Текст книги "Ян Жижка"

Автор книги: Григорий Ревзин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Григорий Исаакович Ревзин
ЯН ЖИЖКА

„…Все массовые движения средних веков выступали всегда в религиозном облачении, являясь как бы восстановлением раннего христианства, его спасением от наступившего вырождения; но всякий раз за религиозной экзальтацией скрывались очень осязательные мирские интересы. Ярче всего это обнаружилось в организации богемских таборитов под руководством достославной памяти Яна Жижки…“

К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XVI, ч. II, стр. 410.

„Революционная оппозиция против феодализма проходит через все средневековье. В зависимости от условий времени она выступает то в виде мистики, то в виде открытой ереси, то в виде вооруженного восстания“.

К, Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. VIII, стр. 128–129.

„Чехи и словаки, два братских народа, члены великой славянской семьи, жили уже тысячу лет тому назад вместе в одном государстве… Они первые в Европе, в огне гуситской революции, сделали своим знаменем идеи свободы убеждений, народовластия, социальной справедливости“.

Из Конституции Народно-демократической Чехословацкой Республики (9 июня 1948 г).

I. ВРАГ МОЕГО ВРАГА – МОЙ ДРУГ

Крадучись между деревьев, прячась в густых зарослях, человек вышел на лесную опушку.

Был он немолод – лет сорока, невысок, коренаст. Из распахнутой поддевки домотканного сукна выпирала могучая грудь. На крепкой шее – большая, словно вырубленная топором, коротко остриженная голова. Большой нос, толстые губы. На польский манер, ниже бритого подбородка свисали черные усы.

Глаза, карие, умные, ни на миг не терявшие властного и гордого выражения, скрашивали эти несколько тяжелые черты.

Вышедшего из лесу можно было принять за крепостного, которого укрыл от панской неволи дремучий чешский бор. В ту пору, в начале XV века, немало таких беглецов бродило по горам и лесным дебрям Чехии.

Но нет, то не был простолюдин: на разбитых, измазанных грязью сапогах поблескивали рыцарские шпоры, у пояса висел короткий меч.

Рыцарь добрался до могучего дуба у края дороги, прильнул к нему. С опаской глядел он по сторонам из-под густой сени ветвей.

– Ни души, – вздохнул, наконец, облегченно. – Там, внизу, может, засада?..

В глубине лежала залитая лунным светом долина, опоясанная лесистыми холмами южной Чехии. Вокруг замшелой церковки мирно спали семь убогих хат. Чуть забылись под луною небольшие пруды. Поодаль, на пригорке, – обнесенный частоколом, ветхий деревянный замок.

Деревушка звалась Троцнов. Принадлежала она захудалому роду троцновских дворян.

Путник втянул полной грудью благоухание зацветшего троцновского луга. Здесь, среди этих холмов, протекла вся его жизнь.

Ян Жижка, рыцарь и сын рыцаря, пришел в родные места после долгой с ними разлуки. Вот уж год его неотступно преследуют по всей округе отряды Генриха Розенберга, богатейшего чешского феодала и первого сановника королевства – в прошлом Наивысшего бурграфа.

Между рыцарем и могущественным паном шла кровавая распря. Началось с того, что пану Генриху приглянулся Троцнов. Деревушка лежала в самом сердце обширных владений пана. Феодал предложил Яну Жижке, старшему в роде, продать ему деревушку. Рыцарь и слышать о том не хотел.

Тогда пан Генрих набавил цену – раз и другой.

Вдовый Жижка жил с младшим братом Ярославом, теткой, сестрой и дочерью в большой нужде. Несколько сотен коп пражских грошей[1]1
  Бурграф – в средневековом Чешском королевстве военный и гражданский начальник королевского замка или города. Наивысший бурграф – военный министр.


[Закрыть] дали бы ему и семье его довольство и сытость. Розенберг посулил братьям еще и службу в его отрядах. Замолви вельможный пан словечко – и оба рыцаря могли бы наняться и того выгоднее: стать под знамена стольного града Праги или найти себе ратное дело при иностранном дворе, как то было в обычае беспоместных чешских дворян.

Но на троцновском погосте покоились мать, жена и отец Жижки. Подобно отцу своему, рыцарь Ян вот уж двадцать лет пахал своими руками троцновскую землю и (вместе с братом и пятнадцатью обязанными ему барщиной крестьянами убирал скудные ее урожаи.

Как было покинуть дедину?[2]2
  Дедина – в средневековой Чехии, равно как и в древней Руси, наследственная родовая усадьба.


[Закрыть] Добровольно отдать ее чужаку?

Рыцарь указал посредникам Розенберга на дверь.

Могущественный пан не привык встречать отказа своим желаниям. Он не на шутку разгневался. На свет появились подложные записи в дворовых досках. Подкупленные свидетели утверждали согласно, что Жижка владеет Троцновом не по праву: троцновские земли исстари, мол, принадлежат Розенбергам.

Земский суд[3]3
  Земский суд – в средневековой Чехии суд, разбиравший тяжбы поместных дворян,


[Закрыть] вынес решение в пользу сильного.

В Троцнов пожаловал бурграф ближнего королевского города Будейовицы. На паперти троцновской церкви протрубил рог. Глашатай прочел приговор.

Приходилось смириться…

Однако рыцарь Ян решил дело по-иному: созвал верных ему людей и вместе с братом Ярославом ушел в леса, отослав Розенбергу боевую перчатку.

Но троцновский рыцарь затеял наперед проигранную партию – очень уж силен был пан Генрих. Одна надежда оставалась все же у Жижки: пан Генрих самому королю чешскому Вацлаву IV нанес тягчайшее оскорбление, когда пятнадцать лет тому назад похитил Вацлава и держал его в заточении в своих замках. Жижка знал, что королю совсем не за что любить всесильного магната. Потому он и надеялся: «Суд пошел за Розенбергом, а король будет за меня».

«Да и то, – говорил себе Жижка, – лучше сложить– голову за честь рода и за правое дело, чем склонить ее до самой земли перед насильником, почти что чужеземцем, который не раз похвалялся на пирах тем, что до конца онемечит Чехию».

Троцновский рыцарь с головой ушел в борьбу с насильником. А пан Генрих, узнав о первых налетах Жижки на его владения, поклялся, что изловит нищего прощелыгу, собьет с него шпоры и повесит, как последнего холопа.

Но как ни усердствовал вельможный пан, Жижка не давался ему в руки. Мятежный рыцарь обманывал погоню, обходил засады и сам наносил ответные удары. Пылали города и местечки Розенберга, гибли его обозы с заморским добром, горели скирды на полях…

Вот и сейчас Жижку привел в родные места большой замысел против некоронованного владыки южной Чехии.

* * *

Ждут ли его этой ночью в Троцнове? Друзья там или недруги?

Рыцарь приложил ко рту сложенные ладони и трижды прокаркал вороном. В деревне кто-то, видно, чутко вслушивался в ночную тишь. В окошке ближней хаты затеплился и тотчас погас огонек. У раскрытой двери помахали раз-другой зажженной лучиной… Значит, розенберговских в Троцнове не было.

Жижка стал спускаться.

В хату крестьянина Микулаша Брады уже прибыли важные особы – посланец моравских панов Лихтенбургов и былой сосед Жижки, владелец замка Быстржицы молодой пан Краирж. Прискакал под покровом ночи и другой сосед, пан Алеш Битовский.

Вскоре явились переодетые крестьянами рыцари– бурграфы королевских замков Гуси и Звикова. Оба не раз укрывали Жижку и его людей в управляемых ими замках.

Панов и рыцарей, прибывших на тайное ночное свидание, свела воедино давняя ненависть к Розенбергу, желание отомстить чванливому вельможе, часто глумившемуся и над ними.

Троцновский рыцарь, поднявший оружие во имя попранной рыцарской чести, был для этих господ сущей находкой. Сами они ничем не рисковали. Все опасности и тяготы ложились на плечи былого владельца Троцнова.

Знатные господа уселись впотьмах на лавки вокруг корявого крестьянского стола, стали обдумывать смелый удар, как взять с налету Новоградский замок.

Новые Грады Розенберг укрепил так, что к ним и подступиться как будто невозможно. Это не то, что замок Словеницы – его Жижка захватил с двумя десятками людей.

Но пан Алеш бывал не раз гостем пана Генриха в Новых Градах и знает там каждую башню, каждый закоулок. У пана Алеша есть среди стражи Новых Градов свои люди, добрые друзья. Они обещали помочь.

– Если ударишь темной ночью, в условленный заранее день и час, – горячо убеждал пан Алеш, – в сумятице сможешь прорваться, вот тебе мое вельможное слово!

– Наружный ров – в двадцать локтей… Проберешься, положивши длинные лестницы. Подъемный мост не на цепях, а на толстых канатах… Твои люди приставят те самые лестницы, обрубят канаты с двух сторон топорами. Мост упадет! С дозорных башен сразу подымут тревогу. Надо, не мешкая, всей дружиною кинуться влево, к решетке ворот наружной башни.

– Решетку перед тобою поднимут, – сообщал пан Алеш, – это уж моя забота. За башней будет новый ров. Второй мост опустят, – я и о том позабочусь. За мостом справа вход в главные ворога. Тут тоже откроют. Главное, не бросай лестниц, иначе все пропало… За воротами частокол и толстая стена с бойницами. У стены придется биться. Если всем сразу с налету – непременно одолеешь. Кто прорвется от стены на нижний двор, пусть обойдет господские покои и через ров и вторую внутреннюю стену с бойницами пробивается дальше, не бросая лестниц, в верхний двор.

– Из охраны все, кто только будет до конца сражаться за своего пана, – продолжал пан Алеш, – стянутся тогда в верхнюю башню. Пока они там с луками и самострелами – помни, замок не твой! Вход в верхнюю башню поднят на сорок локтей. Здесь-то и нужны будут лестницы! Они там, наверху, зажгут факелы и засыплют подход стрелами. Но как увидят, что твои люди по лестницам взобрались до порога и проникли внутрь башни, так всему делу и конец, – вот тебе мое вельможное слово! Сразу побросают мечи и самострелы! Вяжи их, приставь людей, а сам спускайся вниз и беги с остальными к господскому дому. С левого угла изнутри каменные сходни в подвал. Заберись туда, облей все, что горит, смолою – и прощай Новые Грады!

План был отчаянный. Но Жижке не раз удавались рискованные удары. А этот, при удаче, крепко подденет ненавистного врага.

Не раздумывая долго, троцновский рыцарь согласился.

* * *

Условившись о всех подробностях предстоящего дела, паны и рыцари покинули Троцнов.

Жижка с верным Микулашем вышли из хаты на волю, под озаренный луною небесный свод.

«Где дочка Анешка? – Микулаш отвез ее к пану Соколику. Там ее приютили друзья. – Тетка? – В Праге… С нею и сестра. Все три в надежном месте».

Рыцарь Ян вздохнул облегченно: хоть эта забота спала с его плеч. Обо всем постарался его Микулаш!

– Спасибо тебе, Микулаш, за верную службу!

Крестьянин стянул с головы войлочную шляпу, коснулся губами плеча Жижки:

– Вашей рыцарской милости предан до гроба!

До рассвета еще целый час. Рыцарь присел под дубом, где сорок лет тому назад его родила на свет матушка, Катерина Жижка. Затем поднялся, прошел над высохшим рвом по давно не разведенному мосту в заброшенный, покривившийся Троцновский замок.

Воспоминания обступили со всех сторон…

Вот здесь, в нижнем покое, началось его суровое детство. Здесь спал он в углу на куче соломы… На стене еще висит старое отцовское седло.

Мальчику не было и пяти лет, когда отец, рыцарь Ян, усадил его на Гнедого, туго связал ноги под брюхом и стегнул коня что было мочи. Конь сразу понес. Маленький Ян чуть было не свалился. Удержался, вцепившись ручонками в гриву.

– Добрый будет рыцарь! – порадовался отец.

Дна года длились эти уроки. А семи лет его отдали в пажи богатому рыцарю. Он прислуживал за столом, чистил одежду, носил письма с любовными и излияниями феодала даме его сердца, научился бренчать на цимбалах для услады слуха пирующих, когда в замок съезжались гости.

Четырнадцати лет посвятили его в оруженосцы. Он по-прежнему услужал за столом, резал пищу, разливал вино, подавал воду для омовения. Но он стал и нужным помощником рыцарю на поле битвы. С пятью другими юношами нес он оружие своего повелителя: то шлем, то латы, то копье, то меч.

А потом рыцарь заметил преданную службу оруженосца, его ловкость и силу и доверил ему вести своего боевого коня. Это было высшей для оруженосца честью.

Бывало в походе сдерживает он на длинном поводу горячего араба, а рыцарь впереди, среди других рыцарей, скачет на смирном иноходце. Но нот далеко перед ними заклубилась пыль: приближаются рыцари враждебной стороны. Мигом подводит оруженосец своему господину накрытого кольчугой коня, уже оседланного, с притороченной к седлу секирой. Другие оруженосцы спешат обрядить рыцаря для боя. А он, старший, зорко следит за тем, как накладывают латы из двух десятков разъемных частей – наплечников, нагрудников, набедренников, наколенников, перчаток, как опоясывают рыцаря мечом, подвязывают к плечу копье.

Малейшая оплошность, допущенная в эту минуту, будет стоить рыцарю жизни. Плохо снаряженный для боя латник, отягченный многопудовой броней, в первой же стычке рухнет с седла и окажется беспомощным, как рак, выброшенный на берег. Он станет легкой добычей противника, который только и ищет случая запустить острие копья или меч в щель небрежно стянутых лат.

Юный Ян глядит, как сшибаются в смертельном бою «железные паны», – лошадь на лошадь, рыцарь на рыцаря. Он не спускает глаз со своего господина, держится к нему поближе и ждет знака – подать ли свежего коня, вложить ли в прикрытую бронею руку новое копье или меч.

Порою им овладевал горячий боевой азарт. Хотелось броситься на помощь, сразить врага ударом копья или секиры. Но, горе оруженосцу, который вздумал бы на поле боя поддержать рыцаря оружием. Если б даже далась рыцарю при этом победа, она стала бы горше поражения и смерти: навеки потерял бы рыцарь честь, уважение соратников.

…Предаваясь воспоминаниям, Жижка обошел замок, затем вдоль прудов вернулся к деревне.

Троцновская церковь напомнила ему о незабвенном дне его молодости: в тот день юношу двадцати одного года посвящали в рыцари… Торжество врезалось в память во всех подробностях. Всю ночь накануне провел он с рыцарем-воспреемником. Чуть забрезжил свет, его омыли водой, накинули на плечи белый балахон, подвесили на шею меч на серебряной цепи.

У алтаря, впереди толпы съехавшихся на торжество дворян, стояли отец и мать. Посвящаемый на коленях принял их благословение. Воспреемник надел на него рыцарские доспехи, снял с шеи меч и передал священнику. Потом снова принял его в свои руки, высоко поднял его и звонко ударил сталью в медь правого наплечника:

– Во имя Георгия-воителя посвящаю тебя в рыцари! Будь храбр и верен рыцарской чести.

И пристегнул к его сапогам шпоры.

А потом? Живо встали в памяти юношеские горести. Хотелось славы на поле боя, блеска рыцарских турниров… Но содержать боевого коня, оруженосца, пажей молодой рыцарь не мог. Пойти в наемники к богатому феодалу или торговому городу, продать свой меч – гордость не позволила.

Так и случилось, что после долгой школы рыцарства, пройденной за годы детства и юности, Жижка, возмужав, получив шпоры, обратился по бедности в мирного мелкопоместного дворянина, рыцаря вне рыцарских забав, далекого от поединков и турниров, вне ратного дела.

Жил он с тех пор безвыездно в своей деревне и работал в поле, как простой крестьянин.

Рыцарь пожал плечами: уж не по своей воле теперь, в сорок лет, стал он орудовать секирой вместо плуга. Трижды проклятый Розенберг!

К Жижке подошел Микулаш:

– Скоро начнет светать.

– Да, Микулаш, мне пора! Прощай, да не забудь, передай всем троцновским: как скосят – пускай, не мешкая, свезут свое с поля. А что останется, господское, я все спалю до последнего снопа! Запомни мое слово: ни одного троцновского черна в закрома пана Генриха не попадет! Жди от меня вестей.

Жижка вернулся в лес…

А через три недели от Новых Градов осталась лишь груда пепла.

* * *

Розенберг стянул в свои владения сотни новых наемников: он решил во что бы то ни стало извести троцновского рыцаря.

Для Жижки настали тяжелые дни. Люди его в поисках пищи несколько раз – нападали на купеческие караваны, шедшие по главной торговой дороге в Будейовицы. У троцновского рыцаря появился новый могущественный враг – королевский торговый город. Будейовицы содержали в своих стенах несколько сотен хорошо вооруженных людей, особо обученных борьбе на торговых путях.

Зажатый в тиски между отрядами Розенберга и города Будейовицы Жижка изнемогал. Лучшие его люди гибли в жестоких сечах или, попав в руки врага, кончали свой век на дыбе и виселице.

К весне 1409 года кольцо преследователей, угрожающе сжалось. Троцновского рыцаря ждала скорая и неминуемая гибель.

Но тут нашлись у Жижки заступники в Праге.

Паны противной Розенбергу придворной клики били челом королю. В апреле 1409 года Вацлав IV в королевском замке Жебрак продиктовал секретарю своему грамоту «на имя бургомистра, советников и общины города Будейовицы». Он повелевал им разрешить несогласия, возникшие между ними и рыцарем Яном Жижкой.

А в июле того же года другой своей грамотой Вацлав объявил, что «принимает в свою королевскую милость Яна, по прозванию Жижка, своего любезного подданного», и прощает ему все его Королевское повеление на этот раз направлено было не только Будейовицам, но и пану Генриху Розенбергу.

Побуждения Вацлава понять нетрудно. До нищего рыцаря ему не было дела, но он ненавидел Розенберга и ему назло вырывал из его рук затравленную добычу.

Пойти против королевской воли пан Генрих на этот раз не решился.

II НА КОРОЛЕВСКОЙ СЛУЖБЕ

В начале 1410 года до потерявшего свое поместье троцновского рыцаря дошла весть о том, что над славянской Польшей нависла опасность вторжения спесивых немецких феодалов – Тевтонского военно-религиозного ордена. Движимый сильным чувством славянской общности, Жижка, не колеблясь, пошел под команду пана Сокола из Ламберга, собиравшего рыцарский отряд на службу и помощь польскому королю Ягайле.

Летом того же года троцновский рыцарь был уже далеко за пределами Чехии. В отряде Яна Сокола он двигался на фланге славянского войска из Польши на север, к балтийскому побережью, в прусские владения ордена.

Ягайло вел навстречу немецкому ордену большую воинскую силу – девяносто хоругвей[4]4
  Хоругвь – по-старославянски значит знамя, а также большой военный отряд, собранный вокруг своего знамени.


[Закрыть], около ста тысяч бойцов. Руccких, украинцев, белорусов, пришедших на зов Польши и Литвы, здесь было сорок три хоругви, почти половина всей армии.

В ночь накануне битвы Жижка задумал было добраться до края ставших на отдых ратей. Целый час скакал он вдоль лагерных костров, а до конца стоянки все еще было далеко.

Всадники и пешие воины из Великой и Малой Польши, из Мазовии и Куявов… Большие русские дружины, закаленные в боях ратники из-под Смоленска, Новгорода, Полоцка, Брянска… Украинские отряды, пришедшие дать бой врагам славянства из далекой Киевщины, от Луцка и Кременца… Воины Белой Руси, витебские, минские.

Много было хоругвей, пришедших из Литвы, из земель Трокской, Вильнюсской, Каунасской.

В ожидании рассвета и решающей битвы с близким неприятелем мало кто спал. Воины сидели вокруг навешенных над огнями котлов, чистили и чинили оружие, ели, пили.

В сторонке раскинули островерхие шатры татарские конники, пришедшие из Золотой Орды на зов своего союзника, литовского великого князя Витовта.

15 июля, после полудня, выступившие из лесу славянские рати встретили на открытом огромном поле близ селения Грюнвальд развернутый строй рыцарей ордена. Белоснежные плащи с нашитыми по всю длину черными крестами, медные шлемы, чеканные доспехи, горевшие под лучами солнца, холодная сталь копий, тяжелые кони, забранные и кольчуги, – всесокрушающая, казалось, сила. Рядом с орденскими в тесном конном строю скакали закованные в латы светские рыцари, навербованные во всех углах Западной Европы. За всадниками – несчетное пешее войско: копейщики, арбалетчики, лучники.

Завязалось сражение, ни в чем не похожее на рыцарские бои, какие приходилось видеть Жижке в междоусобных чешских войнах. Где только представлялся случай, псы-рыцари пускали в ход подвох, ловушку, нападали десять на одного, копьями добивали лежавших на земле раненых.

Тяжел был первый удар тевтонов. Польский летописец Длугош рассказывает: «Поднялся ужасный грохот и треск от ударов копий, бряцания оружия и лязга мечей. Шум от сражения разносился по округе за много миль. Воин шел на воина, оружие с треском ломалось, в лицо били стрелы. Но никто не сдвинулся с места, противники не уступали друг другу ни пяди земли. Только свалившийся с лошади или сраженный насмерть открывал свободное место противнику».

Два часа длилась рукопашная схватка. Затем Великий магистр ордена бросил свежий отряд рыцарей во фланг литовцам. Литовские хоругви не выдержали натиска, дрогнули, побежали… Судьба великой битвы, казалось, решилась… Но в этот тяжкий час спасли все дело смоленские полки. После бегства литовцев они приняли весь удар на себя. Русские воины истекали кровью, но не сдвинулись с места.

Польский летописец рассказывает:

«В этом сражении лишь одни русские витязи из Смоленской земли, построенные тремя отдельными хоругвями, стойко бились с врагами, и они одни не приняли участия во всеобщем бегстве: тем заслужили они бессмертную славу. Один из этих полков был жестоко изрублен, и даже знамя его склонилось до самой земли. Но два других полка, отважно сражаясь, одержали победу над всеми воинами и рыцарями, с которыми они бились врукопашную, пока не пробились к польским отрядам. Из всего войска Витовта только одни они стяжали себе в тот день славу отважных героев».

Прикрытое смолянами славянское войско сумело оправиться, собраться снова под знаменами, а затем и нанести врагу мощный ответный удар.

В это время повернули на врага и бежавшие с поля битвы легкие литовские конники.

– Литва возвращается! – пронесся крик по немецким рядам. Охваченные внезапной паникой, орды наемников побежали. Псы-рыцари снесли многим беглецам головы, пытались остановить растущий развал в своих рядах. Но отступающая лавина поглотила вскоре все войско…

Грюнвальдское поле обратилось в могилу Тевтонского ордена. Полегли почти все его рыцари. Преследуемые по пятам, навербованные во всех углах Западной Европы пехотинцы массами гибли под ударами копий, мечей и секир.

Чешский отряд не раз врубался в самую гущу тевтонских рыцарей. Стальная рука Жижки, зажавшая секиру, разила метко. Многие ею соратники пали. Он выходил из сечи невредимым. Под напором врага иногда приходилось ему отступать, прикрываясь щитом от стрел. Затем, улучив минуту, пришпорив коня, мчался он снова навстречу тевтонам.

В этом сражении Жижку поразили впервые увиденные им полевые пушки. Было их у славянского войска до двухсот, а у ордена и того больше. То были пузатые посудины из кованого железа, стянутые толстыми железными обручами. Мастера порохового дела наполняли железную утробу сначала порохом, затем небольшими камнями или кусками свинца.

Управление полевой пушкой – нелегкая задача. Надо было подтянуть ее так, чтобы пушка отстояла от цели не дальше двух сотен шагов, и затем навести на противника. В сутолоке сражения, когда бойцы обеих сторон то и дело перекатывались по грюнвальдскому полю, неуклюжие орудия на возах, которые тащили лошади, редко поспевали, куда надо. Но там, где удавалось бухнуть из заряженной пушки по близкому неприятелю, смертоносный заряд сеял в рядах его смятение и ужас.

К исходу дня ратные товарищи Жижки преследовали разбитый отряд фламандских копейщиков. Фламандцы со всех ног бежали теперь к крепости из возов – громадному Вагенбургу, надеясь найти там спасение от нещадно топчущих конских копыт.

До возов добраться удалось немногим. Но те, кто укрылся среди них, стали из-за кузовов и колес отбиваться от преследующих всадников с удвоенной яростью. Возы ощетинились остриями копий. На чехов посыпалась туча стрел.

Чехи повернули коней вдоль сбитых в кучу возов, пытаясь найти среди путаницы дышел проход к укрывшимся, но прохода не было. Несколько смельчаков только покалечили коней и сами свалились под стрелами.

Жижка спрыгнул с седла прямо на поклажу, нагроможденную на тяжелом возу, замахнулся длинным своим копьем, пытаясь сверху достать залегших у колес.

Резкий удар, подобный удару бича, хлестнул его по лицу. Он свалился на землю и потерял сознание.

* * *

…Через месяц вдоль Вислы по дороге в южную сторону понуро ехал одинокий рыцарь. Он был без доспехов. Латы, секира – в переметных сумах. А на голове, несмотря на августовский зной, легкий шлем с длинным выступом поверх левого глаза. Под выступом – повязка на еще не зажившей и устой глазнице.

На долгом пути домой Жижка не проезжал села без того, чтобы польские крестьяне не звали его к себе в хату испить ковш браги или меду, напоить коня у колодца. Поместные шляхтичи почитали мл честь приютить у себя на ночь чешского воина, сражавшегося в войске их короля под Грюнвальдом.

С поляками Жижка изъяснялся без труда. Ему приятна была музыка польских слов, близких чешской речи. Его понимали, а кое-кто и сам не плохо говорил по-чешски, научившись тому при королевском дворе в Кракове, где чешский язык был в почете, или в Праге, если довелось учиться в знаменитом Пражском университете.

Ранней осенью добрался Жижка до родной земли. Крестьяне встречали его как героя-борца с ненавистным немецким дворянством. В городах ремесленники-чехи глядели на потерявшего глаз рыцаря с восхищением. Зато богатые немцы, если только дознавались, что рыцарь воевал против их ордена, не стесняясь, слали ему вслед свирепые проклятья. Иные, прикинувшись доброхотами, на ломаном чешском языке советовали повернуть, пока но поздно, назад, в Польшу, потому что, мол, король Вацлав велел «разбойничавших в Пруссии» всех до единого повесить.

В корчмах и на постоялых дворах хозяевами часто оказывались немцы. И хоть Жижка с порога показывал свой кошелек, его не раз спроваживали, не накормивши.

«Я бился с тевтонами у Балтийского моря, а их родичи готовы извести меня со свету здесь, в Чехии», – зло ухмылялся Жижка.

Он ехал в Прагу, где должны были быть сестра и тетка. От них он узнает, где дочь и брат Ярослав.

Влекла его в Прагу еще и надежда попасть на королевскую ратную службу. Правда, он опасался отказа: нужен ли королю кривой рыцарь?

В пути Жижка встретил бродячего проповедника, разговорился с ним; тот посоветовал ему сослаться при встрече с королевским вербовщиком на древние книги.

– Ты, рыцарь, скажи ему так: еще у старого Плутарха описано, как великие полководцы Ганнибал и Серторий нещадно колотили римские легионы. А ведь оба они были кривые! Расскажи ему это, да тут же и прибавь: «А мне-то, рядовому рыцарю, разве не хватит одного глаза?» Если вельможный пан королевский вербовщик окажется человеком разумным, понимающим толк в древности, он из этой истории поймет, что воину всего нужнее храбрость и опытность в ратном деле, а уж что до глаз… два ли, один ли – как бог пошлет!

Осенью, в ранний утренний час, Жижка подъехал к Праге. С Витковой горы перед ним развернулась залитая солнцем живописная картина. Среди крутых холмов, увенчанных виноградниками и тенистыми рощами, привольно раскинулась столица королевства. По краям ее, над голубыми водами Влтавы, стояли два королевских укрепления, подобные грозным стражам. Слева – серые стены и бастионы Вышеградского замка. А справа, на Градчанском холме, – обширный и затейливый Пражский замок, место пребывания королевской семьи. Со всех сторон его окружали церкви и дворцы чешской знати.

У подножья Градчан, на берегу Влтавы, среди густой зелени садов розовел, похожий на резную шкатулку, дворец архиепископа. А неподалеку от него чудесное создание чешского зодчества, – словно выточенный из слоновой кости каменный Карлов мост, переброшенный через широкую реку. Мост вел на правый берег, к сердцу Старой Праги. В путанице кривых ее улочек Жижка различал тесные площади, увенчанное шпилем здание ратуши, множество взнесенных к небу прозрачных колоколен.

Коричневый и бурый Старый город сжимала каменная стена, иссеченная воротами, уставленная упорными башнями. Вплотную к Старому городу прижался пространный Новый город, бело-серый, совсем не похожий на старого собрата, с ровными улицами, с широкими площадями. Его охватывала полукругом вторая, как бы внешняя, стена с бесчисленными башнями и воротами.

Смутные, противоречивые чувства теснились в груди нищего рыцаря, пристально глядевшего на неповторимую по красоте своей картину. Ибо вместе с восхищением и гордостью было в сердце Жижки и неистребимое чувство отчуждения от всего городского.

В городах Чехии верховодили богатые немцы.

Еще в юности, когда Жижке случалось бывать в Будейовицах, он наталкивался там на каждом шагу на спесивых, ненавидевших все чешское немецких купцов.

Глядя на чешскую столицу, Жижка хмурился от невеселых дум. Что, если здесь, в Праге, придется каждый день с утра и до вечера проводить бок о бок с такими вот наезжими – купцами, студентами?.. Он слыхал, что и при дворе сейчас половина вельмож немцы. Примут его в королевское войско, а его начальником окажется какой-нибудь граф или барон, не говорящий ни слова по-чешски, или – что и того обидней – чешский вельможа, не желающий знать языка предков…

* * *

Назавтра Жижка ожидал в стенах Пражского кремля, на Градчанах, выхода королевского вербовщика – важного придворного сановника. Здесь было несколько дворян, также добивавшихся службы под знаменами короля Вацлава.

Вербовщик нескольких принял, других отверг. Подошел к троцновскому рыцарю, спросил, кивнув на повязку:

– Где получена рана?

– Под Грюнвальдом.

– А на чьей стороне?

Вопрос не удивил Жижку. Он знал, что Вацлав, как и брат его, венгерский король Сигизмунд, был на стороне Тевтонского ордена. Помнил он и о том, что масса чешского рыцарства поддерживала поляков, считая это делом народного интереса и чести.

Высоко подняв раненую голову, Жижка отчеканил:

– На стороне Польши, ваша милость, против тевтонов!

Пан вербовщик смерил рыцаря взглядом от шлема и до шпор.

– Вот как! Вопреки ясной воле его величества?

Жижка ответил сдержанно:

– Воли короля не знал ни я, ни пан Сокол, воевода нашей хоругви.

То была правда. Приказы Вацлава, угрожавшие свирепыми карами всем, кто шел к Ягайле, появились, когда отряд пана Сокола был уже за пределами Чехии.

Но королевский вербовщик не унимался:

– Значит, после разбоя с нехристями – жмудинами и татарами – пан желает вступить в христианское войско его величества? Пристойно ли?..

Жижка перебил сановника:

– Перед вашей милостью чешский рыцарь. Я с детства научен делам чести. Вот эта рука снесла не одну голову под Грюнвальдом…

– Есть чем похваляться! – закричал разъярённый вербовщик. – За такое надо взять на расправу…

– За такое каждый чех поклонится мне в ноги – повысил голос и Жижка.

– Это что же, бунт?! – завопил сановник.

Дело принимало плохой оборот. Но тут из-за угла показалась длинная торжественная процессия. Впереди шла королева Софья. Она возвращалась из собора по кремлевскому двору. За ней – свита челядинцев, панов и рыцарей.

– Почему здесь эти крики? И кто этот раненый рыцарь?

Болезненная, с выражением непроходящего испуга на некрасивом лице, королева Софья терпеть не могла шума и споров.

Вербовщик и Жижка отвесили низкие поклоны.

– Ваше величество! Рыцарь был у поляков под Грюнвальдом… Совершенно немыслимо принять… и кривой… в королевское войско… Нет, нет, немыслимо… – бормотал смешавшийся сановник. Он знал, что королева его не терпит, и старался как-нибудь замять историю.