Текст книги "На берегах Ганга. Раху"
Автор книги: Грегор Самаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Самуд побледнел. Его всегда спокойное лицо подергивалось, и он отвечал дрожащим голосом:
– Ты знаешь, господин, что и я, и мои знания в распоряжении твоей воли, но я не могу сделать того, чего ты требуешь от меня: я не доктор. Если я знаю, что соки трав придают мягкость коже и блеск волосам, то не знаю их действие на сердце и кровь.
– Постарайся! – громко закричал Гайдер-Али с дико сверкнувшими глазами. – Кто так много умеет, как ты, может сделать все, а если ты отказываешься, то я больше не могу считать тебя своим другом.
– Не будь несправедлив, господин, – возразил Самуд, все еще дрожа в волнении, никогда не замечавшемся в нем. – Не приказывай того, чего я не могу исполнить.
– Что я приказываю, то должно исполняться, – крикнул Гайдер-Али, хватаясь за грудь и извиваясь от вновь начавшихся болей, – и горе тому, кто ослушается моих приказаний…
Он стонал и корчился на диване. Типпо Саиб смотрел в землю. Самуд стоял мрачный, видимо, равнодушный ко всему, что происходило около него. Скоро пришли с докладом, что приведены пленные.
– Выведите меня, – проговорил Гайдер-Али и, опираясь на руку телохранителя, вышел из палатки, шатаясь.
Пленных оказалось человек десять-двенадцать английских солдат и несколько индусов, они стояли в разодранной одежде, лица их покрывали пыль и кровь, а на ногах зияли кровоточащие раны, полученные от того, что они бежали, будучи привязанными к лошадям.
– Нечестивые псы, – закричал на них Гайдер-Али. – Вы осмелились вести войну против меня, наместника пророка Индии. Вы недостойны помилования, на ваших руках кровь служителей пророка, но я все-таки помилую вас, если вы отречетесь от вашей кощунственной веры и признаете истинной веру, принесенную на землю пророком…
Индусы выступили и пали на землю.
– Мы согласны, господин, мы готовы! – жалобно, с мольбой кричали они.
Гайдер-Али с глубоким презрением взглянул на них.
– Хорошо, вам будет дарована жизнь, как я обещал. Уведите их, – обратился он к телохранителям, – и отведите их к мулле… они будут сторожами в моем гареме, – прибавил он со злобным смехом.
Индусов увели.
– А вы? – обратился он к английским солдатам, которым переводчик передал его слова.
Солдаты мрачно покачали головами.
– В твоей власти делать что хочешь, – заявил один из них, – но кровь наша падет на тебя и Бог накажет тебя за низкое убийство беззащитных пленных.
– Бог благословляет того, кто уничтожает неверных… Выведите слонов!
Корнаки подвели слонов.
– Стойте! – вскричал маркиз де Бревиль, с ужасом следивший за разговором. – Ваше высочество, я прошу даровать жизнь этим несчастным… Вы союзник Франции, вы не можете так поступать с пленными… От имени своего короля я протестую против подобной жестокости!
Гайдер-Али обернулся и смерил маркиза взглядом, полным злобы.
– А где флот вашего короля, маркиз? – спросил он по-французски. – Берегитесь, чтобы я не усомнился в вашем и его слове, так как тогда, клянусь пророком, я бросил бы и вас под ноги слонов.
Голос его звучал хрипло, как рев хищника, и глаза дико сверкали. Маркиз ничего не возразил, только с содроганием отвернулся, слоны же начали фыркать, махать хоботами, а корнаки сдерживали ход.
С минуту они еще колебались, потом их охватила дикая ярость; они пошли вперед, широко шагая своими неуклюжими ногами, и началось зрелище, которого не выдержали бы самые крепкие нервы: колоссы ступали по несчастным связанным пленным.
Подобные казни были не редкостью в лагере Гайдера-Али, но они еще никогда не производились в присутствии французов, и маркизу не раз удавалось отстоять жизнь осужденных. Даже некоторые из телохранителей содрогались, но Гайдер-Али и Типпо Саиб с жестокой, дикой радостью смотрели на ужасающее зрелище. Самуд стоял неподвижно, как изваяние, только дрожащие губы его прошептали:
– Палач сам себя приговорил. Уничтожить его – значит сделать доброе дело.
Гайдер-Али вздохнул с облегчением; он забыл свои боли в упоении кровожадного зрелища.
– Ты видел? – спросил он, обращаясь к Самуду. Тот молча наклонил голову.
– Иди и готовь свое лекарство, – распорядился Гайдер-Али, – но призови на помощь все свое искусство, так как, клянусь пророком, с тобой будет то же, что и с ними, если через час ты не принесешь мне лекарства и если оно не излечит мои боли.
Самуд поклонился, скрестив руки, и ушел с приставленными к нему сторожами, которым Гайдер-Али сделал знак следовать за ним.
Не прошло и часа, как Самуд явился в палатку. Гайдер-Али лежал на диване. Лицо его еще больше осунулось, под глазами синели темные пятна, Типпо Саиб стоял рядом, со зловещим блеском в глазах следя за каждым подергиванием лица своего родителя.
– Ну, – спросил Гайдер-Али, когда Самуд вошел. – Ты приготовил лекарство?
– Я сделал, что ты приказал, господин, – холодно и спокойно отвечал Самуд, – но не забудь, что я не доктор и не брался излечить твою болезнь.
– Тем хуже для тебя, – простонал Гайдер-Али. – Ты знаешь, что тебе предстоит…
Самуд принес хрустальный графин с красной жидкостью, налил ее в золотой стакан и подал больному.
– Пей! – крикнул тот.
Самуд, не моргнув глазом, выпил весь стакан. Гайдер-Али не сводил с него взгляда, на лице его мелькнула радостная надежда, когда Самуд, не колеблясь, выпил стакан.
– Теперь дай мне! – приказал он.
Самуд снова наполнил стакан, Гайдер-Али схватил его и жадно выпил. Он вздохнул и вытянулся с облегчением.
– Мне полезно твое лекарство. Ты продлил свою жизнь, а если вылечишь меня, я сдержу слово и сделаю тебя первым человеком в моем царстве.
– Я сказал тебе, великий господин, что я не доктор, – спокойно повторил Самуд. – Мое лекарство охлаждает твой лихорадочный жар, но я не могу обещать, что оно тебя излечит. – Тебе следует все-таки позвать своего доктора.
– Мой доктор – незнающий глупец, – кривя губы, проговорил Гайдер-Али. – До сих пор я никогда не обращался к нему, моя натура сама могла преодолевать болезни… К тому же, как знать, вместо исцеления он мог бы причинить мне смерть. Может быть, есть люди, которым я мешаю на свете, – прибавил он, мельком бросив взгляд в сторону Типпо Саиба.
– Если ты боишься своего доктора, так отчего же не боишься меня? – спросил Самуд.
– Тебя? – удивился Гайдер-Али. – Да ведь я же поклялся, что брошу тебя под ноги слонов, если ты не излечишь меня.
– А если бы я именно поэтому принес тебе смерть вместо выздоровления? – возразил Самуд.
– И ты это сделал? – с ужасом спросил Гайдер-Али. – Лекарство оказалось… – он не решался договорить.
– Если бы я это сделал, то разве сказал бы тебе, великий господин? Разве я стоял бы живой перед тобой, если б лекарство было ядом?
– Конечно, ты ведь и сам выпил его.
Гайдер-Али успокоился. Откинувшись на подушки, он закрыл глаза, пытаясь заснуть. Типпо Саиб вопросительно посмотрел на Самуда, но тот стоял безучастный и неподвижный, опустив глаза в землю. Ничто не выдавало его смертельной тревоги – жизнь его еще зависела от одного слова больного жестокого деспота, который мог уничтожить его.
Вдруг Гайдер-Али вскочил и прижал руки к груди.
– Опять начинается… Кратковременное облегчение от твоего лекарства кончилось. Страшная боль жжет мне внутренности… Еще давай… Скорей!
Самуд налил еще лекарство в стакан, и Гайдер-Али жадно выпил его. Прохладительное питье опять дало ему облегчение, но ненадолго: он громко вскрикнул и скорчился от боли. Лицо его исказилось, казалось, что смерть наложила свою руку на могущественного тирана, который побеждал всех, но сам должен покориться перед неизменным законом жизни.
– Он лгун! – крикнул Гайдер-Али хриплым голосом. – Его лекарство все-таки яд… Он адским колдовством охранил самого себя, но он поплатится за это… В его же крови я найду противоядие от его проклятого зелья.
Он вскочил, страшный, искаженный, дикая злоба сверкала в его глазах.
– Вывести слонов! – закричал он и хлопнул в ладоши.
Вошедшие слуги убежали исполнять его приказание. Телохранители встали около Самуда с обнаженными саблями, следя за каждым его движением.
Гайдер-Али метался на диване, боли в нем все возрастали.
– Нет, это слишком долго тянется! – не выдержал он. – Я хочу сам открыть ему жилы… я сам добуду исцеление из его крови!
Он выхватил саблю и хотел броситься на Самуда. Типпо Саиб остановил руку отца, и тут Гайдер-Али с хриплым криком упал навзничь, лицо его перекосилось, он судорожно взмахнул руками, губы его пробормотали непонятные слова, он вздрогнул всем телом, вытянулся и застыл.
Несколько секунд в шатре царило гробовое молчание. Типпо Саиб смотрел на отца, тело его оставалось неподвижным, глаза потухли, дыхание прекратилось. Типпо Саиб нагнулся, прислушиваясь, потом выпрямился и сказал:
– Он умер… Пророк отозвал своего наместника в царство радости! Я его наследник и ваш повелитель!
Он взял саблю умершего и надел на себя оружие, сверкавшее драгоценными камнями. Глаза его гордо блестели, лицо сияло. Все присутствующие пали ниц, скрестив руки и громко восклицая:
– Благословен пророк! Слава повелителю нашему, Типпо Саибу!
Самуд стоял, устремив глаза к небу с немой молитвой благодарности.
Весть о смерти грозного полководца с быстротой молнии разнеслась по лагерю. Главные начальники, маркиз де Бревиль и французские офицеры пришли с поздравлениями к новому правителю и с ужасом смотрели на обезображенный труп умершего, потом пришли муллы приготовлять тело к погребению, а из гарема доносилось жалобное пение женщин.
Типпо Саиб вышел из шатра.
– А этот? – спросил телохранитель, стоящий около Самуда. – Твой отец осудил его на смерть. Что с ним делать?
– Рассудок умершего правителя отуманила болезнь, – отвечал Типпо Саиб. – Этот человек был его гостем и неприкосновенен для меня… Он сделал, что мог, чтобы спасти жизнь умершего правителя, если это ему не удалось, то всему виной неумолимая судьба, которую человек не в силах изменить… Самуд свободен и мой гость!..
Телохранители отступили в молчаливом повиновении, но с мрачными, враждебными взглядами. Самуд поклонился, скрестив руки, и сказал:
– Ты хорошо поступаешь, великий господин, так как доброта и справедливость привязывает людей к правителям.
Типпо Саиб велел подать лошадь Самуду и приказал ему остаться при нем, потом поехал с начальниками войска и блестящей свитой слуг по всему лагерю; за ним несли большое знамя Мизоры.
Солдат поразила внезапная смерть своего полководца, но с покорностью магометан неизбежному они восторженно приветствовали нового властелина, от одного взгляда которого зависела теперь их жизнь, честь и богатство. Не прошло и часа, как грозный деспот, перед которым трепетала вся Индии, стал достоянием прошлого, все взгляды обратились к новому повелителю, будущее принадлежало ему.
Типпо Саиб удалился в свою палатку. Он отпустил начальников войска с ласковыми словами и богатыми подарками, любезно ответил на поздравления и пожелания маркиза де Бревиль и французских офицеров и велел Самуду остаться с ним. Подали чудные фрукты и душистые шербеты. Типпо Саиб удобно улегся на подушки дивана и обратился к Самуду:
– Ты умен и правильно судишь обо всем, да мне и не пристало сердиться в тот день, когда я сделался правителем. Если б я даже не имел основания благодарить тебя за то, что ты сделал для моего отца, – он пристально взглянул на него, – то все-таки мне может быть полезен такой друг, как ты, если ты хочешь дать мне искренний совет.
– Приказывай, господин, я буду повиноваться; спрашивай, я буду отвечать.
– Ты знаешь мое положение. Как ты советуешь мне поступить с врагами в Мадрасе? Мы их отбросили вчера, но они еще угрожают нам.
– Враг отброшен, господин, потому что его нападение на твою твердую позицию было безумием, – все равно как если б ты вздумал нападать на него под пушками его крепости, не имея одновременно содействия французской эскадры с моря, а эскадра не придет, ибо, как я уже говорил твоему отцу, французы заключили мир с англичанами в Европе.
– Я никогда не доверял французам. Но если мы будем спокойно сидеть, я здесь, а они там, то все-таки их положение лучше моего – у них богатый город и свободный доступ к морю, а я привязан к пустынному лагерю, вместо того чтобы жить в моей столице Серингапатаме и радоваться моей власти и моему богатству, как подобает правителю.
– Нападать на тебя здесь, господин, стало бы безумием со стороны англичан, но то, что казалось безумным вчера, может оказаться мудрым завтра.
– Почему?
– Имя твоего отца, господин, внушало солдатам веру в победу, оно одно стоило целой армии… У тебя еще нет такой славы, одна неудача может поколебать твое могущество, придать смелости твоим врагам и в твоем собственном войске вызвать недоверие, даже сопротивление.
Типпо Саиб задрожал.
– Так ты думаешь, что мне больше нельзя вести войну? – спросил он.
– Нельзя вести войну, в которой ты будешь побежден.
– Но должен же я защищаться…
– Тебе будет очень трудно, тем более что они скоро будут располагать еще большими силами… Поверь мне, господин, весть о смерти твоего отца приведет на сторону англичан всех колеблющихся…
– Ты прав, – вздохнул Типпо Саиб. – Я часто жалел, что мой отец, вместо того чтобы царствовать в Мизоре, увеличивать свои владения и внушать страх соседям, надменному низаму гайдерабадскому и другим, ввязался в войну с англичанами. Но как мне избежать войны?
– Война прекращается сама собой. Уйди в свое государство, тогда английский генерал никогда не решится идти в твою землю и ты можешь спокойно жить в Серингапатаме, пока…
– Пока что? – живо спросил Типпо Саиб.
– Пока ты не заключишь мира с англичанами, который признает за тобой все твои владения на юге, сделает тебя главой над всеми несогласными раджами магаратов и поставит тебя несравненно выше гайдерабадского низама.
– А ты думаешь, что такой мир возможен?
– Несомненно, если ты желаешь, господин. Я часто бывал в Калькутте, я принес оттуда известие твоему отцу и сразу сказал ему, что произойдет. Я знаю Уоррена Гастингса и сам говорил с ним, когда он меня расспрашивал о положении дел здесь, на юге. Я ручаюсь, господин, что Уоррен Гастингс, губернатор, заключит с тобой мир, если ты захочешь.
– Хочу, хочу! – вскричал Типпо Саиб. – Мне надоела война, я стремлюсь скорее вернуться в мой дворец в Серингапатаме. Но как же я, будто побежденный, буду молить о мире?
– Этого и не нужно, господин. Если Уоррен Гастингс узнает, что ты склонен к миру, то он проложит тебе почетный путь к нему и так высоко тебя поставит, что все соседние князья будут трепетать перед тобой, тебе нужно только отправить посла к губернатору.
– Ну, – задумался Типпо Саиб, глядя на Самуда пытливым, проницательным взглядом. – А где же найти человека, который сумеет проникнуть к Уоррену Гастингсу и говорить с ним в моем духе? Мои слуги слишком неумелы…
– Посланный перед тобою, господин, если желаешь…
– А ты согласен? – воскликнул Типпо Саиб, пораженный предложением гостя. – Если ты согласен и с успехом выполнишь свою миссию, я скажу тебе, как отец: мои сокровища к твоим услугам, сам выбирай себе место в моем царстве.
– Я ничего не прошу, господин, – отвечал Самуд, и все, что могу сделать для тебя, будет благодарностью за то, что ты даровал мне жизнь, которая была в твоих руках.
– Хорошо, пусть будет так, я принимаю твою услугу, я дам тебе богатую свиту из своих собственных слуг, и ты уедешь завтра.
– Нет, господин, так делать нельзя, можно все испортить, – возразил Самуд. – Я хочу не блистать, а служить тебе. Меня знают в Калькутте, знают, что я простой купец, а если я приеду с княжеской свитой, будут допытываться, доискиваться. Любопытство изобретательно, будут шептать, а потом и громко говорить, что ты просил губернатора о мире. Только один Уоррен Гастингс должен знать про все, больше никто, а главное, твои здесь не должны знать, что ты первый заговорил о мире… Мне ничего не нужно, господин, кроме нескольких строк, доказывающих губернатору, что я твой посланный.
Типпо Саиб хлопнул в ладоши и велел подать письменные принадлежности.
– Скажи мне, что писать, – обратился он к Самуду, положив на колени четырехугольную доску, украшенную камнями, и взяв перо.
– Пиши, господин: «Податель этого письма уполномочен мною заявить губернатору Индии, Уоррену Гастингсу, что я согласен заключить мир при условиях, которые он изложит».
Типпо Саиб написал крупными буквами на довольно правильном английском языке продиктованное Самудом письмо, подписал свое имя и передал ему лист.
– А какие условия ты предполагаешь? – спросил он.
– Очень простые: англичане должны признать твое владычество во всех землях вплоть до этих гор и не требовать, чтобы ты возвратил что-либо из завоеваний твоего отца в Карнатике, затем они должны признать тебя падишахом всех магометан…
Глаза Типпо Саиба загорелись.
– Ты думаешь, что Уоррен Гастингс согласится на такие условия?
– Думаю, что да, – отвечал Самуд.
Типпо Саиб изумленно посмотрел на него.
– Кто ты? – полюбопытствовал он. – Ты не тот, кем кажешься.
– Я человек с открытыми глазами и ушами, научившийся смотреть и слушать, что не все люди умеют.
– А если ты меня предашь? – мрачно предположил он.
– Зачем предавать, когда ты сам признаешь, что мой совет согласуется с твоими собственными желаниями? И какие у меня причины не передать твое поручение губернатору, который может решать как захочет?
– Ты прав, Самуд! – воскликнул он. – Каждое твое слово выражает мои собственные мысли. Когда ты выполнишь что обещаешь, приходи опять ко мне и, клянусь пророком, ты будешь моим первым визирем и никого не будет выше тебя в моем государстве.
Самуд покачал головой.
– Оставь меня таким, каков я есть, – заявил он, – кто высоко поднимается, тот может низко упасть. Ты дал мне высшее, что мог, – жизнь, и на что мне твои почести и сокровища, если бы тебе вздумалось когда-нибудь отнять у меня этот подарок?
– Ты умный человек, – улыбнулся Типпо Саиб. – И все-таки я охотно удержал бы тебя, так как хороший советчик стоит больше десяти тысяч воинов. Но пусть будет по-твоему, теперь иди, отдыхай, завтра увидишь, что я следую твоему совету, а потом собирайся в путь…
Самуд поклонился и ушел в свою палатку на этот раз без телохранителей.
– Дело кончено, – проговорил он, придя к себе. – И, право, Гастингс будет доволен. Я выиграл ему крупное сражение, Гайдер-Али умер, Типпо Саиб заключает мир, а если он объявит себя падишахом, то все князья Индии, Могол и его набобы будут его врагами. Он сам кует цепь, которая со временем привяжет его к победной колеснице английского правительства.
Глубокая тишина царила в лагере, только кое-где слышалось ржание лошадей, да переклички часовых и патрулей, из шатра умершего полководца раздавались громкие молитвы мулл, а из гарема – однообразные жалобные песни. Около часа, может быть, проспал Самуд тем чутким сном, который становится привычкой при непрерывной опасности, когда все чувства настолько сохраняют восприимчивость, что человек слышит малейший шорох.
Самуд вскочил от шороха шевельнувшейся занавеси. Услышав свое имя, произнесенное шепотом, он схватился за саблю. Перед ним стоял человек, в котором его глаза, привыкшие к темноте, узнали одного из евнухов гарема.
– Не бойся, господин, краса цветов Марита, любимая рабыня умершего повелителя, в горе своем послала меня к тебе просить утешения. Возьми это, она говорит, что ты поймешь, о чем говорит цветок.
Он подал Самуду лотос, завернутый в лист пергамента.
Самуд зажег лампу и развернул цветок – на листе он разобрал слова, написанные по-английски: «Спаси меня от рабства, ты все можешь». Самуд разорвал лист на мелкие кусочки и сказал:
– Иди к твоей госпоже и передай ей мой ответ: она должна раскрыть сердце утешению и надежде – ее скорбь получит исцеление.
Евнух скрестил руки и, как тень, скользнул в складках занавеси.
«Она, конечно, заслужила, чтоб я вернул ей свободу», – подумал Самуд. Он погасил огонь и опять сомкнул свои усталые глаза. На следующее утро Типпо Саиб созвал всех начальников войск. На роскошном диване лежало тело Гайдера-Али, возле которого курились дорогие ароматы, муллы читали молитвы, и все вожди армии отдали последние почести умершему полководцу.
Когда все поклонились покойнику, Типпо Саиб привел их под знамя и произнес речь:
– Я решил оставить врагов, победоносно отраженных вчера моим отцом, и вернуться в мою столицу, чтобы заботиться о моем государстве и держать в страхе соседей, которые вздумали бы нарушить союз после смерти моего отца. Половина моего войска останется здесь, чтобы занять горные ущелья.
Одобрение раздалось вокруг, так как у большинства пробудились сомнения насчет отношений союзников и главным образом гайдерабадского низама. Вожди войска набрали богатую добычу и стремились пользоваться ею, вместо того чтобы вести продолжительную войну.
Только французы казались испуганными и мрачно поглядывали.
– Так как теперь, – продолжал Типпо Саиб, – благодаря победоносному оружию моего отца, мое могущество упрочено и расширено, я решился заявить всему свету, что я единственный падишах всех правоверных, единственный преемник калифа, имеющий право держать священное знамя пророка, я объявляю изменником и неверным каждого, кто дерзнет противиться моей власти и не признает моего достоинства. Я разошлю гонцов ко всем князьям Индии, чтобы заявить, что я их покровитель, что мое оружие будет защищать их от врагов и что они обязаны идти за моим знаменем для преследования ослушаний и измены. Вы же все составляете избранное войско пророка, и я щедро вознагражу вас за услуги, оказанные священному делу нашей веры.
Восторженные крики раздались кругом и возгласы: «Слава падишаху! Слава преемнику калифа! Слава наместнику пророка!»
Маркиз де Бревиль стоял бледный и дрожащий. Как только все смолкли, он выступил вперед со словами:
– Великий господин, обдумай, что ты делаешь. Султан в Стамбуле признан падишахом всеми державами и моим королем, и даже Могол в Дели не решается оспаривать у него это звание. Если ты исполнишь свое намерение, то вызовешь раздоры среди твоих единоверцев и возбудишь против себя Могола и его набобов.
– Мое решение обдумано и исполнено, – строго и резко отвечал Типпо Саиб. – Оно не нуждается ни в каких обсуждениях, а вашего совета я не спрашивал. Я никого не боюсь, а кто осмелится оспаривать мое достоинство, тот испытает силу моего оружия. Я благодарю вас, французских офицеров, за услуги, которые щедро вознаградил мой отец, но если вы желаете вернуться к себе на родину, то я дам вам конвой до берега, где вы можете сесть на корабль, а что касается пушек, то я их завоевал в борьбе с англичанами.
Слова Типпо Саиба поддержали восторженные крики его воинов. Маркиз де Бревиль побледнел, но не решался больше возражать, он понимал, что жизнь его и его соотечественников находится в руках нового деспота, еще более коварного и жестокого, чем его отец.
Типпо Саиб ехал по лагерю в сопровождении вождей и телохранителей, за ним следовала блестящая свита слуг и богато разукрашенные слоны. Гонцы уже везде разнесли весть, что король Мизоры объявил себя падишахом правоверных и что войско его – избранные борцы за веру. Его везде восторженно приветствовали криками: «Слава преемнику калифа! Слава наместнику пророка!» Полная радость царила в лагере, и никто не подумал бы, глядя на такое ликование, что только накануне умер грозный правитель. Шествие, сопровождавшее смертные останки Гайдера-Али в крепость Арко, прошло почти незамеченным, и, когда Типпо Саиб удалился наконец в свой шатер в сопровождении только Самуда, настоящее и будущее принадлежало ему, а прошлое ушло в забвение.
Самуд, спешивший с отъездом, не забыл просьбы красавицы Мариты. Он попросил Типпо Саиба предоставить ему выбрать для себя одну из невольниц гарема, которую когда-то обещал ему умерший повелитель.
– Возьми кого хочешь, – разрешил Типпо Саиб.
Самуд выбрал Мариту.
Мариту позвали. Она явилась под густым покрывалом и покорно повиновалась приказанию, передавшему ее в собственность Самуда. Самуд поехал с немногими слугами через широкое поле, где происходил вчера кровавый бой, в Мадрас.
Караул у ворот с изумлением смотрел на него, и со всех сторон сбегался народ поглядеть на посла из неприятельского лагеря, не зная и не подозревая цели его прибытия. При известии о внезапной смерти Гайдера-Али в Мадрасе разразилось ликование, и густые толпы провожали Самуда до форта, где его немедленно принял сэр Эйр-Кот. Генерал вопросительно и удивленно смотрел на досланного врагов, заявившего, что он приехал для обмена пленными. Он, видимо, старался узнать и вспомнить показавшееся ему знакомым лицо, но нижнюю часть лица Самуда закрывала густая короткая борода, чалма спускалась до бровей, а манеры, движение и голос, которым он произнес свое приветствие на ломаном английском языке с индусским акцентом, так походили на типичного магометанина из южных провинций, что генерал покачал головой, перестав вспоминать и доискиваться.
Переговоры об обмене пленных скоро закончились. Самуд послал одного из своих слуг обратно с известием, что пленные обоих войск под конвоем должны встретиться на равном расстоянии от лагерей, где и произойдет обмен.
– А теперь, могущественный генерал, – продолжил он, – прошу дать мне самое быстроходное судно для доставления меня в Калькутту.
– В Калькутту? – изумленно спросил генерал. – Разве вы не слуга Типпо Саиба?
– Именно, и я отправляюсь туда по его приказанию просить губернатора о мире – вот мое полномочие.
Он показал пергамент, данный ему Типпо Саибом.
– Я не думал, что враг так бессилен! – удивился сэр Эйр-Кот. – Я завтра же выступлю, чтобы его уничтожить.
– Не делайте ошибки, генерал, – остановил его Самуд, – и храните мое сообщение в глубочайшей тайне. Хоть Типпо Саиб и испытал ваше могущество в битве, которую проиграл вчера, но он еще достаточно силен, чтобы вас уничтожить, если вы нападете на него на тех позициях, куда он отступает, в горных ущельях.
– Он отступает… Значит, признает себя пораженным… признает мою победу?
– Он признает вашу победу и желает мира, но если вы дадите ему случай вас победить, он может переменить мнение. Я тоже желаю мира, а потому настоятельно советую вам старательно скрывать мое послание – ваше войско и население сочли бы себя в полной безопасности, а неизвестно еще, как к этому отнесется губернатор.
– Вы правы, – подумав сказал Эйр-Кот. – И никто из ваших спутников не знает, что привело вас сюда?
– Никто, – отвечал Самуд. – И если мои переговоры не удадутся, то они могут считаться несостоявшимися. Еще у меня просьба к вам. Я привел невольницу Гайдера-Али, которой его сын дал свободу. Она дочь родителей-христиан, уведенная во время набегов на Карнатику.
– Она может быть уверена в моем покровительстве. Завтра ваш корабль будет готов к отплытию. Я выберу самое быстроходное судно, а на сегодня будьте моим гостем и отдохните в моем доме.
– Благодарю вас, но, пожалуйста, не требуйте, чтобы я появлялся в вашем обществе – я устал от событий этих дней, кроме того, я не хотел бы привлекать к себе внимания. Я здесь только для обмена пленными, доставьте меня незаметно, если возможно ночью, на мое судно.
Сэр Эйр-Кот сам проводил Самуда в приготовленные для него комнаты, обещал Марите, которую ему представил Самуд, свое покровительство и просил ее принять его гостеприимство в форте, пока он устроит ее у одной из дам в городе. Когда Самуд остался с ней один, она откинула покрывало, встала перед ним на колени и сказала:
– Благодарю тебя, господин, благодарю, кто бы ты ни был. Ты возвратил мне жизнь и свободу. Ты дал мне больше, чем я просила и смела надеяться… Средство, которое я просила, оказало свое действие, – прибавила она тихо, как бы вопросительно, – и если оно вместо любви дало смерть, то я не менее благодарна ему.
Лицо Самуда приняло мрачное выражение.
– Не говори об этом средстве, – попросил он глухим голосом, – ведь я оказался недостаточно искусен, чтобы исполнить твое желание и обманул тебя. Благодари Бога, что все так устроилось. Ты свободна, тебе оставили все драгоценности, которые подарил тебе Гайдер-Али, ты можешь вернуться к своему народу. Не забывай этого благодеяния неба и, когда увидишь нужду и горе, помогай щедрой рукой.
– Да, господин, я так и буду делать… Но ты хочешь оставить меня здесь?
– Мне надо ехать, – объяснил Самуд. – А ты здесь под лучшей охраной, чем была бы у меня.
– Ничего я не боюсь, когда я с тобой! – воскликнула она. – Мне не нужно ни свободы, ни богатства, если я могу слышать твой голос, смотреть тебе в глаза, служить тебе. Возьми меня с собой, господин, куда бы ты ни шел, я буду служить тебе добровольно от искреннего сердца.
Мягко и ласково, но с твердостью, не допускающей возражений, Самуд проговорил:
– Ты узнаешь цену свободы, Марита, и цену богатства, которое составляет твою собственность. Оставайся здесь, как я тебе сказал, может, найдешь другого господина, к которому тебя привяжет не страх, как к Гайдеру-Али, и не благодарность, как ко мне, или ты найдешь себе занятие… Не забывай, что ты рождена от свободных родителей, англичан. Генерал примет тебя под свое покровительство, и ты будешь здесь в лучшем обществе.
Марита еще раз вопросительно взглянула на него, но прочла в его глазах, что не получит другого ответа. Она скрестила руки на груди и покорно произнесла с глубоким, тяжелым вздохом:
– Я сделаю, как ты приказываешь, господин, и буду, пока живу, молить Бога хранить тебя и послать тебе счастье.
Самуд попрощался и вышел. Марита бросилась на диван и зарыдала. Она плакала, пока за ней не пришли прислужницы. С трудом овладев собой, она велела достать европейское платье и сказала, приложив руку к сердцу:
– Он так хотел, пусть так и будет… Я вернусь к моему народу.
Солнце еще не показывалось на горизонте, когда Самуд в сопровождении адъютанта генерала сел в лодку и выехал на рейд. Быстрый парусный корабль стоял наготове. Капитан получил депешу от сэра Эйр-Кота с приказанием повиноваться распоряжениям Самуда во время пути в Калькутту. Первый луч солнца показался над водой, когда корабль снялся с якоря и под полными парусами вышел в море.
Самуд оглянулся назад. Перед ним широко раскинулся Мадрас, в котором уже начинала пробуждаться жизнь… Далеко в горах и ущельях виднелись столбы дыма сторожевых огней лагеря Типпо Саиба. Лицо Самуда было серьезно и угрюмо.
– Я хочу забыть все, что случилось со мной, – проговорил он, – как забывают темную ночь при приветливом луче солнца. Моя жизнь походила на темную ночь. Теперь все мои силы будут направлены на свет и счастье, которые я отвоевал дорогой ценой, призвав на помощь силы тьмы.
