Текст книги "Охотничьи тропы"

Автор книги: Григорий Федосеев

На окраине Таймырской тундры, где в Карское море впадает река Пясина, остановилась табором бригада колхозных рыбаков. Их было два десятка, – крепких, закаленных непогодой северян, и с ними повариха Фекла Романовна Жукова.

Уже несколько лет подряд приезжали сюда рыбаки. По последней санной дороге пересекали они на легких нартах тундру и, отослав собачьи упряжки обратно, начинали устраиваться на лето. На берегу реки вырастали палатки, появлялись кучи напиленных из плавника дров, нерастаявший снег покрывался сетью тропинок, и через каких-нибудь два – три дня можно было подумать, что люди жили здесь всю зиму.

Как всегда бывает на новом месте, у Жуковой нашлось множество больших и малых дел. В хлопотах по хозяйству она и не заметила, как подкралась дружная северная весна, как очистилась от льда река и с юга в тундру хлынули бесчисленные стаи перелетных птиц. Только в день выезда рыбаков на ловлю, когда необычно тихо стало в полотняном поселке, Фекла Романовна вздохнула, наконец, свободно и, закончив нехитрую свою стряпню, вышла на берег реки прогуляться.

Стоял солнечный майский день. Необычно чист и прозрачен был воздух, ясны бескрайние дали. Пясина, разлившаяся на много километров вширь, сверкала гребнями ленивых волн, и от коротких этих вспышек река казалась усеянной ярко мерцающими звездами.

Фекла Романовна села на камень, повернула лицо навстречу теплому ветру. Прикрыв глаза от солнца ладонью, она стала смотреть в ту сторону, где черными поплавками покачивались на волнах рыбацкие лодки.

Вдруг сзади раздался легкий шорох. Жукова обернулась и увидела в нескольких шагах от себя песца. Теперь, во время линьки, он выглядел необычно, и на первый взгляд в нем трудно было узнать недавнего северного красавца. Клочки белоснежной шерсти виднелись только на животе, а спину и бока зверка покрывал совсем не идущий к нему темносерый наряд.

Держа в зубах полярного грызуна – лемминга, песец сновал между карликовых березок и тревожно смотрел на незванную гостью. «Что надо ей, этой женщине, в нашем пустынном углу? – казалось, недоумевал он. – Почему она села именно на том камне?..»

Фекла Романовна подумала, что песец задержался у берега ради любопытства и побежит дальше. Но зверок, очевидно, никуда не намеревался уходить. Он попрежнему топтался в скрюченном кустарнике, напряженно следя за человеком.

В это время рядом, где-то под землей, раздался звук, похожий на собачий лай. Жукова вспомнила, что так лают песцы, и внимательно стала оглядываться по сторонам. И тут Фекла Романовна заметила невдалеке от камня нору. Вырытая с крутой стороны невысокого бугра, она ясно выделялась на серой, заросшей мохом почве; глинистый холмик возле норы был испещрен следами зверка, завален костями и перьями.

Жуковой все стало ясно. Там, в норе, находилась подруга песца. У нее, по всей вероятности, скоро должны были появиться дети, и она уже не могла охотиться. Пищу ей приносил отец будущего семейства. Но он, как видно, задержался на промысле слишком долго, самка проголодалась и лаем стала выражать свое нетерпение.

Фекла Романовна отошла в сторону. Зверок тотчас же пробрался к покинутому ею месту и торопливо юркнул в нору…

– Ишь ты, какой заботливый, – прошептала женщина, улыбаясь. – Погоди, вот появятся дети – еще не так придется хлопотать.

И в самом деле, для зверка скоро наступили трудные дни. Прогуливаясь однажды по берегу, Фекла Романовна услышала доносящийся из норы слабый писк. Это значило, что у песцов появилось потомство.

Теперь заботливый отец выбивался из сил, стараясь прокормить свое многочисленное семейство. Чуть не круглыми сутками рыскал он по тундре, добывая леммингов, куропаток и куличков, а двенадцать маленьких детенышей настойчиво требовали все новой и новой пищи…

В эти дни Жукова в первый раз увидела подругу песца. Мать семейства почти ничем не отличалась от самца, только цвет шубки был почти по-зимнему белым, и Фекла Романовна мысленно назвала ее Белянкой.

Щуря глаза, отвыкшие от яркого света, Белянка, выходя из норы, настороженно оглядывалась вокруг, потом бесшумно исчезала в кустарнике. Она, видимо, решила хоть немного помочь отцу в добыче пищи.

Но, как скоро заметила Фекла Романовна, помощь эта была очень слабой. Белянка боялась оставить надолго детей одних, не уходила далеко от норы, и потому ее охотничьи вылазки чаще всего кончались неудачей. Возвратясь домой без добычи, она, виновато повесив голову, подолгу сидела на глинистом холмике, потом, покопавшись в куче старых костей, волочила одну из них в нору…

Вначале песцы боялись Жуковой. Они издали с опаской следили за нею, не вылезали из норы, если Фекла Романовна находилась невдалеке. Но видя, что женщина не делает им ничего плохого, песцы почти перестали обращать на нее внимание.

Однажды Жукова рассказала о песцах рыбакам. Старый промысловик Елизар Кочкин, бывавший в этих местах уже много раз, равнодушно ответил:

– Знаю… Тут живет еще одна пара, километра три отсюда.

Зато молодежь заинтересовалась зверками, и на другой день во время обеденного перерыва шумная гурьба двинулась к семейству Белянки.

Но дойти до норы молодым рыбакам не пришлось. Сокращая путь, они пошли не по берегу реки, а напрямик, через тундру, и там, среди кустов, наткнулись на пасть. Эта забытая охотниками ловушка оказалась захлопнутой, и из-под широкой верхней доски с наваленным на нее камнем: виднелись задние лапы и хвост песца.

– Вот ротозеи, – покачал головой один из рыбаков. – Зря загубили зверка. Шкурка, поди, давно сгнила…

– Да он только что пойман! – в изумлении воскликнул другой рыбак, приблизясь к ловушке. – Видишь – серый, весенний песец.

И в самом деле, свежие, не заплывшие водой следы зверка на вязкой почве говорили о том, что попался он не более часа назад.

– Пропала феклина Белянка… – произнес широкоплечий, веснущатый паренек.

– Это же самец – возразили ему.

– Все равно. И Белянка, и ее дети умрут теперь от голода…

Рыбаки вернулись на стан и рассказали Жуковой о гибели песца. Фекла Романовна, выслушав это сообщение, нахмурила брови и ничего не ответила. А вечером, улучив свободную минутку, она торопливо зашагала к знакомому холмику.

Белянка была у норы. Сидя на глинистой земле, она тоскливо глядела в тундру, освещенную косыми лучами солнца. Где-то за бугром перепорхнули куропатки, прошуршал в кустарнике лемминг, но Белянка не обратила на эти звуки никакого внимания. Она жадно ждала привычного шороха легких шагов песца, и никак не могла дождаться…

Фекла Романовна в нерешительности остановилась. Зачем пришла она сюда, где ее присутствие могло только вызвать лишнюю тревогу? Чем могла она помочь горю Белянки?

И женщина, глубоко вздохнув, побрела назад, к палаткам.

На другой день Жукова собрала в корзинку обеденные остатки рыбы, мяса и направилась к реке. На берегу ей встретился Елизар Кочкин.

– Ты куда, Романовна? – осведомился он.

– Белянкиных детей кормить… – неохотно ответила Жукова.

– Э-э, хватилась!.. – махнул рукой Елизар. – Друзья твои на новую квартиру перекочевали.

– Куда?

– Помнишь, я говорил тебе, что дальше на берегу другая семья песцов живет? Так вот к этой семье и перебралась Белянка. Я поутру видел, как переносила она в зубах детишек.

– Непонятное ты что-то рассказываешь, дядя Елизар, – усомнилась Фекла Романовна. – Где уж зверю сообразить такое…

– Не веришь – сходи, посмотри, – обиделся старик. – Километра за три отсюда куча плавника лежит. Над ним, в обрыве, нора…

Жукова, пожав плечами, двинулась дальше. Она слышала, как Елизар проворчал ей вслед:

– Зверь – он тоже кое-чего соображает. Кому другому, а мне это не в диковину. Век прожил в тундре…

Продираясь сквозь цепкий кустарник, Фекла Романовна добралась до беспорядочной груды плавника, о которой упоминал старик. Тут, в обрывистом берегу, и в самом деле оказалась нора.

Жукова спустилась к воде, села на выбеленный солнцем и волнами обломок древесного ствола. Вспугнутые было ее появлением кулички вскоре снова деловито зашагали по илистой отмели…

Прошло немало времени, а у норы никто не появлялся. Лишь изредка слышался слабый, еле уловимый писк щенков. Потом откуда-то из-за камней вынырнул песец, и тотчас же из темного отверстия навстречу ему высунулась хозяйка норы. Она пропустила песца вперед и проворно юркнула вслед за ним к детям.

– Ну вот… – разочарованно прошептала Фекла Романовна. – Совсем другая семья…

Жукова поднялась с бревна, чтобы итти домой, и тут увидела над обрывом Белянку. Она ловко спрыгнула на еле приметный выступ и, держа в зубах какую-то добычу, уверенно скрылась в норе.

Фекла Романовна тепло улыбнулась и стала подниматься на крутой берег. Невдалеке от норы, на видном месте, она положила принесенную в корзине пищу – свой подарок большой, дружной семье.

Весною, когда вода на Оби начинает спадать, изредка слышится глухое буханье, похожее на отдаленные выстрелы. Это обваливается земля с потрескавшихся берегов. Опасно в такое время плыть возле берега. Обвалившаяся земля мюжет ударить по вашему обласку. А много ли надо легкой долбленке… В полушубке, плаще, в больших болотных сапогах нелегкое дело выплыть на берег. В самом лучшем случае вы рискуете утопить ружье и погубить охоту. А в худшем… и не говорите… известно, что бывает в худшем.

Зачем рисковать без нужды? Поэтому я всегда держу свой обласок на почтительном расстоянии от берега. Другое дело на реке Уене – левом притоке Оби. Река неширокая и берега пологие. Здесь я забывал свою обычную охотничью осторожность, чувствовал себя в своей стихии и плавал беззаботно. И все же в прошлую весну за свою неосторожность поплатился целым днем хорошей охоты. День весенней охоты, о котором ты мечтал в течение долгой сибирской зимы… Ему цены нет… А случилось это так.

Я плыл вверх по Уеню на Лопатьево озеро. Заря занялась. Я опоздал… Сердце торопит: спеши, спеши! Я плыву возле берега, подпихиваясь веслом… Так быстрее. Неожиданный удар в корму. Обвалился берег, тронутый веслом. Обласок опрокинулся. Я стою по шею в воде, чувствуя, как сапоги засасываются илом. Подсадная утка в плывущей корзинке тревожно кричит. Я швырнул корзинку на берег с такой силой, что моя утка на этот раз крякнула по-особенному. Ружье в чехле ушло на дно. Надо достать. Провозился в ледяной воде около двух часов… О, как я чувствовал себя одиноким в эти часы… Хотелось кричать в пространство: «товарищ», но рассудок говорил, что здесь никого нет поблизости, что крик твой будет криком в пространство… Как я выбрался на берег, для рассказа об этом и двух часов мало. Длинной палкой с большим толстым суком на конце, как багром, поддел ремень кожаного чехла.

Ружье, утка и сам на твердой земле. Опрокинутый обласок прибило к берегу… Будто все в порядке… Продрогшее тело требует костра. Две коробки спичек в карманах размокли… Зажигалку оставил на базе, как бесполезную. Бензин весь вышел. Надо было расходовать спички, а зажигалку приберечь. И мысленно выругался по своему адресу:

– Задним умом крепок.

Но все же – как добыть огонь? Говорят: нет такого положения, из которого не вышел бы живой человек.

Надо сушить одежду, надо согреться. А не согреешься, говоря охотничьим языком, холеру получишь. Дует северяк и снежинки падают.

Я пожалел, что патроны заряжены бездымным порохом: этим порохом не зажжешь пыжа даже из таких горючих материалов, как пакля или вата… Но у меня пыжи тоже не горючие – войлочные, просаленные. Их не зажжет и черный порох. Значит, на выстрел нечего рассчитывать – огня не добудешь… Зачем я раскрыл свой кожаный патронташ – не знаю. Сижу на корточках и рассматриваю патроны-бездымки. В них стоят безотказные пистоны «жевело». Я уже хотел закрыть патронташ, как мой взгляд упал на патрон картечи старой зарядки. Я знал точно – порох бездымный и в этом патроне.

Черным порохом давно не стреляю. Но вот пистон здесь другой, так называемый «губертус», пистон еще большего зажигания, чем «жевело». Я вспомнил, что как-то вскрывал такой пистон и в его продолговатой трубочке находил щепотку черного пороха. Но где взять паклю или вату для пыжа? Ватные штаны и спецовка напитаны водой. Снимаю свою ушанку – единственная не намоченная часть одежды. Распарываю подкладку и нахожу немного свалявшейся ваты. Проблеск надежды – кажется, огонь будет. Освобождаю гильзу от картечи и бездымного пороха, разрываю бумажку пистона, на клочок ваты высыпаю из него десяток черных порошинок и этой ватой залыживаю пустую гильзу, заряженную одним пистоном. Теперь в гильзе таится огонь для моего будущего костра. Но клочек ватки быстро сгорит. Надо побольше приготовить ваты и зажечь ее горящим пыжом. Вспоров подкладку ушанки, забирая всю вату. Набрал груду сухих дров, для разжига наложил соломы, камыша и самых тонких веток сухого тальника. Проделана большая подготовительная работа в борьбе за огонь. Дело за выстрелом. Но сильный ветер, раздувая огонь, может быстро спалить ватный пыж. Стреляю в заветерье, в кустах, поросших камышом. Горящим пыжом поджигаю приготовленный клок ваты, сухие камышинки и тонкие, тонкие талинки… И вот на берегу Уеня уже дымится огромный охотничий костер… я согреваюсь. И думаю о товарище, о другом охотнике. Может быть, его тоже выкупала в холодной воде какая-нибудь неожиданность… Ему не развести костра – спички отсырели… Может быть, у него нет черного пороха или мало опыта. О, как я хотел бы помочь ему, согреть его в эту минуту, как хотел бы научить согреваться.

* * *

Век живи – век учись. Сидя в обласке, не плыви вслепую, назад кормой. Я нарушил эту заповедь. Выплывая из камышей, я пустил весло слишком глубоко, поднажал, не заметил, как вода хлынула через край кормы, и обласок перевернулся. Место глубокое. Надо спасаться. Плыви, пока не намокли плащ и полушубок. Впереди, метрах в ста, как якорь спасения, над водяной равниной высятся деревья. Наверно, там берег Уеня. Но он под водой. И вообще весенний разлив неогляден. Все озера и луга слились в одно огромное озеро. Плыву, но мысль беспокоит:

– Неужели так глупо погибну? Полвека охочусь, плаваю, как утка, а вот – промах дал, как новичок.

Потонула любимая бескурковка, служившая мне тридцать лет безотказно.

Тревожно соображаю: скоро ли намокшая одежда потянет меня на дно?

Но плыть легко. И когда я руками обхватил дерево и встал на его толстые, скрытые водой сучья, я вспомнил мое ружье. Мне казалось, что кнопка подана вперед – сдвинута с предохранителя. Малейшее нажатие на спуск, под водой произойдет выстрел и ружье погублено… Да, именно, так – кнопка подана вперед. За минуту до катастрофы я готовился выстрелить по пролетающему селезню.

– Да, погубил ружье, – думаю я.

Однако, ветер усилился, от холода не попадает зуб на зуб.

– Так закоченеешь. Надо спасаться, а своими силами не спастись. Значит, есть положения, из которых без посторонней помощи выйти невозможно. Но кто поможет? По близости ни единого выстрела, значит нет охотника, нет товарища. О, как неразумно охотиться вдали от товарищей!..

Как утопающий хватается за соломинку, я хватаюсь за крик в пространство. Обхватив руками ствол тополя, прижимаюсь к нему, как к отцу родному, и выкрикиваю в пространство:

– То-ва-рищ!

Крик по ветру летит далеко. Ветер был северный, я кричал в сторону юга. Я знал, что против ветра – с юга ответного крика не услышу, но все же продолжал звать на помощь:

– Товарищ, помоги!

Я звал на помощь товарища из пространства. Услышит или не услышит зов неизвестный товарищ, но самое слово «товарищ» согревает… Да, мне теплее… К тому же и солнышко поднялось выше и вода бесконечного разлива весело засверкала. А ветер дул все сильнее. Над моей головой, в вершинах деревьев он проносился с шумом, как стая пролетных уток.

И вдруг мне послышались всплески и удары весла. Что, галлюцинация слуха? Нет, слышен говор, новые всплески весел и дорогое охотничье слово, ответное слово:

– Товарищ, держись!

Кровь ударила в голову. Стало так тепло, так хорошо. И не только потому, что спасенье близко. Я был счастлив от великого слова «товарищ», я был горд за человека…

Ко мне подошла лодка, в которой сидели майор и капитан. Больше километра они проплыли против течения и против ветра навстречу зова товарища. Я им испортил охоту. Они оставили свои заранее любовно приготовленные скрадки и, покорные зову «товарищ», бросили охоту. Они подобрали меня, привезли на базу военно-охотничьего общества, обогрели и все время справлялись – не простудился ли я?

Это были заслуженные офицеры. Они с боями прошли до Берлина, видели тысячи смертей, миллионы опасностей. Слово «товарищ» для них – великое слово. Поэтому и пришли они на мой зов.

* * *

Заведующий базой Яков Григорьевич железными граблями, насаженными на длинный шест, нащупал мою бескурковку. Смешно было советовать ему не коснуться спусковых крючков бескурковки. Но я предупреждал:

– Осторожнее… кнопка сдвинута с предохранителя… Осторожнее.

Яков Григорьевич возразил:

– Ружье пролежало в воде двенадцать часов. Порох отсырел. Выстрела не произойдет.

Вечером собравшиеся на базу охотники поздравили меня с благополучным исходом дня. Все в порядке. Охотник опять с ружьем.

– Да, – сказал я, – хорошо, что кнопка оказалась на предохранителе, а я боялся, – думал, вперед подана…

– Так ведь двенадцать часов в воде ружье было?

– Ну и что ж…

– А ну-ка, испробуйте!

Мы выходим на крыльцо, я подаю кнопку вперед, и ружье, как всегда, дает два безотказных выстрела.

ЛЕТО

 
Возьми ружье: в прозрачном перелеске—
Брусничник спелый, сочная трава
И, капли рос разбрызгивая, с треском
Вдруг из-под ног взлетят тетерева.
Посыплются, задеты дробью, ветки,
И эхо выстрелы сто крат повторит вслух;
Как напоказ в твоей заляжет сетке—
Перо к перу – коричневый петух.
Что, плохо ли? Теперь пройдемся к речке,
Там в тальниках припрятан твой челнок.
Заедем в камыши и – вот он, вот он! – свечкой
Взмывает ввысь утиный табунок.
Пропал из глаз… Мерещится…
Мы пьяны
Настоем сена, солнца и ветров!..
Веди, тропа, нас в лес, в луга, в туманы,
На огоньки охотничьих костров!
 

Нередко на охоте встает задача, от решения которой зависит успех.

С дороги, что идет из Новосибирска на Кубовую, я свернул в мелкую лиственную поросль. Августовское утро только намечалось. Моя опытная старая собака сделала несколько неуверенных стоек возле узкой полосы пшеницы, конец которой упирался в большой лиственный лес. Стойки моего лаверака в сущности не были стойками. Охотники про такие стойки говорят:

– Собака отмежила.

Да, несколькими отмежами она показала, что здесь была не одна, а несколько птиц.

По очертанию местности и по времени года надо было думать: был тетеревиный выводок. Но где же он? Пес обладал великолепным чутьем, никогда не копался в набродах, брал «верхом». И вот не взял. Обежал всю полосу пшеницы, обрезал заросли кустарника и – нигде никаких признаков. Сам себе не веря, опытный пес повторил сделанный им круг, перерезал во многих местах полосу пшеницы, приостановился и посмотрел мне в глаза вопросительно:

– Чтобы это значило? Куда подевались?

Поставленный втупик этим вопросом, я сел на пенек в конце полосы и приказал лечь собаке, которой было непонятно мое поведение. Утро только начинается – в это время самые сильные запахи – самые лучшие часы охоты, а хозяин сидит, бездельничает…

И я сказал собаке:

– Вот так задача!

Тетерева бесспорно были. Тетера привела выводок на пшеницу пешком. По воздуху опасно – ястреб может подсмотреть… Поклевали вкусных зерен и ушли обратно туда, откуда пришли, ушли домой. Но, в таком случае, собака безошибочно привела бы меня к месту пребывания выводка. Значит, дело было не так. Тетерева улетели. Но почему улетели? Улететь они могли только вынужденно. Кто-то их вспугнул. Кто? Человек? Но так рано… Что человеку здесь делать? К тому же утро росистое, и я заметил бы на траве полосу сбитой росы. Человека здесь не было. Зверь? Лиса? Но в этом случае зачем улетать? Можно подняться на ветки первых берез и дразнить своей недоступностью оставшегося в дураках зверя. Факт, что выводок улетел, а не ушел. Но человек и зверь тут были не при чем.

Я сидел в раздумье. День светлел. И вот мой взгляд упал на просеку, которой я до сих пор не замечал, и задержался на ее длинном просвете, идущем сквозь сероватые сумерки леса.

– Просека. Да, просека, – сказал я в какой-то смутной догадке.

Охотник нередко разговаривает со своей собакой, как человек с человеком. И я сказал ей:

– Джемс, я нашел.

Собака радостно вильнула хвостом, однако не решилась встать без моего разрешения. Я тоже сидел, довольный решением задачи. Не спеша, свернул цыгарку, закурил… и скомандовал:

– Вперед!

Просекой и только просекой… Старая умная тетера приводила на пшеницу свой выводок не пешком, как это делают все тетеры, а по воздуху, приводила просекой… Выводок здесь мог лететь низко, над самой землей, между двумя стенами высокого леса, и для ястребиного глаза его лет был невидим. И следов никаких не оставлено ни для собаки, ни для зверя.

– Умная тетера! – похвалил я.

Мы пошли. Джемс, распустив свое перо лаверака, то бежал по траве просеки, то сворачивал в гущу леса… Никаких признаков… Мы шли в направлении к дому, в пустом направлении. Мы уходили от охоты… И так прошли полкилометра, километр, – расстояние, на которое не летит тетеревиная молодежь.

Я заметил, что у Джемса даже пропала охота к поиску.

Я сам спорил с собой. Я говорил себе:

– Вернись и начни возле хлебов поиски новых выводков, не теряя драгоценного времени, свежего утра со слабым дуновением ветерка. И сам себе возражал:

– Надо исследовать до конца…

Я продвинулся до небольшой, идущей влево от просеки, безлесной площади. Джемс потянул на стойку по прямой: шаги все осторожней и меньше, и вот он застыл на мертвой стойке. Я снимаю с плеча бескурковку, подаю вперед кнопку предохранителя и даю тихую команду: – «Вперед!» Собака делает один шаг и дальше итти не хочет. Треск крыльев. Пес ложится, наблюдая за полетом. Я вскидываю ружье, но птица уходит без выстрела. Джемс смотрит на меня укоризненно:

– Опять незадача! Не ожидал… Эх, ты!..

Так упрекает меня мой друг, а сам уже глазами спрашивает:

– Что же дальше?

И у меня опять начинается разговор с собакой.

– Никакой незадачи нет. Взлетела тетера, старка. Ты сам видишь – умная тетера. На будущий год здесь будет опять выводок. А теперь – вперед! Джемс встает, но, повернув голову влево, замирает на новой стойке. Один за одним взрывается пара. Делаю дуплет. Один упал на просеку, другой за березу, оставив пух на зелени ветвей. Убитые пусть лежат, потом подберем. После этого Джемс сделал еще девять стоек. Одиннадцать молодых, улетевшая тетера была двенадцатая – хороший, полноценный выводок. Подбирая последнего, уже чернеющего, молодого, я говорю собаке:

– Вот как надо решать задачу! Теперь понимаешь?

Я пустил собаку челноком на поиски новых выводков в сознании, что сейчас мой охотничий опыт и опыт моей собаки стал более богатым. Сложная задача, которую задала нам старая опытная тетера, была решена успешно.