Текст книги "На берегах Ганга. Раху"
Автор книги: Грегор Самаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
Все наклонили головы. Немедленно по распоряжению Гастингса началась непрерывная деятельность как в правительственном дворце, так и в форте Вильям. Суда часто отбирались насильно, хотя и за вознаграждение, для перевозки войск и вооружения. Скороходные парусные суда обследовали побережье и выслеживали приближение французской эскадры.
Сэр Эйр-Кот недавно возвратился из похода против магаратов и удобно устроился в форте Вильям. Шестидесятилетний генерал любил удобства жизни, которыми мог наслаждаться благодаря большому жалованью, получаемому от компании, и богатой добыче, привезенной из похода. Но старый солдат встрепенулся, когда Гастингс передал ему командование. Помериться силами со старым мизорским львом – куда выше и почетнее, чем вести войну с магаратскими князьями.
Пока шла напряженная подготовка к наступлению, Гастингс велел позвать к себе капитана Синдгэма.
– Капитан, – обратился он к нему серьезно, почти торжественно, – вы когда-то требовали от меня мести людям, разрушившим ваше счастье, отравившим вашу жизнь, изгнавшим вас из общества людей. Нункомар, изгнавший вас к диким зверям, погиб на виселице, Дамаянти, предавшая вашу любовь и пожертвовавшая вами для роскоши и богатства, искупила свою вину в огне. – Сдержал я свое слово?
– Сдержали, ваше превосходительство, – отвечал капитан. – Положим, я сам участвовал в мщении, так как месть, исполненная другим, не удовлетворяет жажды истерзанной души, но возможность совершить ее дали мне вы, за что я вам безгранично благодарен.
– Я сделал из вас английского офицера, я свято хранил вашу тайну от всех, вы служите при мне наряду с лучшими людьми страны, значит, я и в этом сдержал данное вам слово. Таким образом, мы ни в чем не можем упрекнуть друг друга, мы квиты, и каждый из нас знает, что мы умеем держать слово и исполнять обещания. Поэтому я обращаюсь к вам, чтобы сказать то, чего не сказал бы ни одному человеку. Выслушайте меня, так как дело, о котором идет речь, очень серьезно… серьезнее всего, что я требовал от вас до сих пор… но тем выше будет и ожидающая вас награда.
– Вам известно, что я ничего не боюсь, и я знаю; что вы вознаграждаете услуги по достоинству.
– Так слушайте: Гайдер-Али, мизорский раджа, стоит под Мадрасом, низам гайдерабадский и пешва из Пуны послали ему свои лучшие войска, командирами у него французские офицеры, в его распоряжении сто французских орудий, и каждую минуту можно ожидать появления французской эскадры у Коромандельских берегов и в Бенгальском заливе.
Капитан побледнел:
– Для английского владычества это худшее, что могло случиться в Индии!
– Все силы будут употреблены, – отвечал Гастингс, – войска сейчас отправляются в Мадрас, генерал Эйр-Кот, единственный воин, которым я располагаю, примет командование. Я формирую семь батальонов, чтобы и здесь иметь гарнизон на всякий случай, и надеюсь, что подкрепление придет в Мадрас еще до появления французской эскадры… Мое дело близилось к осуществлению, – грустно продолжал Гастингс, – я железной рукой устранял препятствия, беспощадно свергал врагов, я думал, что все готово уже для того, чтобы обратить торговую территорию компании в могучее государство для Великобритании, и вдруг из-за небрежной неосмотрительности мадрасского губернатора на меня рушится новая опасность, которая может погубить все мои труды и сделать меня посмешищем, так как весь свет будет осуждать мои действия, если они не увенчаются успехом… Ведь только успех имеет решающее значение, только победитель – великий человек, а побежденного, хотя бы он совершит даже и невероятное, зовут дураком или преступником и издеваются над ним или ведут на эшафот… Если даже допустить, что начало будет удачно, что наши войска придут в Мадрас, что Эйр-Кот одержит победу над Гайдером-Али, чему это поможет? Борьба со старым мизорским львом, за спиной которого стоит Франция и которому тайно преданы все индусские князья, не заканчивается одним сражением, которое даже при победе ослабит наши силы. Он стоит на твердой почве, уничтожить его хоть и трудно, но все-таки надо, так как вся опасность заключается лично в нем. Сын его, Типпо Саиб, такой же жестокий тиран, но у него нет ума, мужества и непреклонной воли отца, его можно запугать и завлечь, при нем можно было бы обезоружить Мизору, как мы обезоружили Лукнов. Мизорского войска я не боюсь – французские офицеры и французские пушки не имеют значения, если ими не командует Гайдер-Али. Я боюсь только его, он один может разрушить мое дело: ни выигранные сражения, ни взятые крепости не возвратят мне покоя. Гайдер-Али должен умереть, только его смерть принесет победу Англии, только при таком условии могут осуществиться мои планы…
Он устремил проницательный взгляд на капитана.
– Я вас понимаю, – согласился тот, – вы орлиным взглядом окинули положение и верно определили его центр. Но Гайдер-Али осторожен, он не подвергнется опасности в бою.
– В бою или без боя, но он должен умереть, и кто принесет мне известие о его смерти, тот будет моим другом, имеющим право требовать от меня всего, что он хочет.
Капитан склонил голову и молча стоял некоторое время, пока Гастингс, тяжело дыша, напряженно смотрел на него. Потом он гордо выпрямился, подошел к Гастингсу и ответил. Слова его прозвучали в напряженной тишине торжественно:
– Гайдер-Али умрет, или вы больше никогда не увидите меня.
В порыве благодарности Гастингс обнял его:
– Я вам сказал, что ожидаю от вас услуги, больше которой никто на свете не в состоянии мне оказать, и, если вы принесете мне известие о смерти Гайдера-Али, даже миллион не будет достаточной наградой для вас.
– Игра со смертью опасна, и ставкой является жизнь, – со спокойствием отвечал капитан. – Гайдера-Али нельзя убить, как антилопу, и многие предпочли бы встретиться со львом в пустыне, чем с раджой Мизоры… Такая игра не ведется ради денег.
– Вы правы, мой друг, золото – только средство для человека с волей и силой, а не цель. Требуйте натурализации, ордена, баронского титула, все будет так же верно, как-то, что я живу на свете.
Капитан покачал головой:
– Дело еще не выполнено и рано говорить о вознаграждении. Я прошу только обещание, что вы исполните мою просьбу, когда мизорский лев будет убит.
– Даю вам его! – воскликнул Гастингс. – Чего бы вы ни потребовали от меня. Когда принесете известие, что Гайдера-Али не существует, все будет исполнено, если это только в моей власти, а звезд с неба вы не спросите.
Тут лицо капитана засветилось радостью.
– Хорошо, – сказал капитан, – позвольте мне обдумать мою просьбу, когда я заслужу вознаграждение.
– Что вам нужно, чтобы выполнить такое невероятное дело, которое я счел бы невозможным для всех, кроме вас?
Капитан даже с изумлением посмотрел на него:
– Ничего, кроме официальной командировки совсем в противоположную сторону, хотя бы в Лукнов, которая дала бы мне возможность совершенно тайно уехать отсюда.
– И больше ничего? – спросил Гастингс. – Ни конвоя, ни денег?
– Деньги – неподходящее оружие против Гайдера-Али, – возразил капитан. – Большие дела совершаются в одиночку, без стесняющих помощников, без опасных сообщников. Я пойду один, сам найду путь, а если вы ничего не услышите обо мне, то будете знать, что я проиграл.
– Вы не проиграете! – заверил его Гастингс. – Счастливого пути, мы простимся еще официально. И Гастингс обнял капитана.
Тот низко поклонился, и, когда проходил через приемную, его лицо оставалось таким же спокойным, как всегда, точно он говорил с губернатором о самых обыкновенных делах службы.
– Я восхищаюсь им, – проговорил Гастингс, – но боюсь его взгляда… Мне кажется иногда, что он злой дух, который когда-нибудь потребует мою душу за свои услуги. А разве он не имел бы права на мою душу, раз я посылаю его на убийство? – Он вздрогнул и поднял глаза, в которых застыл вопрос.
Постоянно приходили донесения о работах и приготовлениях в гавани и в форте Вильяма, и Гастингс так спокойно делал распоряжения, точно дело шло о каких-нибудь маневрах, а не о крупном шаге, ставящем на карту труды и стремление всей его жизни. До глубокого вечера шла лихорадочная деятельность в правительственном дворце, и даже ночью продолжалась разгрузка судов, предназначенных для отправки войск. Наступление Гайдера-Али хранилось в строгой тайне, на всех дорогах к югу расставили караулы, чтобы известие оттуда возможно позднее проникло бы в другие вассальные провинции. Таким образом, в правительственном дворце царило полное спокойствие, так как Гастингс знал, что значила паника, которую неминуемо вызвало бы известие о восстании Гайдера-Али.
За обедом Гастингс казался особенно веселым я галантным с женой, как молодой влюбленный. Шутил с членами совета, разгоняя их тревоги и вызывая улыбку на их озабоченных лицах. Спорил с ученым капелланом дворца о сложных философских вопросах с таким остроумием, что тот не мог угнаться за ним. Ему удалось обмануть всех и увлечь своей веселостью даже членов совета, только от Марианны не укрылось лихорадочное возбуждение мужа, и она тревожилась, зная, что оно вызвано серьезными причинами. Она тоже старалась поддерживать веселый разговор, понимая, что Гастингс имеет основание скрывать свои заботы.
После обеда, по обыкновению, перешли пить кофе на веранду. Вечер стоял дивный, с Хугли тянуло прохладой, на темном небе красовалась полная луна, освещая цветущие деревья, серебристую поверхность пруда и душистые водяные растения. Соловьи заливались, ночные бабочки летали, отливая золотом и серебром.
Общество, хоть и привыкшее к такой природе, восторгалось ее красотой, и Гастингс предложил пройти в парк. Привыкнув, что каждое слово его равняется приказанию как в серьезных делах, так и в обыкновенной жизни, он, не дожидаясь ни от кого ответа, предложил руку жене, и они скрылись в тенистых аллеях.
Как только они дошли до уединенного места, Гастингс остановился, взял за руку Марианну, сообщил ей об опасности и обо всем, что он сделал, скрыв только свой разговор с капитаном Синдгэмом.
Марианна хорошо знала положение дел в Индии и имела слишком верный взгляд на вещи, чтобы понять, что значила война с Гайдером-Али для ее мужа и для владычества Англии в Индии. Она содрогнулась до глубины души при жутком известии мужа, но, сохраняя улыбку, сказала, положив руки ему на плечи:
– Слабый человек сомневается и гибнет в борьбе, а сильный радуется опасности, так как знает, что преодолеет ее. Разве ты сделался бы тем, что ты есть, если б твой путь был всегда усыпан цветами вместо непреодолимых препятствий? Надейся на Бога, который помогает смелым, как я надеюсь на тебя.
Луна проглянула среди деревьев и ярким светом залила голову Гастингса, точно ореолом, тогда как кругом все было в тени.
– Смотри, мой друг, смотри, – в восторге закричала Марианна, – само небо оправдывает мою веру в будущее и украшает твою голову венцом победителя.
– Я не верю ни чудесам, ни предзнаменованиям, – отвечал Гастингс со счастливой улыбкой, – а только собственной силе, противодействующей несчастью, но если ты хочешь выступить предсказательницей, то я поверю, что небо меня охраняет, так как ты дала мне на земле небесное счастье… Будущее принадлежит мне – ты моя и веришь в меня.
Все общество рассеялось, когда Гастингс увел Марианну. Члены совета и чиновники компании чувствовали потребность высказаться относительно событий дня и сбросить личину спокойствия. Капитан Фелловс попросил позволения удалиться, чтобы поехать в крепость и помочь генералу Эйр-Коту в приготовлениях к отправке войск. Маргарита и Синдгэм остались вдвоем на террасе. Они часто бывали вдвоем в течение многих лет ежедневной совместной жизни. Маргарита всегда бывала весела и непринужденна с капитаном. Теперь же, оставшись с ним вдвоем на залитой лунным светом террасе, ею вдруг овладело никогда еще не испытанное чувство, которое она впервые ощутила сегодня утром в манеже. Оно походило на какой-то робкий страх, и она досадовала на себя, но все-таки не решилась поднять глаз на капитана, чувствуя его взгляд и боясь с ним встретиться. Гастингс вскользь сказал за обедом, что посылает капитана по служебным делам в Лукнов, где ему, верно, придется пробыть довольно долго. Маргарита с испугом выслушала сообщение отца. Капитан не раз уезжал по поручениям губернатора, она всегда скучала без него, но никогда не испытывала такого чувства, как сегодня; она слыхала о предчувствиях – неужели они предвещают несчастье? При этой мысли ее тревога усилилась, она не могла от нее отделаться.
Долгое время они стояли так молча. Наконец Маргарита тряхнула головой, точно отгоняя назойливую мысль, и проговорила с улыбкой:
– Ну, мой шталмейстер, все разошлись, не пойти ли и нам в парк, где так чудно поют соловьи? Пойдемте к моему любимому пруду с лотосами и моими милыми черными лебедями… Они, наверно, так же любуются лунным светом, как и люди.
Она взяла руку капитана, и они вошли в аллею высоких деревьев манго. С одной стороны аллеи их скрывала густая тень, с другой – серебрились верхушки деревьев, чудный аромат струился в воздухе и соловьи заливались в чаще. Они шли молча. Синдгэм чувствовал, что рука Маргариты дрожит и невольно, точно желая оградить девушку от опасности, он крепко прижимал к себе ее нежную теплую руку. Его сердце так билось, что удары его, казалось, слышны повсюду. Если б Маргарита весело болтала, как всегда, он нашел бы силы поддерживать легкий разговор, но теперь он чувствовал, что от одного слова его сердце переполнится, а Маргарита не понимала его молчания, она боялась, что он сердится на нее, и не решалась задать ему вопрос. Молча они дошли до конца аллеи, где открывалась чудная картина: окруженный деревьями манго мраморный бассейн, прозрачная вода которого переливалась золотом и серебром. Вокруг бассейна пролегала дорожка, усыпанная мягким песком, стояли мраморные скамейки под тенью душистых кустов. Четыре черных лебедя плыли по воде, на которой красовались широколистые лотосы с краснорозовыми цветами. От цветов исходил аромат и смешивался с запахом цветущих деревьев и кустарников.
– Как хорошо! – воскликнула Маргарита, невольно останавливаясь.
– Да, – грустно подтвердил капитан, – хорошо для того, кто видит это у своих ног, тяжело и жестоко для того, кто стоит внизу, видя над собой все прекрасное… А все-таки, должно быть, тяжело покидать свет, когда надежда оживает в бедном сердце, казавшемся умершим.
Маргарита не поняла его слов, но испугалась мучительной тоски, звучавшей в его голосе. В первый раз она решилась поднять глаза – лицо Синдгэма выражало серьезность, его большие глаза с удивительной глубиной и сердечностью смотрели на нее.
– Вы хотите нас покинуть, капитан? – спросила она, невольно соединяя свои мысли с его грустным выражением.
– Меня отзывает долг службы…
– Но вы ненадолго останетесь, правда, вы скоро вернетесь?
– От меня ничего не зависит, – отвечал капитан, теперь в свою очередь опуская глаза перед ясным взглядом Маргариты.
Она хотела сказать еще что-то, но ее опять удержало необъяснимое чувство, и она крикнула, отворачиваясь:
– Смотрите на лебедей! Они услыхали мой голос и ищут меня.
В золоченых корзинах на мраморных подставках лежали зерна риса и пшеницы; Маргарита нагнулась и начала кормить лебедей, которые ласкались и терлись об ее руки. Капитан стоял рядом, любуясь прелестной картиной.
– Посмотрите, капитан, – заговорила Маргарита, далеко бросив горсть зерен. – Смотрите, как дивно цветут лотосы: они как будто пышнее раскрываются при луне, чем при солнечных лучах. Я люблю этот цветок. Когда я была еще ребенком, вы мне рассказали, что он означает для индусов, и я недавно еще хотела вспомнить ваш рассказ, но не могла.
– А все очень просто, как просто все прекрасное на свете. Видите, Маргарита, лотос для индусов – все на свете, этот цветок – эмблема всей Земли. Смотрите, – продолжал он, указывая на цветок около берега, – в середине чашечки возвышается в блеске золота Меру – вершина Гималаев; ее окружают жилища богов, тычинки означают другие вершины Гималаев, составляющие, по мнению индусов, центр Земли. Четыре главных лепестка чашечки – это страны света, север, юг, восток и запад; остальные лепестки – дымасы, пояса, делящие землю на зоны тепла и холода. Так как лотос – изображение всей Земли, то Брама, создатель всего мира, восседает на красном лотосе и из чашечки его выходит Лакшми – богиня благословения.
Он нагнулся, притянул стебель и осторожно сорвал красно-розовый цветок с желтыми, как золото, тычинками.
– Сегодня я отнял у вас в манеже цветок лотоса, Маргарита, – для индуса это означало бы несчастье. Возьмите за него этот цветок, пусть он возвратит все, что я отнял у вас, и, – добавил он дрогнувшим голосом, – пусть напомнит вам обо мне, когда меня не будет.
Маргарита густо покраснела, взяла и вопросительно посмотрела на него.
– Напомнит? – повторила она. – Разве нужно мне напоминать об отсутствующем друге? Вы печальны! Наверно, вам грозит опасность в этой поездке… Отвечайте мне, капитан, я хочу знать… отвечайте! Мой шталмейстер должен сказать мне правду! – прибавила она с грустной улыбкой.
– В этой стране, Маргарита, опасность грозит при каждом путешествии, – отвечал он, – в данном случае даже больше обыкновенного… Опасность – обычная вещь в жизни солдата, он должен с ней сродниться. Я не знаю страха, но теперь, Маргарита, я с тревогой иду, потому что или достигну высшего счастья в жизни, или навсегда потеряю его.
Она стояла перед ним, вся дрожа, и спросила нетвердым голосом:
– А то, чего вы хотите достигнуть или боитесь потерять… дороже жизни?
– В тысячу раз дороже, Маргарита, оно заключает в себе весь свет и всю душу, как лотос, который я вам дал, чтобы он напоминал обо мне, когда меня не будет. Глядя на него, вы будете думать о вашем шталмейстере, если я не вернусь.
– Вы вернетесь, – горячо воскликнула Маргарита, и на глазах ее блеснули слезы. – Вы вернетесь и порукой в этом станет цветок, который вы мне дали… Я возвращаю его вам со всем его значением… Возьмите его с собой, он охранит вас, принесет вам счастье.
Она подала ему лотос. В неудержимом порыве он схватил ее руки и горячо прижал к губам, потом взял цветок и спрятал на груди.
– Благодарю вас, Маргарита, что вы даете мне с собой этот знаменательный священный цветок, тогда я вернусь, я достигну моей цели и достигну блаженства, которое он в себе заключает.
– А теперь, – попросила она со счастливой улыбкой, – сорвите еще цветок, который я буду хранить на память… Лепестки завянут и засохнут, но значение их сохранится, а мои мысли и молитвы будут сопровождать вас и охранять от опасности.
Он сорвал цветок, подавая его ей, вновь поцеловав ее руки, и долго смотрел в ее ясные голубые глаза, которые она не опускала, хотя в них стояли слезы и щеки ее разгорелись.
Послышались голоса, Вилер и еще несколько человек вышли из противоположной аллеи к бассейну.
– Пойдемте, – позвала Маргарита, слегка дрожавшим голосом. – Мама, верно, тоже вернулась и ждет меня.
Она взяла его под руку и увлекла в тень, пока другие не подошли.
Они опять шли молча. Он держал ее руку, которую она не отнимала, чувствуя иногда слабое, как бы случайное пожатие. Маргарита не находила слов, сама не понимая, что происходит в ее сердце. Капитан нашел бы слова, так как ясно понимал свое волнение; он не обманывался, вполне сознавая любовь, годами развивавшуюся в его сердце и наполнившую все его существо, но он не мог говорить, не имел права высказать свои чувства: он пария!
Они вернулись к веранде в то время, когда Гастингс с женой тоже выходили из боковой аллеи, серьезно разговаривая, но с бодрыми, веселыми лицами.
Капитан подошел к Гастингсу:
– Уже поздно, ваше превосходительство, прошу позволения удалиться, так как хочу завтра рано утром выехать в Лукнов для исполнения ваших приказов. Вы получите известие, как только поручение будет выполнено.
– Поезжайте, капитан, – отвечал Гастингс, протягивая ему руку, – и не забывайте, что все зависит от вас.
Он сказал свое напутствие без особенного ударения, но капитан чувствовал, как дрожала его рука.
– Вы знаете, ваше превосходительство, я постараюсь все выполнить.
Синдгэм простился с Марианной, сказавшей ему несколько сердечных слов, и поцеловал руку Маргариты. Он чувствовал ее горячее, судорожное пожатие и, увидев слезы на ее глазах, повернулся и быстро скрылся, пока остальное общество подходило к веранде.
Гастингс простился с гостями и ушел с женой к себе. Поглощенные своими мыслями и заботами, они не заметили перемену в лице Маргариты. Она же отпустила своих прислужниц и долго еще плакала у окна своей спальни, глядя на освещенные луной деревья. Она сама не знала, от радости или горя лила она свои слезы? Иногда ее охватывала радость, ей казалось, что она нашла высшее счастье и только сегодня начала жить, пробудившись от туманного сна, а потом вдруг острая боль пронзала ее сердце при мысли, что завтра опять настанет день, а уже не будет того, с кем связывала ее радостная тайна, которую она ни за что не поведала бы даже матери. Маргарита поцеловала лепестки лотоса, бережно положила его в свой молитвенник, а когда наконец стала засыпать, слезы ее еще не высохли, а губы шептали с блаженной улыбкой: «Храни тебя Господь!»
Придя в себя, капитан Синдгэм велел подать ему лошадь, уложил свой чемодан, положив туда разные вещи из всегда запертого шкафа, потом приказал лакею смотреть за квартирой, сказав, что едет в форт взять конвой для путешествия в Лукнов.
Оседлав коня, Синдгэм в последний раз взглянул на ярко освещенные окна дома Гастингса и крупной рысью направился за город.
Странную картину представляли окрестности Мадраса, резиденции английского президентства на берегу Коромандельского залива. У самого берега стояла тогда уже сильно укрепленная цитадель форта Сен-Джордж, защищенная двойной линией укреплений. Большая эспланада отделяла форт от старого города Блактовер, состоявшего из маленьких неправильных улиц, населенных туземцами, и только несколько площадей занимали склады европейских товаров.
Дальше от моря, пересеченный маленькой речкой Кум, раскинулся новый город совершенно европейского типа с великолепными дворцами и изящными виллами, где жили губернатор, главные чины управления, богатые купцы и некоторые из знатнейших индусов. Здесь шла роскошная жизнь, нарядные экипажи сновали по улицам, знатных индусов носили в паланкинах, а раджи при торжественных выездах составляли целые шествия с массой слуг и слонов. В то время гавань еще не построили, и судам приходилось стоять на рейде, очень опасном в бурную погоду, хотя для торговли в известные времена года такое положение вызывало неудобство, но отчасти оно обеспечивало форт от нападения с моря – для враждебного флота было бы громадным риском обстреливать его.
Всегда оживленный город точно вымер, торговые суда, наполнявшие рейд, исчезли и ушли в более безопасные гавани побережья. Дворцы европейского квартала стояли заброшенными. Губернатор сэр Роберт Даусон занял квартиру коменданта форта Сен-Джордж, некоторые индусские князья и высшие чиновники приютились в маленьких и неудобных помещениях в крепости. Остальные обитатели вилл и дворцов теснились в старом городе, где соединялось богатство и нищета, представляя пеструю смешанную толпу. Нарядный город казался превращенным в лагерь, куда перевели войска из форта, обратив многие дворцы в казармы. У главных ворот города выставили батареи, сильные караулы стояли за городом и патрули далеко объезжали местность. Все форты вооружили, пушки обратили к морю на случай приближения враждебного флота.
Вся местность кругом, насколько хватало глаз, была голой и безлюдной: когда-то цветущие деревни напоминали также пустыню, ее жители бежали под защиту орудий форта, разместившись у самого города в палатках и землянках. Они привели стада и привезли свои съестные припасы, сколько могли взять, увеличив таким образом городские и крепостные запасы. Вдалеке же днем виднелись облака дыма, а ночью – столбы огня: там расположился лагерь Гайдера-Али, мечом и огнем превращавшего все в пустыню.
Гайдер-Али раскинул свою главную квартиру у форта Арко, отвоеванного при первом приступе. Войско его растянулось громадным полукругом, с азиатской дикостью опустошая местность, но с европейской дисциплиной повинуясь своему полководцу. Быстрые всадники-телохранители Гайдера-Али часто подъезжали к самым воротам города; караулы и батареи пытались стрелять в них, но, подъехав на расстояние выстрела, они рассыпались поодиночке и не давали возможности прицелиться. Ни одного из них не удалось убить. Когда же стреляли они из своих длинных ружей, пригнувшись к лошадям, то всегда попадали, Суеверный страх охватил английские войска перед мгновенно появляющимися всадниками, которые проносились вихрем и убивали наповал кого хотели.
Гайдер-Али крепко засел на своей позиции, собирая все, что можно, в свой лагерь, а остальное уничтожая. Он еще не решался нападать на сильную английскую позицию, защищенную фортом и растянутыми укреплениями, что потребовало бы разделения сил противника. Очевидно, ожидая прихода французской эскадры, он вознамерился напасть одновременно с моря и с суши и сразу уничтожить английское войско. Настроение в Мадрасе царило угнетенное; везде чувствовался упадок духа, доходивший до отчаяния, так как и тут знали, что идет сильная французская эскадра и тогда последует решительный и неминуемо гибельный удар. Войско Гайдера-Али состояло из диких мизорских горцев, уверенных в своей непобедимости. Ими командовали опытные французские офицеры, тогда как английское войско, истощенное тяжелой сторожевой службой, не верило в свои силы и уступало противнику численностью. Английский губернатор Мадраса сэр Даусон не обладал ни боевой опытностью, ни энергией, ни осмотрительностью, так что мало внушал доверия как командир.
Однажды утром со сторожевой башни форта Сен-Джордж и с высокой башни обсерватории наблюдатели увидели на горизонте в туманной дали суда, плывущие широкой линией. Страшное волнение охватило весь город и крепость. Ужас обуял всех в ожидании, как всем показалось, медленно двигающейся французской эскадры. Люди устремились на берег. Раджи сели на своих слонов, индусы и европейцы толпились и теснились, и все смотрели на море. Суда виднелись маленькими точками, они пока еще находились слишком далеко.
В лагере Гайдера-Али тоже, верно, заметили приближение судов, так как оттуда слышались глухие раскаты пушечных салютов, увеличивая страх жителей Мадраса.
Вдруг с форта Сен-Джордж раздался выстрел. Все испуганно оглянулись, и скоро разнеслась весть, что Гайдер-Али идет, чтобы немедленно при появлении эскадры атаковать английскую позицию. Но сквозь черный дым, поднимавшийся от гор, у подножия которых расположились передовые посты армии Гайдера-Али, ничего не было видно – ни облаков пыли, ни блеска оружия. Наконец туман рассеялся и в глубокой тишине ожидания послышались сначала неуверенные, а потом радостные возгласы:
– Английский флаг, идут суда из Калькутты. Помощь, спасение!
Отдельные голоса слились в один общий гул, который вознесся к небу, заглушая шум волн. Дикий, необузданный восторг охватил всю толпу, еще недавно стоявшую в немом отчаянии. Иностранцы обнимались, жали руки людям низших каст, и кто только мог проникнуть в форт, спешил туда за сведениями.
Но и там знали только, что на приближающихся судах развивается английский флаг, лишь на одном крейсере виднелся флаг военного судна. Морские сигналы оповестили, что суда везут войска под командой английского генерала. Люди поняли, что избегли немедленной опасности. Надежда переходила в уверенность, и радостные возгласы сыпались отовсюду. Стащили в воду лодки, стоявшие для службы в гавани, чтобы приветствовать избавителей, но приказ губернатора гласил, что лодки предназначены для скорейшей переброски на берег прибывших войск. Из форта тоже выслали все свободные лодки, и скоро море покрылось всевозможными мелкими судами.
В толпе на берегу шло оживленное движение, раджи и европейские купцы давали крупные суммы для угощения приходящих войск, разбивали палатки, приносили и готовили всевозможные припасы. Наконец увидели, как с военного корабля, пришедшего первым на рейд, спустили шлюпку и она подошла к пристани форта. Губернатор Роберт Даусон в полной форме с адъютантом и главными чиновниками правления вышел встретить генерала. Сэр Эйр-Кот уже разменял седьмой десяток. Его сильно загорелое от долгой службы в тропиках лицо покрывали морщины. Глаза глубоко лежали в орбитах под белыми нависшими бровями, по-военному причесанные волосы белели как снег, но лицо его выражало энергию, глаза сверкали, а худое мускулистое тело сохраняло крепость и гибкость. Он по-военному ответил на поклон губернатора, бросил беглый взгляд на войска и передал сэру Даусону письмо с большой печатью генерал-губернатора.
Сэр Даусон развернул письмо, прочитал его краткое содержание, побледнел, и рука его задрожала.
– Сэр Уоррен Гастингс судит строго, – сказал он. – Может быть, даже и не совсем справедливо, так как трудно предугадать хитрость и коварство такого противника, как Гайдер-Али, и у меня не хватало сил противостоять его внезапному нападению. Но в минуту такой серьезной опасности не время оправдываться и обижаться, я обязан повиноваться, и это тем легче для меня, что я передаю командование в руки опытного полководца, которого во всех отношениях признаю моим учителем.
Он обнажил саблю, велел выстроиться войскам, стоявшим на бастионе, и сообщил, что с этой минуты их командир сэр Эйр-Кот. Затем он послал адъютантов оповестить все форты и войска, расположенные за городом, о смене командующего.
Вскоре новость разнеслась повсюду и вызвала общее ликование. Лодки возвращались с рейда переполненные, и один батальон маршировал за другим по берегу и на эспланаде. Гастингс выбрал самых способных из сильных, здоровых ласкаров, кроме того, он прислал лучшие английские войска, несколько эскадронов кавалерии и батареи с полевыми орудиями и опытными людьми.
Войскам отдали приказ подкрепиться и выстроиться немедленно, что и было исполнено в образцовом порядке.
Раздались восторженные крики, когда наконец сэр Эйр-Кот, принявший тем временем командование фортом, появился на эспланаде для осмотра прибывших войск. С обычной своей серьезностью он сказал несколько слов раджам и европейским купцам, пришедшим его приветствовать, заявил им, что он не может ручаться за победу над таким сильным и опасным врагом, но уверен, что может остановить внезапное нападение и обороняться и что они могут спокойно вернуться в свои дома.
