Текст книги "На берегах Ганга. Раху"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Я пойду к нему, – отвечала Хитралекхи, почти закрывая глаза. – И боги дадут мне силу тронуть его сердце. Но тебе, госпожа, прежде всего надо успокоиться… Только со спокойной душой можно устоять перед несчастьем и наконец сломить его.

– Да, я буду спокойна, – заметила Дамаянти. – Я буду мужественна в несчастье, если я вернусь на свободу… Лишь бы мне не потерять его, солнце моей жизни… Без него я погибну во мраке, который хуже смерти: Но ты пойдешь к нему, приведешь его ко мне… Ты устроишь мое счастье! На что мне богатство и роскошь этого дворца?.. На что мне почести, когда сердце каменеет?.. Я хочу любви, только любви!

– Я пойду к нему, – повторила Хитралекхи, глядя на Дамаянти, склонившую голову к ней на грудь.

Она отвела свою госпожу в спальню, окутала ее тончайшей кисеей, уложила на мягкую постель под шелковые одеяла и поправила подушки.

Дамаянти скоро заснула, изнуренная потрясениями, но спала она неспокойно, порывисто дышала, металась.

Хитралекхи молчаливо и неподвижно стояла у постели, то глядя на Дамаянти мрачно сверкающими глазами, то устремляя взгляд в темное пространство, со счастливой улыбкой слушая соловья, заливавшегося в густой листве.

* * *

Члены совета, не смущаясь обмороками генеральши Клэверинг, помчались в дом сэра Элии Импея. Они застали верховного судью в рабочем кабинете. Он встретил их с холодной вежливостью, спокойно выслушав горячие упреки генерала и желчные замечания почти задыхавшегося от злобы Франциса.

– Господа, ваши слова ни к чему не ведут, – отвечал он строго и серьезно. – Магараджа Нункомар обвиняется в подлоге, признаваемом английскими законами одним из наиболее тяжких преступлений. Если вы считаете магараджу невиновным, то он будет оправдан на следствии, а я обещаю вам насколько возможно ускорить дело.

– Но это безумие, – убеждал Францис, – это нарушение интересов Англии. Арестовать таким образом самого влиятельного человека Индии. Все брамины будут нашими врагами, весь народ сочтет это величайшим оскорблением!

– Я английский судья, господа, – возразил Импей. – И я обязан блюсти равенство всех перед законом.

Момзон старался примирить говоривших и просил выдать Нункомара на поруки трех советников. Импей холодно и твердо отклонил просьбу.

– Господа, не в вашей власти помешать бегству обвиняемого, поэтому он должен быть под арестом да решения дела.

– Хорошо, – заявил Клэверинг. – Тогда мы воспользуемся предоставленной нам властью! Совет – главное учреждение здесь. Мы прикажем вам и губернатору представить обвиняемого в наше распоряжение!

– Совет не существует для меня, верховного судьи, – отвечал Импей, – так как я именем короля сам применяю законы, и губернатор должен давать в мое распоряжение военную силу, если этого требует долг службы.

– Хорошо, хорошо, увидим! – закричал генерал Клэверинг, покидая судью. Другие последовали за ним.

Составлявшие совет господа, еще час назад воображавшие, что судьба Индии находится в их руках, вернувшись во дворец, немедленно собрали заседание, на которое пригласили Гастингса и Барвеля, но те не явились. От имени компании они написали Импею требование тотчас же выпустить на свободу магараджу и одновременно послали Гастингсу приказание представить Нункомара в их распоряжение.

Импей оставил без ответа дерзко составленную бумагу. Гастингс же тоном, еще более надменным, чем присланное ему предписание, заявил, что он не принимает приказаний от отдельных членов совета и считает их совещания без его председательства незаконными и недействительными.

Три члена совета сидели всю ночь, но не изобрели способа ответить на удар, совершенно неожиданно обрушившийся на них, и решили на другой же день покинуть правительственный дворец и переехать на частные квартиры в городе, так как жизнь под одной кровлей с Гастингсом казалась им небезопасной. Члены совета переехали в великолепный дом, принадлежавший компании, но не имевший до сих пор определенного назначения. Гастингс не противился их переселению; он не заявил никаких протестов и тогда, когда помещения его врагов были поспешно и роскошно отделаны за счет правительства.

Капитан Синдгэм под конвоем отвел магараджу в тюрьму, находившуюся близ дворца, которая представляла собой большое здание, напоминавшее маленькую крепость с обширными дворами, железными воротами и окнами с решетками.

Шерифы приказали Нункомару следовать за ними, и его повели по длинным темным коридорам к двери, окованной железом, которую отворил тюремщик. Капитан и солдаты сопровождали их.

– Как, я должен сидеть здесь? – спросил Нункомар, будучи не в силах скрыть свой ужас при виде мрачной комнаты, освещенной одной лампой, с плохой постелью, стулом и столом. – Разве этот каземат соответствует моему сану и положению?

– Вы обвиняетесь в подлоге, – отвечал шериф, – и господин верховный судья нашел обвинение настолько основательным, что велел вас арестовать, поэтому вы подвергаетесь общим правилам тюремного заключения. Но все-таки для вас сделано исключение: сэр Элия Импей разрешил вам быть одному в камере.

– Я должен подчиняться силе, – спокойно возразил Нункомар, – но протестую против такого обращения с человеком моего положения, который еще не обвинен ни в каком преступлении.

Он вошел в камеру, сел к столу и опустил голову на руки. Тюремщик запер дверь. Капитан расставил часовых в коридоре, и громадное здание снова погрузилось в тишину.

На другой день рано утром известили о прибытии парохода, привезшего массу писем для губернатора, для больших торговых фирм и также для членов совета. Филипп Францис с восторгом влетел в наскоро отделанные комнаты своих коллег. В руке он держал распечатанное письмо и, когда он сообщил его содержание, члены совета долго и горячо совещались. Вскоре явился посланный от губернатора, приглашавшего их на заседание. Они отправились во дворец и с гордыми победоносными лицами вошли в зал заседаний, где их уже ожидал Барвель. Он сейчас же пошел уведомить Гастингса.

– Как меня радует падение этого гордеца, – сказал Францис, потирая руки. – Он сам должен сообщить нам о своем смещении, после того как не хотел признавать наших прав и власти! Еще хорошо, что вовремя пришел пароход, которого я давно ждал. Нам лучше повременить с отъездом и привезти с собой указ об отставке, который избавил бы нас от многих хлопот и неприятностей.

– А может, так лучше! – воскликнул генерал. – Меня радует, что Гастингс считал свое положение таким прочным и вдруг упал с высоты. Может быть, удастся задержать его здесь по обвинению в подкупе, которое мы признали основательным и предать его тому же суду, которому он предал Нункомара Только бы мне получить командование войском! С каким удовольствием я засадил бы Гастингса в камеру Нункомара.

Момзон ничего не говорил, но на его лице выражалось злорадство. При последних словах Гастингс вошел в зал. Он держал портфель в руке, холодно, спокойно поклонился и занял свое председательское место. Члены совета едва ответили на его поклон Филипп Францис язвительно улыбался.

Гастингс открыл портфель и сообщил несколько решений директоров компании по второстепенным вопросам управления. Члены совета нетерпеливо ерзали на стульях и вопросительно переглядывались: неужели он осмелится скрыть постановление компании, касающееся его самого? Пока Гастингс молча перелистывал бумаги в портфеле, генерал Клэверинг достал из кармана письмо и собирался вынуть его из конверта с большой печатью; но Гастингс начал читать громким ровным голосом адресованное ему письмо директоров компании.

Директора писали, что, узнав от его личного агента, мистера Маклина, что Гастингс устал и желает вернуться в Европу, им ничего не остается, как освободить его от должности с согласия лорда Норта, президента министерства, выразив ему глубокую признательность компании за его заслуги. На его место назначается пока генерал Клэверинг, которому он может сдать должность. Ожидают его скорого возвращения в Европу, чтоб воспользоваться в Лондоне его советами и опытностью.

Когда Гастингс кончил, Клэверинг развернул свое письмо и хотел его читать, но губернатор, не обратив на него внимания, продолжал:

– Я оглашаю это письмо почтенным членам совета с заявлением, что оно вызвано недоразумением. Мистер Маклин, мой друг и агент в Лондоне, передал директорам совершенно частное известие о моем неудовольствии, неверно истолковав его. Поэтому постановление директоров, намеревавшихся только любезно исполнить мое желание, недействительно, так как оно основано на неверном предположении, и мне остается только сдать его в архив и разъяснить недоразумение в Лондоне.

Клэверинг, Францис и Момзон сидели, широко раскрыв глаза, точно громом пораженные. Они всего ожидали – злобы, негодования, даже попытки сопротивления, но, чтобы Гастингс с невозмутимым спокойствием отменил постановление компании, этого им и в голову прийти не могло Все трое, опешив от изумления, смотрели на него. Францис, дрожа от бешенства возмутился:

– Это невозможно!.. Это против устава компании и указа парламента… Игнорировать постановление совета директоров! Постановление касается не только прежнего губернатора, но и нас… и преемника губернатора, который должен немедленно вступить в должность!

– Немедленно вступить в должность! – повторил Клэверинг, приходя в себя. – Вот именно, именно… так сказано в письме ко мне. Я должен сейчас же принять от губернатора дела и командование войсками.

Гастингс посмотрел на него со спокойным состраданием.

– Вы оказались бы правы, генерал, если б была перемена губернаторства, но ее нет. Вы уже слышали, что мое отозвание от должности основано на неверном предположении моего агента, будто я устал, а так как основная причина неверна, то и постановление сдается в архив. Понятно поэтому, что не может быть и речи о передаче вам моей должности.

– Тот, кого смещают с должности, не может критиковать указ о своей отставке! – вскричал Францис. – Мы получили указ, и сэр Уоррен Гастингс больше не губернатор. Генерал Клэверинг получил приказ принять должность; он ведет дела с этой минуты и командует войском, а кто захочет оказать ему сопротивление, тот государственный изменник!

Гастингс побледнел, но ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Можно занять только свободное место, – возразил он, – а генерал-губернаторство Индии занято. Я занимаю этот пост и даю слово, господа, что никто не примет возложенной на меня должности, пока я сам не захочу ее оставить.

– Мы будем исполнять наш долг! – отвечал Францис. – Для нас теперь нет другого губернатора, кроме генерала Клэверинга, и я предлагаю ему исполнять его обязанности, согласно указу директоров.

– Я требую, сэр Уоррен, чтобы вы передали мне ключи форта Вильяма.

Гастингс пожал плечами:

– Вы слышали, что я остаюсь губернатором…

Момзон удержал Франциса от резкого ответа.

– Разногласие, возникшее, к сожалению, в этом деле, могут в сущности разъяснить только директора, – заметил спокойно Момзон. – По-моему, указ должен быть немедленно приведен в исполнение, но я не сомневаюсь, что директора, узнав о недоразумении, поспешат вернуть прежний пост столь заслуженному человеку. Я позволил бы себе предложить, чтобы сэр Уоррен лично разъяснил положение дела и свои воззрения господам в Лондоне и лично услыхал бы решение этого спорного вопроса…

Гастингс громко рассмеялся.

– Очень умно придумано, мистер Момзон, но не согласуется с моими взглядами. Давно уже сказано, что раз сойдешь с места, так потеряешь его, но я не сойду, а пошлю письменное донесение директорам и буду ждать их решения.

– Но пока придет решение, указ должен оставаться в силе, – решительно заметил Момзон.

– Конечно, конечно! – подтвердил Клэверинг, – и я должен об этом позаботиться. Я вновь требую передачи мне ключей форта Вильяма и объявлю войскам, что они состоят теперь под моей командой.

– Вы, кажется, уже имели случая убедиться в настроении войска, – заметил Гастингс, – всякая попытка овладеть командованием будет и теперь безуспешна.

– Попробую! – возразил Клэверинг. – Попробую, посмотрю, откажутся ли войска компании повиноваться указу директоров.

– Я никогда не допущу здесь, в Индии, среди англичан междоусобной войны, – сказал Гастингс.

– Междоусобная война? Сопротивление моим приказаниям было бы восстанием, мятежом!

– Называйте, как хотите, но этого не будет!

Клэверинг надел шляпу, собираясь уходить, другие последовали за ним. Гастингс позвонил.

– Попросите капитана Синдгэма и сэра Вильяма Бервика, – приказал он вошедшему слуге.

Минуту спустя первым вошел капитан и встретился на пороге с Клэверингом. Он не посторонился, а, спокойно идя вперед, заставил генерала отступить в комнату.

– Эти господа не уйдут из дворца, – приказал Гастингс. – Они арестованы!

Клэверинг остановился как вкопанный, но потом не в силах сдержать себя закричал:

– Арестован?.. Я, я… генерал Клэверинг? Это мы посмотрим!

Он направился к двери, капитан обнажил саблю и встал на пороге.

– А, это покушение на закон, на парламент, на самого короля, под защитой которого я нахожусь!

Он тоже взялся за саблю и хотел отстранить капитана, который, направляя на него оружие, спокойно сказал:

– Берегитесь, ваше превосходительство, еще шаг, и вы будете убиты!

Момзон бросился между ними, а Францис в бешенстве стучал по столу.

– Остановитесь, генерал, остановитесь, – призывал Момзон. – Вы напрасно пожертвуете жизнью.

Сэр Вильям вошел в комнату, увидел эту сцену, тоже вынул саблю и встал рядом с капитаном. Гастингс спокойно сидел на своем месте.

Как видите, господа, я еще хозяин в Индии… Оружие еще в моих руках, и никому не удастся вырвать его у меня против моей воли.

– Это возмутительно! – хриплым голосом кричал Францис.

– Я уже говорил вам, что не спорю о словах, – заметил Гастингс. – Тем не менее я хочу вам доказать, что я преданный слуга компании и верный подданный короля. К счастью, мы имеем возможность разрешить возникшее между нами разногласие таким путем, против которого ни компания, ни парламент, ни сам король ничего возразить не смогут. По указу парламента, в Индии назначен суд, который совершенно независимо постановляет свои приговоры и решениям которого подчиняются все английские власти. Я изложу дело назначенному его величеством верховному судье сэру Элии Импею, он решит наш спор, и кого признает правым, тот и будет прав в Индии и в Англии, так как над ним нет высшей инстанции. Вы убедились, надеюсь, что власть в моих руках, но я заявляю, что подчинюсь приговору верховного судьи, и генерал Клэверинг займет мое место, если сэр Импей признает меня неправым.

– Сэр Импей, – шипя от злобы, проговорил Францис, – ваше орудие…

– Вы, кажется, решаетесь, милостивый государь, обвинять в пристрастии верховного судью, – заявил Гастингс сверкая глазами, – бросать ему оскорбительный укор в несправедливости? Ну, я уверен, что сэр Элия сумеет постоять за свою честь. Я сказал все и объявляю заседание оконченным.

– Это черт какой-то, – шипел Францис, разрывая лист бумаги на мелкие кусочки. – Он обращает в свою пользу всякое оружие, направленное против него.

– Предложение уважаемого сэра Уоррена трудно отклонить, – заметил Момзон, – только необходимо, чтобы решение верховного суда состоялось как можно скорее, так как надо установить, в чьих руках находится высшая власть в Индии.

– Я сегодня же предложу дело верховному судье, – отвечал Гастингс, – и предлагаю вам, господа, представить ваши соображения.

– Это, вероятно, принесет мало пользы, – заметил Францис с кривой усмешкой. – При единомыслии, существующем, по-видимому, между сэром Импеем и сэром Гастингсом, я мало надеюсь на торжество, по-моему, неоспоримого права. Доводы бывшего губернатора будут убедительнее и найдут больше отклика у сэра Импея, чем наши.

– Я запрещаю сэру Францису говорить так о высшей судебной инстанции, – грозно прервал его Гастингс. – Я не признаю за ним права судить о справедливости и чести, так как, насколько я его знаю, я не видел ни того ни другого.

Францис вскочил, весь дрожа от гнева:

– Это уж слишком!

– Я сказал то, что думаю, – отвечал Гастингс. – Я не беру назад ни одного слова и привык доказывать свои слова!

– Хорошо, милостивый государь, мы это увидим!

Он попытался уйти, но капитан Синдгэм встал перед ним. Момзон удержал генерала. Клэверинг больше не говорил ни слова и убедился в своем бессилии.

– Эти господа свободны, – сказал Гастингс обоим офицерам, – так как они подчиняются решению верховного суда, у меня нет больше основания держать их под арестом.

Клэверинг вздохнул, и его вздох походил на стон. Францис стал опять рвать бумаги.

– Прошу господ членов совета, – продолжал Гастингс холодным деловым тоном, – присутствовать при разбирательстве дела магараджи Нункомара. Верховный судья известил меня, что сегодня первое заседание.

– Я не буду присутствовать при таком жестоком, возмутительном деле! – воскликнул Клэверинг. – Я повторяю требование отпустить Нункомара на поруки и пошлю жалобу в Лондон на отказ в этом требовании.

– Делайте, что вам угодно, я не имею власти влиять на судебные распоряжения, – заявил Гастингс и слегка поклонился членам совета, которые поспешно удалились.

– Сэр Вильям, – обратился Гастингс к офицеру. – Попрошу вас поставить караулы по дороге к крепости с приказанием немедленно арестовать генерала Клэверинга и других членов совета, если только они там покажутся.

Сэр Вильям поклонился, а потом спросил нерешительно:

– А магараджа, что с ним будет?

– Не знаю, – равнодушно отвечал Гастингс. – Это дело суда. Он обвиняется в подлоге, а подлог по английским законам наказуется виселицей.

– Ужасно! – проговорил Вильям, побледнев.

В глазах капитана сверкала демоническая радость, губы его сложились в жестокую улыбку и опять мелькнул дикий Раху в спокойном, благородном лице английского джентльмена.

– Капитан Синдгэм, – распорядился Гастингс, – приведите обвиняемого под конвоем из тюрьмы в зал заседания суда, я сейчас же явлюсь.

* * *

В одном из залов дворца, отведенном для судебных заседаний, на золоченом кресле у середины стола сидел сэр Элия Импей в мантии, берете и горностаевом воротнике верховного судьи. Члены суда помещались по обе стороны на простых стульях. Один из них суда исполнял обязанности прокурора и имел отдельное место в стороне, за столом, покрытым зеленым сукном с золотой бахромой.

На довольно большом свободном пространстве с одной стороны, за решеткой, помещались места для англичан – присяжных заседателей. Против судейского стола, тоже за решеткой, стояла скамья подсудимых, а с другой стороны – стол защитника. Кругом за решеткой располагались места для публики.

Вся Калькутта собралась в зале. Пришли знатные брамины, кшатрии, англичане, чиновники компании и даже простой народ.

Сэр Элия Импей отдал приказание привести подсудимого. Шерифы вышли и вскоре появился магараджа, сопровождаемый усиленным конвоем под командой капитана Синдгэма и гулом несметной толпы, провожавшей обвиняемого.

Из двери свидетельской комнаты вышел Уоррен Гастингс. Он низко и почтительно поклонился суду. Сэр Элия встал, с любезностью и достоинством ответил на поклон и велел поставить стул губернатору. Уоррен Гастингс сел, и все взоры обратились на этого спокойного, холодного человека, которого еще недавно считали закатившейся звездой, а он вдруг опять поднялся на такую высоту, что трудно было определить, кто могущественнее – он ли, скромно сидевший у подножия судебной стойки, или сэр Элия Импей, восседавший во всем блеске и величии своего сана?

Спустя немного времени большая входная дверь отворилась, и вся собравшаяся публика затаила дыхание: стало так тихо, что ясно слышался шелест бумаг, которые перелистывал сэр Элия, не поднимая глаз. Вошел капитан с обнаженной саблей, отворили проход в свободное пространство перед судом, и между двумя рядами солдат ввели магараджу Нункомара.

На нем была одежда из дорогих тканей, его пояс и обручи сверкали каменьями необычайной ценности; бледное лицо его носило следы бессонных ночей, но глаза смотрели гордо и спокойно. Он шел, слегка сгорбившись, но с полным сознанием своего достоинства. По знаку сэра Элии Импея шерифы отвели его на скамью подсудимых и заперли низкую решетку, не мешавшую видеть его со всех сторон.

Сэр Элия Импей равнодушным, деловым тоном открыл заседание и предложил прокурору прочитать обвинение. Магараджа обвинялся в том, что, дав взаймы золотых дел мастеру Санкара под вексель, он потом подделал его и на основании подложного документа заставил должника заплатить гораздо большую сумму. В доказательство представлялся подложный вексель. В то же время прокурор передал суду другой вексель на меньшую сумму, найденный при обыске в письменном столе магараджи, и сослался на показание золотых дел мастера Санкара, которого знали как человека, достойного доверия и ничем не опороченного.

При имени Санкара Нункомар мертвенно побледнел, он бросил взгляд, полный страха и ужаса на Гастингса, который сидел так спокойно, точно все происходившее его нимало не касалось. Он вдруг понял, что Гастингсу известен заговор, так как вдруг выплыл наружу никому не известный Санкара, который свидетельствовал против магараджи. До сих пор он думал, что все обвинение имеет целью унизить его, доказать власть губернатора и отомстить; теперь же ему впервые стало ясно, что его хотят погубить.

От судей не ускользнуло видимое смущение обвиняемого, и прокурор не преминул обратить внимание присяжных на это обстоятельство. Сэр Элия задал обвиняемому вопрос:

– Признаете ли вы себя виновным?

Нункомар, вполне овладевший собой, отрицал все с глубоким негодованием. Из предъявленных ему векселей он признавал только найденный в его столе. Он дал деньги взаймы золотых дел мастеру, как часто давал бедным ремесленникам для поправки их дел, но до сих пор денег не получал и не требовал. Второй вексель, равно и его расписка, очевидно, подделаны, но не им, а Санкарой или кем-либо другим, чтоб возвести на него обвинение, само по себе уже абсурдное. Все в Индии знают его как владельца больших богатств, поэтому нелепо предполагать, что он хотел незаконными путями взять с бедного ремесленника сумму, не имевшую для него никакого значения.

Сэр Элия велел ввести свидетелей.

Шерифы привели Санкару в зал. Санкара вошел нетвердыми шагами, робко и испуганно взглянул на Нункомара, почти до земли поклонившись суду, и, несмотря на строгое приказание сэра Импея, среди брамин и кшатриев послышались возгласы и проклятия.

Капитан Синдгэм, неподвижно стоявший у трибуны присяжных, точно магнетизировал ювелира. Санкара не спускал с него глаз. Он выпрямился, ободрился и принял выражение сознания собственного достоинства. На вопросы прокурора и верховного судьи он решительно заявил, что получил взаймы под меньший вексель, который был у него потом отобран под угрозой суда и второго большого векселя, подложного, по которому он заплатил, отдав весь свой заработок. Он также решительно утверждал, что расписку на векселе писал Нункомар собственноручно.

Защитник пытался поколебать достоверность показаний свидетеля, он вызвал свидетелей другой стороны, важнейших браминов и кшатриев, которые все заявили, что считают магараджу неспособным на подобное преступление и что Санкара по своему положению вовсе не такой человек, которому можно слепо верить. Речь защитника, видимо, произвела впечатление на присяжных, в публике послышались громкие возгласы одобрения. Тогда поднялся Гастингс.

– Я обязан как губернатор, – начал он, – когда дело идет о разоблачении преступления, тем более низкого и достойного наказания, что оно, если это будет доказано, совершено одним из богатейших, и знатнейших людей страны против бедного работника, не скрывать от суда, того, что мне пришлось совершенно случайно узнать по этому делу.

– Вы губернатор этой страны, – торжественно подтвердил сэр Элия. – А парламент и король хотят дать доступ к беспристрастному суду всем подданным без различия сословий, поэтому суд предлагает вам сообщить все, что вам известно по данному делу.

– Мне лично ничего неизвестно, – продолжал Гастингс, к словам которого все напряженно прислушивались, – но ко мне явился человек, бывший прежде хозяином труппы фокусников, и он может сообщить сведения, кажущиеся мне довольно важными.

– А где этот человек? – спросил сэр Элия.

– Он тут, в свидетельской комнате.

Верховный судья подал знак, и шерифы сейчас же привели человека высокого роста, крепкого сложения, в народной одежде индусов.

– Хакати! – вскричал Санкара, дрожа и отступая с ужасом.

И Нункомар побледнел, откинулся на спинку скамьи и застывшим взглядом смотрел на Хакати.

– Ты знаешь этого человека? – строго спросил сэр Импей, обращаясь к Санкаре.

– Знаю… – пробормотал он. – Это он!

– Конечно, я! – быстро вмешался Хакати. – Бедный Санкара, конечно, испугался, увидев меня, высокий судья! Я слышал, что разнеслась молва, будто я умер, после того как был здесь в последний раз с моей труппой… Вот, он, верно, и принял меня за привидение, но этот слух оказался неверен, высокий судья, как видите, я жив, и магараджа Нункомар тоже, конечно, узнал меня.

– Подсудимый, знаете вы этого человека? – спросил сэр Элия.

Руки Нункомара дрожали.

– Нет, не знаю… Я его никогда не видал! – отвечал он нетвердым голосом.

Прокурор обратил внимание присяжных на удивление и испуг, выказанные обвиняемым при появлении свидетеля, что не вязалось с утверждением, будто он его никогда не видал.

– Может быть, обвиняемый и видел раз свидетеля, но не запомнил его, – поспешил заметить защитник, чтобы сгладить впечатление, произведенное ответом Нункомара. – Человек такого положения, как магараджа, может легко забыть простолюдина, приходившего к нему когда-нибудь за помощью.

– Все это разъяснится, – успокоил всех сэр Элия. – Надо прежде всего допросить нового свидетеля.

Хакати спросили, что он знает об этом деле. Он рассказал, что посетил своего старого знакомого Санкару, который, горько жалуясь, сообщил ему, что магараджа Нункомар, предъявляя подложный вексель, требует с него неполученной им суммы денег, для уплаты которой он должен лишиться всего своего трудового заработка. Тогда он сам пошел с Санкарой к Нункомару, прося сжалиться над его другом, но Нункомар остался неумолим, и бедному Санкаре пришлось заплатить всю сумму, в чем и расписался Нункомар.

Окончательно пораженный магараджа склонил голову на грудь и сидел безучастно, сознавая ужас опутавших его хитросплетений. Вздумай он сказать истинную причину появления у него Хакати и Санкары, он сам обвинил бы себя в заговоре против английского правительства и в государственной измене.

Присяжные качали головами и спешно делали заметки. В публике оживленно перешептывались.

Сэр Элия Импей велел привести свидетелей к присяге, и приглашенный из храма Хугли жрец принял от них клятвы в верности их показаний над водой и огнем, освященными в храме Хугли.

Сэр Элия прочитал краткое резюме несложного и вполне доказанного дела. Защитник ограничился указанием неправдоподобности такого преступления для человека, обладающего богатством и положением магараджи. Нункомар же на вопрос, не желает ли он еще что-нибудь сказать, вскочил и разразился бурными нападками на Гастингса. Куда подевались его рассудительность и сдержанность? Ярость и озлобление сквозили в его речи. Кончилось тем, что сэр Импей лишил его слова.

Присяжные и суд удалились. Совещание длилось недолго, и присяжные вынесли единогласный обвинительный приговор.

Сэр Импей раскрыл кодекс:

– Закон наказует смертью через повешение за подделку векселя. Преступление доказано по заключению присяжных. Господа члены суда согласятся, что нет никаких смягчающих обстоятельств и, напротив, высокое положение и богатство обвиняемого, обманувшего бедного ремесленника из-за ничтожной суммы, скорее усугубляет вину.

Члены суда утвердительно наклонили головы. Сэр Элия поднялся и произнес:

– Именем его величества короля Великобритании и Ирландии объявляю приговорить магараджу Нункомара к смертной казни через повешение за доказанный подлог и передаю преступника шерифам суда для исполнения приговора в течение двадцати четырех часов.

Он взял лежавший перед ним белый жезл, с треском разломил его и бросил.

– Осужденный может пользоваться в остающийся ему срок жизни всей возможной по обстоятельствам свободой, – продолжал сэр Элия. – К нему должен допускаться священник его веры, и все его желания должны быть исполнены. Поручаю его превосходительству губернатору принять меры к охране преступника.

– Передаю капитану Синдгэму ответственность за осужденного, – сказал Гастингс. – Капитан отвечает честью офицера, а в случае нужды – собственной свободой и головой за осужденного.

– Ваше превосходительство, можете быть покойны, – отвечал капитан голосом, резко прозвучавшим по залу. – Осужденный не избегнет наказания!

При звуке этого голоса Нункомар очнулся, вздрогнул и посмотрел на капитана, но на его лице ничего нельзя было прочесть – он стоял неподвижно на своем месте с саблей наголо.

Шерифы подошли, чтобы увести Нункомара. Он шел спокойно, с достоинством, очень бледный, но вполне владея собой. Все присутствующие хранили глубокое молчание, находясь под впечатлением произошедшего. Когда Нункомар приблизился к выходу, в толпе началось лихорадочное движение: брамины, кшатрии и простой народ теснились к нему, чтоб выразить свое горе и негодование; они старались протолкнуться между солдатами, чтобы поймать руки Нункомара, еще недавно недосягаемого, а теперь с быстротой молнии свергнутого и приговоренного к унизительной смерти, но солдаты отстраняли их.

На дворе Нункомар сел в свой паланкин и был препровожден обратно в тюрьму под сильным конвоем. На площади и на улицах тысячные толпы громко приветствовали его, так как никто еще не подозревал, что произошло во дворце; все думали, что совершился только допрос, после которого магараджа скоро будет освобожден и еще больше возвеличен. Когда же присутствовавшие на суде вышли с расстроенными лицами и распространилась весть о происшедшем, ужас и страх охватили все население Калькутты, точно мрачная туча заволокла все небо. Индусы прятались в домах, закрывали окна, как будто молния, поразившая их могущественного главу, погубит и их.

Только магометане громко радовались. Наконец уничтожен их враг, свергнувший Риза-хана и мечтавший о восстановлении неограниченного владычества индусов.

Англичане в Калькутте держались в стороне и избегали суждений о случившемся, так как борьба между губернатором и советом, тревожившая всю Индию, еще не кончилась и никто не хотел наживать себе врагов. Казалось даже, что она должна возобновиться с удвоенной силой.