Текст книги "Охотничьи тропы"

Автор книги: Григорий Федосеев

На второй день после славной охоты на соболя охотникам не повезло. Они обошли несколько десятков километров по тайге и все впустую. Но старик не унывал.

– Ничего, Уйбааскы, от неудачи не следует вешать головы. Мы взяли неудачное направление. В этом году белка в теле, она шла по вершинам деревьев и должно быть спустилась где-то в середине тайги. Так бывает. Сытая белка, питающаяся орехами, идет по вершинам, а тощая, питающаяся грибами, живет вот в таких местах, около речек… – рассказывал старик, медленно шагая вперед.

Уйбааскы так устал, что еле волочил ноги и ни одним словом не обмолвился на рассуждения старика. А старик, шел ровно, словно не чувствовал никакой усталости.

– Далеко отсюда до палатки? – спросил Уйбааскы упавшим голосом.

– Далековато, милый! Как можно так устать, тебе, молодому? Ой-ой-ой! – удивляется старик. – Я в твои годы был резвый, как олень…

Он остановился и показал Уйбааскы свежий след белки.

– Это утренние следы. Белка шла за кормом – шаги узкие, четкие. Кто может сказать, где она теперь?

Как только перешли речку, Моойтурук побежал вперед, принюхиваясь к снегу и посматривая на деревья. Старик остановился.

– Подойди-ка сюда, милок, смотри – белка возвращается к гнезду. Ноги разбрасывает, часто взбирается на деревья, чтобы спутать следы. Ну-ка, приглядывайся, куда она укрылась…

В это время Моойтурук громко залаял.

– Ну, беги, Уйбааскы, собака подняла белку на дерево. Я потом подойду, – сказал старик.

Уйбааскы сразу забыл об усталости и побежал на зов собаки. Моойтурук лежал у толстого высокого дерева и смотрел вверх, как бы говоря: «Там она»… Белка поднялась еще выше и скрылась между ветвей. Уйбааскы, с тозовкой наготове, стал поджидать, зорко приглядываясь к каждому сучку. Но белки не было видно. От долгого напряжения горели глаза и болела шея.

 
Белочка, белочка.
Острые ушки.
Веселые глазки,
Проворные лапки,—
Спустись пониже,
Покажись на миг…
 

Так Уйбааскы уговаривал белку, но она затаилась и не хотела показываться. Уйбааскы несколько отошел от дерева и увидел, что белка, сложив хвост в кольцо, притаилась на самой вершине дерева. Она с чем-то возилась и, казалось, совсем не обращала внимания на охотника. Уйбааскы выстрелил. Белка вся выпрямилась, начала падать, но зацепилась задней лапой за длинный сук и так повисла в воздухе; пушистый хвост ее свисал к спине. Уйбааскы не знал, что делать, а Моойтурук царапал когтями ствол дерева и раскатисто лаял. Вскоре подошел старик Василий. Три белки уже висели у него на поясе.

– Ну, как твои дела? – спросил он, будто не замечая волнения Уйбааскы.

– Плохо, одну стрелил и та зацепилась… – Уйбааскы показал на висевшую белку.

– Эка беда! Неужели ты не можешь ее достать? – старик прицелился и выстрелил. Пуля отбила сучок, и белка мягким комочком упала на снег. Он поднял ее и осмотрел.

– Слабенький же ты, оказывается, стрелок… – проговорил он. – Ну зачем же белку стрелять в грудь? Обычно целятся в голову. Напрасно попортил дорогую шкурку. А белка хорошая, пушистая… – Он раздвинул большими пальцами шерсть на спине и несколько раз дунул. – Первосортная белка…

Уже в сумерках они добрались до палатки. Разжигая костер, старик говорил:

– Ну и денек нам выдался! Только четырех белок добыли. Если так будем и дальше добывать, то и договорную пушнину не сможем сдать. Не похвалят нас наши колхозники. Другие охотники вдвое – втрое перешагнут нашу добычу, имя наше доброе зачернится… Как думаешь?

– Что ж, белок нет, а то и мы бы…

– Не в этом дело, друг… Раньше, в старое время, охотник уходил в тайгу бог знает как и добывал пушнину, а теперь нас снаряжают лучше некуда. Значит, на нас надеются, от нас ждут хорошей добычи. А зверь есть, только мы должны найти его пути-тропинки. Главное в охоте – уменье найти зверя… Ведь и мы-то не последние охотники. Не надо вешать головы. Сегодня плохо, завтра будет лучше!..

Над костром зафыркал чайник…

Сегодня Уйбааскы проснулся поздно. Старик уже растопил железную печку, на раскаленной сковородке шипели румяные оладьи. Их запах сладко щекотал ноздри Уйбааскы и ему казалось, что он давно-давно не ел оладий. Старик сидел возле печки и точил свой охотничий нож с двухсторонним лезвием. Он услышал, что Уйбааскы проснулся, и спросил:

– Выспался, сынок?

– Еще бы!.. Почему вы не разбудили меня раньше?

– Чтобы ты хорошенько выспался. Ведь и охотник должен иметь однодневный отдых… Вот оладьи готовы, теперь вставай…

Уйбааскы стал одеваться и, наблюдая за стариком, спросил:

– А вы, кажется, куда-то собираетесь?

– Да, нет… Хотел с Моойтуруком поблизости побродить…

«А нож точит. Значит, на медведя собирается, – подумал Уйбааскы. – Меня не хочет взять, за мальчишку считает»…

И ему вспомнился недавний поход. За ночь выпал глубокий снег, а к утру ударил мороз. Они встали на лыжи, подбитые камысом, и пошли проверить ход белки в междуречье. Они быстро спустились по крутояру к оврагу и сразу очутились на междуречье. Следов белок нигде не было видно. С восточной стороны клубился густой туман.

– Что это? – спросил удивленный Уйбааскы.

Старик схватил его за руку и потянул к дереву.

– Это стадо диких оленей, – прошептал он, но видно олени услышали голос Уйбааскы и быстро понеслись по оврагу, будто ветром угоняло серое облако.

Уйбааскы толком не разглядел ни одного животного и спросил:

– А почему же над ними туман?

– Это от их дыхания… – и старик рассказал Уйбааскы, как живут и чем питаются дикие олени в зимнюю пору, и пожалел. – Еще бы немного, и они приблизились бы к нам. Сегодня мы могли бы иметь хорошее мясо на ужин… Ну, ничего, наше от нас не уйдет…

Поход их оказался неудачным, но на обратном пути старик показал Уйбааскы медвежью берлогу. Уйбааскы еще ни разу не встречался с медведем, не был подготовлен и немножко оробел.

– Пусть спит почтенный старец в своем теплом доме, – сказал дедушка, – в другой раз мы его проведаем…

И вот сегодня, видно, старик решил проведать «почтенного старца» без Уйбааскы, иначе он с вечера сказал бы об этом.

– Я пойду с вами… – твердо сказал Уйбааскы, совсем еще не зная решения старика.

– Сынок, без тебя я еще никуда не уходил. Сегодня я решил проверить берлогу. Это, конечно, совсем другая охота, чем на белку. Тут за оплошность можно поплатиться жизнью. Почтенный старец шутить не любит… Вот я чего опасаюсь…

– Раньше я никогда не ходил на медведя, – сказал Уйбааскы, – но ведь когда-то и мне придется с ним встретиться. Могу же я чем-нибудь быть полезным в таком деле…

Старик подумал и согласился:

– Ну, быть по-твоему…

За завтраком старик вел себя так, словно предстояла не схватка с медведем, а простой поход за какой-нибудь легкой добычей. Он ел оладьи, прихлебывал чай и рассказывал о далекой старине.

После сильных морозов выпал глубокий снег и наступила теплая мягкая погода. Перед походом старик зарядил свою тозовку крупной пулей, а Уйбааскы подал берданку и три медных патрона.

– Протри хорошенько… В таком деле берданка будет понадежней…

Они взяли на веревку Моойтурука, надели лыжи и пошли к месту берлоги. Уйбааскы молча следовал за стариком и никак не мог подавить в себе волнение. Кто знает, что ожидает его в этой охоте? Может быть, страшный зверь… «Нет-нет, об этом не надо думать, – говорил себе Уйбааскы, – ведь и грозный зверь падает от пули охотника»… А старик шел без малейших признаков страха и смятения. Для него это было обычным делом. Не один раз на своем веку он единоборствовал с таким зверем.

– Вот и место, где лежит наш почтенный, – сказал старик. – Не срубить ли нам себе шесты?

Они сняли лыжи, воткнули в снег, и старик сейчас же принялся рубить молодые прямые деревца, а Уйбааскы начал очищать с них сучья.

Моойтурук, видимо, уже почуявший зверя, стал нюхать воздух, повизгивать и рваться к берлоге, словно торопил своих хозяев. Между тем старик тихо говорил Уйбааскы:

– Отвага охотника познается в таких случаях. Главное – не бойся, когда увидишь зверя. Много охотников погибло от того, что пугались, теряли самообладание. У тебя в руках страшное оружие, умей во-время направить его и послать свою пулю…

Нарубленные шесты они сносили к берлоге, стараясь все делать бесшумно. Кинувшегося Моойтурука старик уложил возле берлоги и пригрозил ему пальцем. Спокойствие старика передалось Уйбааскы, он помогал и делал все так, как будто не в первый раз ему приходилось встречаться с хозяином тайги. Приблизившись к берлоге, старик стал вталкивать в заиндевевшее отверстие шесты-щиты, а Уйбааскы помогал ему, не спуская глаз ни со старика, ни с берлоги. Вот, наконец, старик показал ему глазами – отойти в сторону. Уйбааскы отскочил и сжал в руках берданку.

Зверь не дал возможности спустить все щиты, начал метаться, рычать. Уйбааскы не видно было горевших огнем гнева маленьких медвежьих глаз, но по шевелившимся концам шестов он чувствовал ярость зверя. Старик вскинул свою тозовку, но движения зверя, видимо, были настолько быстры, что ему долго не удавалось выстрелить. Расхрабрившийся Моойтурук прыгал через шесты, рычал, готовый, кажется, вступить в единоборство с медведем. Наконец, когда медведь, расшвыряв шесты, показался из берлоги, старик выстрелил.

Разъяренный, с разинутой пастью и взъерошенной гривой, медведь вылетел из берлоги и кинулся к старику. Уйбааскы стоял в стороне. Он быстро поймал на мушку правое ухо медведя и спустил боек. Сквозь пороховой дым он краем глаза увидел, как старик всадил свой страшный нож на длинной палке в грудь зверя и не допускал его к себе. Зверь, брызжа кровью, тяжело дышал. А Моойтурук, совсем позабыв страх, впился зубами в мякоть задней лапы и рвал, что есть силы. Уйбааскы быстро перезарядил ружье, но выстрелить во второй раз ему не удалось, – зверь закачался и опустился на снег. Уйбааскы увидел, что у старика все лицо было забрызгано кровью, и испугался:

– Вас не поранил медведь? У вас много крови на лице…

Старик выдернул нож из груди зверя и отер рукавом кровь с лица.

– Ничего, сынок, это медвежья кровь.

Великий грозный зверь, хозяин густой тайги, лежал мертвый у ног старика, страшно растопырив когти и разинув пасть.

И мертвый он, казалось, готов был вскочить и ринуться на людей.

Сердце радостно билось у молодого охотника, ноги немного дрожали от усталости, но весь он ликовал от удачи: ведь это его первое крещение, первая встреча с медведем.

Старик подошел к нему и положил руку на плечо.

– Сынок, из тебя обязательно выйдет хороший охотник, ты станешь хозяином этой богатой тайги…

С этими словами старый охотник отечески потрепал его по плечу и улыбнулся еще молодыми, черными глазами….

Взвалив тушу зверя на лыжи, они направились с добычей к своей палатке.

С якутского перевел Кондр. Урманов.

 
Побережьем, где ветер долинный,
От становий, по заросли низкой,
Уводил его след соболиный
На восток, по тайге баргузинской.
 
 
На гольцы, где Ширильды истоки,
В буреломы, в трущобы берложьи…
Но зато на далеком востоке
Соболя – минусинских дороже…
 
 
На гольцах они – дымчато-мглисты,
И нежней, чем в июне елани…
Нет, не видел таких шелковистых
Никогда и никто на урмане.
 
 
Соболей всех один есть красивей…
Но тайга драгоценного прячет
Под густой серебристою ивой,
Что висит над рекою Гремячей.
 
 
Потому средь кустов, под скалою
Шорох снежной травы не прослушай…
Не туда ль соболь падал стрелою,
Навострив шелковистые уши?
 
 
Эй, охотник с собакою пестрой,
Ты стоишь… И ружье не дымится?
… Ведь недаром по кедрам да соснам
Голубая хвоя шевелится.
 
 
Что глядишь в буреломную оголь?
Или вспомнил девицу Элуже…
Не ее ль ты – подслеженный соболь,
Не по ней ли негаданно тужишь?
 
 
Что тужить, ты не выстрелишь мимо…
От Ширильды, от Чортова Шнура,
Принесешь ты Элуже любимой
Не одну соболиную шкуру.
 

* * *

 
Заметая звериные следья,
Горностаем легла перенова.
И лучистей, чем в полночь созвездья,
Загорелись глаза зверолова.
 
 
Полыхнуло багровым рассветом.
Вскинув голову, дымчатый соболь
Покатился с разлившихся веток
Под широкий серебряный тополь…
 
 
Нагибаясь, берет осторожно…
И глядит, и любуется гордо —
Он – охотник лихой и таежный,
Он – эвенк Шемигарского рода.
 

В село Кочки я приехал зимним утром. Федора Андреевича Бабина не оказалось дома. С рассветом он ушел в степь смотреть капканы, расставленные накануне.

Приветливая Ефросинья Александровна усадила меня в передний угол. Она заварила чай и пригласила к столу.

– Пока Федор Андреевич вернется, мы с вами чайком побалуемся. Одной-то скучно дожидаться. У нас ведь все – охотники. И сын и дочери промышляют. Мне тоже работы хватает. Иной раз столько зверя добудут – едва-едва успеваю шкурки оснимывать, – говорила она, накрывая стол.

Мы пили чай – чашку за чашкой. Было уже далеко за полдень, а Федор Андреевич все не возвращался. В полях в это время происходила схватка человека со зверем.

* * *

Зверь попал задней лапой в капкан возле падали. Вокруг стояла морозная предутренняя тишина. Еще ярко горели звезды, но Орион уже медленно склонялся к западу вослед уходящей ночи.

Волк приходил сюда не раз. Здесь же бывал и второй матерый самец, и они вдвоем рвали брошенную в поле лошадиную тушу. Насытившись, волки лениво уходили в трущобные места на лежку.

Сегодня волк стремился сюда размашистым бегом и вдруг встал перед лыжным следом, пересекавшим его привычную тропу.

Остановившись, серый втянул морозный воздух. Ноздри его трепетали. Здесь был человек. Но лыжня уходила куда-то в сторону, и это успокаивало.

Волк был голоден, и падаль манила его своим сильным запахом. Едва он ступил на тропу, как что-то со звоном лязгнуло и с обеих сторон ударило по ноге. Волк хотел сделать новый прыжок, но тут же сел. Железная челюсть держала его крепко. Он рванулся прямо, потом в сторону. Рывки отдались острой болью в прищемленной ноге. Зверь пытался стянуть зубами капкан и не смог.

Тогда он сел и, подняв острую морду к холодному, искрящемуся звездами небу, завыл протяжно и тоскливо.

С наступлением утра волк снова стал бросаться из стороны в сторону, пытаясь избавиться от мертвой хватки капкана, но хитро устроенная человеком ловушка вращалась на каком-то стержне.

Из деревни донесся по ветру лай собак и горький запах дыма. Опасность наступала. Волк вскочил и пошел в даль пустынной степи, волоча ногу, сжатую железом.

На снегу отпечатался след трех лап и борозда от капкана.

* * *

Охотник шел размеренным шагом на широких легких лыжах. Он был одет в стеганый ватник и такие же брюки. На его плече привычно и ловко лежало ружье. Белокурый чуб выбился из-под шапки, лихо сдвинутой на затылок. Голубые глаза зорко всматривались в простор степи, примечали тропки зверей на снегу. Охотник стремился к месту, где вчера поставил капкан.

Подойдя к падали, человек остановился, протяжно свистнул и проговорил негромко:

– Силен серый!

Он осмотрел место, где стоял капкан. Зверь перекрутил проволоку у деревянной палки, скрепленной с ловушкой, и ушел.

Закинув ружье за спину, охотник двинулся по следу.

Волк уходил все дальше и дальше за лога и пустоши, за березовые колки. Километр за километром трусил он, превозмогая усталость и боль.

Охотник прошел около десяти километров до места первой лежки зверя. Волчья дорога тянулась дальше.

Прошел час, другой. Наконец, человек увидел ковыляющего волка. Тот шел по ветру и не слышал его.

– Двадцать пять километров, – проговорил охотник, оглянувшись вокруг, и стал обгонять волка. Затем он двинулся прямо навстречу зверю.

Волк заметил его и повернул назад. Напрягая силы, он побежал по своей тропе.

Когда человек приближался, серый убыстрял бег. Оторвавшись на некоторое расстояние, зверь ложился и отдыхал. Но охотник наступал, и волк вставал и бежал снова.

Несколько раз он пытался свернуть в сторону, но человек быстро огибал полукруг и возвращал его на старый путь.

Так шли они два часа. С высоты увала и человек и волк снова увидели далекое село.

Обессиленный зверь лег в снег, повернувшись к охотнику мордой. Глаза его горели. В бессилии он глухо рычал. Казалось, он больше не встанет и его можно взять живьем.

Человек сделал еще шаг и вдруг хищник, сжавшись в комок, подпрыгнул и бросился на него.

Выстрел ударил в упор. Но струя свинца задела зверя в шею и, вырвав клок шкуры и мяса, не убила его.

Волк прыгнул человеку на грудь. Тогда тот, откинув в сторону ружье, выхватил из-за пояса саперную лопатку и ударил зверя в нос.

Тело волка сразу обмякло и свалилось к ногам человека.

Подобрав ружье, охотник взвалил добитого, хищника на плечи и пошел к селу.

– Хитер ты, серый, а я, видать, того хитрее! – разговаривал он сам с собой. – Четыре версты – не двадцать пять. Тащи-ка тебя оттуда – сам ноги протянешь. А ты вот своим ходом пожаловал к нам…

* * *

Днем я не мог дождаться Федора Андреевича. Мы с другом пришли к нему вечером. Еще с порога мы увидели, как русый, голубоглазый, небольшого роста человек, ударив шапкой об пол, бегал в возбуждении по комнате и говорил, размахивая руками:

– Да пойми же, милый человек. Не отпущу я тебя, пока не отдашь ружье. Что хочешь бери, а Гринера отдай. Деньги – пожалуйста! Бери баян в придачу, велосипед…

– Федор Андреевич, – отбивался другой, – что ты напал? Ведь и я охотник. Как хочешь – обижайся, не обижайся, а не могу отдать ружья. Да у тебя и своих ружей много.

– Да ты что, Федора Бабина не знаешь? Для меня такое ружье дороже всего на свете! Без него я, как гармонист без гармошки.

Федор Андреевич растерянно помолчал и, не замечая нас, снова принялся упрашивать собеседника:

– Понимаешь ты, по душе оно мне пришлось. А из моих бери любое в обмен. Хочешь, вот Голланд и Голланд, вот Кетнер, вот Зауэр. – Он показал рукой на увешанную ружьями стену.

Хозяин ружья отрицательно покачал головой.

Бабин, безнадежно махнув рукой, выпалил:

– Вот скажи: «Отдай дом» – отдам!

Владелец Гринера не шел ни на какие уступки, и Федор Андреевич, огорченный, повернулся к двери и увидел нас.

Так началось мое знакомство с Федором Бабиным.

Был уже поздний вечер, когда под окнами заскрипел снег и раздались звонкие голоса. Раскрылись ворота и во двор въехали сани.

– Подогрей-ка, мать, чаек да ужин готовь, – весело сказал Бабин. – Добытчики мои заявились. С чем же они пожаловали?

Раскрылась дверь, и в комнату вошла стройная, невысокая, с такими же, как у Федора Андреевича, голубыми глазами девушка. Она сняла шапочку, и русая коса опустилась на ее плечи. Лицо ее раскраснелось на морозе. Щурясь от яркого света, она поставила ружье в угол.

– Знакомьтесь – дочь Ульяна, – сказал Бабин.

Вот она какая, добытчица пушнины! Даже не подумаешь, что такая девушка с волками управляется.

Следом в комнату вошел плотный широкоплечий паренек лет шестнадцати. Ростом, шириной плеч, русыми волнистыми волосами он походил на отца.

– Сын Николай, – сказал Федор Андреевич.

Мы поздоровались.

– Мама, прибери там, в сенях… – из скромности не называя добычу, сказал Николай.

Вокруг стола собралась семья Бабиных. Вскоре пришла из клуба младшая дочь Анна. Мы беседовали до глубокой ночи о городских новостях, об охоте, о зимнем промысле.

С той поры я часто бывал у Бабиных, проводил у них долгие зимние вечера, ходил на охоту вместе с ними.

Многие из рассказов Федора Андреевича и молодых охотников Бабиных остались у меня в памяти, и я записал их.

* * *

Уля проснулась от какого-то необычного звука. Она открыла голубые заспанные глаза и увидела перед собой огненно-красную живую лису.

Отец принес ее рано утром вместе с двумя другими убитыми им лисами.

Эта краснушка попалась в капкан.

Федор Андреевич накинул на нее полушубок, потом связал и принес домой – показать детям.

Уля села на кровати, свесила ноги, потерла глаза кулачками, откинула русую косичку. Радостно засмеявшись, она вдруг протянула к лисе руку, желая ее погладить.

Острая мордочка оскалилась, в глазах сверкнула ярость. Не успела девочка отдернуть руку, как лиса вцепилась в нее.

Укушенное место долго болело. Уля ходила по комнате и, заглушая боль, тихонько напевала:

«Лиса лисучая, лиса кусучая».

Неделю Уля не могла помогать матери возиться со шкурками зверков, добытых отцом.

Как-то в воскресный день отец пришел с новым ружьем, которое он только что купил у приезжего человека.

– Ну, дочь, – весело закричал с порога Федор Андреевич, – идем ружье пристреливать. С лисой ты познакомилась, знакомься теперь с ружьем. Учись стрелять. Как никак – девять лет тебе!

Отец установил мишень на огороде, отмерил пятьдесят шагов и подал дочери ружье.

– Давай, бей с легкой руки, Ульяна.

Она положила на изгородь тяжелые стволы, прицелилась с помощью отца и, зажмурившись, нажала спусковой крючок.

Грохот выстрела, отдача в плечо ошеломили ее. Но через мгновенье, очнувшись, она бежала вслед за отцом к доске, пробитой дробью.

– Здорово, доченька! – рассмеялся отец. – Коли ты, зажмурившись, попадаешь, то глядя совсем без промаха будешь бить.

Шестилетнего Николая он иногда брал с собой на промысел – ловить хомяков и сусликов капканами.

Когда сын уставал, отец садил его себе на плечи и так нес километр-другой. Коля отдыхал и шел снова.

Они приходили на место, когда майская яркая заря начинала двигаться от запада к востоку. Степь затихала. Уходило на покой все, что жило днем.

Федор Андреевич расставлял по кругу тридцать – сорок маленьких капканчиков.

Они вдвоем забирались в полынь и ожидали ночи.

Горьковатый полынный запах смешивался с ароматами степных трав. Под легким ветром чуть слышно шептали что-то друг другу листья осин.

Все ярче разгорались, едва видимые с вечера, звезды. Выплывал багровый диск луны. Поднимаясь, он голубел, и степь окрашивалась в таинственные тона лунного света.

Коля лежал, прижавшись к отцу, и слушал ночную степь. Вот затрещал в траве кузнечик, ему отозвался другой. Пролетела над ними, мягко взмахивая крыльями, большая птица. В траве кто-то свистнул.

– Видел – сова на добычу отправилась! – шепнул Федор Андреевич. – А это вон суслик свистит.

Вдруг от места, где отец расставил капканы, раздался пронзительный визг.

– Есть один, – тихо сказал отец, поднялся и пошел к капканам.

Он вернулся с хомяком в руках. Грызун старался вывернуться и повизгивал.

– Сейчас мы представление устроим, – сказал Федор Андреевич. Он взял прутик и ударил им хомяка по боку.

Грызун завизжал пронзительно и громко. Федор Андреевич ударил его еще раз, визг повторился.

И тотчас же вокруг, по ближнему полю раздались ответные голоса. Отовсюду к ним спешили хомяки, услышавшие визг сородича.

Два раза в ночь отец освобождал капканы.

К утру, собрав больше четырех десятков грызунов, они возвратились домой.

– Мы сегодня с тобой, сын, шкурок добыли на целую шубу, да хлеба сберегли пудов сорок. Каждый хомяк на зиму запасает больше пуда, – сказал отец, подходя к воротам дома.

* * *

Когда Николаю исполнилось восемь лет, он уже умел делать петли на зайцев, ставить капканы на грызунов, пробовал выслеживать зверя.

Коля учился во втором классе, вместе с Леней Морковиным. Они дружили. Вместе катались на лыжах, вертелись возле Федора Андреевича, ходили с ним на охоту.

Сегодня они пришли из школы к Николаю. Черноглазый, шустрый и худенький Леня что-то таинственно шептал Коле. Вместе они возились в кладовой, укладывали что-то в мешки. Мальчики встали на лыжи и пошли по волчихинской дороге за деревню.

– Дедушка Павел сказывал – видимо-невидимо лис по логам, – говорил на ходу Леня.

Ребята увидели след лисы, идущий к пустошам. Николай так же, как делал это отец, пересек тропку, стал на лыжах рядом и, помня совет Федора Андреевича, в пятую ступку следа зверя от места пересечения тропы лыжней поставил капкан. Заровняв его маскировочной лопатой снегом, он сделал над капканом на снегу звериную ступню.

Обойдя круг, Коля встретил вторую тропку. Здесь он снова поставил ловушку.

Смеркалось, когда мальчики вернулись домой. Николай поставил лыжи в сенях, разделся и прошел молча к столу. Федор Андреевич, сделав вид ничего не знающего человека, спросил сына:

– С горок катались?

– С горок, – покраснев, ответил Николай.

«Посмотрим, – подумал отец, – фартовый или нет сын у меня растет?..»

Коля проснулся чуть свет.

– Чего не спится тебе? – спросила мать. – Затемно поднялся.

Сын молча оделся и выскользнул в сени. Накинув поверх телогрейки белый маскировочный халатик, он вышел на улицу и отправился на лыжах в степь.

За деревней ветерок был злее, но бег на лыжах согревал и мороз как будто не трогал мальчика.

«Скоро и капканы», – подумал он.

Медленно наступал рассвет. Николай шел уже полчаса и приближался к ловушкам.

Вдруг сердце его вздрогнуло, – в 30 метрах от себя он увидел схваченную капканом лису. Настоящую, живую, пойманную им!

Лиса, завидев его, завертелась, затявкала.

После небольшой борьбы и возни, он закинул пушистую красную тушку за плечи. Отсюда он еще быстрее двинулся ко второму капкану. И здесь его ждала удача. Во втором капкане тоже была лиса.

Обратно мальчик бежал, не чувствуя ни тяжести двух тушек зверей, ни собственных ног.

Федор Андреевич встретил сына в дверях.

– Ну, вот сын и обновил капканы!

Николай солидно, отдышавшись, прошел в комнату и сказал отцовским тоном матери:

– Шкурки там оснимай! – и стал собираться в школу.

В ту зиму Николай добыл капканами девять лис.

* * *

Уля учила подруг стрельбе из малокалиберной винтовки. В районе были объявлены стрелковые соревнования.

Девочки установили во дворе школы мишень и тренировались – кто выбьет больше очков. Били по мишеням, по спичечному коробку.

– Уля, – кричали девочки, – в гривенник попади! – Ставили гривенник, через несколько секунд он звенел, сбитый верной пулей.

– А в копейку? – не унимались подруги.

– Ставьте, – отвечала она. И бронзовый крошечный диск, чуть видимый даже ее острым глазом, падал от следующего выстрела.

В 1943 году двенадцатилетняя Ульяна Бабина заняла первое место в Кочковском районе по стрельбе из малокалиберной винтовки.

* * *

Закончился 1943 год. Третий суровый год Великой Отечественной войны советского народа с немецко-фашистскими захватчиками.

Многие из взрослых охотников ушли на фронт и били волков-фашистов.

Детский журнал «Дружные ребята» (совместно с Народным комиссариатом заготовок и Государственной охотничьей инспекцией объявил конкурс на лучшего юного охотника. Двадцать тысяч школьников Советской страны включились в этот конкурс. Ребята успевали учиться и добывать мягкое золото для Родины.

В этот год Уля впервые сама ставила капканы и охотилась в одиночку. Первый же капкан, поставленный по советам отца на тропах возле падали, принес ей удачу. Попавшая в ловушку лиса крутилась всю ночь в металлическом креплении капкана, но вырваться не могла. К утру она, вымотав силы, разрыла сугроб снега и легла в яму.

Рано утром Уля бежала сюда на лыжах, чтобы успеть вернуться к занятиям в школе.

Заслышав ее, лиса подскочила вверх и снова нырнула в ложбинку.

– Ага, «лиса лисучая, лиса кусучая», – вспомнила вдруг Уля.

Подойдя к пойманному зверю, она решила не убивать лису, а принести ее, так же, как приносил отец, и показать живую дома. Она сбросила лыжи, подошла к попавшейся «кумушке» и наклонилась над ней. Зверь рванулся и вцепился зубами в ногу, но не прокусил толстых ватных брюк. Уля легонько стукнула лису по носу, та притихла.

Сделав из бичевки подобие уздечки, девочка надела ее на мордочку зверя, связала лисе ноги и, став на лыжи, побежала домой.

В комнате она устроила для лисы клетку.

Зверь быстро привыкал к новой обстановке. Вскоре лиса уже брала из рук пищу и свободно разгуливала по комнате.

Она настолько освоилась и почувствовала себя «как дома», что стала распоряжаться людскими вещами по собственному усмотрению. Вначале изгрызла колин ремень, потом закусила новым улиным ботинком. Отжевав от него добрый кусок, лиса зарыла остатки с резиновым каблуком в углу.

Вскоре с ней не стало никакого слада, и лиса рассталась со своей шкуркой.

Ребята взяли по конкурсу большие обязательства и написали об этом в журнал. Письмо их напечатали. Им хотелось сделать как можно больше, чтобы завоевать первенство. Вечерами они расспрашивали отца, как лучше выслеживать, и добывать зверя.

– Самое главное – все наблюдайте, примечайте, да изучайте, – советовал Федор Андреевич. – У зверей есть свои привычки и обычаи. Хочешь быть хорошим охотником, должен знать их.

– Вот попался тебе след хорька, горностая или колонка. Не пропуская его, проследи, куда он идет. И приведет он туда, где у зверка норка или кормовая площадка.

– Там, где он кормится, обязательно будет несколько нор, по ним зверок добывает пищу из-под снега. Отыщи самые лучшие ходовые норки, они заметнее других, и ставь здесь капканы – штуки две или три.

– Вот та же лиса. Она где летом тропик проложит, там и зимой будет ходить. Хорошо их по чернотропу выслеживать. Ранехонько утром поднимешься и крой по горячим следам.

– Лиса от того места, где она охотничала ночью, отойдет километра два или три и устроится на лежку у полыни или у кустиков. Спит себе и сладкие сны видит.

– К таким местам подходи наизготовке. Метров на тридцать, а то и меньше. Если будешь итти на ветер, подойдешь к зверю. Выскочит лиса, а убежать от дроби некуда.

– Научись по-заячьи кричать. Лиса зайца за первый сорт кушает, он ей как самому зайцу морковка. Как услышит заячий крик, летит, сломя голову, а ты замаскированный лежи в халате на снегу.

– А вот в бураны по норам их добывать надо. Зверь тогда отдыхает.

* * *

Февраль сыпал метелями, гнал поземки, закруживал буранами. Наметал высокие сугробы у костров, по полынным межам, возле колков.

После буранной ночи, тихим утром, Николай шел по полям в сторону Волчихи.

Ветер дул с юга, навстречу ему. Впереди перед осиновым колком стояли занесенные снегом копны сена.

Завидев их, он сразу вспомнил совет отца и шел, приглядываясь ко всему, что было перед ним.

Вдруг перед сугробом у копен мелькнуло гибкое рыжее тело. Он остановился. Лиса подпрыгнула еще раз и стала, изогнувшись, перед сугробом. Николай присел на корточки и стал наблюдать. Что заинтересовало ее?

Та нырнула головой в снег и скрылась в нем. Николай вскочил на ноги и помчался бегом к колку. В пятнадцати метрах он лег на снег возле охотящейся за кем-то лисы.

Вот снова из сугроба показался пышный рыжий наряд. Лиса выбиралась обратно, крутя в восторге хвостом. Вот она вышла наружу, и охотник увидел, что «кумушка» волокла в зубах зайца. В норе она успела задушить его.

Лиса бросила зайку на снег, отряхнулась, обошла вокруг, подскочила, куснула в охотничьем азарте безжизненное тело, крутнула еще раз хвостом и… свалилась, убитая наповал.

Та зима для Николая была добычливой. Он поймал и застрелил 14 лис, 10 горностаев, 38 зайцев, 7 хорьков. Сдал пушнины на 1902 рубля и выполнил шесть норм юного охотника или три нормы взрослого промысловика! По добыче он догнал отца.