Текст книги "Ян Жижка"

Автор книги: Григорий Ревзин

– Наш пан надевал такие ошейники своим псам, чтобы волки не загрызли, – саркастически бросал задорный молодой таборит,

– А ты погляди на сапоги! – подхватывал другой. Столичные щеголи носили мягкие сапожки с носами трубочкой в две ступни длиною.

Но мужские эти наряды были сама простота и скромность в сравнении с нарядами жен и дочерей столичных купцов. Шелковые, разноцветные плащи, подбитые голубой лисицей, золотые пояса, унизанные крохотными колокольчиками, на головах затейливые высокие венцы, разукрашенные жемчугом, на руках перчатки, поверх которых пальцы унизаны кольцами с самоцветами, множество золотых застежек, пряжек с рубинами, ладанки из хрусталя, коралловые четки…

Ненавидящими глазами глядели табориты на все эти затеи. В столице, которая лихорадочно готовилась к осаде, все множились случаи столкновений таборитов с богатыми горожанами.

Женщины из Табора ревностно преследовали распущенность столичных купчих. Пражанок легкого поведения' окунали в реку, срывали с плеч и рвали в клочья драгоценные меховые плащи модниц.

Положение стало серьезным, когда воины-табориты начали выпускать вино из бочек в корчмах, громить игорные заведения, уничтожать на Тыну – торговой площади – разложенные торговцами дорогие заморские ткани.

Пражские плебеи – чернорабочие, грузчики, ремесленные ученики – были едины с таборитами в их стихийной враждебности к «неправедной жизни» богатых бюргеров.

Жижка прекрасно понимал чувства своих воинов и разделял их, но он был прежде всего военачальником и видел опасность внутренних раздоров.

Поэтому он потребовал от советников обоих городов Праги энергичных действий, которые способны были бы успокоить расходившиеся страсти.

Как рассказывает летописец Лаврентий, табориты настояли на том, «чтобы положен был конец преступлениям против нравственности, чтобы прекратили попойки в корчмах, тщеславие и роскошь одежд с разными вырезами и украшениями и всякие непорядки и измышления, противные богу».

Негодуя в душе на «мужичьи причуды», советники пражских городов вынуждены были все же склониться перед волей аскетического Табора.

Согласились они и с таким важным требованием Николая из Гуси и Жижки, как изгнание из столицы ненадежных людей.

Об этом Лаврентий пишет: «Из числа жителей Праги и из людей, пришедших к ней на помощь, избрали доверенных, которые должны были тщательно следить за тем, нет ли среди пражского населения таких, кто враждебен чаше. Всех этих людей, независимо от их положения и пола, надлежало выселять из столицы».

«Доверенные лица эти собирались ежедневно в ратуше, вызывали к себе пражан, подозреваемых или уличенных показаниями свидетелей. Тех, кто отвергал чашу, выселяли из Праги с. глашатаями, проводя их под знаменем пана Ченка, выставленным в средине города».

В покинутые бежавшими из города патрициями и бюргерами-немцами дома временно вселились табориты и другие пришлые воины.

* * *

Пока Жижка готовил Прагу к предстоящей осаде, Сигизмунд занял сильную позицию в двух милях к югу от столицы в Збраславе, при впадении Мжи во Влтаву. Свой лагерь, хорошо прикрытый водными рубежами, император укрепил еще земляными и деревянными заграждениями. Отсюда он несколько раз пытался приблизиться к Праге. Но как только навстречу ему из стен города выступали воины Жижки, Сигизмунд отходил назад, не принимая боя.

Император решил подождать с атакой на столицу до подхода отрядов крестоносцев, массами двигавшихся к его стану со всех концов католической Европы.

В это время внутри Чешского королевства всякий, кто не хотел отречься от гуситства и чаши, уходил в Прагу или на Табор, спасаясь там от террора католических банд. Паны и бюргеры, приверженные гуситству, тяготели больше к столице, а крестьяне устремлялись в таборитскую крепость.

Сигизмунд, томившийся в ожидании крестоносных полчищ в Збраславе, решил воспользоваться уходом Жижки из Табора и напасть на него. Руководить нападением на Табор император приказал молодому Ульриху Розенбергу.

Пан Ульрих, подобно опекуну своему Ченку Вартемберкскому, числил себя в «подобоях», пока можно было захватывать монастырские и церковные земли.

Но стоило Сигизмунду постращать молодого магната карами, ожидающими еретиков, и Розен берг отрекся от гуситства и прогнал из своих замков, местечек, а также из своих наемных отрядов всех «чашников».

Но Сигизмунд потребовал от пана Ульриха большего – захвата Табора:

– Пока медведь гуляет на воле, разори его берлогу!

23 июня многочисленное воинство молодого Розенберга, конное и пешее, с приданным ему гарнизоном Будейовиц, осадило Табор.

– Хромой пан Ульрих захромал и душой! – воскликнул Жижка, узнав, с какой легкостью сын его давнего врага изменил чаше.

Как ни трудно было выделить людей из числа защитников Праги, гетманы Табора тотчас послали на помощь своей осажденной крепости отряд в триста пятьдесят всадников под командованием первого гетмана – Николая из Гуси.

Гетману Николаю удалось дать знать осажденным в Таборе о своем приближении и договориться с ними о совместных действиях.

На рассвете 30 июня табориты, внезапно выступив, из ворот Табора, с оглушительными криками ринулись на палатки осаждающих. Опешившие от неожиданности наемники Розенберга стали отходить.

Тут с тылу на них ударили конники Николая из Гуси.

Розенберг потерпел полное поражение. Потеряв множество людей убитыми и пленными, он с остатками своего воинства едва ушел от преследования, оставив таборитам много провианта и снаряжения, бросив все свои осадные пушки.

* * *

За два дня до этого, 28 июня, Сигизмунд покинул, наконец, збраславский лагерь, ведя за собой огромное, никогда дотоле не виданное в Чехии войско, – по сообщению летописца, сто пятьдесят тысяч крестоносцев.

«В этом войске, – рассказывает Лаврентий, – были архиепископы, епископы, патриарх Аквилейский, разные доктора и духовные прелаты, светские герцоги и князья, числом около сорока, маркграфы, графы, бароны и много знатных господ, рыцарей, вассалов, горожан разных городов и крестьян. Все они расположились в поле, на открытой равнине и поставили на ней палатки или пышные шатры, образовав как бы три огромных города».

Как видно из дальнейшего повествования летописца, в этом крестоносном воинстве больше всего было немцев: пруссаков, тюрингцев, штирийцев, мейссенцев, баварцев, саксонцев, австрийцев, рейнландцев, вестфальцев.

Было здесь много рыцарей из Франции, Италийских земель, Нидерландов, Швейцарии, Испании.

Пришли громить Прагу и далекие предки Черчиллей и Иденов – английские рыцари.

Среди всего этого чужеземного дворянского сброда блистали представители чешского и моравского католического панства, готовые пролить кровь своих соплеменников ради щедрых наград золотом и землями, которые им посулил император-прохвост.

«Крестоносцы каждый день, – продолжает свое повествование Лаврентий, – поднимались на вершину горы над рекою, стояли там и лаяли на город, как собаки: «Ха, ха, Гус, Гус, ересь, ересь!..»

«Когда случалось, что в их руки попадал какой-нибудь чех и, если его не освобождал кто-нибудь из чешских панов, то крестоносцы тут же сжигали его без всякого милосердия, как еретика».

Три обширных военных лагеря охватили Прагу полукругом по западной и северной стороне. Самый большой раскинулся непосредственно за Градчанским холмом на берегу речки Брусницы. Здесь находились французы, англичане, голландцы, поляки, отряды чешских и моравских католических панов. Слева от них, в том месте, где Влтава круто поворачивает к востоку, омывая с севера Старый гор. од, расположился второй, центральный лагерь. Еще ниже по течению Влтавы, у пригородной деревин Овенца, вырос третий «город», из палаток и шатров. Тут, на левом фланге всего расположения, главной силой были многочисленные хоругви мейссенских и австрийских рыцарей.

Сигизмунду предстояло выбрать между двумя военными планами: прямым штурмом пражских стен и Карлова моста, с тем чтобы пробиться затем с боем к центрам Старой и Новой Праги, и длительной осадой чешской столицы, принуждением ее к сдаче измором.

Сигизмунд созвал своих военачальников на военный совет. Между ними возникли острые споры. Немецкие князья требовали штурма после обстрела «гнезда еретиков» из тяжелых пушек. Особенно ратовали за это австрийский герцог Альбрехт и немец – маркграф Мейссенский. Против такого плана восстали чешские и моравские вельможи. «Если император намерен стать королем чехов, – говорили они Сигизмунду, – пусть поостережется разгрома пушками будущей своей столицы».

Вероятно, прирожденная трусость склонила императора ко второму решению – не обстреливать Праги, а запереть все пути подвоза к ней продовольствия.

– К чему рискованные атаки? – говорил он. – Через месяц-полтора город и так вынужден будет сдаться на милость осаждающих.

Для полного окружения Праги надо было перерезать дороги, ведущие к ней с восточной стороны. Над восточными подступами к столице господствовала невысокая Виткова гора. Сигизмунд приказал мейссенцам переправиться через Влтаву, по обширному лугу – Шпитальскому полю – пройти к этим восточным подступам и занять крупными силами Виткову гору. Сигизмунд рассчитывал, что, зажатая между Вышеградом, Пражским замком и Витковой горой, обложенная несметными католическими ратями гуситская Прага не сможет больше получить извне ни мешка муки, ни туши мяса.

Но Жижка раньше Сигизмунда оценил значение позиции на Витковой горе и действовал быстрее него. Прежде чем мейссенцы успели двинуться, он выступил с сильным отрядом таборитов из стен города и занял Виткову гору.

Две дороги, ведшие к столице из восточной Чехии, пролегали вдоль северного и южного склонов холма. До тех пор, пока он будет в руках Жижки, подвоз продовольствия к Праге не прекратится.

Смущенный быстротою действий противника, Сигизмунд изменил только что принятый им план кампании и, вняв совету немцев, начал готовиться к штурму чешской столицы. Но и от первоначального намерения занять Виткову гору он не отказался.

Тревожа пражан мелкими стычками, отбивая их дерзкие вылазки, император стал готовить сильный удар по Витковой горе. Он считал теперь, что прежде непосредственного действия против самой Праги необходимо прогнать Жижку с Витковой горы, вынудить все силы противника запереться в стенах города; в тот же день подвергнуть город обстрелу из осадных башен и тяжелых пушек, пробить брешь в стенах и ворваться на улицы.

Накануне дня, назначенного для штурма, император надумал «прощупать» стойкость и боевое умение пражан. Он перебросил через Влтаву на Шпитальское поле отряд мейссенских рыцарей с осадными орудиями. Всадники двинулись к городской – стене, словно бы готовясь к обстрелу ее.

Загудел колокол на ратуше Новой Праги, раскрылись ворота, навстречу мейссенцам высыпала толпа вооруженных пражан. Не дожидаясь подхода товарищей, не слушая приказов своих начальников, возбужденные люди ринулись на тяжело вооруженных всадников.

После короткого боя пражане в панике побежали к воротам, преследуемые пиками рыцарей, оставляя за собой убитых и пленных.

Из ворот выступил тогда на помощь разбитым пражанам большой отряд таборитов. Уклонившись от боя, немцы поспешно отошли назад за Влтаву. Сигизмунду они донесли: пражане дерутся горячо, но неумело, и завтра их ждет неизбежное и великое поражение.

* * *

Назавтра, 14 июля, Сигизмунд с легким сердцем направил снова за Влтаву очень большие силы – не менее четверти всего войска. На этот раз крестоносцы должны были сбросить Жижку с Витковой горы.

Виткова гора представляла собою продолговатую возвышенность-горб, спадавшую, круто на три стороны. Только к востоку спускалась она полого узким своим краем, сливаясь постепенно с окружающей равниной. Долго и заботливо укрепляя подходы с этой опасной стороны, Жижка поставил в два ряда по нескольку рубленых деревянных башен, соединив их глинобитными, крепленными камнем стенами. Две линии обороны он еще усилил вырытыми впереди них рвами.

На Виткову гору двинулось двадцать пять тысяч всадников мейссенцев и австрийцев. На них возлагалась задача смять оборону горы, а затем подойти к стенам Праги с востока. С противоположной стороны, у Саксонского дома и дворца архиепископа, стали шестнадцать тысяч наемников – чешских и моравских католических панов. Они должны были ворваться в Старую Прагу через Карлов мост. В то же время отряды крестоносцев, выйдя из Вышеграда, с юга пробьются в Новую Прагу. Основная масса крестоносцев во главе с императором останется в резерве и двинется туда, где удастся пробить в обороне наибольшую брешь.

Огромное крестоносное воинство, заняв исходные позиции для штурма, ждало только сигнала. Условленным моментом общей атаки должна была стать победа над горсткой таборитов, закрепившихся на высоте вне стен Праги.

Было четыре часа пополудни. Медленно поднимались по северному пологому склону Витковой горы тысячи и тысячи тяжелых, крытых кольчугами коней. Стальные шлемы и медные доспехи всадников сверкали под лучами июльского солнца.

На катившую вверх, закованную в медь и железо лавину глядели с деревянных своих башенок и глинобитных стен несколько сотен бойцов-таборитов. Жижки среди них не было: он находился поодаль, у задней линии, подготовляя ее к обороне.

У многих бывалых воинов упало сердце: «Не лучше ли отступить?» Один, другой, оробев, стали спускаться со стены вниз…

А мейссенцы тем временем спешились и пошли вперед, прикрываясь щитами. Преодолев первый ров, они вышли к передней стене. С ними не было лестниц, и у стены они замешкались.

Наверху на постах осталось только двадцать девять человек, среди них три женщины, яростно швырявшие вниз на атакующих камни.

В эту опасную минуту на передней стене появился Жижка. Он увлек за собой дрогнувших бойцов. Таборитский вождь бил наотмашь мечом по головам крестоносцев, которые с трудом взбирались наверх, становясь на плечи своих товарищей. В ту же минуту Жижка запел песню, сочиненную им в походе. Ее подхватили все его люди;

 
Помните твердо завет,
Что каждому воину дан:
Гетманам все повинуйтесь,
На помощь друг другу спешите,
Ряд свой в военном строю
Ненарушимо держите!
Кликните клич боевой:
«На них! Вперед! На них!»
Оружие крепко держите!
«Бог наш владыка!» – кричите.
Бейте их, убивайте!
Ни одного не щадите!
 

Один из мейссенцев изловчился, подпрыгнул, поймал Жижку за ноту и, повиснув на ней, всей своей тяжестью потянул гетмана вниз. Еще минута – и вождь таборитов упал бы на копья врагов. Но подоспевшие цепники удержали Жижку.

Табориты, окрыленные присутствием Жижки, дрались теперь с невиданным ожесточением.

– Кто смеет отступить перед антихристом! – вскричала ринувшаяся вперед женщина, молотя цепом по шлемам. Через мгновенье она свалилась вниз головой, пронзенная копьем.

Жижка увидел, что его люди смогут продержаться на передней стене, он здесь сейчас не нужен. Увидел он и другое: спешенные рыцари не в состоянии взобраться на эту стену. Позади них их соратники, ничего не видя и не понимая, что происходит, напирали все сильнее. А те, кто стоял под самой стеной, отчаявшись одолеть ее, садились наземь и прикрывали голову щитом от града летевших сверху камней. Двадцать пять тысяч рыцарей, находившихся позади, на узкой дороге между обрывами, напирали все сильнее, проклиная замешкавшихся впереди.

«Как раз время ударить по ним сбоку!» – решил Жижка.

Он повел за собой несколько сот людей – всех, кто не бился на передней стене. Цепляясь за кустарник, которым поросли обрывы, табориты пробрались, незамеченные противником, далеко вперед по склону и поднялись на дорогу. Там в тесном конном строю стояли мейссенцы.

И без того встревоженные непонятной задержкой, рыцари страшно всполошились, когда на них накинулись табориты, неизвестно откуда взявшиеся, словно извергнутые преисподней дьяволы.

Табориты гикали, свистели и кричали, молотили по латам цепами:

– На них! Вперед! На них!..

Как и рассчитывал Жижка, через минуту рыцарские кони совершенно ошалели. Взвиваясь на дыбы, они сбрасывали и топтали седоков.

Лишенные возможности развернуться на узкой дороге для боя, в невообразимой сумятице рыцари в отчаянии пытались уйти от побоища, бросались к обрывам. Кто мог, поворачивал назад и во всю прыть скакал к Влтаве.

Двадцать пять тысяч рыцарей, рассыпавшись по полю, галопом мчались прочь от места своего позорного поражения, преследуемые с тыла защитниками Витковой горы, теснимые сбоку таборитами и пражанами, конными и пешими, высыпавшими им наперерез из восточных и северных ворот столицы.

Не прошло и часу от начала боя, а по обрывам и на равнине Шпитальского поля валялось больше пятисот убитых мейссенцев, и среди них Генрих Изенбург, их полководец.

Император Сигизмунд глядел с Градчанских высот на побоище, онемев от ужаса, злобы и изумления. Ему не раз приходилось быть битым на поле брани, но и он еще не знавал такого позора! Пятьдесят отборнейших рыцарей на одного мужика Жижки – и полное, неслыханное поражение!..

Войска, расставленные вокруг Праги, так и не дождавшись сигнала общей атаки, вернулись в свои палатки.

– Во всем виноваты чехи! – вопили разъяренные немецкие феодалы. – Император слушал их, а не нас!

«Немцы и другие пришельцы, – писал Лаврентий, – видя, как позорно были они разбиты крестьянским народом, взвалили всю вину на примкнувших к ним чехов. Немцы заявляли, что были обмануты и преданы чехами. Если бы в этот спор не вмешался сам венгерский король, они в тот самый день, еще до захода солнца, стали бы биться и убивать друг друга».

Однако до этого не дошло: под руками были чешские мирные жители, на которых крестоносцы срывали свою злобу.

«Чтобы отомстить за своих убитых, – рассказывает летописец, – пришельцы на другой день выжгли все села в окрестности. Кого только могли захватить там, даже женщин и малых детей, они бесчеловечно, словно язычники, бросали в огонь».

Пражский народ по случаю великой победы предался бурному ликованию. Не переставая звонили колокола. С наступлением ночи перед полутысячей домов зажгли «костры радости». Бургомистры и советники обеих ратуш верхом, в парадных, тканных золотом кафтанах объезжали улицы под переливы серебряных труб.

– Да здравствует Жижка! – выкрикивали пляшущие на перекрестках. – Спаситель Праги Жижка!

Жижка стал народным героем. Гору, на которой одержана была эта чудесная победа, чешский народ с тех пор прозвал Жижковой горой[39]39
  Ныне вокруг этой горы расположен район Праги Жижков. В честь одержанной здесь победы на вершине горы воздвигнут монументальный памятник «Национального Освобождения».


[Закрыть].

А таборитский вождь, равнодушный к славословию, трезво оценил положение: враг ошеломлен поражением, но силы его еще не подорваны, и можно ожидать скорой, более слаженной и опасной атаки.

Не мешкая, принялся Жижка укреплять гору. На ней работали теперь тысячи пражан и таборитов, мужчин и женщин. Нужно было много досок – Коранда забрал из пражских церквей скамьи.

На Жижковой горе выросла вскоре крепость, способная противостоять даже пушечным ядрам. Крестоносцев ожидали нацеленные на дорогу тяжелые таборитские гоуфницы.

В лагере Сигизмунда не было единения, нужного для возобновления военных действий. Чешские паны, обозленные оскорблениями и жестоким разбоем чужеземных рыцарей, грабивших без разбора и разорявших даже усадьбы панов-католиков, требовали от императора немедленных мирных переговоров с Прагой. Сигизмунд, напуганный непрестанными угрозами немцев покинуть лагерь, ужом извивался между двумя партиями, умоляя австрийцев и мейссенцев не сниматься с места хотя бы еще две недели, до конца июля.

Чешские католические паны, стоявшие в лагере крестоносцев, подослали тогда, не без молчаливого согласия императора, тайных парламентеров к советникам Праги. Паны инстинктивно чувствовали, что союз бюргеров-пражан и крестьян-таборитов не может быть прочным. Они рассчитывали вогнать в него клин.

На этот раз, однако, вельможные паны ошиблись. Пражские бюргеры, только что спасенные Жижкой от великого погрома, не решились вести переговоры о перемирии за спиною своих союзников. Вместо перемирия магистры университета и городские советники предложили католикам… религиозный диспут. Война разгорелась, мол, из-за несогласия по вопросам веры. Пусть же стороны выставят сильнейших своих богословов и попытаются убедить друг друга.

В другое время такая затея «чашников» только насмешила бы католических прелатов. Католичество располагало куда более сильными средствами приведения в покорность строптивых, нежели диспуты. Но сейчас под Прагой расползалось по швам величайшее военное предприятие Рима…

Папский легат и император дали согласие на диспут.

* * *

20 июля из Пражского замка вышли император Сигизмунд, легат его святейшества патриарх Аквилейский и множество прелатов, докторов богословия, светских князей – немцев и чехов. Их встретили на полпути, за Карловым мостом, на выжженной Малой Стороне пражские гуситы, магистры университета и священники.

Здесь же находились три нотариуса, обязанные протоколировать все подробности словесного боя.

Гуситская сторона начала с того, что огласила важный документ – четыре пражские статьи, которым суждено было много лет служить основой программы рыцарско-бюргерского лагеря гуситов.

Из четырех пражских статей самое большое значение имела третья статья, в которой обосновывалась необходимость секуляризации церковно-монастырского имущества и лишения духовенства светской власти:

«Пусть отнимется и упразднится у духовенства право собственности на мирские богатства и блага, которыми оно обладает вопреки наставлению Христа…

Пусть само духовенство возвратится к той апостольской жизни по евангелию, которой жил Христос со своими апостолами».

Эта статья выражала интересы не только чешских бюргеров, заинтересованных в ликвидации богатой католической церкви, но и интересы дворянства. Она должна была юридически закрепить уже проведенные в предшествующее время захваты движимого и недвижимою имущества у монастырей и церкви.

Статья четвертая, говорящая о наказании за «смертные грехи», также в основном была направлена против католического духовенства. Она отвергала права духовенства на взимание денежных платежей за многочисленные церковные службы, объявила эти платежи в пользу церкви «смертным грехом», достойным наказания вплоть до смертной казни. Продажа церковных должностей, индульгенций, сутяжничество духовенства с простыми людьми, выколачивание феодальных платежей, вымогание пожертвований – все это также было объявлено «смертным грехом».

Четвертая статья, как и третья, наносила удар по католической церкви. Это вполне соответствовало интересам умеренною рыцарско-бюргерского лагеря. Взамен старой католической церкви бюргеры стремились создать церковь дешевую, устраняя из богослужения все то, что стоило дорого.

Первая и вторая статьи пражан имели меньшее значение, чем третья и четвертая. В них обосновывалось право на свободу проповеди на любом языке и причащение под обоими видами. Требование причащения не только хлебом, но и вином из чаши как бы символизировало уравнение мирян с духовенством.

Чаша стала религиозным знаменем умеренных гуситов, свидетельством отличия чешской церкви от «испорченной», продажной церкви католиков.

Крестьянско-плебейский лагерь гуситов поддержал четыре статьи пражан, включил их в свою программу. Но табориты шли гораздо дальше своих пражских союзников, делая из этих статей более радикальные выводы.

Гуситы потребовали от Сигизмунда, чтобы им дали возможность огласить перед строем крестоносцев четыре пражские статьи на чешском, немецком, венгерском и латинском языках. Они, видимо, рассчитывали воздействовать кое на кого из дворянской голытьбы, слетевшейся к стенам Праги со всех концов Европы, на тех, кто не был еще вконец развращен погромом и резней.

Сигизмунд и его окружение наотрез отказали в этом пражанам: ведь битому воинству римского папы и впрямь опасно было слушать эту декларацию победителя.

Пражские статьи не встретили, разумеется, у князей католической церкви никакого сочувствия. Епископ Симон Рагузский, багровый, толстый, задыхающийся от жира старик, принялся поносить третью статью.

Что?! – гнусавил он. – Отобрать церковные владения?! У меня не хватит пальцев на руках, да что пальцев – волос у меня на голове меньше, чем есть у римской церкви святых, владевших при земной своей жизни поместьями! Что же прикажете? Лишить их святости? Вычеркнуть из памяти и почитания христиан?

Тощий патриарх Аквилейский, смиренно сложив руки на груди, промолвил елейным голоском:

– Кто из нас может судить, велик ли грех или мал? Это знает один лишь господь! Говорите, священнослужители наши сладко едят и пьют, прелюбодействуют. А о покаянии вы забыли? У самою закоренелою грешника всегда есть время для покаяния. Вспомните, что покаявшийся грешник милее господу любого праведника…

В конце концов весь этот средневековый диспут свелся к спору о том, где заключена последняя, неопровержимая, для всех обязательная истина. Гуситская сторона утверждала – в евангелии. А католики настаивали – в церкви и главе ее, папе.

* * *

Идеологи пражских бюргеров, магистры университета – Пржибрам, Кардинал, Младеновиц – увлекались тонкостями богословских выкладок. Во власти совсем иных чувств и страстей были низы пражского населения и собравшиеся в стенах столицы чешские крестьяне. Народ, видя, как крестоносцы, побитые под Прагой, расползаются по сельским местностям Чехии, грабят, жгут, насилуют, жаждал отомстить чужеземным разбойникам за безмерные страдания чешского населения.

22 июля толпы пражского люда и таборитов выволокли за стены города шестнадцать пойманных под Прагой насильников – немецких рыцарей – и на виду у противника бросили их в огонь.

– Эй вы, семя антихристово! – кричали крестоносцам табориты. – Кто пришел к нам незваный, да злодействует, да насильничает – всем дорога, как этим, в пучину огненную!

А крестоносцы, как прожорливая саранча, успели за месяц истребить запасы продовольствия половины Чехии. В их лагерях под Прагой началось недоедание, палатки кишели паразитами, завелись заразные болезни. Порядок и подчинение, и до того слабые в крестоносных отрядах, теперь совсем исчезли. Отдельные рыцарские хоругви стали самовольно сниматься с постов и отходить от Праги.

Сигизмунд видел теперь неминуемый провал похода. Не сбылись его надежды привести чешский народ к покорности железным кулаком иностранной интервенции.

Крестоносцы, в тылу которых начались крестьянские восстания, панически бежали из Чехии, предавая все на своем пути огню и разрушению.

Так окончилась полным, позорным провалом большая затея Рима – первый крестовый поход на чешских еретиков. Маленькая Чехия выдержала натиск стотысячной армии католических интервентов.

Незадолго до снятия осады осмелевшие под впечатлением одержанной Жижкою победы советники пражских ратуш издали закон о конфискации имущества бежавших из чешской столицы католиков и приверженцев Сигизмунда.

В числе бежавших были богатейшие люди, патриции Праги, почти поголовно немцы. От них к столичным бюргерам-чехам переходили огромные состояния: не только набитые товарами лавки и склады, не только пышные хоромы, вызывавшие восхищение и зависть бывавших в Праге чужеземных купцов, но и сотни обширных феодальных поместий, раскинутых на большом пространстве вокруг чешской столицы.

* * *

Радужные настроения пражского мещанства, осуществившего оружием таборитов свои заветные желания, нарушали, однако, сами табориты. С новой силой принялись простолюдины Табора досаждать пражским толстосумам своими суровыми требованиями, настойчивой проповедью воздержанной жизни. Рыхтарж[40]40
  Рыхтарж – главный городской судья.


[Закрыть], бургомистры, советники, пражские гетманы не знали, как им быть: бюргеры очень боялись в это время ссоры с таборитами, за которыми шла вся пражская беднота, возглавляемая Желивским.

Николай из Гуси, Жижка, Коранда порывались вернуться как можно скорее к себе на Табор, где их ждало большое народное дело. Пражане старались удержать их подольше у себя: ведь, неровен час, крестоносцы, которым помогает половина Европы, могут оправиться от поражения и вернуться под стены столицы. А Вышеград и Пражская крепость все еще продолжали быть двумя католическими копьями, приставленными к груди гуситской Праги.

Но после одержанной победы над общим врагом между двумя лагерями гуситского движения с каждым днем росло взаимное отчуждение. Поддерживаемая плебеями столицы народная, крестьянская ветвь гуситства – табориты – жаждала глубоких социальных перемен и прежде всего решительной борьбы с феодалами до полного уничтожения феодального гнета. А другая, бюргерская ветвь, готова была довольствоваться чуть реформированным католичеством – чашей. Бюргеров больше всего прельщало окончательное закрепление за ними приобретенных богатств. Интересы были непримиримы. Однако именно табориты сделали в те дни попытку, полную наивной искренности, «убедить» пражских бюргеров в том, что приверженцам чаши можно не враждовать и договориться меж собою на основе удовлетворения самых скромных требований «божьих воинов». Уже на четвертый день после снятая осады, 5 августа, табориты предъявили пражской общине свои требования в виде двенадцати статей.

Община таборитов предлагала общине пражан:

1. Чтобы принятые взаимно положения и предписания строго выполнялись обеими сторонами.

2. Чтобы договоренные ранее положения и предписания, на которые дали свое согласие пражские советники, гетманы и общины, строго выполнялись под страхом наказания за нарушение.

3. Чтобы не терпеть и не оставлять без наказания прелюбодеев, распутников и соблазнителей как явных, так и тайных, бездельников, разбойников, богохульников и «умалителей какого бы то ни было сословия».

4. Чтобы не допускались попойки в харчевнях.

5. Чтобы не носили драгоценных одежд – пурпурных, расшитых, разрисованных, тканных серебром, тисненых, вырезанных и всяких украшений и драгоценностей, располагающих к гордыне.

6. Чтобы ни в мастерских ремесленников, ни на рынке не было обмана, кражи материалов, чрезмерной наживы, хитрости, надувательства, выделки бесполезных, суетных вещей.

7. Чтобы устранено было немецкое и иное чужеземное право, а суд и управление производились сообразно со справедливостью.

8. Чтобы священники в образе жизни подражали «первоначальным христианам».

9. Чтобы имущие власть сообразовали свои действия с требованиями совести.

10. Чтобы имущество священников обращено было на общее благо, а священники содержались «по усердию верующих».

11. Чтобы пражане изгнали из Праги всех противников чаши, а изгнанных ранее обратно к себе не принимали.

12. Чтобы упразднили и разрушили все монастыри, лишние церкви и алтари, иконы, сохраненные явно и тайно, драгоценные украшения на них, золотые и серебряные чаши, представляющие собой идолопоклонство и заблуждение.