Текст книги "В небе Молдавии"

Автор книги: Григорий Речкалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

С самого утра жизнь на аэродроме бурлила: техники латали поврежденные самолеты, летчики проверяли их в воздухе, а между вылетами решались дела насущные.

Мой и яковлевский самолеты стояли поблизости. Мы добирались с КП на стоянку вместе. Какая-то непонятная вялость овладела мной. Зато Коля был на седьмом небе: он получил самолет. Правда, "миг" был избит и неисправен, но Яковлев вместе с техником Ашотом Арутюновым уже подремонтировал его и после обеда готовился к облету. Он без умолку рассказывал, как они доставали запчасти, как втиснулись без очереди в ремонтные мастерские и как, наконец, тащили истребитель обратно на аэродром.

Оживленно было и у грачевского "мига".

– О чем спорите? – весело крикнул Яковлев.

– С чего ты взял? – удивился Петя. – Просто обсуждаем детали предстоящего вылета. Подсаживайтесь, послушайте.

– Мы уже убедились, – продолжая начатый разговор, спокойно говорил Викторов, – при равных условиях немцы вступают в бой неохотно.

– А лобовых атак, как черт ладана, боятся, – вставил Петя Грачев. Вчера пара "худых" как сиганет от меня переворотами...

– Но хитрят паразиты здорово, – заметил Николай Лукашевич.

– Мы должны быть хитрее фрицев, – задумчиво произнес Викторов.

– Правильно! – подтвердил незаметно подошедший Хархалуп. – Вот и расскажи, как это сделать.

Семен Иванович ценил серьезного вдумчивого командира звена. И не только он. Всем были по душе прямой нрав, скромность и отвага лейтенанта. Викторов уже успел сбить два немецких истребителя.

Летчик улыбнулся, потер ладонью лоб, пригладил волосы.

– Немецкие истребители умело используют облака и солнце. Иногда им удается обмануть наших самолетами-приманками. Подлетит такой одиночка, а то и пара "мессеров". Прямо просятся, чтобы сбили. И даже хвост подставят. Некоторые поддаются. А немец покрутился-покрутился и удирать, подводит под удар своих или просто уводит в сторону.

– Он прав. Меня на этом под Бельцами срубили, – перебил Ротанов и горько вздохнул: – Жаль "сороковку", хороший был самолет.

– Все эти уловки следует знать, – продолжал Викторов, – не нужно быть "Иванушками". Хорошая осмотрительность...

– ...залог здоровья, товарищи, – дополнил весело Хархалуп. – Верно, Яша? – обратился он к Мемедову.

Мемедов слегка покраснел, взглянул на товарищей:

– Верно, товарищ командир.

– А почему так получается: завяжешь бой с одной парой – смотришь, откуда ни возьмись, еще "худые"?– спросил Дмитриев. – И почему они с верхотуры на нас валятся?

– Здесь дело вот в чем, – пояснил Хархалуп. – Немецкие летчики самостоятельны в выборе действий. Вылетает, скажем, эскадрилья "мессеров" шесть или восемь пар – в заданный район с интервалом в три, пять минут. Все связаны между собой по радио. Летают на разных высотах и держат под контролем большое пространство. Встретила какая-нибудь пара советские самолеты, вот нас, допустим, – тут же оповещает своих. Те – на помощь.

– Я недавно в точности такую картину наблюдал. На вынужденной сидел... – подтвердил Лукашевич. – И что интересно: наши летят кучно, их далеко видать, а откуда вдруг выскочила первая пара, я не заметил. Потом как посыпались со всех сторон – и все сверху.

– Значит, и нам нужно так действовать, – предложил Грачев.

– А радиосвязь у тебя есть? – возразил Тима Ротанов. – То-то и оно.

– Но ведь не можем мы терпеть такое безобразие! – вскипел Грачев. Сам-то ты что предлагаешь? Или ты, Викторов? Товарищ старший лейтенант, что скажете?

– Давайте тоже летать на разных высотах, – загадочно улыбнувшись, предложил Хархалуп.

Все вопросительно посмотрели на него.

– Я, например, полечу со своим звеном на одной высоте. Звено Викторова пойдет на пятьсот-семьсот метров выше. А Ротанов и Грачев с таким же превышением – над Викторовым. Понятно?

– Мы же сразу потеряем друг друга, а поодиночке нас всех "мессеры" съедят, – решительно возразил Ротанов.

– Съедят? Может, мы их первыми прихлопнем, а? – и, толкнув Мемедова в бок, Хархалуп задорно спросил: – Как, Яша?

– Моя голова такое не понимает, – смутился тот.

– Нам не разрешат этого! – усомнился Ротанов. – Прикажут, как всегда, летать на строго заданной высоте – и баста.

– Для порядка, – ухмыльнулся Дмитриев. – Надо же быть на виду у начальства.

Летчики молчали. Хархалуп вытащил из планшета листок бумаги, быстро набросал боевой порядок группы и показал его всем.

– Вот, друзья, смотрите: запретить этого нам не могут, да я и сам нарушать приказ не буду. Скажут держать высоту две с половиной тысячи метров,– пожалуйста, ни метра больше. Но это только для меня, Мемедова и Дмитриева. А мы летим с вами единой группой, под моим командованием. Следовательно, приказ не нарушаем, хотя Викторов с Лукашевичем и Хмельницким полетят на трех тысячах метров, а Ротанов – ближе к четырем. Вы же знаете – "мессеры" выше летать не любят. Это первое.

Второе – и самое главное. Эшелонируя звенья по высоте, мы будем хорошо видеть друг друга. От этого зависит успех.

Третье. Эшелонирование звеньев лишит немцев возможности нападать на нас сверху. К примеру, атакуют немцы мое звено – и тут же попадают под прицел летчиков Викторова. Захотят напасть на Викторова – сверху ударит пара Ротанова.

Летчики внимательно разглядывали исчерченный лист бумаги.

– Братва, а здорово придумано! Смотрите – при таком боевом порядке мы ведь совершенно не стеснены маневром. Нижнее звено легко сойдет за "приманку". Верно, а? Ну, теперь держись, "худые"!

– Прав Грачев! – вскочил Хмельницкий, высокий статный белорус. Свобода маневра на высоте позволит группе легко и быстро собраться в кулак и ударить по бомберам. – Он тряхнул головой, отбрасывая назад красивые волнистые волосы. – А в рассредоточенном порядке она почти незаметна.

– Давайте, товарищ командир, попробуем, – предложил Тима Ротанов.

– Хорошо. Но вначале мы с вами в деталях должны обсудить все на земле. И сделаем это сегодня, а потом, так сказать, прорепетируем.

– А все же страшно как-то с непривычки, – – признался Дмитриев, – в общей-то кучке куда веселее.

– Новое дело, как вода, вначале всегда пугает, – задумчиво сказал Мемедов, – а окунешься – и сильнее станешь.

Взволнованные новизной, мы с Яковлевым зашагали к своим "ястребкам". Коля заметно волновался.

– Стосковался по воздуху?

– Еще бы! – Николай привычным жестом дотронулся до выскобленного подбородка. – Веришь, с тех пор, как меня сбили, только и думаю что о полетах. И это теперь вроде как лекарство: от голода, жажды, даже от фашистов. А сегодня, может, и в бой. – Он остановился, нетерпеливо посмотрел в пасмурное небо. – Эх, врезать гадам хочется как следует! Вот увидишь, я еще вас догоню.

По пути нас окликнул лейтенант Абрамов. В начале войны он, как и Коцюбинский, избежал полетов и теперь стал адъютантом эскадрильи.

– Коля! Тебя комиссару полка разыскивает. Звонил из Маяков со штаба.

– Это в такую-то даль с аэродрома пешим тащиться? – удивился Яковлев.

Тот пожал плечами и, ничего не говоря, пошел дальше.

– Ты вот волнуешься, как бы в воздух, побыстрее, да врезать, а такие, как этот, за свою шкуру трясутся. Есть разница?

– Не знаю, не сравнивал, да и некогда такими вещами заниматься. Ты мне лучше скажи... – Яковлев помялся. – Может один смелый поступок на войне сделать человека героем?

– Как тебе сказать...

– Может! – уверенно ответил Николай.– Надо только захотеть.

Тут он увидел свой "миг" и заторопился.

– Нужно технику помочь, – объяснил он, хоть было ясно, что и без него все сделают. – А в штаб уже потом сбегаю.

Я шел по мокрой от дождя траве и думал о Яковлеве. В эти дни, я заметил, в нем появилась новая черточка – тщеславие, но такое, за которое трудно осуждать людей на войне: желание непременно наверстать упущенное, совершить что-нибудь героическое. Ради этого Яковлев готов был пойти на что угодно.

Проходя вдоль стоянки, я с удивлением обнаружил, что почти у всех "чаек" под плоскостями подвешены реактивные снаряды. "Итак, моя монополия кончилась,– подумал я. – Быстро же Кузьма перевооружил "чайки".

Я присел на баллон с воздухом, переобул мокрые ноги, положил под голову парашют и завалился под плоскостью спать. То был не сон, скорее, чуткое забытье. Сознание привычно фиксировало каждый взлет, каждую посадку.

Неподалеку прошумела полуторка. Остановилась. Торопливый говор Дубинина поднял меня, и вскоре наше звено летело в Стефанешты, где немцы готовились к переправе.

К этому времени несколько летчиков уже побывало в разведке. И все ониКрюков, Шелякин, Фигичев– докладывали одно: противник спешно подтягивает к фронту свежие силы. Наши части тоже двигались к границе. Мы хорошо видели, как от Дубоссарской переправы на Оргеев сплошной лентой пылилась дорога. Все говорило о том, что скоро начнутся новые ожесточенные бои.

Приземлившись, мы узнали от Путькалюка печальную новость: похоронили инженера полка Шелоховича. В нелепую смерть эту трудно было поверить. Его обстреляли с земли по дороге на запасной аэродром. Пуля попала прямо в сердце...

* * *

К полудню в воздухе повисла изнуряющая духота. Тело покрылось липкой испариной.

Я встретился с Яковлевым за обедом и не узнал его. Не притрагиваясь к еде, он угрюмо смотрел в тарелку.

– Что с тобой? – спросил я.

Яковлев долго молчал, потом выдавил из себя улыбку и, не поднимая головы, еле слышно ответил:

– Ничего. Отвоевался я, вот что.

– Брось чушь-то молоть.

– Не чушь это, – подал голос Кондратюк. – Запретили Кольке летать. Чупаков распорядился. Временно, говорит, до выяснения. Я сам у него был.

– У кого он – у фашистов, что ли, выяснять собирается? – зло спросил Шульга.

На лице Николая лежала печать неподдельного, непоправимого горя. Все эти дни он только и жил тем, чтобы поскорее подняться в воздух и вместе со всеми воевать. И вот...

Не знай мы Яковлева, такое могло бы показаться правдоподобным. Но это был выходец из коломенских рабочих, рано лишился отца. На десятом году жизни Коля, самый старший из троих детей, отправился на поиски хлеба насущного. В тринадцать лет испытал все тяготы "блатной" жизни и тумаки базарных торговок. А в пятнадцать молодой слесарь-инструментальщик познал радость полета.

Мать гордилась "старшеньким", но самолетов боялась, как огня. Умоляла сына быть кем угодно, только не летчиком. Но может ли что-нибудь противостоять велению сердца? В семнадцать лет Коля Яковлев был уже военным летчиком. А в девятнадцать...

Над аэродромом прогудело звено "мигов". Развернувшись, истребители спланировали прямо над нашими головами. От взвихренного воздуха пригнулись кусты.

– Атрашкевич с разведки прилетел, – сказал Степан Комлев, наблюдавший за посадкой летчиков. – Пойду разузнаю, что новенького.

– С кем он летал? – полюбопытствовал я.

– Летуны у капитана постоянные: Макаров, Дьяченко.

– Пойду и я... – поднялся из-за стола Яковлев, – он чуть не сказал "к своему самолету". – Обещал технарю подсобить, мотор опробовать.

Каждому хотелось утешить Николая, чем-то помочь ему. Но чем?

Кондратюк протянул портсигар:

– Колька, твоя любимая марка.

– "Чужие"? Ну что ж, давай.– Яковлев горько улыбнулся и медленно пошел к стоянке.

Его горестная усмешка и неуверенная походка напомнили мне первый день войны и вылет Яковлева и Пал Палыча на разведку. На душе стало тоскливо.

– Ох, чует мое сердце неладное, – проговорил Кондратюк, глядя на удаляющуюся понурую фигуру. – Не-ужто и теперь, на войне, мы не освободимся от пустых подозрений?

– Да, с таким грузом много не навоюешь, – задумчиво произнес я и предложил ребятам: – Пойдемте к командиру полка, попросим за Яковлева.

– Хархалуп уже ходил с Пушкаревым. Иванова нет, а Чупаков проводит совещание о бдительности, – буркнул Лукашевич.

Вечерело. Закончится ли сегодня на этом боевой день? Как-никак, завтра воскресенье. Хотелось помыться, привести себя в порядок.

Путькалюк только что заменил лопасть, простреленную на штурмовке, и мне еще предстояло опробовать в воздухе работу винта.

В этот предвечерний час аэродром с воздуха показался серым, такими же были и поля вокруг. Винт на всех режимах работал без тряски и вполне прилично. Правда, масло из втулки винта сильно забрызгивало козырек кабины, но техник не был в этом повинен.

Крутанув несколько "мертвых" петель и "бочек", я проверил оружие, выпустил очередь из каждого пулемета. Острый запах пороховой гари, огненные следы пуль щекотали нервы, возбуждали боевой азарт. Мне даже захотелось повстречаться сейчас с противником. "Жаль, "эрэсы" не успели подвесить, подумал я, изучая многослойные облака,– а то можно было бы показать фашистам, где раки зимуют". Я направил машину в сторону от аэродрома и дал очередь из четырех пулеметов разом.

И вдруг там, где погасли трассы, показался истребитель. За ним другой! Похоже на "миги". Откуда они? Я глянул в сторону аэродрома...

* * *

В эти вечерние часы на командном пункте работа кипела вовсю. Кончался месяц. Нужно было составлять итоговые отчеты, донесения, сводки.

Начальник штаба драил за плохо составленные боевые донесения.

– Поймите вы, делопуты от авиации! В донесении должны быть не только результаты вылета! Как летчики действовали в бою? С какой дистанции, откуда атаковали противника? Как вел себя противник? Есть это хоть в одном донесении? Нет! А по ним же боевой опыт обобщают. И летчиков тактике боя учат.

Он хотел было еще предупредить адъютантов, что отчеты о боевой работе эскадрильи за минувшую неделю должны быть представлены своевременно, но тут вошел младший лейтенант Плаксин и сообщил: на стоянке второй эскадрильи Матвеева ждет командир полка.

– Хорошо. Подожди. Сейчас еду. – И, обратившись к адъютантам, распорядился: – До ужина все летные книжки заполнить, как полагается. Сам проверю. Ясно? А теперь марш по эскадрильям.

Когда начальник штаба разыскал командира полка, тот "беседовал" с Селиверстовым. За выломанную дверь и побег с гауптвахты Чупаков приказал, без ведома Иванова и Матвеева, судить Кузьму трибуналом.

Кузя стоял около самолета, небритый, с пустой кобурой на животе. Сухощавый Барышников, командир его эскадрильи, подпирал лопасть винта и не мог поднять глаз на майора. На колесе приткнулся разозленный Ивачев; он тоже чувствовал себя виноватым в том, что произошло.

– Понимаешь ты, дурья голова, что натворил? – в который раз увещевал Иванов.

– Товарищ командир, ну, скажите: "каракатица" – самолет или нет? Я же за ней четверть часа гонялся! Все боеприпасы расстрелял, пока не укокошил.

– Что ты пристал со своей "каракатицей"! – не выдержал Ивачев. Отвечай за свои безобразия, когда командир спрашивает.

– Какие же это безобразия, Костя?– удивился Кузьма. – Тот "жук" ("жуками" он звал всех тыловиков) категорически "каракатицу" за самолет не признает. Вот, говорит, "хейнкель" или там "юнкерс" – за них и граненого не жаль!

Оказывается, весь сыр-бор с начпродом разгорелся вчера из-за негласно установленных за сбитый самолет ста граммов фронтовых.

Командир полка сдержал улыбку:

– Сколько же тебе этот "жук" за "мессера" отваливает?

– О, за "худого" он и бутылку не пожалеет.

– Да ну! Целую бутылку?

– Не верите? – Кузьма облизнул губы. – Спросите Барышникова.

– Почему же "худому" такое предпочтение?

– Да разве тыловая крыса разбирается в авиации? Я бы не взял за "мессера" и СПГ{9}.

Глядя на Селиверстова, нельзя было не улыбнуться и тем более сердиться на него. Весь, как на ладони: простой, бесхитростный, смешной в безалаберности. Но в бою этот летчик был смел до бесшабашности.

Иванову и смешно было, и жаль Кузьму. Он уже знал, как наказать его. Для этого и вызвал сюда Матвеева, чтобы согласовать с ними и не отдавать летчика под суд.

– Ну, и удалось тебе доказать начпроду его ошибки? – Иванов не выдержал и улыбнулся.

– Не успел, товарищ командир. Удрал от меня "жук". Да и Чупаков...

– Вот, полюбуйся, Александр Никандрыч, – обратился Иванов к начальнику штаба, – надебоширил да еще с "губы" того...

– Я в курсе, Виктор Петрович. Стянуть с него штаны и хорошим дрыном за такие штучки. – Матвеев кивнул в сторону Барышникова. – И ему еще всыпать за компанию.

– Дрын для него уже подобран, – сказал Иванов. Другого ответа от начальника штаба он и не ждал. Матвееву легче взять вину на себя, чем наказать летчика. – Он у меня этот дрын надолго запомнит.

– Коли так, – Матвеев нахмурился, – чеши, Кузя, отсюда в кутузку (так майор всегда называл гауптвахту) – быстро! Чтоб одна нога здесь, а другая там. Да приготовься!

– Смотри, по дороге – никуда, дуй прямым назначением!– крикнул вдогонку Ивачев.

– Ну, с одним разобрались, – засмеялся Матвеев и передал Иванову папку с делами. – Другой подождет. Тут кое-что поважнее.

– Что-нибудь срочное?

– Получено спецзадание: разведать аэродромы Бырлад и Роман. Приказано послать не менее звена.

Иванов поморщился. Закурил.

– Неужели в дивизии не понимают, что только руки нам связывают? Мы и сами в состоянии решить, как лучше выполнить задачу.

– Товарищ командир, разрешите, я слетаю! – вызвался Ивачев.

– Тебе другая работенка найдется, – сказал Матвеев. – Я, Виктор Петрович, уже переговорил с Атрашкевичем. Он сам решил завтра слетать. В напарники возьмет Дьяченко и Макарова.

– Ну, добро. Да чтоб на рожон не лез. Маршрут и высоту пусть выберет сам.

Запыхавшийся солдат передал, что командира требуют срочно к телефону.

Иванов приказал Барышникову узнать, в чем дело, и продолжал обсуждать с Матвеевым текущие дела.

– Надо бы нам с летным составом недостатки разобрать, – почти кричал он в ухо Матвееву. – Когда ты сможешь выкроить время?

Матвеев ждал, пока стихнет гул опробуемого рядом мотора. Вдали показался Барышников. Он мчался во всю прыть своих длинных ног, размахивал над головой шлемом и что-то кричал. При виде его моментально ожила стоянка самолетов, в сторону полетела маскировка. Летчики повскакали с мест, принялись быстро натягивать парашюты.

– На Котовск летят "юнкерсы"! – наконец, разобрал Иванов. – Посты ВНОС передали! "Юнкерсы!"

С командного пункта взлетели в воздух ракеты. Яковлев сидел в кабине и газовал на всех режимах. Изачев, пробегая мимо, махнул ему рукой на взлет, вскочил сам в стоявший впереди "миг" и взлетел следом за Николаем. А потом началось столпотворение, которое я и увидел с воздуха.

Со всех сторон летного поля, похожего на перевернутое овальное блюдо, взлетали "чайки" и "миги", в хмурое небо беспрестанно взвивались ракеты...

Непонятная суматоха на земле озадачила меня. Это могла быть только боевая тревога. Но противника не было. В районе наблюдательной вышки я обнаружил длинную стрелу; белое полотнище указывало курс на северо-восток. Значит, враг там. В этом направлении устремилась первая пара "мигов". О посадке теперь нечего было и думать. Я пустился за "мигами" и продолжал напряженно, до боли в глазах, всматриваться в ползущие навстречу облака. Сзади наперегонки мчалось не менее полутора десятков "чаек". "Миги" постепенно вырывались вперед, некоторые уже догоняли меня.

Я взглянул на часы: без десяти восемь. Значит, в воздухе я уже двадцать минут. Впереди разорванные слоистые облака. Выше еще несколько ярусов. Все это настораживало. Лучшей погоды для скрытого налета не придумаешь. Слева в просвете мелькнул истребитель. Неужели "мессершмитт"? Нет, "сороковка" Ротанова. Он обогнал меня, и в открытый фонарь я увидел сосредоточенное напряженное лицо. Перед самым носом моей "чайки" Ротанов внезапно резко кинулся вправо и закачал крыльями. Я глянул в ту сторону и вздрогнул от неожиданности: "Сколько же их!"

Черные громады "юнкерсов" тремя группами зловеще двигались к городу. Они то появлялись, то скрывались за нижними облаками. Два "мига" уже мчались им наперерез.

Мозг работал четко и оперативно. Атаковать последнее звено колонны! Только бы успеть! Тело напряглось. Ноги крепче уперлись в педали. Голова прильнула к прицелу. К мгновенной злости на тех, кто некачественно изготовлял воздушные винты для моторов, примешалась горечь: скорость машины не позволяла быстро сблизиться с противником; боковым зрением я видел, как один за другим меня обогнали еще три "мига".

Вот досада: лечу без реактивных снарядов. Как бы они пригодились! Что ж, будем драться "шкасами".

Головное звено противника набирало скорость. За ним, не отставая, дымили остальные "юнкерсы".

Первые "миги" набросились на голову колонны, и сразу черные махины ощетинились тысячами трасс.

Атака была отбита. Один "миг" оставил за собой белый шлейф и потянул на снижение. Другие отскочили в стороны.

"Юнкерсы" легли на боевой курс. Через минуту-другую на город посыплются бомбы...

...Вспоминая подробности любого, даже только что прошедшего боя, трудно воссоздать его полностью. Обычно внимание фиксирует несколько скоротечных моментов, поражающих своей новизной. Но это у опытных воздушных бойцов. Для новичков же все ново, и потому зрелищная часть выступает на первый план.

Сразу я решил, что все вокруг кишит "юнкерсами", хотя их было только восемнадцать. Со смешанным чувством смотрел я на картину боя. Фейерверки трассирующих пуль, прорезающие небо, зловещие силуэты "юнкерсов" на темном фоне облаков, со страшным ревом носящиеся вокруг истребители – все это показалось мне на мгновенье неправдоподобным, фантастическим.

До ближайшей группы врагов осталась какая-нибудь сотня метров, и тут из-за серой, похожей на клок шерсти тучки выскочил "миг". Он устремился прямо к головному бомбардировщику. Я видел, как все бомбардировщики открыли по нему огонь. Огненные стрелы летели впереди, сзади, скрещивались над самолетом, но летчик неотвратимо приближался к вожаку "юнкерсов".

Кто был этот смельчак, так упорно настигавший фашистского вожака? Стремительность атаки показывала, что летчик скорее погибнет, чем свернет в сторону. В стане врага началось замешательство; стрелки на некоторое время даже прекратили пулеметный огонь. На это, вероятно, и рассчитывал летчик. До головного звена "юнкерсов" было уже рукой подать. В следующий момент истребитель и ведущий "юнкерс" одновременно открыли огонь. Огненные трассы скрестились на полпути, впились друг в друга. На бомбовозе вспыхнуло пламя. Затем взрыв – "юнкерс", разметав весь строй, рухнул.

Картина боя сразу резко изменилась. Воодушевленные подвигом товарища, наши яростно бросились на рассыпавшуюся колонну фашистов. Я еще успел заметить, как бесстрашный истребитель почему-то неуклюже спланировал вниз, и сам тут же открыл огонь по ближайшему "юнкерсу", но... опоздал. Иван Зибин опередил меня – залпом реактивных снарядов срезал фашиста. Бомбардировщики бросились наутек. Еще один "юнкерс" закрутился в огненном пламени от меткой очереди Ротанова. Многослойные облака не спасли фашистов. Светличный вытащил "юнкерса" из нижнего яруса, и через минуту тот уже вздыбил землю у Воронковской МТС.

Разгром был полный. Не повезло только мне. Опасаясь, что в такой кутерьме на мою долю ничего не достанется, я сломя голову набросился на фашиста, которого и без того уже одолели три "чайки". И получил сполна: вражеский стрелок точной очередью перебил стальные расчальные ленты на правой плоскости.

Люди, знакомые с конструкцией бипланов, знают, к чему это может привести. Несолоно хлебавши я осторожно, "на цыпочках", добирался до дому и по дороге то и дело тревожно поглядывал на вибрирующие крылья, нетерпеливо ожидая, когда они, наконец, "сложатся".

* * *

Как только в воздух поднялся первый "миг", начальник штаба бросился к наблюдательному посту, выложил полотняную стрелу в сторону противника и начал пускать ракеты в этом направлении до тех пор, пока за горизонтом не скрылся последний истребитель.

Умолк шум моторов. Стало тихо. Кто же все-таки взлетел?

Сколько поднялось истребителей? На аэродроме этого никто толком не знал. Майор Матвеев поехал выяснять.

Прошло десять минут, пятнадцать... Аэродром словно вымер – ни звука. Необычайная тишина воцарилась на командном пункте.

Минутная стрелка миновала еще одну цифру, и тут раздался телефонный звонок. Штаб дивизии запрашивал: куда полетели истребители?

– Отражать налет, – ответил Медведев.

– Сколько?

– Выясняем.

– Кто поднял?

– По данным постов ВНОС,– пробубнил Медведев и вытер взмокший лоб.

Прошло двадцать пять минут, а от летчиков никаких известий. Иванов начал волноваться. Штаб дивизии потребовал:

– Позовите командира полка.

В ответ на вопросительный взгляд Медведева майор приказал:

– Передай – я на старте.

– Начальника штаба, – не унимались в трубке.

– Матвеев на аэродроме.

Майора Иванова одолевали сомнения. Уж не подвох ли все это? Случаи дезинформации и провокации случались. Вдруг в этот момент фашисты летят на аэродром? Иванов приказал немедленно посадить всех оставшихся летчиков в первую готовность. А штаб дивизии все требовал, требовал объяснений. На тридцать пятой минуте сел, наконец, Викторов, следом за ним – я. Матвеев нетерпеливо вскочил на крыло и заглянул в кабину: летчик улыбался. От души отлегло.

– Запишите, товарищ майор, одного "юнкерса"! – крикнул оглохший после боя Викторов.

– Молодец, Витька, двести граммов тебе на ужин!– затряс его Матвеев.

– Маловато! – засмеялся летчик. – Про утреннего "мессершмитта" забыли? – Майор утвердительно кивнул и побежал ко мне.

– Ну, – крикнул он издали, – с чем тебя поздравить? С третьим сбитым?

Выражение моего лица, жалкий, побитый вид "чайки" озадачили его.

– Выходит, напрасно я к тебе скакал рысаком?

– Не досталось мне, товарищ майор...

– Ха-ха-ха! Как не досталось? Смотри... – Матвеев раскачал крыло, отчего вся полукоробка жалобно заскрипела, и помчался к телефону – звонить командиру полка, но тот уже и сам спешил ему навстречу.

– Победа, Виктор Петрович! – ликовал Матвеев.– Викторов и Речкалов видели, как наши орлы четырех бомберов пристукнули. Викторов и сам одного срубил!

– Значит, перехват состоялся? Был бой?

– Да еще какой! По одному – у Зибина, Ротанова, Светличного, а вот кто первого сбил – неизвестно.

Истребители поодиночке возвращались на аэродром. Зарулил на стоянку Мемедов.

– Один "юнкерс" капут, товарищ майор!

– Молодец, Яша, большой молодец! – командир тряхнул его потную руку. Запиши, Александр Никандрович.

Весь мокрый, вылез из кабины Барышников.

– Сбил, товарищ командир, широко улыбаясь, доложил он. – Грохнулся фашист севернее Котовска.

– Это уже седьмой, – пометил в тетради Матвеев и убежал к телефону.

Иванов вновь и вновь пытался выяснить имя героя бесстрашной атаки, решившей исход боя. Но кто это сделал, никто до сих пор не знал. Вернулся Матвеев. К телефону его вызывал Ивачев. Он сидел у Красных Окон на "пузе", с изрешеченным мотором. Один за другим приземлились Назаров и Дьяченко. Их жертвы оглушили своими взрывами окрестности Приднестровья. О двух сбитых "юнкерсах" доложил Тима Ротанов. Закончила пробег и зарулила последняя, пятнадцатая, "чайка". Ничего не знали только о седьмом "миге" – на нем вылетел Яковлев.

Матвеев сообщил в дивизию результаты вылета. Связь была плохая, и мы слышали, как он громко передразнивал кого-то:

– Сколько, сколько! Говорят тебе, десять "юнкерсов"{10}. Вот и ну! Не веришь? Сосчитай, около вас все валяются. Куда летели? Тебя, нукало, бомбить. Кто смеется? Я? Была охота мне над вами смеяться. "Юнкерсы" вас уже не тронут. От них рожки да ножки остались!

На аэродроме появился комиссар полка. О чем-то переговорил с командиром и, нахмурившись, отошел в сторону.

А Матвеев продолжал кричать в трубку:

– Потери? Один "миг" еще не вернулся. Нет, никто не видел, куда он делся. Минут с десяток подождем. В случае чего вы там помогите в организации поисков. Хорошо? Да, да, понял.

Отдуваясь и вытирая платком побагровевшее лицо, Матвеев подошел к Иванову.

– Генерал требует письменного донесения о бое.

Иванов посмотрел на часы, прислушался.

– Первые летчики взлетели в девятнадцать пятьдесят. Горючего Яковлеву еще на восемь-десять минут. Будем ждать.

По лицу Иванова было видно: он не очень верит в возвращение "мига".

Ребята полукругом расселись на земле, напряженно ждали. На исходе были последние минуты. Мы слышали, как под карандашом Матвеева похрустывают тетрадные листы.

– Все!– не выдержал Гичевский и вскочил с земли.

– Не все! – одернул его Матвеев. – Сидит, наверное, на вынужденной где-нибудь поблизости, а ты говоришь – "все"!

Снова вспыхнула надежда. Действительно, почему бы ему не сесть в поле? Сейчас он, возможно, добирается к селу, ищет телефон...

И вдруг резко задребезжал телефонный звонок.

– Аэродром?

– Да, аэродром.

– Возле Чубовки упал ваш самолет. У летчика найдены документы. Яковлев. Николай Васильевич Яковлев. Аэродром, аэродром!.. Вы слышите меня? Аэродром!..

* * *

На земле стынет мягкий сыроватый сумрак. Между двумя кучами бурой земли чернеет разверстая могила. На возвышении – Яковлев. На лице застыла недоуменная улыбка. Новая гимнастерка с чистым подворотничком, в голове груды цветов. Ветерок треплет белокурые волосы, багровый диск солнца бросает прощальные лучи на обострившиеся черты.

Если б только не глаза... Кажется, чуточку приоткрой он веки – и брызнут они, как всегда, смехом...

...В крышку гроба глухо ударяют первые комья. Вечернюю тишину разрывает нестройный залп прощального салюта, другой, третий. Вороньим криком наполняется воздух.

Комья земли громоздятся выше, выше. Звуки их ударов становятся глуше... И вот я стою у свежего холмика. На нем цветы, деревянный обелиск. Под стеклом – фотокарточка.

Таким я увидел тебя впервые, таким ты и останешься в памяти всех, кто тебя знал – девятнадцатилетним белобрысым пареньком, жизнерадостным и веселым, вечным юношей и комсомольцем-героем.

Пройдет время. Станут строчкой истории сегодняшние бои. Отстроятся деревни и города, поля превратятся в цветущие нивы. Земля снова будет приносить людям счастье.

И одно из самых сильных моих желаний: среди этой красоты, люди земли, помните о сыне своей Родины– Николае Яковлеве!

* * *

Человеческая память похожа на фотопленку; с годами – от времени, от небрежного обращения – она стирается. Отпечатки уже неконтрастны, четкие когда-то линии расплылись, а яркие, впечатляющие картины покрылись темной пеленой.

Я настойчиво допрашиваю свою память, пытаясь добиться от нее верных ответов, стараясь и в мелочах не отступать от правды.

Но время неумолимо. Даже архивные документы, призванные восполнить пробелы памяти, читать порой трудно. И все же иногда среди пожелтевших от времени страниц, словно выхваченные лучом прожектора, встают передо мной те, кого нет на земле уже многие годы. Я вижу их обветренные лица, слышу их голоса, вдыхаю запах трав, бензина, пороховой гари – вижу свою молодость.

Я держу в руках исторический формуляр полка. С волнением перелистываю страницы, читаю торопливые записи. Этот бесценный сейчас документ в свое время велся от случая к случаю, небрежно и бестолково. "29.6.41 года. Получено спецзадание на разведку аэродромов Бырлад и Роман. Это с честью выполнили капитан Атрашкевич с ведомыми Дьяченко и Макаровым. На аэродроме Бырлад уничтожено 4 ПЗЛ-24. ...Огнем ЗА{11} на разведке при атаке аэродрома Роман сбит капитан Атрашкевич Федор Васильевич..."