Текст книги "Охотничьи тропы"

Автор книги: Григорий Федосеев

 
              I.
 
 
Кому кровать, а мне – охота,
В мой день законный выходной
Мне отдых – поле и болото,
Ночлег под крышей голубой.
      Кидаем листья в костерок,
      Сжигаем с треском летний шелест.
      Красноармейский котелок
      Заплещет до краев и через.
Позаморили  червячков…
На небе и в душе не хмуро…
Большой простор потокам слов,
Как на кружке литературы.
      Усы торчат концами врозь,
      Не дрогнет рыжая ресница,
      – Ну шпарь, Акимушка, морозь
      За небылицей небылицу.
Чудесной крови и красы
Моя собака, как волчище…
Чиста работа, как часы,
Пожалуй, и часов почище…
      Такие полевые псы
      Не часты. В позапрошлом годе
      Мои карманные часы
      Посеял в ситовом болоте.
А в сентябре, в тот выходной,
Назад неделю, на охоте
Пришлось мне быть и пес со мной
На том же ситовом болоте.
      Кусты колебля и росы
      Стрясая круглые крупицы,
      Несется пес, в зубах – часы,
      И вижу: стрелка шевелится.
Любуюсь в диве: вот-те раз!
Часы – мои… Из синей стали
Как озеро… Который час?
– На пять минут всего отстали…
      Аким умолк. Кричат усы,
      Как восклицательные знаки…
      А я хвалю его часы
      И непомерный ум собаки.
 
 
             II.
 
 
«С тобой поспорить – мне не риск.
Моей собакою гордится
Охотничий Новосибирск,
Ему завидуют столицы.
      Был август. Вышел на восток…
      Попал в пустыню… В прошлом годе
      Куда ни глянь – сыпун-песок
      При самой огненной погоде.
Какое тут чутье, когда
Медвежьим жиром тело тает…
К тому же лап своих сюда
Ни зверь, ни птица не поставит.
      А впереди – синел песок,
      Я доберусь туда – постой-ка…
      Да кинул глазом на песок:
      Неподражаемая стойка.
Мой пес, как древний истукан,
Стоит в пустыне помертвелой.
Взвожу курки: – Вперед, мой Хан…
Вперед, вперед. Вступаем в дело!..
      А Хан ни с места… Ах, прохвост!
      Ах, стыд какой… Неужто крыса?
      А Хан стоит… Не дрогнет хвост.
      Как будто вылеплен из гипса.
– Ах, сын собачий. Бесов сок.
– Ну, песик, пиль. – Хан двинул бровью
И брызнул сам сыпун-песок
В лицо мне бекасиной дробью.
      Насыпал пес песку курган,
      Песку горючего над ямой…
      Пора бы Хана на аркан…
      Хана тебе, мой Хан упрямый!
Не трахнуть ли ему на страх?
Беру на совесть: пес, ты глуп, как…
Но Хан встает, держа в зубах
Великолепнейшую трубку.
      Почуял пес, как ни горяч,
      Что не ворона и не ворон—
      На трубке тетерев-косач,
      Как натуральный, нарисован».
Аким молчит. Кричат усы,
Как восклицательные знаки.
А я хвалю – прекрасны псы—
Твои чутьистые собаки!
 

ОСЕНЬ

 
С утра прохлада, днем печет.
С берез спадает позолота.
Всегда охотника влечет
В такую пору на болота.
 
 
Влечет туда, где на заре
Трубит подъем журавль
              дозорный,
Бекас свистит на пустыре
И кряквы падают в озера;
 
 
Где в перелесках золотых
Красавец тетерев таится,
И за добычею в кусты
Крадется рыжая лисица;
 
 
Где, притаившись, глухаря
Убить не трудно
           из двухстволки,
И в час, когда горит заря,
Поднять внезапно перепелку.
 
 
Где гуси, глухо гогоча,
С небес пикируют на пожни;
Где волки стаей по ночам
Отары мирные тревожат.
 
 
…Привет тебе, осенний день,—
Сезон охотничьей тревоги!
Блажен, кто подтянув ремень,
Идет в трущобы без дороги;
 
 
Кто бьет дуплетом метко влет
И, дар природы принимая,
Как властелин свое берет,
Лесные тайны познавая.
 

Мы привязали лодку к наклонившейся над водой ветвистой березе, которая уцепилась корнями за каменный берег залива, и полезли на береговые скалы. За скалами начинался более пологий склон горы, поросшей густым лесом. Рядом с вечнозеленым кедром или с оранжевой – в осеннем наряде – лиственницей здесь на каждом шагу можно было встретить золотистую березу или багряную рябину. Среди полусгнившего буреломника росла красная смородина. Возле многочисленных родников – калина, отягощенная гроздьями рубиновых ягод. Маленькие поляны были заняты зарослями малины. Под ногами шуршала сухая трава. Легкий ветерок осторожно обрывал рябиновые и березовые листья, и они, покачиваясь, опускались на землю, где, несмотря на позднее время года, цвели осенние незабудки. Иногда мы сквозь густую таежную чащу смотрели на высокое и спокойное небо, и оно казалось нам букетами милых незабудок.

Впереди шел наблюдатель Алтайского заповедника Вавило Макарович, хозяин здешних лесов и гор, низкорослый, голубоглазый человек со светлорусой щетиной на давно небритом подбородке. За ним шагал мой товарищ, влюбленный в Алтай и хорошо знающий эту горную страну. Вавило Макарович часто останавливался и показывал нам звериные тропы.

– Здесь марал прошел. Сегодня утром. След свежий, – скупо сообщал он, как о самом обычном и уже надоевшем явлении. – Осень. У маралов начался гон, потому зверь и спустился поближе к долинам. Вечером услышите рев.

Мы часто останавливались послушать, как где-то поблизости в таежной чаще свистели рябчики. В это время рябина опускала на наши плечи созвездия изящных стрельчатых листьев и совала нам прямо в руки тяжелые оранжевые гроздья сочных, хотя и кислых, но довольно приятных ягод.

Наконец, мы вышли на скалу. Здесь в случае холодного ветра можно укрыться в небольшой каменной нише. Рядом в расщелине, заполняя всю ее, стоял старый кедр. Казалось, что это он разворотил скалу, чтобы раскинуть над небольшой площадкой зеленый шатер и защитить путников от непогоды.

Наши взоры привлекла голубая гладь озера, раздвинувшего каменных великанов. По горам шла осень. Многие вершины казались прикрытыми пышными лисьими шкурами, хвосты которых среди нагромождений скал ниспадали до самой воды. За этими веселыми горами вздымались мрачные головы в темнозеленых шалях густых кедрачей. Казалось, что это угрюмые матери наблюдают за бойкими молодыми дочерьми. А позади всех сверкали под солнцем снежные лысины суровых отцов. Все это было отражено в голубом, как бы прозрачном озере, над которым стояло величественное спокойствие. Мы долго не могли оторвать глаз от этой чарующей картины, от богатой россыпи красок. Среди золота и лазури мы видели рубины и изумруды, аметисты и топазы.

– Не зря сложилась поговорка: «Алтай – золотое дно!» И не зря алтайцы назвали это озеро Золотым! – нарушил тишину мой товарищ. Он сел на край скалы и, показывая на юг, спросил: – Видишь белоголовую гору? Ее называют Алтын-Ту – Золотая гора. Когда-то в древности страшный голод охватил весь Алтай. Один бедный алтаец нашел в горах кусок золота с конскую голову. Он пронес его по всем долинам, и никто не дал ему ни одного зерна ячменя, ни одного куска мяса. В ясное утро поднялся алтаец на высокую гору и с вершины ее бросил в ущелье кусок золота с конскую голову. Вода проглотила золото. С тех пор озеро назвали Золотым, – по-алтайски это будет Алтын-Коль, – а гору прозвали Золотой горой.

– Неужели правда так было? – спросил Вавило Макарович.

– Не знаю, не нырял: озеро глубокое, да и вода холодная, – отозвался мой товарищ.

– Глубокое, это верно. Экспедиция ездила, меряла, так против этого мыса намеряла до дна триста двадцать пять метров, – сказал Вавило Макарович.

Солнце клонилось к западу. Под нашим берегом на озере как бы расцвели гигантские золотые кувшинки, а западная половина его превратилась в застывший чугун.

– Да, Алтай особенно живописен осенью! – воскликнул мой товарищ. – Не понимаю, почему туристы посещают его только летом?

– Ты прав. Кто видел Алтай только летом, тот не знает его настоящей красоты.

За нашими спинами послышался стук топора. От неожиданности мы вздрогнули и оглянулись. Вавило Макарович тесал смолистый бок старого кедра.

– Что ты делаешь?! – воскликнул мой товарищ, вскакивая на ноги.

– Костер надо развести…

– Зачем же дерево портить?

Слегка усмехнувшись, Вавило Макарович недоуменно развел руками:

– Что ему доспеется, дереву-то? До меня тут люди костры жгли.

Действительно, на одной стороне могучего кедра была глубокая рана, оставшаяся после костра, но она уже успела покрыться потоками серы. Тут-то и тесал щепы от живого дерева Вавило Макарович.

– Без костра ночевать будет тоскливо, – объяснил он свой поступок.

– Да, но для костра тут можно найти топливо, кроме почтенного старого дерева.

– Щепы от него на растопку больно хороши…

– Не тебе бы, наблюдателю заповедника, говорить такие слова. Ведь это дерево шумело под ветром, когда еще и деда твоего не было на земле! Заповедник должен все хранить…

Алтайский государственный заповедник был создан в 1932 году. Площадь его – миллион гектаров. Он граничит с Тувинской автономной областью. Наш костер находился на западной границе этого заповедника, проходящей по Телецкому озеру (Алтын-Коль) и дальше на юг по долине Чолушмана. На другой стороне озера тайга открыта для охоты.

Мы сидели на скале под солнцем, по-осеннему ласково-грустным, и разговаривали о том, как богат Алтай зверем. Ведь не только благодаря склонности к поэтической гиперболе народ сложил такие сказки, в которых воспевались богатыри, убивавшие за один выезд на охоту по пятьсот маралов. Творцы сказок восхваляли свой голубой Алтай, где густые леса и высокие сочные травы вскормили, а ясноводные реки и озера вспоили бесчисленное звериное поголовье. В самом деле, какой только зверь не живет на Алтае! Одних копытных здесь добрый десяток: почти по всей горной стране встречается косуля, в Чуйской степи пасутся огромные стада дзереней – горных антилоп, в тайге между Катунью и Чолушманом живут лоси, в верховьях Ясатера обитают стада архаров – диких баранов, в верховьях Катуни и здесь, у Телецкого озера, много диких маралов, на хребтах, что на стыке Алтая и Саян, бродят северные олени, все густые леса на обрывах – убежища кабарги и, наконец, самые неприступные скалы – излюбленные стойбища сибирского козерога – тау-тэкэ. А сколько здесь пушного зверья! И белка, и соболь. И рысь, и росомаха. Лисица, волк, медведь, колонок, горностай, выдра… Да всех и не счесть. Даже снежный барс частенько встречается на высоких горах Алтая. Не зря в Кош-Агачском аймаке одну снежную гору прозвали Барсовой горой (Ирбис-Ту).

Особенно славится эта часть Сибири маралом, который носит золото на своей рогатой голове. У тувинских охотников есть поговорка: – Марала убьешь – год богато проживешь.

Поговорка старая, теперь она имеет только историческое значение.

Полтора столетия тому назад стада маралов паслись по всему Алтаю. Каждую весну охотники подкарауливали на тропах этих ценных зверей. Налитые кровью рога (панты) вырубали из черепа и продавали в Китай по высокой цене. Тибетская медицинская кухня приготовляла из них сильно действующее лекарство. Лет пятнадцать тому назад у нас в Советском Союзе из пантов марала стали приготовлять пантокрин.

Маралов на Алтае разводят в больших парках – маральниках, обнесенных высокой изгородью. Дикий марал и сейчас встречается еще во многих районах Алтая. Охота на него давно запрещена, но нередко стройный красавец падает от пули браконьера. В заповеднике же маралы пользуются правом полной неприкосновенности, – их охраняют наблюдатели, жизнь зверей в природных условиях изучают ученые.

– Я с наушниками ездил в долину Кыги, – заговорил Вавило Макарович о работе научных сотрудников заповедника. – Они изучали марала. Там по утрам большой рев был: маралы свадьбы играли. В одно утро мы слышали, как ревели десять самцов. Наушники подсчитали, что маралов в заповеднике около тысячи голов.

– Наши наушники очень интересуются соболями, – продолжал Вавило Макарович. – Говорят, до заповедника соболей здесь оставалось штук тридцать…

Охота на соболя трудна и сложна. Ценный зверок с дорогим дымчатым мехом обитает высоко в горах, около гольцов и каменных россыпей. Но, несмотря ни на что, его в дореволюционные годы быстро, хищнически истребляли. В 1896 году в горном Алтае было добыто 4688 шкурок соболя. В 1931 г. было добыто уже только 140 соболей, в 1933 г. – 83, а в 1935 г. – всего лишь 53.

Истреблялся не только соболь, но и другие ценные звери Алтая. Так был совершенно истреблен бобр, колония которого когда-то довольно часто встречались в разных частях Сибири. Теперь бобр сохранился только на северных уральских притоках Оби да в Тувинской автономной области.

Советской власти, вдумчивой и расчетливой хозяйке большой страны, пришлось с первых же лет заняться сохранением и накоплением пушного богатства в тайге. Человек социалистического общества пошел в горы, в тайгу не как собиратель случайных даров природы, а как хозяин. Он заботится о сохранении и размножении ценных зверей и птиц. С этой целью введен правильный отстрел, организованы охотничьи хозяйства, заказники и заповедники. Этой цели служит и Алтайский государственный заповедник, один из крупнейших в нашей стране.

Звери и птицы в заповеднике быстро размножились. Довольно быстро размножился и соболь. Теперь он снова появился в тайге по другую сторону озера. На заготовительные пункты охотники все чаще и чаще приносят соболиные шкурки.

Так заповедник помог восстановить на Алтае промысел на соболя.

В тайге стало больше белки, колонка, горностая.

На левом берегу Чолушмана охотники уже добывают по 60–70 белок в день. Это тоже благодаря тому, что белка, размножившись в заповеднике, стала в большом количестве переходить в леса, открытые для охоты.

Наблюдатель заповедника всматривался в позолоченную гладь залива, врезавшегося глубоко в синие от вечерней дымки лесистые горы, а потом спокойно сообщил нам:

– Медведушко, однако, плывет на нашу сторону.

– Через залив? Да ведь тут от берега до берега – больше километра!

– Это ему нипочем. Часто плавает, особливо когда на кедровый орех неурожай. Здесь много малины и рябины, вот он и плавает эту ягоду жрать. Вон зверюга плывет. Видите?

И в самом деле, по заливу двигалась в нашу сторону какая-то черная точка.

– Переплывает через озеро в самом широком месте. Пять километров, а ему хоть бы что.

– Да ну? Не может быть!

– Сам видел, – подтвердил Вавило Макарович. – А одного медведя на самой середине озера угрохали с катера «Партизан». Мне машинист рассказывай. Плыли они ночью. Луна большая была, на озере светло, хоть газеты читай. Смотрят вперед, чернеет что-то, думают: не медведушка ли? Повернули на него полным ходом, – и впрямь сам Топтыгин. Он, зверь-то, за якорь уцепился и стал из воды вздыматься. Тут в него выстрел сделали. Он отпустился от якоря, а потом за борт против машинного отделения поймался, видно хотел на катер залезть. Машинист вторым выстрелом и добил его.

Вечерело. Вдоль по озеру легла черта: на востоке все еще отражались золотистые горы, а под западным берегом уже гасли серебристые блики. Дальние горы из синих превращались в черные. На скале стало прохладно. Вавило Макарович взялся разводить костер.

– Медведей здесь, как коров. Много! – продолжал он. – Весной только-только маленькие полянки обтают, а медведи уже тут как тут. Зеленую травку они страсть любят. Нынче весной я на одной маленькой полянке семь медведей видел. А когда они в холодную весну из берлог рано повылазят, жрать им нечего, так они по снегу задами елозят, чтобы земля скорее оголилась. Я сам видел.

Прошел катер в Артыбаш, волоча за трубой спутанный моток искр. Потом опять над озером повисла тишина.

– Не ревут твои маралы, Вавило Макарович, непослушные.

– Утром заревут, услышите, – уверенно ответил наблюдатель.

Небо стало светлее. Отойдя от костра, мы увидели две луны – одна плыла по темносинему, запорошенному звездами небу, вторая – по темному озеру, где отражение звезд напоминало белые водяные лилии.

Ночью, сидя у костра, я перелистывал записную книжку, куда были внесены выдержки из дневников наблюдателей:

«21 мая голодный медведь съел шкуру медведя, задранного прошлой осенью медведем же».

«На альпийские луга медведь поднимается летом рыть сладковатый корень астрагала. Когда он занят этим делом, к нему легко подойти».

«Найдена молодая маралуха, загрызенная росомахой. В лесу часто встречаются следы росомахи, скрадывающей марала».

«13 июня в урочище Чулюш найдена косуля, разбившаяся насмерть при падении со скалы».

«Близ урочища Чулюш есть солонцы, куда ходят полакомиться косули и даже маралы. Горы настолько крутые, что спугнутые человеком звери нередко падают и разбиваются насмерть».

Вавило Макарович достает из полевой сумки свой дневник и подает мне. Я читаю, когда какие птицы прилетели, когда вывели детей и когда покинули Алтай. Я узнаю, что Телецкое озеро, бедное водоплавающей дичью, посещается лебедями. Каждую осень сюда прилетают лебеди и остаются в тихом заливе до тех пор, пока он не покроется льдом. В прошлом году 11 лебедей жили там до 10 января. Пара лебедей ежегодно гнездится в камышах при устье реки Камги.

Зимой Вавило Макарович поймал кабаргу. Это весьма редкий случай.

– На рассвете я шел по льду залива Камги, – рассказывал он. – Вижу, навстречу мне бегут по дороге двое – один черный, другой светлый. Я догадался, что это рысь за кабаргой гонится, и закричал во весь голос. Рысь сразу бросилась на гору, а кабарга свернула в сторону. На снегу была твердая корка, и кабарга вмиг все ноги изрезала в кровь, тут я и поймал ее. Два дня она жила у меня, а на третий я отвез ее наушникам.

Над нашими головами зашумел старый кедр.

– Полночь, – объявил Вавило Макарович и тут же пояснил. – «Верховка» началась. В осеннее время с полночи до обеда дует «верховка». А снег падает – поднимается «низовка», северный ветер. Такое волненье, что страшно подумать на лодке плыть. И катер тогда не ходит.

– А то еще бывает, – продолжал Вавило Макарович, – ветер Шуурган по названью. Он тоже дует снизу, от Бии. Вода идет стеной, высотой с амбар. Лодку сразу захлещет. И пристать лодке некуда, – скалы вздымаются прямо из воды. Года три назад катер вел снизу карбаз с товаром. На середине захватила непогода. Куда деваться? Надо приставать к берегу. Повернули, где волненье было поменьше. Как трахнуло карбаз о скалы, так и разбило с одного раза.

Особенно бурным озеро бывает в зимнюю пору. В редкую зиму оно покрывается льдом, да и то на какой-нибудь месяц.

– Один раз летом у нас конь выскочил из карбаза на самой середине. Узда была крепкая, повод тоже порвать он не мог, и поплыл рядом с карбазом. Мы начали всеми силами грести скорее к берегу. Глядим, конь сам плыть уже не может, а на поводу тащится, как на буксире. Ну, пристали мы к берегу, вытащили коня на камень. Конь на ноги не встает, – заколел в холодной воде. Развели мы костры со всех сторон, стали отогревать коня. Едва отходили. А медведи, будь они прокляты, по своей доброй воле с берега на берег осенью плавают, им ничего – не мерзнут.

– У медведя сала много, – он теплый.

Мы отошли от костра.

Небо попрежнему было совершенно чистым. По высокому небосклону сверкнула звезда и упала куда-то за лохматые горы на востоке.

– Богатыри закуривают, – сказал мой товарищ. – Раньше алтайцы считали, что все горы – уснувшие богатыри. А когда падали звезды, то говорилось: «Гора горе огонь перебрасывает».

– А еще говорили, что одна гора другой горе зверей в карты проигрывает. Нет белки, значит проиграна.

Вырываясь из узкой долины Чолушмана, холодный южный ветер вечных снегов буйствовал над водой, подымал высокие волны и с шумом кидал их на скалистые берега.

Чем ближе был рассвет, тем сильнее дул ветер. С диким воем проносился он по этой каменной трубе длиной более двухсот километров. Нас услужливо защищали от него скалы и старый кедр.

На рассвете ветер принес нам тонкий, звенящий голос. Казалось, кто-то трубил в медный рожок.

– Марал ревет! – воскликнул Вавило Макарович. – Слушайте, вот опять начинает.

Зверь страстно тянул свою протяжную призывную песню и обрывал ее двумя короткими и слегка приглушенными взревами. Он трубил утреннюю зорю. На соседней горе отозвался более солидный и определенно угрожающий голос.

– Это старый зверь! Сейчас между ними начнется бой из-за маралух.

На западе как бы вспыхнула вершина горы, покрытой лиственичным лесом. То начался не лесной пожар, а солнечный осенний день.

Полумрак исчез из глубоких долин, и дальние горы снова оделись в синюю дымку. На восточной половине озера все еще лежали громоздкие тени гор. Черные волны злобно прыгали на скалы. А под западным берегом высокие серебристые гребни опешили нагнать друг друга.

В полдень утихла «верховна», холодное дыхание вечных снегов. Мы спускались к заливу, где рыбак подымал со дна сети с трепетавшими серебристыми телецкими сигами. В лесу свистели рябчики. С высокого кедра с шумом сорвался глухарь и улетел куда-то на восток. С дерева на дерево прыгала пушистая белка. Мой товарищ сказал ей:

– Не бойся, здесь тебя никто не тронет.

Сели в лодку. Оттолкнулись от берега. Неподвижная вода казалась густой, как хороший деготь. А недалеко за тенью горы начиналась полированная гладь.

Над Алтаем – величественная тишина!

На юг летели лебеди. Стая красивых птиц отражалась, в озере, точно белое перистое облако.

Мы выплыли на середину залива, оглянулись и положили весла, очарованные непередаваемой красотой. В озере лежала блещущая всеми красками гора, и была она еще прекраснее настоящей горы. Казалось, тысячи радуг свились в клубок и упали в сонную воду. Ниже радуг, под водой – голубой небосвод. Наша лодка тихо плыла как бы между двух небес.