Текст книги "На берегах Ганга. Раху"
Автор книги: Грегор Самаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
В то же самое время для поддерживания хорошего настроения своего гостя – грозного губернатора Гастингса – Асаф-ул-Даула пригласил его на большую охоту в окрестностях Байзабада. Король и губернатор с ближайшей свитой прибыли на место охоты в охотничий домик, сколоченный из бревен, отделанный внутри коврами и драпировками. Здесь все уже приготовились к встрече высокого гостя, костры горели, слоны и лошади ждали своего часа, слуги ютились в маленьких хижинах, а у громадных очагов повара готовили роскошный завтрак. Гастингс из всех развлечений Индии любил исключительно охоту, она восстанавливала его силы и давала отдых от усиленного умственного труда. Насколько возможно он сократил время завтрака и выразил хозяину желание скорее приступить к охоте. Асаф-ул-Даула со вздохом вышел из-за стола, особенно роскошного по такому случаю, и приказал всем начинать охоту на антилоп – излюбленное удовольствие индусских князей.
Гастингс и Асаф-ул-Даула сели на великолепных слонов. Английские офицеры и высшие сановники сидели вчетвером на одном слоне, остальные следовали пешком или на лошадях.
Местонахождение антилоп было заранее оцеплено. Охотники встали на место, с которого открывалось большое пространство, поросшее высокой травой и мелким кустарником, а дальше уже кругом начинался лес. Между слонами Гастингса и Асафа стояла большая клетка на четырех колесах, которую везли егеря, в ней сидел ручной дрессированный для охоты леопард. Красивый зверь, глаза которого закрывала кожаная повязка, поднялся, рычал, поводил носом и царапал когтями. Вскоре из кустов показалось спугнутое егерями стадо антилоп. Самец с ветвистыми рогами, почти черный, шел впереди, за ним – другие самцы, а дальше, прижавшись друг к другу, – маленькие серые самки. Открыли клетку и сняли повязку с головы леопарда, у которого шерсть на спине уже встала дыбом. Внезапный яркий свет сначала ослепил зверя, но он скоро увидел стадо антилоп, близость которых уже давно чуял. Глаза его засверкали фосфорическим блеском, он вытянулся и пополз как змея к стаду по высокой, скрывающей его траве. Подкравшись довольно близко незамеченным и уже приготовившись к прыжку, хищник на секунду высунулся из травы. Бдительный самец почуял врага, испустил тревожный крик и крупными скачками направился к лесу. Тут началась самая интересная часть охоты. Когда самец обратился в бегство, леопард выскочил из травы и кинулся за стадом. Началась дикая погоня. Леопард смотрел только на главного самца и его одного преследовал из всего стада, которое робко жалось в стороне. Стелясь по земле, пригнув чудные рога к спине, самец с неимоверной быстротой описывал круги. Леопард громадными прыжками гнался за ним.
Среди охотников слышались замечания, и сам Асаф криками и хлопаньем в ладоши подгонял леопарда, а жертва, набирая скорость, спасала свою жизнь. Расстояние, однако, все сокращалось, леопард поравнялся с самцом и громадным прыжком вскочил на спину красивого животного, вонзил когти в его бока и впился в шею упавшего зверя, который громко, жалобно закричал, и ему так же жалобно ответило все стадо. Леопард перегрыз горло своей жертве и жадно тянул кровь. Как только антилопа упала, егеря бросились, ловким и быстрым движением накинули повязку леопарду, одним взмахом отделили голову убитого зверя от тела и собрали черпаком горячую кровь. Черпак подставили леопарду, который шел, упиваясь кровью, и был снова водворен в клетку.
Голову с чудными рогами перенесли через поле к Асафу, и тот с поклоном передал Гастингсу первый замечательно красивый трофей охоты. Егеря, участвовавшие в поднесении трофея, поспешили обратно, чтобы отнести антилопу, считающуюся превосходной дичью, в фургон для провизии, но тут охотникам представилось новое интересное зрелище.
Еще во время погони леопарда за антилопой на кустах появились тучи больших коршунов, кречетов и ястребов. Не успели егеря унести голову, как все эти хищные птицы слетелись на труп антилопы с громкими криками и карканьем. Они не испугались даже прибежавших егерей, защищая свою добычу клювами и когтями. Посмотрев некоторое время на борьбу людей с воздушными хищниками, Асаф-ул-Даула велел продолжать охоту. Убитую антилопу, от которой остался почти один скелет, отвоевали птицы. С другой стороны пригнали еще стадо антилоп и началось такое же зрелище. Однако на этот раз леопард, раздраженный вкусом крови, соблюдал осторожность и не гонялся за добычей, а прямо прыгнул ей на шею. Трех самцов антилоп таким образом уложили сразу. Гастингс, с неудовольствием смотревший на подобное действие, в котором охотник не принимал никакого участия, выразил желание закончить охоту.
Асаф-ул-Даула немедленно дал знак собраться всему обществу у берегов Гогры, где уже раскинули большой шатер и должна была начаться охота на кабана. Охотники спешились, слуги подали прохладительные напитки, и все принимавшие участие в охоте надели легкие костюмы из бумажной материи, шапки вроде шлемов, прикрывающие затылок, и высокие кожаные сапоги.
Гастингс тоже приготовился к охоте, которую особенно любил и в которой не без удовольствия мог показать свое искусство. Асаф-ул-Даула тоже лично участвовал не из увлечения к утомительному развлечению, а из любезности к своему гостю.
Охотники сели на сильных и быстрых коней, вооружившись легкими бамбуковыми пиками около трех метров длины с остриями из лучшей индийской стали. Отлично дрессированные ищейки бежали с ними рядом, и егеря следовали на известном расстоянии, чтобы не мешать движению, но быть наготове в случае опасности.
Ищейки шли, уткнув носы в землю, охотники следовали в напряженном ожидании. Наконец, одна из собак остановилась, и в ту же минуту, как из-под земли, выскочил кабан и помчался по траве. Гастингс стрелой помчался за кабаном, правой рукой держа пику. Быстрая лошадь с трудом догоняла быстрого кабана, а когда догнала, кабан неожиданно повернул почти под прямым углом, да так, что лошадь пролетела почти на целый корпус и, повернув вслед за кабаном, опять стала его догонять. Кабан несколько раз менял направление, но Гастингс с поразительной ловкостью следовал за ним. Асаф-ул-Даула не отставал от Гастингса, остальные следовали за ним. Гастингс по пятам преследовал зверя, и ему удалось наконец с ним поравняться, кабан и лошадь помчались почти рядом.
Гастингс поднял пику и сильным взмахом вонзил ее в брюхо кабана, быстро вытащив для нового удара. Кабан пошатнулся, но сейчас же обернулся для нападения, стараясь клыками задеть ноги лошади. Гастингс быстро повернул лошадь, обогнув зверя, воображавшего, что он избавлен от преследователя, вторично всадил в него пику. Кабан повалился, раненный насмерть. Другие охотники подъехали и докололи его. Клыки поднесли Гастингсу.
Когда все вернулись в веселом возбужденном настроении к охотничьему дому, где повара приготовили роскошный обед, вдруг появился сэр Элия Импей, приехавший из Байзабада. Он решил сделать визит губернатору и королю. Судья шепнул несколько слов Гастингсу, и тот, не изменяя веселого выражения лица, поднялся и почти насильно увел короля с собой в кабинет. Асаф-ул-Даула, после прохладительных напитков и шампанского не склонный к серьезным разговорам, с недовольным ворчанием опустился в кресло.
Сэр Элия Импей рассказал, что он наложил штраф в миллион фунтов на знатных бегум.
– Очень сожалею, – сказал Гастингс, – хотя, думаю, что знатные бегум достаточно богаты для уплаты такой суммы.
Король слушал внимательно.
– Они действительно достаточно богаты и могут заплатить гораздо больше.
– Надеюсь, мой друг, – продолжал Гастингс, – что вы оказали знатным бегум все уважение, подобающее высокому положению матери и бабки нашего высокого союзника?
– Конечно, конечно, – отвечал Импей. – Я уверен, что они не могут пожаловаться на нас, но я должен сказать, что придворные княгинь, Магомед-Вахид и Бабур-Али, к сожалению, ничем не хотят облегчить трудности положения: они отказываются платить, отказываются дать ключи от казны и даже отказываются сказать, где она находится.
– Плохо, – покачал головой Гастингс, строго взглянув на Асафа. – Их поведение очень затрудняет положение. Я уже радовался, что могу избавить его высочество от жертвы, как он говорит, очень тяжелой для него, но теперь, раз нас самих заставляют обстоятельства, я принужден просить ваше высочество о доставлении требуемой суммы.
– Как? – возмутился король. – Я должен платить штраф за преступление, совершенное от имени бегум? Этого никогда не будет. Непокорные слуги нарушают свой долг не только относительно их повелительниц, но и относительно меня, их высшего правителя!
– Вы правы, – согласился Импей, – но если они сами не исполняют своего долга, то я не могу их к этому принудить. Я их посадил под арест, но не сломил их упрямства.
Жестокая улыбка заиграла на губах Асафа-ул-Даула.
– Ваша власть, сэр, может быть, исчерпана, но я властитель в моем государстве и имею право принудить к повиновению непокорных слуг. Я докажу, что имею власть над ними!
– Каково бы ни было решение вашего высочества, – заметил Импей, – я покорнейше прошу выдать мне приказание, что вы по законам вашей страны намерены предпринять относительно моих заключенных, так как я могу применять только английские законы.
Король хлопнул в ладоши и приказал слуге позвать полковника Мартина. Немедленно принесли пергамент, перо, и полковник Мартин написал под диктовку Асафа следующее: «Сэр, так как набоб решил подвергнуть телесному наказанию находящихся у вас под арестом заключенных, то желательно, чтобы его офицеров допустили к заключенным и предоставили им действовать по их усмотрению».
– Вот, – отдал Асаф бумагу Импею. – Этого достаточно?
– Достаточно, – отвечал Импей, с глубоким поклоном принимая документ.
– Я дам вам двух офицеров, которые сумеют исполнить мое приказание. Но довольно говорить о делах… Вернемся за стол…
Он поднялся не совсем твердо, взял под руку Гастингса и повел его к обществу, которое, благодаря напиткам и шампанскому, становилось все веселее. Танцовщицы, приехавшие в закрытых паланкинах, начали представление, веселье делалось все развязнее, пока наконец Асафа-ул-Даулу не унесли в его спальню. Всем пришлось идти на покой. Рано утром опять предстояла охота.
Сэр Элия простился с Гастингсом, чтобы еще ночью вернуться в Байзабад.
– Вы уверены, что ваши заключенные послушаются набоба? – спросил Гастингс.
– Не совсем. Эти азиаты так упорны в сопротивлении, что достойны удивления.
– Тогда надо принудить княгинь.
– А как же совместить принуждение с почтением, которое мы обязаны оказывать? – спросил Импей.
– Подумайте хорошенько, мой друг, – холодно улыбнулся Гастингс. – Княгини неуязвимы, их нельзя ни тронуть, ни лишить свободы.
– Тогда какое же возможно насилие?
– Мне кажется, – намекнул Гастингс, – что у человека есть и другие потребности, кроме неприкосновенности его тела.
Импей молча пожал ему руку и отправился в обратный путь со своим эскортом, к которому присоединились два офицера набоба, снабженные инструкциями полковника Мартина.
VII
Магомед-Вахид и Бабур-Али, все еще содержавшиеся в заключении, при жарком климате особенно мучительно ощущали недостаток свежего воздуха. Здоровье избалованных сановников страдало от отсутствия тех удобств, к которым они привыкли, и от грубой пищи слуг, выдававшейся им. Крайне важные, тщательные и сложные в Индии одевания и омовения им делать запретили, лакеи и цирюльники не имели к ним доступа. Единственным отдыхом оставалась игра в шахматы, но и та уже надоела. Они просили хоть час прогулки на воздухе и ванну, но им отказали.
Мистер Раутон, английский резидент при дворе набоба, посланный в Байзабад для содействия верховному судье своим знанием языков, настоятельно ходатайствовал за облегчение заключения известных и высокоуважаемых сановников. Английский офицер, начальник караула, ручался, что побег арестантов немыслим при его надзоре, но верховный судья отклонял все просьбы, говоря, что он должен действовать по закону и что от самих заключенных зависит немедленно получить свободу, подчинившись приговору суда. Каждое утро являлся секретарь сэра Элии, предлагая заключенным указать место хранения казны и выдать ключи, но безуспешно, и княгини, которых почтительно посещал сам сэр Элия, тоже отказывались от выплаты требуемой суммы.
Сэр Элия вернулся из поездки почти незамеченным. На другой день он пригласил мистера Раутона и отправился с ним в караульную комнату рядом с помещением заключенных, где предъявил резиденту и начальнику караула бумагу полковника Мартина.
– Меры, принятые нами против слуг высоких бегум, не ограждают их от власти и суда набоба, их повелителя, – сказал он. – Мы сделали, что нам предписывает закон и будем и дальше строго держаться его, но мы не можем отнять у набоба права делать то, что он признает нужным по своему усмотрению и по законам своего государства, поэтому мы должны допустить присланных набобом офицеров.
Мистер Раутон горячо протестовал.
– Если мы применяем к заключенным английские законы, – говорил он, – то мы также обязаны охранять их от злоупотреблений, которые несомненно предполагаются и падут на нас, если мы будем содействовать их исполнению. Я знаю Асафа-ул-Даулу и его образ правления.
Караульный офицер тоже заявил протест против предполагавшихся мероприятий, так как в его обязанности входило отвечать честью за жизнь и сохранность своих заключенных. Но сэр Элия, не признававший ничего, кроме исполнения воли Гастингса и поддержки его в достижении намеченных целей, оставался непоколебим.
– Ответственность лежит на мне, – возразил он, – и решение английского суда не может оспариваться ни здесь, ни в Англии, поэтому я приказываю исполнить распоряжение набоба независимо от принятых нами мер!
Он велел офицерам набоба войти и приказал отворить им двери тюрьмы. Рослые, здоровые мужчины вошли с суровыми, мрачными лицами, по которым ясно было видно, что они с азиатской покорностью исполнят повеление своего господина, в чем бы оно ни заключалось. Английский караульный офицер потребовал письменного приказания резидента, которое и получил. Мистер Раутон со своей стороны потребовал составления протокола о его протесте против вмешательства набоба в отправление английского правосудия. Ему не противоречили, не поколебав однако решимости сэра Элии.
Магомед-Вахид и Бабур-Али сидели за шахматной игрой, но только изредка, с большими промежутками делали какой-нибудь ход. Они постарели на несколько лет, лица их побледнели, глаза смотрели утомленно, одежда запылилась. Они оглянулись, когда дверь отворилась и с ужасом вздрогнули, узнав вошедших, за которыми дверь снова затворилась.
Магомед-Вахид поднялся с достоинством и обратился к вошедшим, которые кланялись, скрестив руки:
– Приветствую тебя, Амшад, и тебя, Нагар! Я рад видеть здесь слуг светлейшего набоба, так как уверен, что вы пришли с приказом от вашего господина к англичанам, чтоб освободить слуг его матери и бабки из недостойного заключения, в котором нас держат только за исполнение долга перед нашими повелительницами.
Старший из офицеров, Амшад, отвечал почтительно, но холодным и строгим тоном:
– Наш великий господин, набоб, не дал нам никакого поручения к англичанам, он прислал нас сюда, чтобы передать вам, Магомед-Вахид, и вам, Бабур-Али, что он недоволен вашим сопротивлением его воле. Он приказывает вам повиноваться и уплатить штраф, который он обещал губернатору.
– Штраф за что? – спросил Магомед-Вахид, бледнея. – Разве виноваты благородные бегум, что их именем злоупотребляли, да и существовало ли это в действительности? Разве безумцы, которые пошли в Бенарес помогать Шейт-Сингу в его неразумной борьбе, действовали от имени бегум?
– Набобу представлены доказательства в истине совершенного, – возразил Амшад, – и он признал правильным, чтобы штраф был уплачен из казны княгинь, так как благосостояние государства этого требует.
– Разве набоб не знает, что по воле Суджи-Даулы он не имеет права на имение высоких бегум? – спросил Бабур-Али. – Неужели он забыл закон пророка, по которому его собственная мать и мать его отца священны и неприкосновенны для него?
– Не мне судить, отчего набоб, наш повелитель, поступает так или иначе, – отвечал Амшад. – Моя обязанность только исполнять его приказания, а они заключаются в том, чтобы вы немедленно заплатили требуемую от вас сумму английскому верховному судье.
– Тогда пусть набоб попросит высоких бегум поручить нам это, – сказал Магомед-Вахид, – и мы немедленно исполним их волю.
– Нам нет никакого дела до бегум, – важно заявил Амшад. – Приказание набоба просто и ясно. С его согласия назначен штраф в миллион фунтов, и вы как управляющие имениями княгинь должны его уплатить.
– Повторяю вам, представьте приказ от моих повелительниц, и сумма будет тотчас же выплачена.
– Ну скажите, где спрятана казна? – с нетерпением закричал Амшад. – Или дайте ключи.
– Мы не можем сделать ни того ни другого без приказания княгинь, – возразил Магомед-Вахид и ему вторил Бабур-Али.
– Так вы отказываетесь повиноваться приказанию набоба?
– Мы должны отказаться, потому что не считаем набоба вправе давать подобные приказания.
– Значит, нам ничего не остается, как исполнить то, что приказал набоб. Вы виновны в неповиновении вашему господину, и он за это приговаривает вас к тюремному заключению.
– Разве мы не в тюрьме? – спросил Бабур-Али, а его товарищ мрачно уставился в пол.
– Вы в заключении у англичан и отлично знаете, что это не тюрьма, какая полагается для непокорных подданных нашего повелителя. Вы можете освободиться.
Он кивнул своему спутнику, и Нагар, открыв принесенный ими ящик, достал оттуда цепи и молотки.
– Что вы хотите делать? – испугался Бабур-Али.
– Надеть вам кандалы, как велел набоб и как полагается строптивым подданным по законам нашего государства.
– Вы не имеете права, – возмущался старик. – Мы находимся под защитой англичан, которые должны охранять права бегум и их слуг.
– Для меня существует только право моего повелителя, – возразил Амшад.
– Дайте нам написать набобу, – попросил Магомед-Вахид, – он изменит свое решение, он не захочет идти против матери и бабки и не оставит без внимания просьбы высоких бегум.
Амшад не отвечал, он ни на минуту не прерывал своего занятия и скоро вбил два пробоя в стене: один на высоте половины человеческого роста, другой – у Самого пола. Амшад продел цепи в пробои и подошел к Магомед-Вахиду, чтобы надеть ему на руки колодки.
– Призываю Бога и священный закон Его отомстить за такую несправедливость! – сказал седовласый старик со слезами в голосе.
Амшад не слушал его. Он надел ему колодки, плотно охватывавшие кисти рук, и запер их замки, потом вдел другую цепь в пробой над полом и также запер кандалы на ногах.
Старик, как подкошенный, повалился на низкий диван, придвинутый ему к стене Нагаром и закрыл лицо руками.
Амшад начал вбивать еще пробои на некотором расстоянии.
– Вы не посмеете дотронутся до меня! – закричал Бабур-Али. – Я воин, как вы, я сражался при Судже-Дауле, когда ваш повелитель был еще ребенком, я поклялся ему охранять права его матери и вдовы. Я не потерплю такого позора!
Амшад, не смущаясь, продолжал свое дело, потом продел цепи и подошел с колодками к Бабуру-Али, но тот, дрожа от бешенства, оттолкнул его кулаками.
– Нагар, сюда! – крикнул Амшад. – Исполняй волю твоего господина.
Нагар схватил старика сзади и повалил его на пол, Амшад надел и замкнул колодки, Бабур-Али еще опомниться не успел, как уже лежал скованный.
– Небесный огонь поразит вас, проклятые слуги проклятого повелителя! – прокричал он, поднимая руки кверху и звеня цепями.
– Молчи, Бабур-Али, – с грустным смирением остановил его Магомед-Вахид, – нам не пристало оскорблять повелителя, которого дал нам Бог.
Но Бабур-Али не слушал его, продолжая изрекать проклятия и призывать гнев Божий на Асафа-ул-Даулу и его слуг. Его сопротивление, понятно, не привело ни к чему. Нагар притянул его руки и, держа за горло, крепко придавил к полу, пока Амшад также ловко надел ему кандалы на ноги. Потом и ему придвинули диван. Бабур-Али свернулся на нем, крича и стеная от бешенства.
Амшад спокойно запер ящик, отодвинул его в угол и сказал:
– Очень жалею, что мне пришлось принять крутые меры относительно высоких слуг бегум, которым следовало бы знать свой долг. От вас зависит получить свободу. Даю вам срок до завтра, чтоб обдумать, желаете ли вы исполнить волю нашего господина.
Он вышел, Нагар последовал за ним, и оба вошли в караульную, где находился английский офицер.
– Что вы сделали? – мрачно спросил он.
– Исполнили волю нашего господина, надели кандалы заключенным, как вы приказали, – отвечал Амшад.
– Кандалы? Да ведь я отвечаю за них.
– Перед вашим губернатором и вашим судьей, а мы – перед нашим господином.
Английский офицер послал солдата к Импею, а когда тот явился, потребовал отмены излишней жестокости, ручаясь своей головой, что заключенные не уйдут. Верховный судья, пожав плечами, отвечал, что он не имеет права вмешиваться в распоряжение набоба, неограниченного властелина над своими подданными.
– А эти тоже будут держать караул со мной? – спросил он, указывая на Амшада и Нагара.
– Они должны повиноваться набобу.
– Но мы не будем в той же комнате. Иначе я останусь в передней и слагаю с себя всякую ответственность.
– Мы берем ее на себя, – заметил Амшад с жестокой улыбкой. – Я ручаюсь, что заключенные не убегут.
Английский офицер встал не кланяясь, а посланные набоба поместились во второй караульной комнате, Импей дал им возможность входить к заключенным когда им вздумается. Пища сановников бегум с этого дня заметно ухудшилась, нищие на дворах получали лучшее пропитание. На следующее утро секретарь верховного судьи обратился к заключенным с обычным вопросом. Магомед-Вахид только отрицательно качал головой, он лежал на диване больной и тихий, а Бабур-Али сопроводил свой отказ страшными проклятиями. Секретарь удалился, сообщив полученный ответ Амшаду, и тот вошел с Нагаром в комнату заключенных.
– Вы упорствуете в вашем неповиновении, – обратился он к заключенным, – и доставляете нашему господину горе применить к вам еще более строгое наказание.
Магомед-Вахид, бледный и измученный, только вздохнул, Бабур-Али, багровый от дикой злобы, грозил мучителям сжатыми кулаками. Амшад опять открыл свой ужасный ящик и достал оттуда два колпачка вроде наперстков полированной стали, которые состояли из металлических полосок, входящих одна в другую. Он подошел к Магомед-Вахиду, который, весь дрожа, с мольбой смотрел на него. Нагар держал руки сановника, а Амшад надел стальные колпачки на концы больших пальцев, прикрепил их стальным кольцом и, вновь повторив приказание набоба, начал постепенно стягивать винтом кольцо. Лицо Магомед-Вахида покраснело от страшных болей, он сжал губы, из его груди вырывались хриплые стоны. Амшад все крепче завинчивал винты, Магомед-Вахид судорожно подергивал руками, из-под колпачков потекла кровь.
Наконец он мертвенно-бледный повалился на подушки, руки его безжизненно повисли – он потерял сознание. Тогда Амшад остановился, отвинтил винты и снял колпачки.
Верхние суставы больших пальцев Магомед-Вахида оказались совсем раздавлены, ногти раздроблены, и кровь лилась ручьем.
– Палачи… убийцы! – закричал Бабур-Али, с немым ужасом смотревший на пытку. – Каждая капля его благородной крови будет свидетельствовать против вас перед Богом!
– Долг слуги исполнять веление господина, – Амшад спокойно вынул из ящика еще пару колпачков, – поэтому я и у тебя опять спрашиваю, Бабур-Али, желаешь ли ты исполнить приказание набоба?
– Никогда, презренный! – вскричал Бабур-Али, хватая цепи и стараясь обратить их в оружие, но Нагар быстро набросился на него, повалил и накинул на шею шнурок, мешавший всякому движению. Бабура-Али подвергли той же ужасной пытке.
Амшад удалился, а английские солдаты принесли жалкий обед заключенным и, убрав комнату, вышли в переднюю бледные и дрожащие.
Караульный офицер узнал, что произошло нечто возмутительное, он возобновил свой протест Импею, но также безуспешно. Раутон благодаря своему знанию азиатской жизни представлявший себе, что еще может произойти, послал гонца Гастингсу в крепость, но получил только краткий ответ, что должен во всем подчиняться распоряжениям сэра Элии Импея, так как по английским законам верховный судья один ответствен за все.
На третий день Амшад начал новую пытку: он велел крепко привязать ноги заключенных к стальной доске, вставил между пальцами фитили и зажег их… Пытка опять ничего не дала, так как верные слуги твердо стояли на своем. Сэр Элия послал гонца к Гастингсу и, когда он вернулся с запиской, отправился к княгиням.
В их помещении ничто не изменилось, они знали, конечно, через личных прислужниц, что Магомед-Вахид и Бабур-Али все еще содержатся под арестом, но прибытие посланных набоба оставалось скрытым для них, и они не думали, что Асаф-ул-Даула решится настаивать на своем требовании, видя их сопротивление. Обе равнодушно продолжали жить так, как жили годами. Азиатская вялость и упорство в принятом решении еще более присущи женщинам, чем мужчинам, поэтому сэр Элия застал бегум за обычными занятиями. Валие-ул-Даула играла в шахматы с красавицей Фаницей, а Фарад-эс-Салтанех слушала чтение черноокой Ради-Маны. Валие надменно кивнула на почтительный поклон верховного судьи, а Фарад едва взглянула на него полузакрытыми глазами.
– Высоким бегум известно, – сообщил сэр Элия, – что на имения Байзабада наложен штраф, чтобы постепенно набрать из доходов сумму, назначенную в уплату приговором суда, утвержденным его высочеством набобом.
– Я вам не верю, сэр, – возразила Валие, – что такой грабеж может быть одобрен сыном моего сына. Так низко не может пасть Асаф-ул-Даула, а если так, то он дал бы право своему народу свергнуть его владычество, поскольку человек, забывающий почтение к матери и бабке, недостоин управлять страной.
– Я не имею права осуждать действие его высочества, – ответил Импей. – Я считаюсь только с фактом и обязан как английский судья следить за исполнением приговора. Доходы с имений ваших высочеств не так значительны, как я предполагал. Чтобы набрать сумму штрафа, в уплате которого нам отказывают, придется сократить двор ваших высочеств, и я должен предупредить об этом высоких бегум. Я очень сожалею о подобной необходимости, равно как король. Асаф-ул-Даула и сэр Уоррен Гастингс, поэтому опять прошу ваших высочеств приказать выплатить означенную сумму.
– Вы не посмеете! – воскликнула Валие. – Пусть набоб, если действительно от него исходит это приказание, велит разрушить дом его матери, чтобы похитить из него казну, но пусть он также знает, что дух его отца призовет на него гнев Божий!
– Я только исполнил свой долг! – предупредил сэр Импей.
Он низко поклонился, но его поклон не удостоился ответа.
Вскоре настало время обеда княгинь. Они отправились в роскошную столовую, где сели на высокие золоченые кресла, а придворные дамы – на низенькие сиденья. Евнухи и прислужницы стояли тут же. Стол, уставленный великолепной посудой и убранный цветами, выглядел роскошно. Обеды и ужины бегум отличались обилием и разнообразием. У Валие такой подход к еде вошел в привычку, а Фарад-эс-Салтанех действительно высоко ценила кулинарное искусство и видела в нем единственное наслаждение своей одинокой жизни. Ради-Мана сияла крышку с золотого блюда, в котором обыкновенно подавалось любимое кушанье бегум – рис со всевозможными пряностями и крылья кур, откормленных лучшими маисовыми зернами и ароматическими травами.
Но она испуганно отшатнулась, увидев в нем только несколько ложек риса и одно-единственное крыло. Отлично приготовленное блюдо далеко не соответствовало обычной порции и не могло удовлетворить аппетита Фарад-эс-Салтанех. Ради-Мана оглянулась на подававшего евнуха. Тот пожал плечами и объявил, что поварам не выдали больше.
– Я не голодна, – бросила Валие, вспомнив слова судьи Импея. – Я не голодна, отдайте мою порцию моей дочери.
Фарад в несколько минут съела порцию, рассчитанную на младенца. Остальные блюда тоже составляли микроскопическое количество, едва достаточное для одного человека.
Валие проглотила несколько кусков, Фарад съела остальное, а придворным дамам пришлось ограничиться легким печеньем и вареньями, но при всей азиатской умеренности они едва утолили голод. Фарад-эс-Салтанех потребовала привлечь к ответу повара, но евнухи объяснили, что повар не виноват. Ему выдали по приказанию верховного судьи только ограниченное количество провизии, и он не мог приготовить больше. То же самое произошло и с шербетами. В стаканы налили всего несколько капель, и жажда бегум осталась так же неудовлетворенной, как и голод.
– Нас хотят взять голодом, – отметила Валие, – но им не удастся.
– Как ужасно! – простонала Фарад, собирая последние капли и крохи, тогда как Фаница и Ради-Мана грустно смотрели на пустые тарелки.
– Они не решатся идти дальше, когда увидят, что мы не испугались, – проговорила Валие.
Она кивнула, и евнухи убрали золотые блюда с обычной торжественностью, точно в них только что лежали роскошнейшие кушанья. Валие опять принялась за шахматы, а Фарад без удовольствия улеглась на подушки, чтобы слушать чтение. Но предположение Валие не оправдалось, ужин был еще скуднее обеда, Фарад опять все съела одна, а Валие и придворным дамам едва хватило по кусочку.
На следующее утро, по обыкновению, явился сэр Элия почтительно спросить, не изменили ли бегум свое решение, и с глубоким сочувствием выразил сожаление, что уплата требуемой суммы из доходов обязывает к ограничениям по содержанию двора. Так продолжалось несколько дней. Обед с каждым разом становился скромнее предыдущего, но наконец лишения превысили силы избалованных женщин. Фарад-эс-Салтанех, привыкшая к питательной обильной пище, страшно исхудала и с трудом поднималась с дивана, Валие еще держалась, но ее красивое старческое лицо поблекло и осунулось, и она с усилием сохраняла гордое, повелительное выражение лица, перед которым даже сэр Элия склонял голову. Молодые придворные дамы бродили как тени слабой, неуверенной походкой, их щеки ввалились, глаза смотрели вяло и равнодушно, вся свежесть их вида пропала, создавая впечатление, что их подтачивает изнурительная болезнь.
Через несколько дней, когда сэр Импей явился с обычным вопросом, Валие спросила его:
– Скажите, сэр, долго ли будет продолжаться ваша недостойная комедия? Моя жизнь кончается, мне безразлично: умереть от старости и слабости или от голода, но моя дочь и наши служанки не могут больше выносить голода, которому вы подвергаете нас вопреки всем божеским и человеческим законам.
