в день. У Бегмы не все получается так, как надо. Без огонька работает человек...»
Незаметно появились другие мысли.
До сих пор еще мать в больнице. Отнесла ли ей передачу Люба?
Тяжело без матери. Кроме того, последнее время его не оставляет чувство тревоги. Он понимал, что причина этому —Люба. Ее присутствие в его доме. Кто ока для него? Почему так ревностно занимается Иринкой? Он должен был давно спросить себя об этом. Разве не замечал он порой, как черные, с раскосинкой глаза пристально и нежно смотрят на него? Конечно, замечал. Так чего же тогда спрашивать себя о ней, о Любе?.. Разве не ясно? Постой, постой? Тебе ведь за сорок, а ей – только двадцать. И любишь ты... другую... Другую? Оксану?.. Но ты же порвал с нею... Навсегда!.. Да, с Любой нужно будет поговорить откровенно...
Сергей Сергеевич потихоньку открыл дверь и тут же услышал Любин голос:
– Однажды собаки сильно потрепали лисицу, чтобы в курятник она дорогу забыла. Зареклась лиса с тех пор туда лазать, чтобы, чего доброго, не расстаться со своей шубкой. Но как-то раз, в сильную метель, заблудилась лисонька, проголодалась. Вдруг слышит – совсем рядом петух кукарекает. Еще сильнее захотелось ей кушать. Глотает слюнки, а к курятнику никак не приблизится. Петляет, петляет вокруг – зайти боится. Первый круг сделала большущий, второй – поменьше, а на третий раз совсем рядом прошла. В животе словно черти воюют, так ей, бедняге, есть хочется. Не удержалась лисичка и шасть в курятник. Тут капкан – клац! – и схватил ее за лапу. Лисица ни туда, ни сюда. Дергала, дергала лапу, а капкан не выпускает, ну и...
– Что? Что было дальше? Говорите, тетя Люба.
– Вот это я забыла. Спать тебе пора... А я пойду.
Но тут Люба и Иринка услышали:
– Дальше вот что было: рвалась, рвалась лиса, но освободиться из капкана не могла. Тогда перегрызла она себе лапу и убежала. Вот что с нею случилось, – сказал Сергей Сергеевич, заходя в комнату Иринки.
– Ой, мы и не слышали, как вы пришли, – сказала Люба. – Ну, спи, Ирочка, а мне уходить пора.
– Пойдем, Люба, я провожу тебя.
– Папка, папка, пускай тетя Люба не уходит! Пускай она всегда с нами живет!..
Люба вспыхнула и отвернулась.
– Хорошо, доченька, мы что-нибудь придумаем...
Люба еще сильнее покраснела и стала торопливо надевать плащ.
– Папка, ты не долго?
– Нет. Спи. Я провожу тетю Любу до троллейбусной остановки и вернусь. Не жди меня, спи.
Первый морозец опалил листву кленов и тополей. Даже в темноте они отсвечивали багрянцем. В домах потухали окна.
Шли молча. Сергей Сергеевич никак не решался заговорить. Он видел, как радостно сияют глаза Любы. И ему жаль было разрушать ее призрачные надежды.
А Люба со страхом и нетерпением ждала от него то единственное заветное слово, с которым приходит счастье. Неужели он не чувствует, как трепетно бьется ее сердце, как хочется ей услышать от него это ласковое слово? Хотя бы просто назвал Любочкой. Нет. Молчит...
Но что он может сказать ей, если все его мысли далеко-далеко?! Сергей Сергеевич понимает Любу. И у него не поворачивается язык сказать девушке то, что, казалось бы, должен. Вот и идут они молча.
Торопятся одинокие прохожие. С шуршанием проносятся автомашины. С деревьев, медленно кружась, падают листья, ложатся под ноги золотым ковром.
«Не совершаю ли я ошибку, отталкивая от себя эту любящую, преданную мне девушку? Не гублю ли сегодня и свое и ее счастье... – подумал Сергей Сергеевич. И тут же отогнал эти мысли: – А годы? Сегодня ты еще вроде молодец, а завтра – дед. Кроме того, Люба увлечена, наверно, высоким чувством, чувством первой любви, которое бывает только в молодости! А что, если это первое чувство скоро пройдет? Что тогда? Нет, лучше сразу отрезать!.. И потом... я все-таки люблю Оксану...»
Вот и остановка. Подошел троллейбус. Сергей Сергеевич пожал маленькую теплую руку девушки, помог ей войти.
«Старый дурак, надо бы сказать все по-честному. Было же время. Такой подходящий случай... Нет, такое нельзя откладывать!..» – Сергей Сергеевич поморщился и направился домой.
8
Зоя пришла в больницу, когда солнце клонилось уже к горизонту. Промелькнет всего полчаса, и осенний вечер опустится на землю. Когда-то давно, до того несчастного случая на Днепре, Остап сказал, что ей к лицу голубой цвет. Поэтому сегодня Зоя в голубом костюме. В руках – цветы: красные гвоздики и белые астры. Их так любит Остап!
Она подошла к скверику у больницы и попросила санитарку вызвать Остапа из палаты. Та улыбнулась и заговорщически шепнула:
– Любимый или муж?
– Любимый.
– Тогда позову.
Остап не задержался.
– Пришла! Целый день тебя ждал! Очень хотелось увидеть тебя, Зоя...
– Здравствуй, Остап. У нас сегодня такой счастливый день... Пустили дробилку!
– Знаю. У меня уже был Сабит – рассказывал. Хочет, чтобы я отпустил его со строительства на новую дробилку. Драч сманивает. Пока я поправлюсь, разбегутся кадры... Марина и та на завод ушла. Машинистом транспортера.
– Все не разбегутся. Посмотрел бы ты, как работает новая дробилка! Так и глотает беспрерывно самые большие глыбы гранита. Дробит их, как сахар, на кусочки. .. – Зоя помрачнела... – Жаль, что я не буду там работать... И на комбинате тоже...
– Как это не будешь работать? Почему? – удивился Остап.
– Сегодня подала заявление об уходе.
– Зачем?
– Не могу я каждый день с ним встречаться. Не могу и не хочу. Он напоминает мне самые тяжелые годы жизни... И...
– Что?
– О моей... измене. Ведь я так любила тебя! И клялась!.. Помнишь?
– Помню! И никогда тех слов не забывал. Хочешь – повторю, что ты говорила тогда?
– Не нужно, Остап. Я тоже помню. Вот потому и подала заявление. Где-нибудь в другом месте устроюсь.
