Текст книги "Ян Жижка"

Автор книги: Григорий Ревзин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

XXVI. СВЯТОГАВЕЛЬСКИЙ СЕЙМ

Жижка спешил в Чехию, где пражане объявили открытую войну народному таборитскому движению.

Хозяйственные интересы бюргерского сословия сильно пострадали от четырехлетней внутренней борьбы и троекратного нашествия иностранных интервентов. На торговых путях, ведших к Праге, не было проходу от рыцарей-разбойников. Пражские гроши, основа чешской торговли, когда-то самая полноценная монета во всей Европе, теперь подвергались порче во многих чешских городах, где чеканили гроши со все большей примесью меди к серебру. Торговля Праги хирела.

А Римская курия в борьбе с гуситской Чехией сумела организовать хозяйственную ее блокаду. Папские нунции и легаты при дворах католических государей добились запрета ввоза чешских товаров и вывоза в Чехию «снеди, соли и пороху».

Пражские торгаши усматривали главных виновников растущей разрухи в таборитах и вожде их Жижке. Это табориты, заявляли городские советники столицы, мешали вновь водвориться в сельских местностях Чехии «доброму старому» феодальному правопорядку, мешали примирению городов с панством.

Пражане долго колебались, не осмеливаясь открыто противопоставить восставшим народным массам союз бюргерских и феодальных сил. Ведь паны-католики по-прежнему требовали восстановления владений бежавших из городов эмигрантов-католиков, владений церкви в городах и признания прав Сигизмунда на чешский трон. Это было неприемлемо для бюргерства, хозяйственная сила которого выросла главным образом за счет присвоения имущества эмигрировавшего немецкого католического патрициата.

Однако пражские бюргеры могли теперь рассчитывать на большую уступчивость панов-католиков при переговорах и на полюбовную с ними сделку. Они видели, что самые могущественные феодалы из католической партии доведены таборитами до крайнего разорения и готовы признать перемены, происшедшие в городах Чехии, лишь бы только поскорее покончить с крестьянскими восстаниями.

Именно такой расчет и подсказал воротилам пражского бюргерства мысль созвать осенью 1423 года в столице новый большой сейм. Он был назначен на день св. Гавла – 16 октября.

На сейм явились многочисленные бюргерские делегации Праги и подчиненных ей городов, паны и рыцари католической и гуситской партий.

Ни Большой, ни Малый Табор на сейм приглашены не были.

Святогавельский сейм выбрал двенадцать временных правителей Чехии – справцев: шесть от панов-верховодов католической партии и столько же от виднейших панов-«подобоев».

Святогавельский сейм обязывал всех чехов признать власть избранных справцев: «Кто не сделает этого добровольно, тех следует принудить к повиновению силой».

Таборитские братства могли видеть в новоявленных правителях только злейших своих врагов. Заставить таборитов подчиниться справцам предстояло, следовательно, военной силой.

Сущность решений сейма, враждебная восставшим народным массам, ясно видна и в требовании «замирить всю Чехию». Сейм декларировал: «По приказу справцев все обязаны выступить против разорителей земли и против каждого, кто бы задумал подымать в стране возмущение и беспорядки».

«Разорители земли», «земские воры» – так бюргеры Праги называли теперь тех, кто дважды спас их шкуру в годину всенародного бедствия.

Вопросы веры, все еще не решенные между феодалами-католиками и бюргерами-гуситами, сейм постановил рассмотреть на специальном диспуте, который будет устроен в начале 1424 года. Сошлись на том, что спор о четырех пражских статьях будет как-нибудь улажен богословами той и другой стороны.

Большой победой бюргерства было постановление сейма, воспрещавшее возвращение в Прагу всем бежавшим из нее в 1420 году. Католические паны примирились, следовательно, с тем, что имущество, захваченное столичными бюргерами у монастырей и патрициев-немцев, должно навсегда остаться за новыми владельцами.

Неменьшим успехом богатого пражского купечества и главарей ремесленных цехов было и вырванное ими у панов-католиков согласие на то, чтобы в протоколах сейма не упоминать имени Сигизмунда и его претензий на чешский трон.

Видно, крепко колотил Жижка этих господ, если в страхе перед народными массами они предали своего верховного главу!

Главный интерес Святогавельского. сейма заключается в том, что сейм этот отмечает момент, когда чешское бюргерство отвернулось от восставших народных низов и стало союзником чешских феодалов. Правда, в дальнейшем бюргерство не раз вынуждено будет ходом событий искать поддержки в таборитском лагере. Но это будут только кратковременные примирения и союзы среди острой вооруженной борьбы.

* * *

Итак, панско-бюргерский сейм повелевал таборитам, сложив оружие, сдаться на милость и суд феодалов-справцев.

Жижка не замедлил ответить на это повеление. Тотчас по возвращении из венгерского похода он принялся разорять панские поместья и в первую очередь владения новоизбранного первого справца Ченка Вартемберкского.

Весь северо-восток Чехии запылал в огне крестьянской войны. Военные заслоны, рыцарские отряды, какие феодалы пытались расставить на его пути, Жижка сшибал и громил без пощады.

Пан Ченек видел, что с вождем народного воинства на поле брани никак не справиться. Он подослал к нему убийцу. Но градецкий священник Амвросий предупредил письмом находившегося в походе гетмана о том, что подкупленный за сорок коп грошей убийца подброшен панами в один из его отрядов. «Этого человека знает и поможет изловить податель письма, Черноголовый Павел».

Ченек Вартемберкский, Ян Опоченский, Пута Частоловицкий, Гинек Червеногорский, могущественные феодалы северной Чехии, стянули против Жижки все свои военные силы.

6 января 1424 года воины Малого Табора встретили у Скалицы отряды панов и в жестокой схватке разгромили их наголову. Много панов л рыцарей Традецкого и Болеславского краев бесславно полегло в этом бою.

Чешские католические летописцы назвали 1424 год «кровавым годом Жижки». То был действительно год кровавых поражений всей феодальной партии.

Из многочисленных свидетельств тех же летописцев можно усмотреть, что и в ту пору крайне обостренной социальной борьбы Жижка ни разу не совершил неоправданной жестокости. Тяжелые кары, какие вождь народных отрядов обрушивал на голову врагов, всегда были возмездием за преступления, совершенные ранее панами, католическим духовенством или богатым бюргерством против крестьян или городских бедняков, преданных борьбе таборитских братств.

Весной 1424 года Жижка начал рейд через всю Чехию, прошел в западные области. Он вновь пытался сломить здесь главный оплот Сигизмунда в Чехии – военный союз плзеньских католических панов.

В то время как отряды Жижки сражались у Плзня, общее политическое положение в стране вновь неожиданно изменилось.

Император Сигизмунд, возмущенный «предательством», совершенным чешскими панами на недавнем сейме в отношении его «непререкаемых», «священных» прав на чешскую корону, угрожал неверным вассалам самыми свирепыми карами. Грозил им из Рима и «святой отец». Паны католической партии заколебались. А без их подписей и печатей святогавельские решения не могли стать обязательными и для других участников сейма.

С другой стороны, и пражане сильно охладели к этому соглашению.

Как раз в это время Сигизмунд отдал моравское маркграфство своему зятю Альбрехту, герцогу австрийскому. Новый маркграф весьма неполитично, как бы в поучение пражским бюргерам, учинил кровавые гонения и массовые расправы над моравскими гуситами. Моравские казни живо напомнили пражским богатеям, чем угрожает им самим победа Сигизмунда в Чехии.

К тому же стало известно, что император прочит Альбрехта, палача Моравии, в чешские короли после своей смерти. Это делало Сигизмунда еще более ненавистным пражанам и решительно отвращало их от только что заключенного соглашения с католиками. Снова заговорили они о приглашении короля из родственной Польши.

Городские советники Праги отправили к краковскому двору новое посольство.

Тут создалось любопытное положение. Ягайло за неделю до прибытия к нему чешских послов, встретившись с Сигизмундом, обязался выставить против чешских гуситов пять тысяч польских рыцарей для похода, который снова готовил император. Ведя после этого переговоры с пражским посольством, Ягайло попросту обманывал чехов. Но и сами чехи на этот раз сумели провести Ягайлу. У него под носом они тайно договорились с князем Корибутом: князь, вопреки воле Ягайлы и Витовта, вернется в Чехию, чтобы стать не наместником, а чешским гуситским королем.

Летом 1424 года этот литовский князь вновь появляется в Праге. Теперь он именует себя уже «королем чешским, желанным и избранным». Но в действительности он только правитель владений пражан. Ему отказывает в признании не только католическое панство, но и многие паны-«подобои» и оба Табора.

Отправляясь в свой дальний плзеньский рейд, Жижка, видимо, твердо рассчитывал на то, что под впечатлением моравского погрома отношения между бюргерами столицы и панами-католиками испорчены надолго и что на поле брани он не будет иметь теперь дела с объединенными силами бюргеров и католических панов. Он ошибся.

В середине мая под Плзнем табориты оказались перед сводными войсками панского католического союза и наемниками союза городов, управляемых Прагой. С ними были и отряды панов-«подобоев».

Не желая меряться силами с противником, впятеро более многочисленным, Жижка начал отходить.

XXVII. ДЕЛО У МАЛЕШОВА

От Плзня к северо-востоку, к переправам через Влтаву скачут гонцы. За ними Жижкин возок. Вокруг возка тесная группа всадников – гетманов и Старших Малого Табора: Ян Рогач, Бартош Валечовский, Ян Чернин. Верхом на коне, в потертой рясе, градецкий проповедник Прокупек. Здесь же и гетман Большого Табора Ян Гвезда. В полугоне за Жижкой – таборитская колонна с наглухо прикрытым тылом, стремительно уходящая от преследования.

– Отхожу от Плзня в четвертый раз, – ворчит Жижка. – А без Плзня нет половины Чехии…

Гетман поднимает незрячее лицо кверху, к солнцу, выставляет руку, словно щупает несущийся навстречу ветер.

– Из Праги бросятся наперерез! – кричит он скачущему рядом Рогачу. – Вели, брат Ян, гнать быстрее!

– Кони у возовых в мыле, боюсь – пристанут…

– Пусть идут быстрей! – приказывает Жижка.

Рогач поворачивает назад, к гетману над возами.

– Пробиться бы через Конопишт, к Большому Табору, – подает голос Гвезда.

– Куда там!.. И думать нечего! Если не перехватят у переправы, пойдем левым берегом Влтавы на север. Только и сможем, что проскочить к Лабе. Там впереди? – спрашивает Жижка.

– Ни холма, ни оврага… До самого Мнишка ровная дорога, – пригибается с седла к Жижке Чернин.

– Знаю, что ровная, – досадливо прерывает тот, – не впервые здесь. Конников не видно? Пражских?

– Пусто.

Перебрались вброд через Влтаву и сразу попали иод удары преследователей. У Коловрат пришлось проложить себе дорогу с боем. С запада от Праги, от Чешского Брода с востока колонну теперь теснили сильные отряды пражан и панов.

В непрестанных изнурительных схватках, теряя людей и возы, колонна пробивалась к северу, дошла до деревянной крепостцы Костельца на южном берегу Лабы, захватила с налету крепость, заперлась в ней.

Костелецкие рвы обложили густой цепью отряды пражан, плзенцев, рыцарей карлштейнского^- гарнизона. А позади осажденных – широкая Лаба. Ни моста, ни переправы…

Пан Дуповский от Костельца выслал верхового в Буду, к пребывавшему при дворе Ульриху Розенбергу. Розенберг принес Сигизмунду потрясающую весть:

– Трое суток гнали слепца от Плзня. Еле живой заперся в Костельце. Обложен десятитысячным войском. Он в мышеловке!

Сигизмунд изверился в победах над Жижкой:

– Мышеловка, пан Ульрих, хороша для мыши!

– Головой ручаюсь, ваше величество, уж здесь ему конец!

– Что мне в твоей голове, пан Ульрих?! Вот если бы голову седлацкого атамана!

А в Костельце Жижка выставил своих людей на стены – он ожидает приступа. Каменные ядра сыплются на городок. Смоляные стрелы подожгли несколько домов – дым от пожаров застилает все вокруг. Под защиту высокой церковной стены снесли раненых; за ними ходят таборитки.

– Смотри, береги коней! – приказывает Жижка гетману над возами. – Поставь их понадежней, хоть в это капище! – продолжает он, указывая на церковь.

Стоящий тут же Валечовский смотрит на Жижку удивленно:

– Будем пробиваться?

Там видно будет!.. Что ж, думаешь, станем дожидаться гостей здесь? У нас, на беду, и попотчевать их как следует нечем!

Прислонясь к крепостной стене, Жижка вслушивается в звонкие удары своих тарасниц, бьющих из крепостных бойниц, и ответные глухие выстрелы вражеских пушек. Какие-то звуки примешиваются к грохоту канонады, – слепец вытянул шею, склонил голову набок.

К нему подбегает Рогач.

– Слышу! – кричит Жижка. – Осадные пушки подвозят. Завтра, значит, пойдут на приступ. Сначала забросают камнями, а может, ядрами с человечьим пометом, как в Карлштейне. Они мастера на такие дела!..

– Будем пробиваться? – опрашивает и Рогач.

– Ты был у реки? – отвечает Жижка вопросом на вопрос. – Много там свалено бревен?

Рогач улавливает мысль первого гетмана:

– На три-четыре больших плота хватит.

– Сними со стены немедля всех наших плотников! Как стемнеет, пусть начнут вязать. Пусть вяжут наскоро цепями. Огней не жечь! Всего нашего времени осталось – до рассвета. Уйдем затемно или все поляжем здесь завтра… Иди!

Жижка стоит в глубоком раздумье. Солнце все слабее греет его обветренный лоб – скоро, значит, закат. Ночи теперь безлунные.

Тут он слышит торопливые легкие шаги. «Прокупек, – узнает Жижка. – А с ним рядом еще кто-то…»

– Брат Ян, – кричит Прокупек издали, – чудные дела творятся!

Затем, прильнув к уху гетмана:

– Пан Бочек гонца через реку прислал. Сам стоит по ту сторону с пятью сотнями в лесочке, в миле отсюда… Просит скорого ответа!

Жижка весь встрепенулся: «Вот он, случай!» Притянул к себе посланца, быстрыми пальцами прошелся по мокрому бородатому лицу, по плечам, мозолистым крестьянским рукам.

– Ты через Лабу вплавь? Так… А коня где оставил? Плыви назад и скачи, брат, что есть мочи к пану Бочку. Пусть ровно в полночь по дальнему броду неприметно перейдет на левый берег и сразу ударит по тем, – Жижка указал рукой в сторону, откуда бухали неприятельские пушки, – с тыла. Да пусть не ввязываются в большое дело, а чтоб только шуму побольше. Пусть палят из ручниц, гоуфниц, бьют в медь, кричат, трубят в рога. Наскочили – и назад… Еще раз – и назад. С разных сторон! Запомнишь, брат?

– Все запомню.

– А когда зажжем три огня тут на стене – значит, дело сделано: наша колонна уже на том берегу! Пусть тогда отходят врассыпную к броду… Там и встретимся. Дальше пойдем вместе.

Гинек Бочек Подебрадский поднял в ту ночь страшную возню в тылу осаждающих.

Пражане и католики опомнились от переполоха, только когда забрезжила ранняя июньская заря. Лучи солнца, залившие лабскую долину, осветили затихший, словно вымерший Костелец, широкую речную гладь, а за ней тучи пыли над рядами возов, мчавшихся во весь опор по прибрежной дороге на восток.

– Догнать! – завопил пан Костка.

– Перехватить! – вторил ему пан Дуповский.

В сумятице конные отряды бросились по южному берегу Лабы. Они быстро вырвались вровень с возовой колонной Жижки. Некоторое время противники мчались на виду друг у друга, но между ними лежала широкая, полноводная река.

Капитан всего войска Гашек Островский приказал тут конникам вернуться назад:

– Ни к чему это. Мост далеко, у Нимбурка. Мы бросим на слепца одних всадников налегке, а он сразу замкнется в возах. Надо итти с пушками и пешими!

Так и поступили.

* * *

А Жижка все допытывался у своего нежданного союзника, не ошибся ли тот, верно ли, что с Большого Табора идет помощь.

– Сам видел вчера верхового, – отвечал пан. – Швамберг прошел с возами Ледеч, идет, значит, на север…

– К ночи мы переправимся на тот берег, пан Гинек. Поскачем прямо на юг, навстречу Швамбергу. Найдем его возле Колина, а то и ближе! Эй, Рогач! – привскочил Жижка на возке и замахал над головой увесистой своей дубинкой. – Прикажи гнать что есть мочи! Кони у нас, небось, кормленые, отдохнули в Костельце наславу! Теперь – лететь на крыльях!

К вечеру возовая колонна таборитов без помехи переправилась на южный берег. Там на нее наскочили гонцы, высланные во все стороны Швамбергом. Через час таборитские колонны сблизились.

Жижка прижимал Швамберга к своей груди:

– Спасибо, брат Богуслав, тебе и Большому братству! В добрый час!

– Рад послужить тебе и Меньшому братству, брат Ян. Веди теперь всех нас!

Жижка приложил ладонь к уху.

– Противник не заставит долго ждать, а мои люди с рассвета не то что в походе – в беге!

– Что ж, замкнемся и станем на отдых, если прикажешь. Не полезут же они сразу!

Подошедшие католики расположились против таборитского заграждения и попросили выслать людей для переговоров. Жижка послал к ним пана

Бочка. Его предательски схватили, а таборитам прокричали издали:

– Пан Гинек отправлен в колодках в Нимбурк! Владетельный пан, что якшается с непокорным мужичьем, ответит за то перед королем и святой церковью.

Гвезда, Швамберг, Рогач, Прокупек в возмущении предлагали тут же, не дожидаясь рассвета, построить боевую колонну, врезаться в лагерь противника.

– Плохо надумано! – возразил Жижка. – У нас один человек против ихних четверых. А на равнине их латники, даром что ночь, навалятся всей силой! Вот мое слово: чуть начнет светать – строиться в походную колонну и отступать!

– Отступать?!

– А в какую сторону? – спросил Рогач.

– В южную! К Малешову!

Наутро табориты устремились к югу. Быстрый отход походил на бегство. Проскочив мимо вражеской Кутной Горы, добрались до холмов, окружающих небольшой город Малешов.

Эти места слепой гетман знал превосходно и уже заранее наметил, где поставит свои возы и людей для решающего боя.

– Эй, Гвезда! – позвал Жижка с возка. – Погляди вокруг хорошенько! Тут гора есть невысокая, сверху плоская, как стол. Там, должно быть… – Жижка нетерпеливо мотнул шлемом вправо.

Гвезда огляделся вокруг.

– Вон она, брат Ян! – Гвезда пригнулся, взял руку Жижки и указал ею. – До нее гонов пять.

– А рядом другая горка, вровень. Так? А между холмами лощина, поросла леском.

– Все так! – подтвердил Гвезда.

Жижка поднял тут правую руку и трижды помахал ею над головой. То был знак гетману над возами – остановить колонну.

Остановились. Слепец привстал на возке и с высоты отдавал приказы:

– Ты, Рогач, подними войско на плоскую вершину! Поставь возовое ограждение челом [50]50
  Слово «чело» здесь употребляется в значении фронт.


[Закрыть] к востоку, в сторону лощины. Замкни с боков и с тыла, а с чела не надо – оставь открытым! Там построй по всей ширине наших конников!

Ты, Гвезда, выбери из обозных возов десятка два, что побольше, нагрузи доверху камнями! Полные возы поставь позади конников, да так, чтоб не было снизу приметно!

А ты, Швамберг, все тарасницы, гоуфницы, людей с ручницами расставь по правому боку, в сторону лощины!

– Все понятно? – закончил Жижка. – Так не терять времени: скоро бой! Слышите? Идут!

Издали нарастал грохот возов, тяжело нагруженных пушками.

Увидев, что Жижка поднял свои возы на холм, Гашек Островский поспешил занять соседнюю вершину. Между противниками лежала глубокая узкая лощина.

Пан Гашек был полон нетерпения. Не дожидаясь отставших, он сразу повел свои отряды на приступ занятого таборитами холма.

Жижка верхом на коне стоял позади конников.

– Прошли полдороги, сейчас на дне лощины, – доносили гетману.

– Ждать! – был приказ.

– Полезли в гору, на нашу сторону.

– Скажешь, когда половина их переберется сюда!

Пражская пехота, спешенные рыцари густой массой двигались к таборитским возам. Впереди копейщики готовились принять атаку таборитской конницы, за ними стрелки из арбалетов и ручниц. Дальше – пушкари, тянувшие в гору пушки.

Дорога к таборитским возам проходила по неширокой ложбине. Растянувшись в глубину, медленно ползла по ней густая вражеская колонна.

– Половина уже по эту сторону, на подъеме, – сказал Рогач.

– Сколько от них до конников?

– Шагов триста.

– Труби! – скомандовал Жижка.

Трубы прозвенели атаку. Таборитские всадники медленно двинулись вниз, сдерживая коней на спуске. На полдороге от противника они разделились и свернули в разные стороны. Теперь стали видны стоявшие на склоне горы возы – тяжелые, высокие, доверху груженные камнями.

Освобождаемые от тормозов и подпорок, возы покатились вниз по склону к ложбине, раскачиваясь на кочках. Их спускали один за другим. Все ускоряя свой бег, возы с разгона врезывались в плотную человеческую массу.

Ошалелые от ужаса пешие и всадники, спасаясь от гибели под колесами, карабкались по склонам ложбины.

Тут ударили по ним тарасницы и гоуфницы, а из возового заграждения высыпали цепники

И судличники. Они стремительно бросились вниз, на метавшегося в панике врага:

Кликните клич боевой:

 
«На них! Вперед! Ha них!»
Оружие крепко держите!
«Бог наш владыка!» – кричите.
Бейте их, убивайте!
Ни одного не щадите!
 

«Выдвинутые вперед воины пражан, – повествует летописец, – обратились в бегство. Побежав, они увлекли за собою и тех, кто был позади них. Все начали бежать. Жижка занял лощину, забрал у противника пушки, возы и всякое оружие, хоть и был он слеп на оба глаза. Тут было убито много пражских и много воинов из рыцарского сословия. Пало тысяча четыреста человек».

Пражские бюргеры и католические паны потерпели, у Малешова сокрушительное поражение.

А через неделю после малешовской победы Жижка был уже далеко на западе, под стенами Плзня. Эта твердыня католиков влекла к себе слепого вождя, – в овладении Плзнем видел он ключ к победе над врагами восставшего народа и в западной Чехии, в краях Плзеньском, Локетском, Раковницком, Жатецком.

Однако и на этот раз таборитское войско – семь тысяч пеших бойцов, пятьсот конников, триста возов – не смогло сломить сил панского католического союза. Оплот феодалов устоял.

Погромив панские поместья вокруг Плзня, Жижка с сильными своими отрядами ушел в Жатец, союзный Табору.