Текст книги "Ян Жижка"

Автор книги: Григорий Ревзин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Снова обратившись к северо-западу, табориты прошли свыше шестидесяти километров в сторону Непомука, в Плзеньском крае. На своем пути они нещадно жгли и истребляли костелы, монастыри, замки и крепости. С налета овладев Непомуком, табориты предали огню богатейший его монастырь.

Дальнейший путь в сторону Плзня таборитам закрыл уже знакомый им пан Богуслав Швамберг. На этот раз Жижка не стал меряться с ним силами, отошел к югу, к сильно укрепленному замку Раби, принадлежавшему пану Крку.

Замок взяли штурмом. В руки таборитов и здесь попали золото, серебро, драгоценности, свезенные из ближайших замков. И снова, как в Седлеце, все это сожгли, оставив себе из всей богатой добычи только коней и оружие.

Разрушив Раби, Жижка повернул назад, к Табору.

* * *

Уже к маю 1420 года Табор представлял собою тот своеобразный и неповторимый военный, социальный и политический центр, которому суждено было прославить в веках героизм чешского народа и славного сына его Яна Жижку.

В те решающие дни и месяцы к народной крепости пробирались из всей Чехии крестьяне с женами и детьми. Шли сюда, подвергая жизнь свою опасности, прячась по лесам от пик панских наемников, идя ночью по путеводной звезде. Вперемежку с селянами тянулись на Табор горожане, ремесленники, обнищавшие рыцари.

Пройдя тройные ворота Табора, пришелец оказывался на большой площади, где стояла высокая кадь. Около нее – бородатый человек в крестьянском платье, таборитский священник.

– Брат мой, – обращался к новопришедшему хранитель кади, – знай: на Таборе нет моего и твоего. Все в общине владеют поровну. Никто не должен владеть чем-либо отдельно от общины. Кто возымеет желание к отдельному владению, тот совершит смертный грех!

Пришедший выворачивал заплечную суму, карманы, клал в кадь все, что принес с собою.

– Еще знай, брат мой, – продолжал хранитель кади, – что братьям, которые уйдут в поход сражаться с вратами, мы дадим их часть, словно бы они пахали и жали рядом с нами.

Пришедший складывал к ногам хранителя грабли, мотыгу, цеп, серп или другое орудие крестьянского труда, если оно у него было.

– И еще не забудь, брат мой, что в Таборе нет и быть не должно ни шутов, ни знахарей, ни кабаков, ни домов разврата. Все мы воины за правду божью, и не пристало нам играть в кости, бренчать на гуслях, услаждать свой слух звуками свирели. И тяжело согрешат те из братьев или сестер наших, кто в суровый час испытания начнут плясать, наденут на голову венок, предадутся безделью или станут петь песни. Нет для нашего дела врага злее, чем греховод и развратник. Все помыслы отдай грядущей погибели злых и торжеству правых, и дух твой без звона струн пребудет в непрестанной радости.

– И помни, брат мой, – заканчивал свое наставление хранитель кади: – на Таборе нет ни господ, ни слуг их, ни короля, ни данника его, ни прелата, ни мирянина, ни рыцаря, ни простолюдина. Здесь все равные между собою во всем братья, божьи воины.

Аскетизм, столь характерный для всех антифеодальных крестьянских движений средних веков, борьба не только с кутежом и развратом, но и с такими невинными развлечениями, как пение и танцы, были очень сильны на Таборе. Народные вожди требовали сосредоточения всех помыслов на великом деле борьбы, а все, что не помогало этому прямо и непосредственно, они отвергали.

«Эта аскетическая строгость нравов, – пишет Энгельс, – это требование отказа от всех удовольствий и наслаждений жизни… является необходимой переходной ступенью, без которой низший слой общества не может прийти в движение. Чтобы развить свою революционную энергию, чтобы осознать свое враждебное положение по отношению ко всем остальным общественным элементам, чтобы объединить себя как класс, низший слой должен начать с отказа от всего, что еще может примирить его с существующим общественным строем, отречься от тех немногих наслаждений, которые еще делают на время выносимым его угнетенное существование и которых не может лишить его даже самый суровый гнет»[33]33
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. VIII, стр. 144.


[Закрыть].

Такое противопоставление своего образа жизни нравам богатых горожан и дворян, предававшихся всяким утехам, обособление в одежде, еде, питье, манере проводить свой досуг резко выделяло таборитов среди всех остальных групп чешского общества.

Если новый член таборитского братства был молод и крепок, не отягчен большой семьей, он причислялся к полевой общине воинов, проживавших в редкие между походами промежутки в самом городе Таборе или в ближайших к нему селениях. Жены воинов, старики, подростки, ремесленники чаще всего поступали в домашние общины пахарей, оружейников и умельцев иного ремесла. Эти общины множились числом по мере того, как удачные военные походы расширяли область военного и политического влияния Табора.

* * *

К весне 1420 года вожди таборитов ясно видели неизбежность решающего столкновения с грандиозными силами церкви и империи. Глава католической церкви в союзе с императором Сигизмундом готовились двинуть на Чехию несметные чужеземные полчища. В Чехии их поддерживали многие паны и католические города.

Этим бесчисленным слугам зла, жаждущим утопить в крови гуситство, Табор мог противопоставить народную массу, сильную не столько своим воинским умением, сколько пламенной ненавистью к феодальным угнетателям и верой в правоту своего дела.

Многочисленными ссылками на священное писание и тексты евангелия таборитские священники обосновали право крестьян на вооруженную борьбу против своих угнетателей, изображая ее, как войну по приказанию самого Христа, в защиту новой правды.

Проповедники Табора своими проповедями сумели привести религиозно настроенные низы чешского народа в состояние массового экстаза, готовности без колебания пойти на муки и смерть в борьбе с силами зла и угнетения.

Очень своеобразным средством доведения народного воодушевления до высокой степени напряжения служили хилиастические проповеди[34]34
  Хилиазм – это христианская легенда о якобы предстоящем тысячелетнем царстве на земле самого Христа.


[Закрыть].

После долгих часов, проведенных в поле или у наковальни, едва стряхнув с себя походную пыль, табориты из полевых и домашних общин спешили в вечерний час на большую площадь Табора послушать своих проповедников: Вацлава Коранду, пришедшего на Табор из Кралева Градца ученого бакалавра Маркольда Збраславского или магистра Яна Ичина, порвавшего со своими учеными собратьями, магистрами Пражского университета, и жившего на Таборе бедным священником.

Но среди всех выделялся юный мораванин Мартин Гуска, по прозвищу Локвис, что значит. «Красноречивый». Живое воображение и особый дар читать в сердцах темного, забитого люда, выражать ого смутные чаяния и помыслы делали Гуску сильнейшим оратором Табора, способным увлечь за собой всех слушавших его крестьян, ремесленников и городскую бедноту.

Как рассказывает летописец, Локвис «выступал с речами, опираясь не на произведения ученых мужей, а на то, что у него было своего».

На лице проповедника, едва тронутом пушком белокурой бородки, огнем загорались глаза, лишь только начинал он бросать в притихшую толпу свои грозные прорицания:

– Грядет, грядет к нам Христос! Идет восстановить на земле попранную и поруганную правду божью. И будет новое царство его не Бременем милости, а часом мщения и взыскания, часом огня и меча.

– Братья и сестры мои, в близкий час возмездия исполним божью волю в пламенности и в неистовстве и в справедливой взыскательности. Братья и сестры, проклят будь всякий, кто меча своего не обагрит кровью противников правды божьей. Ибо всяк должен омыть руки свои в крови врагов.

– И в грядущий час отмщения мы, братья и сестры Табора, будем, яко посланцы, призванные вывести верных и чистых сердцем из городов, замков и селений. Истинно говорю вам – мы станем телом, к которому все будут сходиться, где бы кто ни был, как орлы слетаются на добычу. Мы – воинство, посланное по всему миру упразднить все соблазны.

Мы посланы извергнуть злых из среды добрых, свершить отмщение и наложить язвы на сильных мира сего – тех, кто противится закону, и для разрушения их городов, крепостей и сел.

– И кто в этот час возмездия не покинет городов, сел и замков и не придет к нам, к общинам Табора, тот совершит смертный грех и во грехе своем погибнет.

– И в час возмездия все города, села и земли будут опустошены, разрушены и сожжены нами, чтобы никто и никогда уж не вошел в них!

Сжав губы, стиснув челюсти, ловили табориты слова своего любимого проповедника. Юный Мартин Гуска читал на лицах слушавших, какие глубокие струны задевали слова его. Крестьяне вспоминали обиды, которые довелось претерпеть им от панов в крепостной неволе, ремесленным ученикам и подмастерьям вспоминались жестокие их мастера, жадные богачи городов…

А Локвис продолжал:

– Братья и сестры Табора, внемлите словам моим: перед гневом народным сгинут навеки короли и паны и все церковные прелаты. В тысячелетнем царстве Христовом не будет ни податей, ни оброков, ни сборщиков их. И будем мы, общины Табора, попирать ногами шеи царей, и все царства под небом даны будут нам!

Каждый вечер слушали такие проповеди члены таборитских общин. В туманных обещаниях черпали эти темные, обездоленные люди силу для борьбы с окружавшим миром несправедливости и гнета, веру в конечное свое торжество.

«Как раз тогда, – пишет Маркс, – когда люди, по-видимому, только тем и заняты, что переделывают себя и окружающее, создают совершенно небывалое, – как раз в такие эпохи революционных кризисов они заботливо вызывают к себе на помощь духов прошедшего, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюм и в освященном древностью наряде, на чуждом языке разыгрывают новый акт всемирной истории».

Позиции, занятые в отношении официальной церкви крестьянским плебейским гуситством, с одной стороны, и бюргерским – с другой, были совершенно различны.

Пражские бюргеры и их вероучители, магистры университета, больше всего боялись стать в отношении Рима подлинными еретиками, иначе говоря, – последовательными отрицателями католической обрядности и порядков внутри церкви. Много раз с негодованием отвергали они обвинение в «ереси». У них никогда не угасала надежда примириться с Римом, убедить Рим пойти на небольшие уступки. Затем, добившись согласия Римской курии на учреждение национальной чешской церкви, преклонить перед «святым престолом» колена.

Постоянным стремлением таборитов было совсем иное – не соглашение с Римом, а сокрушение и уничтожение этого колосса средневековья. Для них вся иерархия церкви, все накопленные ею учения и канонические законы – «хитрости антихристовы», Рим – «вавилонская блудница», пышные храмы – «вертепы дьявола».

В первые месяцы своего существования Табор был относительно слаб. Со всех сторон ему грозила гибелью военная мощь чешских и чужеземных феодалов, намного превышающая его собственные военные силы. Город Табор и прилегающие к нему нивы, обрабатываемые домашними общинами таборитского братства, в сущности, представляли собою осажденную крепость с широким вокруг нее предпольем. В таких трудных условиях гетманам и Старшим[35]35
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. VIII, стр. 323.


[Закрыть]этой народной опоры гуситства постоянно приходилось думать о том, как прокормить все возрастающую массу крестьян и городских плебеев, непрерывно бегущих на Табор, добыть корм их скоту. Кроме того, новоприбывших надо было снабдить хоть самой скудной домашней утварью, каким-либо жильем. Поэтому все имеющиеся на Таборе запасы пищи и предметы обихода, произведенные домашними общинами, собранные на месте, а также взятые у врага, гетманы и Старшие братства распределяли среди всех членов братства.

Новопришедшим выделялись из военных запасов продукты питания и домашнего обзаведения до тех пор, пока пришедшие «братья» не осядут на землю в какой-либо из домашних общин.

Такая система вполне соответствовала представлению народных масс о правильном, «справедливом» порядке устройства внутренних дел братства.

Как указывает товарищ Сталин: «Уравниловка имеет своим источником индивидуально-крестьянский образ мышления, психологию делёжки всех благ поровну, психологию примитивного крестьянского «коммунизма»[36]36
  ведавшие внутренними делами братства.


[Закрыть].

Но необходимо помнить, что «уравниловка не имеет ничего общего с марксистским социализмом»[37]37
  И. В. Сталин, Сочинения, т. 13, стр. 119.


[Закрыть].

Когда таборитам удалось вскоре отбить первый, самый опасный натиск феодальных сил, крестьяне и ремесленники Табора принялись за работу на полях и в ремесленных мастерских; эта система распределения сменилась обычным индивидуальным крестьянским хозяйством в сельских местностях, контролируемых Табором, и обычным ремесленным производством и сбытом на Таборе и в городах, союзных таборитам.

Проповедники Табора провозглашали всеобщее равенство людей. Правда, эта демократическая идея облекалась ими в религиозные одежды. Но и в такой форме эта идея – важный шаг вперед на пути освобождения народного сознания от церковного учения о прирожденном человеческом неравенстве.

Требование равенства перед государством и законом всех чехов, «равных перед богом», представлялось прямым и естественным отсюда выводом, «естественной, инстинктивной реакцией против вопиющего социального неравенства, против контраста богатых и бедных, господ и рабов, обжор и голодных» [38]38
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XIV, стр. 107,


[Закрыть].

Все силы, все помыслы таборитов, все внутренние порядки Табора подчинены были одной великой цели – победе над врагами народа. Крепостным крестьянам и плебеям городов Чехии удалось выковать в своей твердыне меч, долго и жестоко каравший феодальных господ всей Средней Европы.

XII. БИТВА ЗА ПРАГУ

…Разлетались

Монахи, бароны,

Точно с пира кровавого

Алчные вороны.

Разгулялись по хоромам,

Даже не помянут!

Знай, пируют да порою

Те deum затянут.

Все, мол сделали… Постойте!

Вон над головою

Старый Жижка из Табора

Взмахнул булавою.

Т. Шевченко, «Еретик».

17 марта 1420 года в столице Силезии Вроцлаве собралась светская и церковная знать половины Европы. В тронном зале старого замка папский легат огласил перед императором, герцогами и князьями империи, послами иностранных дворов, архиепископами и епископами папскую буллу о крестовом походе на Чешское королевство.

Многие чешские вельможи присутствовали на этом объявлении беспощадной войны чешской земле. Был здесь и королевский бурграф Ченек Вартемберкский, правая рука Сигизмунда в Чехии, со своим подопечным – Ульрихом Розенбергом.

На чешских панов-«подобоев» это провозглашение крестового похода произвело потрясающее впечатление. До последней минуты надеялись они на то, что Сигизмунд пойдет на соглашение с чехами. Теперь же сбывались наихудшие их опасения: страна стояла перед вторжением в королевство десятков тысяч фанатических крестоносцев.

Паны из гуситской лиги видели, что хитроумная политика, задуманная ими пять лет назад, после сожжения Гуса, рухнет в буре религиозной войны. Прахом пойдут приобретенные гуситским панством выгоды.

Когда Ченек вернулся из Вроцлава на Градчанский холм в Пражский королевский замок – свою постоянную резиденцию, он застал столицу в состоянии всеобщей мобилизации: у городских ворот возводили укрепления, улицы перекапывали рвами. Цепями, натянутыми на столбы, опутали все перекрестки.

Перемирие, заключенное пражанами с регентством, заканчивалось 23 апреля. Но сейчас никто в Праге не думал об угрозе со стороны Ченка. Крестовый поход, иноземное нашествие – вот что владело всеми помыслами. Ян Желивский каждодневно рисовал перед пражским людом мрачные картины: огнедышащий дракон о семи головах, украшенных семью коронами, он же император и король Сигизмунд, идет на чешский народ, чтобы истребить новорожденную божью правду.

– Восстань, народ пражский, – заканчивал проповедник, – призови друзей со всех концов королевства и бейся с исчадием ада насмерть!

Последние остававшиеся еще в столице семьи купцов-католиков, главным образом немцев, в те дни покинули в панике свои хоромы в Старой Праге. Прихватив драгоценности, они укрылись под защиту наемников регентства, в Вышеградском и Пражском замках.

В чешской провинции по рукам ходил манифест пражан. Жители столицы призывали города и края королевства выслать представителей в Прагу, договориться о совместных действиях против крестоносцев. «Римская церковь, – писали пражане, – не мать чехам, а злая мачеха. Как разъяренная змея готова она излить на чехов свои яд. Кровавыми руками поднимает она крест во имя ненависти и убийства. Мошенническим обещанием отпущения грехов Рим натравливает на нас немцев, поднимает их на истребительную войну против нас. Кто может слышать об этом без того, чтобы его не охватило отчаяние? Кто посмотрит на это, не залившись слезами?»

Бургомистры и советники пражских общин поклялись перед народом быть верными чаше до последнего издыхания. Снова избрали военных гетманов, по четыре от Старого и Нового города. Им отдали ключи от городских ворот и ратуш. Двадцать восемь помощников гетманов получили чрезвычайные полномочия.

Пражане поклялись подчиняться им во всем беспрекословно.

Пан Ченек получал тревожные донесения от бурграфов королевских замков и королевских городов, рассеянных по всей Чехии: повсюду гуситы – горожане и крестьяне – готовятся итти на помощь Праге.

Наивысший бурграф решил, что при сложившихся обстоятельствах ему выгоднее переметнуться в лагерь противников Сигизмунда. Он «взял в плен» наиболее видных из укрывшихся на Градчанах и в Вышеграде пражских католиков. Остальных изгнал из замков, не забывши до– того отобрать все, что было у них ценного. После этого пан Ченек послал императору письмо с отказом от дальнейшей службы, собрал панов-«подобоев» в новую, на этот раз уже противокоролевскую лигу. Затем, издав манифест, всячески поносивший Сигизмунда и его крестоносцев, заключил с пражанами военный союз.

Но такую позицию пан Ченек Вартемберкский занимал недолго, не больше двадцати дней. Когда до него дошли вести с юга Чехии о действиях отрядов Жижки, о крутых расправах крестьян с панами и монахами, панская душа его смутилась: вельможе было не по пути с восставшим народом.

Ченек стал слать к Сигизмунду гонца за гонцом, клялся в «неизменной преданности» и униженно молил о прощении. Сигизмунд «простил», но предложил Наивысшему бурграфу дать доказательства искренности своего раскаяния. Для этого Ченек должен был тайно впустить королевских наемников в Пражский замок, незадолго до того сданный им пражанам.

7 мая Ченек предательски открыл ворота замка четырем тысячам католиков.

Пражане тотчас бросили все свои силы на эту твердыню, но были отбиты и потерпели очень тяжелый, урон в людях.

Потеря только что приобретенного Пражского замка была жестоким ударом по обороне Праги. Пражане сумели отомстить за него Ченку лишь символически. Над пражской ратушей три недели гордо реял стяг Ченка Вартемберкского. Его сорвали, продрали середину, где красовался фамильный герб, и на высоком шесте на площади водрузили лохмотья, подвесив под ними раскрашенную маску Ченка.

С того дня всех, кого изгоняли из Праги или вели за измену на казнь, проводили под этим знаменем предательства и позора.

Впрочем, в те дни весны 1420 года и сами пражские советники не могли похвалиться большой твердостью духа. Весь апрель их военные силы упорно атаковали Вышеград, но неудачно, с тяжелыми потерями. Уныние сменилось у верховодов столичного бюргерства большой радостью, когда 2 мая в город пришли свежие подкрепления.

На призыв столицы о помощи первым откликнулся тогда Кралев Градец. Пан-«подобой» Гинек Крушина привел из Градца сильный, хорошо вооруженный отряд «чашников». Однако штурм Вышеграда и этими свежими силами был опять неудачен.

Вышеградский и Пражский замки – два бастиона католиков – устояли против всех атак и продолжали угрожать существованию гуситской Праги.

Под впечатлением тяжелых неудач настроение у главарей пражского бюргерства так упало, что они с отчаяния забыли и прежние клятвы «лечь костьми за веру» и свои призывы ко всем чехам отстоять Прагу против «дракона» – католического императора.

Уже 12 мая послы пражского купечества, к великому возмущению городских низов и их вождя Яна Желивского, на коленях молили Сигизмунда о забвении прошлого, готовы были пойти на все, просили лишь оставить им причащение под обоими видами. За такое обещание советники ратуши не только распахнут перед императором-королем ворота, но, в знак вящей своей покорности, проломают брешь в городской стене для триумфального въезда императора в чешскую столицу.

Сигизмунд, опьяненный мерещившейся ему близкой и окончательной победой над чешскими еретиками, приказал валявшимся у него в ногах делегатам снять все заграждения и цепи внутри Праги, снести все оружие в Пражский и Выше-градский замки и не ставить ему никаких условий. Когда он вступит с войском в столицу, то на месте решит, быть ли пражанам с чашей или без нее, кого из еретиков ему казнить, а кого миловать.

Униженные, в полной растерянности вернулись посланцы столичного бюргерства в Прагу. Сигизмунд не оставлял заправилам столицы выбора – приходилось биться с ним хотя бы ради спасения своей жизни.

Тут пражане вспомнили о Жижке. Полетели гонцы на Табор: «Дорогие братья в истинной вере! Оставьте дела свои и спешите на помощь гибнущей Праге! Приходите все, кто только может! Послужите правому делу!»

* * *

18 мая из Табора выступило девять тысяч воинов, сто двадцать боевых возов, большой обоз. Среди воинов – полторы тысячи женщин. В обозе много детей.

Отряд вел Ян Жижка. С ним – остальные три гетмана и лучшие проповедники.

Решив итти на помощь Праге, таборитские гетманы вывели из крепости почти все свои силы, оставив в стенах Табора лишь небольшой гарнизон.

За шесть недель обучения и оснащения оружием войско Жижки стало неузнаваемо. По дороге на север, на Бенешов, двигалась стройная колонна в четыре ряда возов. Два внутренних ряда состояли из простых крестьянских телег, нагруженных кладью, на которой сидели дети. Два крайних ряда – боевые возы. На них были сложены лопаты, кирки, топоры, цепи и много оружия: судлиц, цепов, арбалетов, пращей, щитов.

Было здесь и огнестрельное оружие: некоторое подобие ружей-пушек, рассчитанных на стрельбу с треноги, стрелявших оловянными пулями-ядрами, величиной с куриное яйцо. Стрелок из такого ружья должен был прижать одной рукой к плечу деревянное ложе, а другой поднести к отверстию ствола, к запалу, зажженный трут.

Эти ружья-пушки назывались гаковницами. Легче их были ручницы, стрелявшие небольшими, круглыми, величиною со сливу, пулями. При стрельбе стрелок мог опереть ствол ручницы на край воза или выпалить, держа ее навесу на руках, почему она и называлась ручницей.

Таборитское оружие

Главным неудобством этих ружей была сложность их заряжания. Даже если у стрелка был помощник и стрелок располагал двумя ружьями, – а в войске Жижки так и было заведено, – от одного выстрела до другого проходило восемь-десять минут. Это огнестрельное оружие еще очень уступало арбалету, несмотря на большую дальность боя и убойную силу. Стрелок из арбалета успевал выпустить две-три стрелы, пока гаковница или ручница заряжалась от выстрела к выстрелу.

Зато пушки Жижки представляли собой более совершенное оружие. Заряжать их было так же сложно, но по весу снаряда и дальности боя они не имели себе равных.

Большие, короткоствольные гоуфницы, поставленные на двуколки, посылали каменные ядра в полпуда на двести пятьдесят шагов. А легкие малокалиберные пушки, нечто среднее между гаковницей и гоуфницей, имели дальность боя в триста шагов и стреляли под прикрытием большого, поставленного на землю и опертого на кол щита, снабженного крюками и дырами, именуемого по-чешски тарасом. По имени щита-тараса и эта легкая пушка называлась тарасницей.

Тарасница была главным огневым средством подвижной возовой крепости таборитов. Жижка довел тактические приемы применения огня тарасницы до большой степени совершенства.

Ян Жижка – чешский полководец.

Вышедшая из Табора возовая колонна быстро двигалась на север, в сторону Праги. Впереди нее, в получасе езды, широким веером раскинулись конники в легких панцырях – разведчики, которых звали гонцами. Вслед за ними по дороге двигался десяток всадников – Жижка и его ближайшие помощники. За этой группой на нескольких возах– мостари и починщики дорог с топорами, досками и бревнами. Затем – сама возовая колонна.

Возы двигались на определенном расстоянии друг от друга. Передние и задние боевые возы сильно выступали из колонны. В случае боевой тревоги они должны были по команде гетмана спешно свернуть в сторону, чтобы прикрыть собою колонну спереди и сзади, или, как это называлось у таборитов, с чела и с тыла.

Длина колонны достигала километра, ширина ее – ста метров. Но в случае боевой тревоги колонна должна была «сгрудиться в кучу». В зависимости от времени, какое оставалось для этого маневра, а также от рельефа местности и предполагаемой силы натиска на возовое укрепление, колонна перестраивалась прямо с походного строя в круг или в четырехугольник, прикрытый либо с одной, либо с двух сторон.

Найти в каждом случае наилучшую форму боевого построения колонны – исключительно важная и трудная задача. От правильного решения ее часто зависела судьба боя.

Над каждым возом Жижка поставил отдельного гетмана. Команда воза состояла из трех возовых, шести стрелков из арбалета, двух стрелков из ручниц, двух щитников, четырех цепников, четырех судличников. Каждые пять возов составляли «членение», нечто вроде отделения, во главе которого был гетман. Пять «членений» именовались «рядом» и возглавлялись гетманом «ряда».

В походе бойцы шли по бокам колонны, готовые по первой тревоге занять свои места – на возах, под возами или позади них.

* * *

Сигизмунд узнал о движении таборитов к Праге, когда он перебрался уже в Чехию для верховного руководства крестовым походом и находился в преданной ему католической Кутной Горе, где ожидал подкреплений из немецких земель. Он приказал Вацлаву из Дуба немедленно выступить навстречу Жижке с десятью тысячами отборных всадников, которыми командовали виднейшие паны: католики Петр Штернбергский, Янек Швидницкий и прославленный итальянский кондотьер Пипо ди Оцора.

Зная, с каким противником придется иметь дело, Сигизмунд приказал бросить навстречу Жижке еще тысячу шестьсот всадников из Пражского замка и прикрыть город Бенешов, лежащий на пол-пути между Табором и Прагой, четырьмя стами конных всадников под началом рыцаря Гануша Поленского.

Когда колонна таборитов подходила к Бенешову, ей навстречу из городских ворот вышли сильные конные и пешие отряды. Как бы уклоняясь от боя, Жижка стал в большой поспешности обходить город. Затем, внезапно круто повернув назад, ворвался в Бенешов с другой стороны и поджег его.

Табориты успели разгромить это вражеское гнездо до подхода главных сил противника и двинулись к Сазаве. Перейдя реку вброд, они собирались уже остановиться и заночевать на ее северном, равнинном берегу, когда высланные вперед гонцы сообщили, что на лагерь движутся с трех сторон большие массы всадников.

Трем отрядам католиков было бы весьма с руки провести согласованную атаку на речной низине. Жижка не пожелал предоставить им это преимущество, спешно снялся и ушел в холмистую местность, лежавшую к северу.

К вечеру возовая колонна вышла на горную дорогу и двигалась быстро в тесном боевом строю, готовая каждую минуту отразить вражеский натиск.

Королевские конники настигли таборитов ночью. Колонна тотчас сомкнулась. Выпрягли лошадей, связали колеса цепями, в промежутки меж возов выдвинули тарасницы.

Католики атаковали несколько раз кряду, но неизменно встречали дружный и крепкий отпор. В ночной темноте гулко молотили по рыцарским латам окованные железом цепы, и непривычный звук, отражаемый скалистыми обрывами, тревожил коней и вселял немалый страх в сердца всадников. Бессильные одолеть таборитов, после короткого боя католики отступили, оставив у возовой крепости с полсотни убитых.

Здесь табориты впервые подобрали брошенные на поле боя копья с крестами на флажках – знаком рыцарей-крестоносцев.

Жижка движется на помощь Праге.

* * *

Воины Жижки вступили в Прагу вскоре после полудня 20 мая.

Торжественно, с колокольным звоном, фанфарами и пением встречали пражане пришедших. Столичные жители, совсем было упавшие духом, при виде мужественных, хорошо вооруженных таборитов снова приободрились. Полководца пришедшей в столицу крестьянской рати здесь хорошо знали. Еще свежо было в памяти всех взятие Вышеграда и бои на Малой Стороне. Правда, тогда вышла неприятная размолвка, но ни пражские советники, ни табориты не хотели вспоминать о прежнем в этот решительный час.

Пока над гуситами занесен был меч иностранного вторжения и кровавой католической реакции, бюргерско-рыцарский лагерь «чашников» чувствовал свою тесную связь с крестьянско-плебейским революционно-демократическим лагерем таборитов. Национальная общность и сознание великой военной опасности объединили две во многом противоположные части чешского народа со столь различными общественными и политическими интересами и устремлениями.

Все дело обороны Жижка тотчас взял в свои руки. Руководимые им гетманы Праги принялись укреплять подступы к столице.

23 мая в Прагу вступило еще несколько тысяч воинов, направленных в помощь столице из городов Жатец, Лоуны и Сланы.

Оборона города крепла.

Жижка опасался сильных и одновременных вылазок противника из Вышеграда и Пражского замка,

Чтобы ослабить эту угрозу, он занял, как и полгода назад, предмостье на Малой Стороне, а со стороны Вышеграда решил отгородиться глубоким рвом, на рытье которого направил женщин-пражанок и табориток.

С того самого дня, как крестьяне и ремесленники Табора оказались в столице, они не переставали возмущаться порядками, заведенными в Праге, и выказывали глубокое свое отвращение к легкому житью и еще более легким нравам богачей столицы.

Когда крестьянину-табориту доводилось проходить по пражскому рынку, он с удивлением глядел на лабазы, полные миндаля, инжира, риса, изюма, перца, имбиря, муската, шафрана. Эти чужеземные товары и пряности стоили бешеных денег. К чему они? Сдабривать пищу такими приправами нужно богатым бездельникам, не знающим вкуса ломтя черного хлеба после дня работы в поле.

Проведшие жизнь в тяжких лишениях, бедняки пришли в столицу сражаться за народное дело. Они никак не могли, да и не хотели примириться с вызывающим довольством и чревоугодием столичных богатеев.

Но больше всего ненавистны были им богатые пражские щеголи и щеголихи. В воскресный день бюргеры Старой Праги, купцы и старосты ремесленных цехов важно прогуливались по улицам столицы. Толстые, лоснящиеся от жира, налитые кровью лица, выпученные от одышки глаза, тройные подбородки…

Мужчины выступали в бархатных кафтанах. На груди, по тогдашней моде, наложены были горы ваты, а живот стянут так, что франт едва был в состоянии дышать. На макушке красовалась крохотная шапочка-клобучок, а шею обхватывал золотой или серебряный обруч в пять пальцев шириной, подпиравший подбородок.