Текст книги "Ян Жижка"

Автор книги: Григорий Ревзин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

XXVIII. ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД

Жижке пятьдесят четыре года. Выросший на вольной воле, весь век на солнце и ветру, среди полей, среди гор и долин, он крепок, как дуб на троцновском косогоре. Властный водитель ратей, решительный и смелый человек – он не знает ни шатания собственной воли, ни снисходительности к слабости других.

Пять лет беспримерной борьбы не ослабили его веры в конечную победу правого дела, веры в лучшее устройство жизни на земле, в «божью правду», как он ее называет. Маяк этой правды горит для него, как и прежде, ярко и призывно, и он не устал прокладывать к нему путь.

В этом железном человеке близящаяся старость сказывается склонностью оглянуться назад, вспомнить давно минувшее. Погруженный в заботы о войске, обдумывая новые походы, Жижка часто вспоминает об умершем друге.

…То было вскоре после казни магистра Яна. С Николаем из Гуси отлучились они из дворца в Прагу. Проезжали по взбудораженным улицам столицы. Врат Николай говорил о бесчисленных врагах Чехии – о папском престоле, императоре и внутренних врагах, алчных чужеземцах. «А с нами кто?» – спросил он тогда в тревоге… Рано ушел брат Николай! Как порадовался бы он сейчас: половину Чехии держат народные братства! Общины Большого Табора Николай знал хорошо. А и Малый, Градецкий, держит теперь не меньше Большого: помимо Градца – Жатец, Лоуны, Часлав, Яромерж, Кутную Гору, Нимбурк…

Жижке вспомнился тут во всех подробностях его первый большой спор с Николаем, в лагере у Ржичан. Николай требовал тогда удара по столице, захваченной купцами и магистрами университета, – он, Жижка, не соглашался.

– А сейчас? Когда пражские толстосумы повсюду выставляют своих наемников против народных сил? Когда Прага застряла, как орех в щипцах, между Большим и Малым Табором? Не сжать ли сейчас эти щипцы?!

Жижка опустил кулак на стол. Ярослав, дремавший рядом, проснулся от удара.

– Ярослав, зови немедля Рогача, Гвезду, Прокопа Большого и Прокупка!

Прокоп Большой, или Голый, проповедник на Большом Таборе, с некоторых пор забрал влияние в общине братства. Прокоп блистал умом, красноречием и выдающимися способностями политика и военного организатора.

Возле рослого, широкоплечего Прокопа с орлиным носом, бритым мужественным лицом Прокоп Малый из Градца, Прокупек, выглядел тщедушным существом. Козлиная бороденка, падавшая на чахлую грудь, придавала ему облик бедного деревенского пономаря. Но был то человек большой отваги и еще больших талантов, советник не менее ценный, чем его могучий тезка.

Жижка звал соратников на военный совет. Когда пришли все четверо приглашенных, гетман обратился к ним со словами:

– К Плзню сейчас, думаю, итти не к чему: взять его не возьмем, а панский Союз и так долго еще не сунет носа ни к Табору, ни к Градцу! Ударить можно на антихристова зятя. Из Моравии, что ни день, идут вести одна другой хуже. Да только, если выступим из Чехии, останутся неприкрытыми войском наши общины. Пражские тогда захватят их.

Жижка клонил свои доводы к заключению – ударить на Прагу! Но хотел, чтобы поход на столицу предложил кто-нибудь из советников, подтвердив этим верность его собственных мыслей.

– От себя и от всего братства Большого Табора скажу, – начал Гвезда, – у нас всегда был и остается враг хуже герцога Альбрехта! Хуже потому, что готов предать чашу, предать общее, народное дело. Ты, гетман Ян, знаешь давнее мое желание, – я спорил с тобой о том еще на Градище. Вот, говоришь ты, нельзя итти в Моравию, оставить неприкрытыми наши общины. Значит, начать надо с другого конца.

– С какого же конца, брат Ян? – спросил слепой гетман.

– Да с Праги!

– А дела твои там с братом Богуславом забыл?

– Как их забыть!.. Да времена другие были, гетман Ян! Теперь мы сильнее, а они слабее!

– А ты, брат Прокоп, что на то скажешь?

– Другая у меня мысль, совсем другая! – живо отозвался Большой Прокоп. – Главный враг нашего народа не зять Сигизмунда и не пражские советники. Главный враг – «блудница вавилонская». Сейчас Римская курия будто притихла, да ненадолго это! Не пройдет года-двух – и чешскую землю снова будут топтать чужеземные орды, насланные Римом…

– Слова твои мудры, брат Прокоп, – перебил Жижка. – Да делать-то нам что? Итти походом на Рим, что ли?

– Нет, не то! Слово мое будет иное! Настала пора повести братствам иную войну. Здесь, в Чехии, мало ли мы погромили панов, пожгли вражеских гнезд – замков и панских городов? А что от этого стало «римской блуднице» и антихристу-императору? Ничего ровно! Они снова соберут силы и пойдут топтать нас и грабить. А надо заставить их забыть и дорогу в нашу истерзанную Чехию!

– А как заставить?

– Принудить пойти с нами на мировую…

– Как же принудить? – перебил снова Жижка.

– Бить медведя не только в пчельнике, куда он забрался мед воровать, но пойти с рогатиной и к его берлоге! Нет, я не говорю – итти на Рим. Можно ударить и поближе! Разорить поместья и освободить крестьян в Мейссене, Силезии, Венгрии, Баварии, Австрии! Да хоть и в Бранденбурге – вотчине Сигизмунда! Вот когда взвоют пособники римского первосвященника! Мы внесем огонь войны в их пределы и вынудим у них мир нашей земле. Им ничего другого не останется, как пойти с нами на мир!

Прокоп Большой (Голый).

Задумавшись на минуту, Прокоп Большой продолжал так же горячо:

– Да не только это! Седлаки наши вконец разорены чужеземными грабителями. Откуда разбойники пришли к нам? Из этих стран! Куда утащили жалкий скарб, достояние наших пахарей? Все в эти страны! А мы пойдем туда за скотом, за сукном, за мясом и шерстью – за всем, что было у нас награблено!

Слова Большого Прокопа задели глубокие струны в сердцах военачальников, собравшихся за столом у Жижки. Слепой гетман склонил голову на грудь, глубоко задумался. Все ждали, что он скажет.

Жижка начал тихо:

– Сама правда говорит твоими устами, брат Прокоп! Святое наше дело толкает нас за наши границы! Вот ходили уже в Венгрию, пойдем и в другие страны. Все это так!

Голос первого гетмана зазвучал громче:

– А сил наших для походов в чужие земли довольно ли сейчас? Ты посуди: оба наши братства выступят к Вене или к Нюренбергу. А потом, если придется отступать так, как отступали от Дуная? Избави нас бог от того, – я и сам не пойму, как вывел тогда нашу колонну. То было самое трудное дело всей моей жизни.

– Прокоп, брат мой! – продолжал Жижка. – Для похода на Мейссен или в Австрию нужно вдвое, а то и втрое сил против наших! Когда соберем вдвое людей, вдвое возов, вдвое пушек – тогда оставим дома крепкие гарнизоны охранять наши общины, а с остальными улетим далеко за наши границы. В ратном деле, брат Прокоп, знаешь ведь как: отбиваться от чужого меча времени не выберешь – его выбирает противник. А когда надумал сам занести меч над головою врага – то взвесь все наперед! Выбери наилучшую минуту. Дерзай, да разумно!

– За нас сейчас почти весь восток Чехии, да и север, – сказал Рогач. – В год, в два поставим четыре войска по семи тысяч бойцов в каждом, да по пяти коп возов! Тогда бросим колонны хоть на Вену, хоть к Вроцлаву! А сейчас мое слово за посильное нам и важное дело – на Прагу!

Прокупек был скуп на слова:

– Надо позвать жатчан, лоунян, клатовцев, позвать гетмана Богуслава с Большого Табора —. и пойти на Прагу. Там – злейшие враги!

– И клянусь богом всемогущим, – загремел голос Жижки, – кровавыми слезами заплачут эти подлые предатели народного дела!

В столице среди богатого бюргерства, во дворце «короля» Корибута, царили страх и уныние. Корибут понимал, что Праге не устоять, что массы городского люда ждут таборитов. Городские советники требовали, чтобы Корибут направил к Жижке парламентеров.

Утром 12 сентября с башен Праги затрубили рога, заплескались по ветру белые полотнища.

– Сдаются?!

Жижка, военачальники и Старшие братства, проповедники вышли из лагеря.

– Принесли ключи? – коротко спросил слепец подошедших парламентеров.

Пражане низко поклонились:

– Общины Старого и Нового городов просят тебя, гетман Ян, принять посольство.

– Посольство? – Жижка повернулся к спутникам. – Что скажешь на то, брат Прокоп?

– По мне – пусть приходят! – ответил проповедник.

– Ты, Рогач?

– Если там надумали сдать город, можно и договориться.

Тут подал голос Гвезда:

– Они хитрят! А мы станем помогать им в этом! Для разговоров время давно прошло. Надо начинать штурм!

– Договориться никогда не поздно, – возразил Прокупек. – Если готовы сдаться без бою – к чему тогда штурмовать? Послушаем их!

– Пусть приходят! – заключил Жижка.

Снова распахнулись ворота и выпустили в поле одного только человека, в берете и тоге магистра Пражского университета,

– Земной поклон великому сыну и спасителю общей матери нашей Чехии, гетману Яну Жижке, и соратникам его! – начал посол, входя в палатку слепого полководца.

– Подойди! – приказал Жижка.

Он стал «разглядывать» посланца своими пальцами. Молодое, холеное лицо, подстриженная курчавая бородка, холеные руки, шелковая хламида на плечах. «Магистр», – сообразил Жижка. В нем сразу поднялось старое отвращение к этой породе неженок, толкующих слово божье. И он без церемонии оттолкнул от себя посла.

– Имя вашей милости? – спросил Жижка едко, не скрывая крайнего своего нерасположения.

– Покорного раба твоего, гетман, зовут Ян Рокицана.

– Это тот самый Рокицана, – закричал тут Гвезда, – что жужжал день и ночь в Праге, пока не бросил пана Гашка с его людьми на нас, на Костелец и Малешов!

– Правда твоя, гетман, – поклонился Рокицана в сторону Гвезды. – В помрачении душевном мы искали победы над вами. Жестоко поплатилась за то наша столица! Триста именитейших горожан остались лежать навеки в малешовской лощине!

– Ты-то, магистр, цел и невредим! – скривил рот Гвезда.

– Чтобы вечно раскаиваться в минутном затмении рассудка! – елейно промолвил Рокицана, опустив глаза к земле.

– Пришел договориться о сдаче Праги? – повысил голос Жижка.

– Великий полководец народа чешского! Я пришел в твой лагерь, благословляемый тенью мученика и общего учителя нашего, магистра Яна Гуса. Пришел, чтоб положить конец вражде между верными ему и учению его, между Прагой и Табором! Ты спас уж однажды Прагу от крестоносцев.

– И во второй раз спасу ее – от таких, как ты! – перебил Жижка гневно.

Магистр словно преобразился: говорил теперь важно, напыщенно, даже гордо:

– Ян Жижка! Я уйду сейчас из твоего лагеря! Прикажи тогда стрелять по городу – гордости чехов– камнями и железом! Обрати в груду развалин столицу чешского народа! Ты, который четыре года назад так чудесно спас ее! Не скрою – Прага сейчас бессильна устоять против тебя. Ты овладеешь ею, ты войдешь в город. Увидишь, как пламя пожирает густонаселенные дома, как тысячи убитых усеяли улицы и кровь их лакают псы! А герцог Альбрехт в Моравии, король Сигизмунд в Венгрии скажут: «Победитель Жижковой горы и Немецкого Брода теперь сам принялся за гуситов! Он нам сейчас лучший помощник!»

– Ты что же, сын сатаны! Думаешь, красные слова твои отшибут у меня память?! – рванулся к послу Жижка. – Под Плзнем против меня бился кто?! И рядом с кем?!

– То наши домашние споры, гетман! – голос Рокицаны звучал теперь печально и проникновенно. – Много обид бывает порою между братом и братом» меж отцом и сыном. А когда в дом заберется чужак с ножом, они дружно кинутся на него, если только у них не отняло разум и сердце не перестало чувствовать сыновней и братской любви.

Рокицана, тонкий дипломат и продувная бестия, пристально вглядывался в лица таборитов, взвешивая впечатление от каждого своего слова.

– Я – сын кузнеца, а здесь учился на подаяние, в школе для бедных. Я не пан и не рыцарь. Горе народное – мое горе, и страшно мне братоубийство. Вдвойне страшно сейчас, когда над братской Моравией глумятся и точат кровь ее враги, слуги антихриста и «блудницы вавилонской».

Рокицана хорошо знал эти эпитеты из таборитских речей и ловко пустил их в ход в нужную минуту.

– Я призываю тебя, гетман Жижка, забыть домашние наши споры. Ты ведь всегда брал верх над нами, жестоко бил нас. Забудь теперь все это, поведи, как встарь, войско Табора и Праги. Раздави герцога австрийского, вызволи Моравию!

– Поздно надумали! – закричал Гвезда. – Мы не забыли дел ваших!

– А вот забудьте, – спокойно возразил Рокицана.

Посла отпустили. Собрались военачальники обоих Таборов и союзных городов. Много спорили, долго колебались. Моравия! О тяжких муках Моравии скорбела вся народная Чехия. Нанести удар по Альбрехту – значило ударить и по Сигизмунду. А с другой стороны, как было принять новый союз с пражанами после Святогавельского сейма, после Малешова и Плзня?

Жижка сделал выбор: снял осаду и подписал мир.

14 сентября на Шпитальском поле навалили большой холм из камней:

– Этими камнями будет побита сторона, которая нарушит мир между Табором и Прагой!

В договор вписали: «Четырнадцать тысяч коп грошей заплатит сторона, которая нарушит договор!»

А Жижка не верил в прочность этой дружбы.

– Мир этот ненадолго! – говорил он друзьям.

Слепой гетман с войском вступил в Прагу, вновь ставшую союзной. Снова народ пражский горячо приветствовал Жижку, а толстосумы-купцы и цеховые заправилы едва скрывали свою ненависть к таборитскому вождю за Малешов.

Корибут пытался установить с Жижкой старые добрые отношения. Но Жижка сторонился дворца: он не верил больше Корибуту.

Приготовления к моравскому походу закончились.

В начале октября из Праги выступили отдельными колоннами отряды Большого и Малого Табора, войска пражан и панов-«подобоев».

* * *

К моравской границе дорога вела через Кутную Гору, Часлав и Немецкий Брод.

Верхом на коне, отпустив поводья, придерживаясь рукой за высокую луку седла, Жижка медленно ехал во главе двадцатитысячного сводного войска. Путь союзных ратей пролегал по местам, где Жижка много раз проходил раньше с боями.

– Справа в ста гонах село Лукавец, – доносили слепому воеводе. – Сожжено крестоносцами. Жители ушли и не вернулись.

– Слева, в двухстах гонах, деревня Новоседлы. Разграблена мейссенцами. Жители перебиты, хаты пустуют.

Дальше – Подган, Страхов, Мокре… Деревни целы, в них живут, да подходить близко нельзя: там – моровое поветрие…

Проходя по местам, где завелась «черная смерть», войска зажигали круговые огни на стоянках, чтоб отогнать от воинов болотные туманы. Пили чистую ключевую воду. Да только не уберегло это от заразы – в отрядах вскоре появилась черная гостья. Чумных больных оставляли в придорожных деревнях, на попечение табориток и шли дальше.

Союзное войско к 6 октября достигло города и крепости Пржибыслав, владения богатых сатрапов Сигизмунда, панов Роновских на верховьях Сазавы. Пржибыслав высился на скале, запирая дорогу в Моравию.

Войско стало, обложило крепость, начало готовиться к обстрелу и штурму.

Руководивший осадой слепой гетман вдруг почувствовал себя плохо. Горячие волны крови заметались по могучему телу, заливая голову. В ушах стоял неумолчный звон.

Жижке не раз приходилось в походах переносить на ногах недомогания. Но тут его быстро свалило. Чтоб не покидать войска, он приказал разостлать под развесистым дубом медвежьи шкуры.

Но только он слег, как впал в беспамятство. Ярослав, Ян Рогач, Гвезда склонились над метавшимся в жару гетманом:

– Смотрите!..

Голос Рогача дрогнул. Он показал на распахнутый ворот рубахи. На шее, под скулами, вздулись иссиня-красные желваки.

Сомнения не было: «черная смерть»…

Больной пришел в себя, попросил пить.

– Умираю, братья! – сказал он ясным голосом. Сорвал с глазниц повязку.

– Подойди ко мне, Ярослав. Прощай, брат!.. Не забывай сестру нашу… старую тетку… дочь мою… Анешку… Будь им опорой!.. Не погреши против общины братьев ни трусостью, ни изменой…

Жар помрачил на минуту сознание Жижки. Но он снова очнулся:

– Ты здесь, Ян Рогач, любимый друг мой?.. Прощай и ты… Веди за меня войско…

Голос больного становился все тише:

– Прощайте, братья таборские… верные делу божьему! Прощайте навеки… Храните в сердце верность!

Умирающий заметался. Сел на своем ложе. Багровое лицо – в синих узлах. Он бредил:

– Поведу народ… наших седлаков… И все буду с вами!.. Смотрите – бегут… А вы – без жалости! Нет им пощады!

Упал навзничь – и вскоре скончался.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

«Крестьянские восстания могут приводить к успеху только в том случае, если они сочетаются с рабочими восстаниями, и если рабочие руководят крестьянскими восстаниями».

И. В. Сталин, Сочинения, т. 13, стр. 112–113.

Осиротело таборитское братство. Осиротела и вся народная Чехия.

В знак скорби и неразрывной связи с ушедшим вождем воины, гетманы и Старшие Малого Табора стали звать себя с тех пор Сиротами [51]51
  Другое, латинское, название Сирот – Орфаниты.


[Закрыть].

Но вооруженные силы народного движения, созданные Жижкой, со смертью его не потерпели ущерба: полководец Табора сумел воспитать на смену себе превосходных военачальников. Следуя его военным идеям и переняв его тактику, ученики создали на основании, заложенном учителем, еще более внушительную военную организацию.

В Большом Таборе руководство постепенно перешло к Прокопу Большому. Прокоп никогда не брал оружия в руки и не был на Таборе гетманом. Положение Старшего позволило этому талантливому стратегу народной войны стянуть в свои руки все нити движения.

Душою братства у Сирот стал Старший Малого Табора – Прокупек.

Часто гибнущие в походах, то и дело сменяющие один другого гетманы начинают играть при этих Старших подчиненную роль.

Объединенные в таборитских братствах крестьяне, мелкие ремесленники и городская беднота следуют во всем за Прокопом и Прокупком. Их верной опорой являются «идеологи» движения, проповедники Табора, закрепляющие влияние обоих Прокопов на вооруженные народные массы.

А в Праге тем временем восходит звезда Яна Рокицаны. Это человек ненасытного честолюбия. С большой ловкостью устраняет он «короля» Корибута. Узнав, что Корибут ведет тайные переговоры с Римом, Рокицана перехватывает его письма. В них заключены уничтожающие улики: «гуситский король» соглашается полностью восстановить в Чехии католический культ и вернуть церкви ее владения за признание папой «прав» Корибута на чешский трон. Рокицана добивается от городских советников столицы сначала заточения в крепость, а затем и изгнания из страны «властителя чехов». Это происходит осенью 1427 года.

Освободившись от Корибута, Рокицана принимается исподволь подготовлять большое предательство: он задумал выдать Чехию Сигизмунду, выговорив себе за то архиепископскую митру.

Но это пока только глубоко упрятанная вожделенная цель богослова. Перед пражанами Рокицана до поры до времени – ярый гусит, велеречивый защитник Чехии от посягательств Рима и императора.

Положение Праги становится из года в год все более сложным. Табориты с юга, Сироты с востока сильно теснят пражских бюргеров, отнимают у них замок за замком, город за городом. От недавних владений столицы вскоре остается только шесть зависимых от нее городов.

Но когда табориты снова пытаются захватить Прагу, они терпят дважды кряду неудачи, в 1424 и в 1425 годах. Так же безуспешно кончается и попытка католических панов захватить столицу в 1427 году.

Чешское бюргерство продолжает оставаться в эти годы независимой политической силой, ловко лавирующей между феодалами и восставшими народными низами. Пражане по-прежнему заключают союзы то с панами, то с таборитами. Они умеют извлекать из этих союзов большие выгоды.

Прокоп Большой все силы народного восстания направляет не на борьбу с чешским бюргерством или панами-католиками, а на внешние походы. С такой стратегией полностью согласен и Прокупек.

Вторгаясь в соседние страны, табориты и Сироты ставят перед собою ясные цели: принудить императора и папу пойти на мир с гуситской Чехией; поднять народные восстания против феодальных господ в немецких землях; вернуть в страну, вконец разоренную нашествиями чужеземных феодалов, награбленное у нее.

На протяжении восьми лет (1425–1433) возовые колонны Большого Табора и Сирот осуществляют глубокие рейды в страны Средней Европы, наводя панический страх на князей, феодалов и купцов-патрициев. Походы эти, следующие один за другим, прерываются только на короткое время, когда надо вернуться в Чехию, чтобы отразить очередной налет на нее крестоносных орд.

* * *

Военные силы таборитов, выпестованные Жижкой, вторгались в те годы в Австрию, Силезию, Венгрию, Саксонию, Франконию, Баварию, Мейссен, Бранденбург, докатывались до далеких берегов Балтики.

Прокоп Большой, стратег этих смелых рейдов, никогда не ставил себе пели оккупировать соседние страны. Восставшим народным массам Чехии такое предприятие было бы не под силу. Побуждать дворянство Германской империи страхом разорения к мирным переговорам, будить победоносным своим примером немецкое крестьянство, плебеев немецких городов – таковы были намерения Прокопа.

В длинном ряде Енешних кампаний Прокопа Большого выделяется несколько походов, замечательных по своему замыслу и результатам, по глубине впечатления, произведенного ими в окружающих Чехию враждебных таборитам государствах.

Весною 1428 года сильные отряды таборитов, двигаясь в направлении силезской столицы Вроцлава, захватили Остраву, Катчер, Гоценплоц, штурмом овладели Верхним Глоговом и многими другими укрепленными и открытыми городами и местечками Силезии.

Вроцлавский епископ Конрад лихорадочно стягивал к стенам Ополья католических наемников, надеясь прикрыть свое войско водным рубежом Ниссы.

В кровопролитном бою табориты разбили силезских феодалов наголову, сбросили в реку две тысячи католиков и ворвались в город.

Этот удар совершенно обескуражил дворян и духовенство Силезии. Никто больше по-настоящему не сопротивлялся. Города раскрывали перед Прокопом ворота, владетельные князья являлись к нему с низкими поклонами и мешками золота.

Упорствующий епископ Конрад рассчитывал дать решающий бой подальше, у самого Вроцлава. К нему спешили на помощь дворянские отряды Саксонии, Бранденбурга, много чешских католических панов.

Двигавшиеся им навстречу таборитские колонны обрастали толпами силезских крестьян – поляков и немцев. С замечательным единодушием громило затем таборитское войско господские дворы, церкви, монастыри.

Таборитов было двадцать четыре тысячи; католиков, собранных епископом Конрадом со всех концов империи, – более шестидесяти тысяч. Но едва заслышали ставшие у Вроцлава католические отряды о подходе таборитов, как в панике рассыпались в разные стороны и попрятались по замкам и укрепленным городам. Никем более не тревожимые, «божьи воины» дошли до предместий Вроцлава, сожгли их. Вся владетельная знать силезского герцогства молила теперь Прокопа о мире.

С огромной добычей вернулись табориты из этого рейда к себе в Чехию.

Еще внушительнее был поход таборитов и Сирот совместно с пражскими отрядами в Силезию и Саксонию в 1430 году. В поле выступило сорок тысяч пеших воинов, четыре тысячи всадников, две тысячи пятьсот боевых возов. О таком войске Жижка мог только мечтать! Под предводительством Прокопа Большого «вся Чехия устремилась в Германию», – писал об этом походе К. Маркс.

Через Теплиц и Граупен подошли к Дрездену. Военная сила, бывшая в то лето в руках Прокопа Большого, способна была смять сопротивление и подчинить себе хоть всю империю. Но характерным для стратегии преемника Жижки является как раз полный отказ от завоевательных целей. Он упорно добивался не господства над соседями Чехии, а мира с ними.

Прокоп отказался и от захвата сильно укрепленных городов и крепостей. Обходить укрепления немецких феодалов, разорять их поместья и церковные владения, оставить несколько сильных таборитских гарнизонов, откуда можно было бы обращаться с проповедью таборитских идей, – таковы были планы Прокопа.

Спалив предместья Пирны и Дрездена, главные силы таборитов двинулись к Лейпцигу. Между Гриммой и Лейпцигом тем временем сосредоточивалось мощное феодальное войско. Под знамена герцогов саксонского и брауншвейгского, маркграфов бранденбургского и тюрингенского стянулось сто тысяч первоклассных бойцов.

Казалось, предстояло большое, кровопролитное сражение. Но, как то повелось еще со времен Жижки, феодальные орды теряли Весь свой боевой задор перед липом вооруженных народных масс. Не приняв боя, конные и пешие наемники немецких феодалов бросились наутек в сторону Лейпцига.

Табориты не стали штурмовать этот город. Разбившись на малые колонны, они принялись рейдировать по Саксонии. Затем перешли в Силезию и Баварию.

Курфюрст бранденбургский вымолил у Прокопа перемирие. Табориты стояли тогда у Лейпцига, Нюренберга и Вены. Никто и ничто не могло бы помешать им пойти и дальше. Как пишет чешский летописец: «Если бы они, подобно предкам, искали славы, они могли бы дойти и до Рейна и покорить многие страны».

* * *

Бессилие католической Европы остановить все ширящиеся вторжения таборитских отрядов в немецкие земли подрывало авторитет церкви, светских владык и всего феодального дворянства. Но, пожалуй, еще пагубнее были для них сокрушительные провалы четвертого и пятого крестовых походов против чешских «еретиков», предпринятых в те годы Римом.

Четвертый крестовый поход начался летом 1427 года. В конце июля восьмидесятитысячная армия всадников-крестоносцев обложила город Стржибро в Плзеньском крае.

Пражские бюргеры, напуганные новым чужеземным вторжением, и на этот раз вступили в военный союз с таборитами. Под командованием Прокопа выступило в поле сводное войско всего в шестнадцать тысяч пеших воинов и полторы тысячи конников, однако с большим числом боевых возов.

Прокоп подошел к Стржибру – и крестоносцы побежали.

«Христолюбивое воинство» перехватил папский легат кардинал Генрих, брат английского короля.

– Презренные трусы! – вопил легат. – Вы забыли о спасении души, о рыцарской чести! Позор вам – враг много слабее вас!

Кардинал приказал развернуть знамена, «освященные самим папой», снял с груди усеянный бриллиантами крест:

– За мной!..

Посрамленные крестоносцы повернули назад, за кардиналом-легатом. Бароны, графы клялись друг перед другом стоять плечо к плечу, что бы ни случилось.

Но вот послышался издали стук колес таборитских возов – ив мгновенье ока многотысячное конное войско снова обратилось в огромный, полный смятения, дикий табун.

В гневе кардинал изорвал папские знамена, а потом… и сам пустился вскачь, думая только о том, как бы не попасть в руки страшного врага.

Столь же позорно кончился и пятый крестовый поход летом 1431 года.

В южную Чехию вступило сорок тысяч всадников, девяносто тысяч пехотинцев с многочисленными пушками и большим обозом.

С самого начала похода крестоносцы стали истреблять чехов – старых и молодых, женщин и детей. В этот страшный для Чехии год паписты превзошли самих себя в изощренных зверствах.

Прокоп собрал против вторгшихся пять тысяч всадников, пятьдесят тысяч пеших воинов, три тысячи боевых возов. Он повел свою армию к Домажлицам, решив принять здесь неравный бой с противником, почти втрое более многочисленным.

За целую милю заслышали крестоносцы мошное пение подходивших таборитов. Верой в свои силы, в свое правое дело звучал гимн восставшего народа, гимн Жижки:

 
На них! Вперед! На них!
На сонмы врагов не глядите!
Мужество в сердце храните!
Блажен, кто за правду падет!
 

Папский легат кардинал Юлиан Чезарини стоял с герцогом саксонским на холме, озирая оттуда поле близкой битвы. Он заметил странное движение в войске, все возраставшее по мере того, как усиливались доносившиеся издали звуки таборитской песни. Непонятная суета, крики, затем беспорядочная скачка всадников.

К кардиналу подскакал маркграф бранденбургский:

– Вся армия бежит! Скорее, ваше преосвященство, в лес, пока не поздно!

* * *

Широко и многообразно было идейное воздействие антифеодального восстания чешских народных масс на крестьян и городских плебеев окружающих стран.

Повсюду, куда проникали таборитские колонны, крестьянское население и городская беднота – поляки, немцы, венгры – присоединялись к таборитам и вместе с ними разрушали поместья и монастыри.

Обычно события протекали так: при подходе таборитов феодалы быстро формировали пешие отряды из своих крепостных. Но стоило только таким подневольным ратникам войти в соприкосновение с вооруженными чешскими крестьянами, как они бросали оружие, братались с таборитами и вливались в их отряды. Это наблюдалось не только в Силезии, где крестьянство было славянским, но и в Саксонии с ее чисто немецким населением.

Именно это повсеместное страстное сочувствие таборитам со стороны подъяремного люда делало для владетельных особ и городского патрициата невозможной организацию сколько-нибудь действенного сопротивления этим вторжениям.

Идеи таборитов находили живой отклик и далеко за пределами тех областей и стран, где побывали колонны Прокопа Большого.

Незадачливый организатор пятого крестового похода кардинал Чезарини доносил папе Евгению IV:

«Ha днях магдебуржцы выгнали архиепископа и своих священников из города, окопались за укреплениями из возов, по примеру гуситов, и, как слышно, попросили гуситов прислать к ним начальника. Это дело тем более опасно, что многие окрестные города вступают с ними в союз. Город Пассау также выгнал своего епископа и осаждает его теперь в одном замке».

На Рейне – в Базеле и Страсбурге – раздавались в те годы проповеди с призывами последовать примеру таборитов, конфисковать имущество церкви, отнять у церковников светскую власть,

В городах и селах Швабии, Саксонии, Франконии, Рейнской области, еще недавно, охваченных вальденской ересью, призывы сторонников Табора находили горячий отклик.

Идейное воздействие чешского движения перешагнуло и за Рейн. В протоколе съезда французских церковников в 1432 году отмечено: «В Дофинэ[52]52
  Провинция средневекового французского королевства.


[Закрыть] в горах находится целый край, который придерживается заблуждения чехов, обложил себя податью в их пользу, собрал ее и послал оную чехам».

И даже на самом далеком юго-западном краю Европы, в Испании, появились в те годы среди крестьян секты, сочувствующие таборитам.

* * *

– Чехов могут победить только сами чехи! – заявил император Сигизмунд.

После провала пяти крестовых походов он не верил больше в возможность справиться с таборитами силой оружия хотя бы даже всей католической Европы.

Собравшийся в 1431 году в Базеле новый во ленский собор католической церкви стал искать возможностей решить в свою пользу спор с таборитами. Решение напрашивалось само – бросить бюргерство и панов Чехии против восставших народных масс. Но осуществить такой план можно было, только оставив прежнюю непримиримость в отношении всех оттенков гуситской ереси, идя на уступки бюргерскому, умеренному гуситству, панам-«подсбоям», подтвердив четыре пражские статьи и причащение под обоими видами.