Текст книги "На берегах Ганга. Раху"
Автор книги: Грегор Самаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
VI
Капитан Синдгэм, прискакав в Калькутту, прошел к леди Марианне в дорожном платье. Он застал ее в кабинете, выходящем окнами в парк.
Она сидела одна, только две прислужницы-индуски стояли с опахалами, пока она читала книгу. Постоянное пользование этой услугой считалось не только потребностью, но и обязательным предписанием этикета для знатных женщин в Индии. И Марианна соблюдала по желанию мужа и на случай неожиданного посещения кого-либо все обычаи, установленные для женщин ее положения.
По возвращении из своей первой командировки капитан провел только несколько часов в Калькутте, так как по приказу Гастингса он немедленно последовал за ним в Бенарес. Тогда он только представился и мимоходом видел леди Гастингс и Маргариту. Радость, блестевшая в глазах Маргариты и пожатие ее руки доставили ему бесконечное счастье. Он обрадовался случаю немедленно уехать опять, так как ничего не мог сказать им о настоящей цели своей командировки, а тяжелые воспоминания, преследовавшие его, казались мрачными призраками между ним и Маргаритой. Теперь он приехал совсем, и новые впечатления сгладили прежние темные образы. С сильно бьющимся сердцем вошел он в комнату и с облегчением вздохнул, увидав Марианну одну. У него оставалось время приготовиться к встрече с Маргаритой и успокоиться, прийти в себя.
Марианна приняла его холодно, почти церемонно, так как даже ближайшие прислужницы не должны подозревать ее тревоги об отсутствующем муже, у которого она вполне научилась искусству владеть собой. Отпустив прислужниц, она подбежала к капитану, схватила его за руки и уже не смогла скрывать своего беспокойства:
– Вы вернулись, капитан… один?.. Что такое, какое известие вы привезли? Новая опасность?.. Если случилось несчастье, так говорите, я все перенесу, только не муки неизвестности и ожидания!
– Известия у меня хорошие, – отвечал капитан. – И ваш супруг твердо и уверенно идет к цели. Он был, правда, в серьезной опасности, но что это значит для человека с такой железной волей, как у него.
Марианна прижала руки к сердцу, и глаза ее наполнились слезами.
– Юг покорен, – продолжал капитан. – Мадрас свободен, мир с Типпо Саибом будет заключен, оттуда больше не грозит опасность. На севере ваш супруг только что покорил Бенарес и взял его под английское управление. Шейт-Синг бежал и, вероятно, сделался жертвой собственных слуг, а теперь губернатор находится в замке у Асафа-ул-Даулы, чтобы исполнить требование директоров в Лондоне и еще прочнее скрепить союз Аудэ с Англией.
Марианна вздохнула.
– Сколько слез и крови нужно для мирового исторического здания! – грустно проговорила она. – Но такова воля судьбы… Рассказывайте, капитан, рассказывайте… о, я не из любопытства расспрашиваю, вы знаете, что я живу исключительно его жизнью.
Она села на диван, капитан придвинул кресло и начал рассказывать обо всем, что произошло в Бенаресе.
Наконец капитан достал письмо Гастингса и извинился, что медлил передать его, так как хотел прежде успокоить ее и все, что он сообщил, составляет главное поручение губернатора. Марианна поцеловала письмо, быстро пробежала его и с улыбкой подняла глаза.
– Значит, вы остаетесь здесь, капитан, так как муж велит мне все сообщать вам, во всем поддерживать вас и повиноваться вашим приказаниям.
– Такое слово могло бы казаться насмешкой для человека, который живет только для вашего супруга и его семьи.
Вдруг капитан встал. Против него, на ступенях веранды, выходящей в сад, показалась Маргарита в белом бумажном платье с голубыми лентами, легкая шляпа прикрывала ее волосы, свободно рассыпавшиеся по плечам и похожие на волны расплавленного золота. Она тоже остановилась как вкопанная. Увидев капитана, ее темно-синие глаза заблестели, нежное личико покрылось ярким румянцем.
– Иди, иди, Маргарита, – закричала Марианна, совсем повеселевшая от хороших известий и письма мужа. – Иди поздороваться с новым нашим господином и повелителем… Им является наш капитан!
Маргарита подбежала, ее глаза сверкнули еще радостнее, и она воскликнула со счастливой улыбкой, низко приседая:
– Имею честь представиться нашему повелителю и надеюсь, что он не будет слишком строг.
Но потом, как бы извиняясь за шаловливую насмешку, она протянула обе руки капитану, горячо ответила на его пожатие и сказала голосом, проникшим в глубину его сердца:
– Как бы повелитель ни распоряжался нами, прежде всего приветствую дорогого друга, который все еще позволяет называть его моим шталмейстером.
Капитан опустил глаза, чтобы они не выдали его волнения. Он низко поклонился, пробормотал какую-то благодарность, и его дыхание коснулось рук Маргариты, которые она отняла, краснея. Он и Маргарите рассказал все происшедшее в Бенгалии, а Марианна внимала ему, вторично переживая события. Маргарита слушала его, затаив дыхание, и часто в напряженные минуты на ее глаза наворачивались слезы. Вскоре капитан ушел к себе.
В первый раз после долгого отсутствия он принимал прохладную ванну и ему грезилась счастливая будущность. Приняв ванну, он позвал лакея. Приход лакея вывел его из мечтаний, и он усердно принялся за работу, доверенную ему Гастингсом. Прежде всего он поехал в форт Вильям осмотреть войска и укрепления, заехал к Барвелю узнать вновь пришедшие известия и сообщил на экстренном заседании высшего совета не только о заключении мира с Типпо Саибом, но и о взятии Бенареса, что вызвало общую радость и подняло настроение всех членов совета. Капитан совсем изменился: прежде холодный, мрачный, враждебно сдержанный, он стал теперь прост, приветлив, общителен, так что Барвель и другие члены совета с удивлением наблюдали такие перемены, приписывая их радости возвращения Синдгэма домой.
Маргарита сияла от счастья. Серьезный, мрачный человек, в словах которого часто проглядывали скорбь и горечь, покорил ее душу, и ее молодое сердце всеми силами рвалось к нему.
Для Синдгэма, когда-то в мрачном отчаянии отвернувшегося от людей, началось радостное, блаженное время, о котором он и не мечтал никогда. Он с необычайным рвением отдался многочисленным и разнородным служебным обязанностям, обнаружив профессиональное понимание военного дела, изумившее всех. Он увеличил работы по возведению береговых укреплений из опасения все еще возможного нападения французского флота, с Барвелем он обсуждал дела правления и с изобретательностью, встретившей бы полное одобрение Гастингса, изыскивал способы увеличить доходы и сократить расходы. Каждый день он писал подробный доклад о произведенных работах с точными сообщениями обо всех лицах и ежедневно посылал свои донесения с верными гонцами Гастингсу, который не скупился в своих ответах на похвалы. Ко всему прочему он находил время заботиться о развлечении дам, устраивая поездки верхом в прохладные вечерние часы или катания на лодках по Хугли. Почти ежедневно у него находилось что-нибудь для Марианны и Маргариты: то редкостный цветок, то ручная птица, то ученая обезьяна. С его приездом ежедневные упражнения в манеже возобновились. Леди Гастингс присутствовала на всех уроках, но иногда она не приходила, оставляя капитана одного с Маргаритой, и влюбленные переживали то чудное время, которое достается каждому человеку в молодости и озаряет старость своими воспоминаниями. У них не оставалось сомнений в их взаимном чувстве, только они не выражали его словами. Их медленно развивавшаяся любовь окутывалась покровом тайны, которую они скрывали друг от друга и от всего света, что придавало особую прелесть их отношениям.
Марианна, слишком умная и наблюдательная, не могла не заметить взаимной склонности молодых людей, но она не считала нужным стеснять их отношения или делать какие-либо предостережения дочери, что обыкновенно только ускоряет развитие чувства.
К обеду во дворце собрался обычный дружеский кружок, потом все пошли в парк. Барвель и другие мужчины разговаривали с леди Марианной, капитан Синдгэм предложил руку Маргарите. Они долго шли молча. Неро, громадная охотничья собака Гастингса, за время его отсутствия еще больше привязавшаяся к Маргарите, шагала вместе с ними, виляя хвостом. Капитан и Маргарита бессознательно пошли той же дорогой, какой шли перед его отъездом, и скоро очутились у бассейна, окруженного высокими деревьями, в котором при свете луны красовались лотосы. Воспоминание заставило их одновременно взглянуть друг на друга. Маргарита покраснела и, с трудом оторвавшись от взгляда капитана, опустила глаза, смущенно проговорив:
– Видите, капитан, волшебная сила лотоса охранила вас, вы вернулись благополучно, и вас не коснулись опасности. Я часто тревожилась, мне иногда снилось, что черная туча висит над вашей головой, что мрачные духи окружают вас… Но тут всегда являлся яркий лотос, и все исчезало в его блеске.
– Вы думали обо мне? – спросил капитан, взяв ее руку, которую она не отняла.
– Ежедневно… ежечасно… – отвечала Маргарита с детской чистосердечностью. – Разве я могла не думать о друге, о моем шталмейстере? – смущенно пояснила она. – Вы были такой мрачный, когда уезжали… Я не могла отделаться от мысли, что вам грозит серьезная опасность… и отец так сумрачно сдвигал брови, когда упоминал ваше имя… а он ничего не боится…
Она с улыбкой смотрела на капитана, и при свете луны в глазах ее виднелись блестевшие слезинки.
– Да, Маргарита, – воскликнул он. – Предчувствие не обмануло вас, меня окружали мрачные духи тьмы, тянули в пропасть… Но, – продолжал он, глубоко вздохнув и снова глядя ей в глаза, – я опустился до дна пропасти, ведь только там я мог достать тот священный лотос, который все очищает и приближает небо к земле. Один раз человек может окунуться в пучину, в которой я был, но во второй раз он должен сделаться ее жертвой. Я никогда ни одним словом не упомяну о прошлом, а вы, Маргарита, обещайте мне… поклянитесь волшебной силой лотоса, который меня хранил, никогда не говорить об угрожавшей мне опасности, о той пропасти, в которую я опускался, чтобы достать сокровище моей жизни.
– Клянусь! – отвечала Маргарита. – Я не любопытна, тем более что вы опять здесь.
Не в силах более владеть своим чувством, он взял ее руки, осыпал их поцелуями и воскликнул:
– Сокровище, которое я достал со дна пропасти, волшебный цветок священного лотоса – это ты, моя Маргарита…
Он притянул ее, и она забылась в его объятиях.
– Маргарита, дорогая, я хотел еще хранить сладостную тайну моей любви, но разве можно удержать источник, ключом бьющий из недр Земли? О, я прочитал в твоих глазах, что ты меня любишь, но теперь хочу слышать это из твоих уст.
Он наклонился и робко, но горячо прильнул к ее губам. Она еще теснее прижалась к нему и с блаженной улыбкой заглянула ему в глаза.
– Моя Маргарита, – прошептал он опять.
– Я люблю тебя, – чуть слышно отвечала она. – Люблю тебя, мой… – она запнулась и испуганно подняла голову. – Как странно, я не знаю, как называть тебя… я никогда не слышала твоего имени.
Он склонил голову, и вся горечь жизни охватила его. Ведь он был пария, отвергнутый людьми, без имени, а она – знатная дочь губернатора. Но только на секунду поддался он чувству обиды. Вспомнив обещание, данное ему Гастингсом, жертвы, труды и преданность, которыми заслужил исполнение этого обещания, он гордо поднял голову и прямо взглянул ей в глаза.
– Мое имя Эдуард, – произнес он спокойно. – Я так долго жил среди чужих, что почти забыл имя, никогда не произносившееся близкими людьми, ты, моя Маргарита, освятишь его для моей новой жизни.
– Я люблю тебя, мой Эдуард, – прошептала она, краснея и пряча лицо на его груди.
Город Байзабад, назначенный Суджи-Даулой, отцом Асафа-ул-Даулы, для резиденции своей жены и матери, можно спокойно назвать «городом дворцов». Бедного, нуждающегося населения, которое в других городах Индии создает и наполняет грязные кварталы рядом с дворцами знатных людей, в городе почти не было. Большой королевский дворец с золочеными куполами и крышами, с флигелями, конюшнями и службами и с громадным парком так широко раскинулся, что сам по себе представлял целый город. Все здания на широких улицах и больших площадях тоже походили на дворцы, тут же возвышались великолепные мечети и индусские храмы. За исключением нескольких коммерсантов, представителей крупных торговых фирм, европейцев не встречалось. В прохладные вечерние часы местные жители прогуливались по главной улице, ведущей к реке Гогре. Магометане обыкновенно ехали на чудных лошадях в сопровождении вооруженных слуг, индусы – в роскошных паланкинах, женщины – в низких золоченых экипажах, обитых дорогими коврами и запряженных белоснежными волами, красотой и быстротой бега не уступающими лошадям. Недостатка в нищих, правда, не было и здесь, но они выглядели приличнее, и их крики звучали менее резко. Уверенные в щедрых подаяниях, они вели себя достойно. Им неустанно бросали монеты, как только они появлялись на улицах. Все здесь дышало спокойствием, тишиной и мирным наслаждением жизнью.
У ворот великолепного дворца стояли часовые, но и они несли свою службу равнодушно и спокойно, вполне уверенные, что им не придется прибегать к оружию, которым едва могли владеть, будучи инвалидами.
Внутренние дворы, конечно, как полагается всякой княжеской индусской резиденции, переполняли слуги, работающие в кухнях, конюшнях, где кормили лошадей и слонов, в садах в качестве садовников, следящих за цветами. Все делалось спокойно, не спеша.
Во дворце жили две женщины, занимавшие половину, выходившую на берег Гогры: Валие-ул-Даула – бабка, и Фарад-эс-Салтанех – мать короля Асафа-ул-Даулы. Старый гофмейстер Магомед-Вахид управлял всем двором, главный шталмейстер Бабур-Али заведовал конюшнями и почетными караулами. Две придворные дамы Фаница и Ради-Мана несли дежурство при княгинях. Для дам тоже требовалось небольшое число прислужниц. Все остальные слуги, насчитывающиеся тысячами, появлялись только когда высокие бегум публично показывались во время каких-либо торжеств.
Суджа-Даула оставил жене и матери богатое имение около Байзабада, составлявшее целое княжество, и свои личные средства, так что старые бегум, мало требовавшие для себя, принадлежали к числу самых богатых в Индии. Асаф-ул-Даула не раз уже обращался к помощи матери и бабки для покрытия все возраставших расходов по разным сооружениям и по содержанию своего роскошного двора. Но старый Магомед-Вахид, скупой казначей, знал цену деньгам, понимая, что только они обеспечивают независимость его повелительниц. Он не всегда исполнял желание короля, а когда просьбы стали слишком часто повторяться, то часто и отказывал в них. Асаф-ул-Даула сильно негодовал, но не решался прибегнуть к насильственным мерам. На мраморном балконе большой комнаты, выходящим в парк, сидели обе княгини Аудэ во время полуденного зноя. Натянутая над балконом тяжелая красная шелковая материя, поддерживаемая золочеными столбами, создавала приятный полумрак. От реки веяло прохладой. Дорогие курения дымились в жаровнях, поставленные на балконе цветы, постоянно опрыскиваемые свежей водой, распространяли ароматы. Стены обтягивала легкая шелковая ткань, местами схваченная драгоценными камнями, роскошной работы ковры покрывали пол.
На широком диване из мягких подушек лежала бегум Валие-ул-Даула, шестидесятилетняя женщина представительной наружности. У азиатских женщин красота молодости снова проявляется в старости: живость и блеск в глазах, пропадающие совершенно в средние годы, вновь возвращаются в старости, юношеская прелесть и миловидность заменяются спокойствием и величием старости. И у бегум Валие-ул-Даулы, обладающей правильными, красивыми чертами лица, огненные глаза смотрели гордо, гладкий лоб и смуглая кожа поражали нежностью и свежестью, ее почти белоснежные волосы, заплетенные в косы, закрывала повязка вроде чалмы. Дорогая шелковая одежда сверкала драгоценными камнями. Вся ее фигура выражала гордость и сознание собственного достоинства, она не привыкла опускать глаза ни перед кем и на всех смотрела свысока.
Невестка ее, мать короля Асафа-ул-Даулы, бегум Фарад-эс-Салтанех, сорокалетняя с небольшим женщина, казалась дряхлее Валие, однако она еще не примирилась со старостью, поэтому пользовалась яркой косметикой и одевалась роскошнее свекрови.
Валие-ул-Даула играла в свою любимую игрушахматы с красавицей Фаницей, сидевшей на подушке перед нею. Иногда она подолгу задумчиво смотрела на вычурные фигуры из слоновой кости, украшенные мелким жемчугом и камнями, а Фаница с бессознательной тоской и немым вопросом во взгляде смотрела в парк. Ей нелегко приходилось со своей старой повелительницей, которая требовала от нее постоянного внимания. Особенно она не допускала рассеянности и равнодушия в игре, к которой сама относилась серьезно, слишком хорошо играть хозяйкой тоже не поощрялось – высокая бегум должна всегда выигрывать. Молодая девушка не раз подавляла вздох, но с усердием исполняла свою обязанность, так как почетная служба при старой повелительнице давала ей больше свободы, чем жизнь в гареме ее отца, крупного сановника в Лукнове. Кроме того, бабка короля всегда заботилась о своих придворных дамах и по окончании службы выдавала их замуж.
Служба черноокой Ради-Маны была интереснее – она читала вслух книгу лежавшей на диване в другом конце комнаты Фарад-эс-Салтанех, заменяя чтением любимые на востоке сказки. Читала она на довольно чистом индусском языке эпопею «Махабхарата», столь же знаменитую и распространенную в Индии, как «Илиада» у древних греков.
Бегум Валие только что взялась за слона, чтобы объявить мат своей противнице, как вошел дежурный евнух, низко поклонился, скрестив руки на груди, и доложил, что Магомед-Вахид просит высоких бегум принять его. Валие дала согласие, милостиво кивнув головой. Фарад-эс-Салтанех поднялась на подушках, а молодые девушки выжидательно взглянули на дверь.
Всегда спокойный, исполненный достоинства Магомед-Вахид предстал перед бегум настолько взволнованным, что забыл почтительно приветствовать их и, быстро подойдя, сказал тревожно:
– Прошу у моих высоких повелительниц милостивого разрешения привести к их высочествам верховного судью из Калькутты сэра Элию Импея. Он приехал по приказанию губернатора и с позволения нашего господина короля Асафа-ул-Даулы.
Глаза придворных дам загорелись от любопытства, Фарад-эс-Салтанех привстала, а старая Валие сурово сдвинула брови:
– Какое дело до меня губернатору Калькутты и как может король Асаф-ул-Даула дать позволение чужому человеку войти в дом его бабки, предварительно сам не спросив на это разрешения?
– Униженно прошу ваше высочество принять и выслушать английского судью, – дрожащим голосом промолвил Магомед-Вахид, – вы сами узнаете тогда, чего хочет губернатор. Мне он ничего не хотел сказать, а не принять его – верх безрассудства.
– Что! – вскричала Валие. – Это почему?.. Кто может мне помешать не принять постороннего, который ко мне приходит, не спросив позволения?
– Я не могу скрыть от вашего высочества, – объяснил Магомед-Вахид, опуская глаза, робким, нетвердым голосом. – Судью сопровождает большой отряд английских солдат, который занял уже караулы у ворот дворца.
– Английские солдаты? – грозно переспросила бегум. – Кто позволил им входить в город, где я повелительница…
В комнату быстро вбежал шталмейстер Бабур-Али с багровым лицом и вскричал без обычного церемонного приветствия:
– Верховный судья Калькутты сэр Элия Импей настоятельно повторяет просьбу принять его.
Валие онемела и больше с удивлением, чем с гневом, смотрела на своего старого слугу. Она не успела еще ничего выговорить, как показался сэр Элия Импей и, отстранив старого шталмейстера, вошел и встал на середину комнаты. Он низко и почтительно поклонился княгиням и подошел ближе к Валие как к старшей, чтобы обратиться к ней со своей речью, но она крикнула ему по-английски с едва заметным акцентом:
– С каких пор вошло в обычай, сэр, что слуги английского правительства являются к индусским княгиням против их воли и позволения?
Сэр Элия Импей гордо выпрямился, его маленькие глазки сверкнули, но он низко поклонился и произнес почтительно и вместе с тем твердо и решительно:
– Почтенный Магомед-Вахид, верно, не сообщил вашему высочеству, что я являюсь сюда по долгу службы как верховный судья Индии и что великий король Асаф-ул-Даула разрешил мне и поручил представиться вашим высочествам.
– Асаф-ул-Даула не имеет права давать разрешение на посещение его матери и бабки, – гневно сверкнув глазами, возразила бегум. – И я не знаю, какой долг службы может привести английского верховного судью в резиденцию княгинь Аудэ.
– Долг моей службы, – гордо отвечал Импей, – охранять право и карать преступление, и его высочество король Асаф-ул-Даула приказал мне сделать доклад, очень близко касающийся ваших высочеств.
Валие хотела уйти, но удивленно остановилась и опять села на свое место – любопытство оказалось сильнее гнева за нарушение этикета.
– Так говорите, сэр, – приказала она. – Мне любопытно знать, что показалось Асафу-ул-Дауле настолько серьезным, что он забыл уважение к матери и бабке.
– Его высочество не забыл уважение, – отвечал сэр Элия Импей, – напротив, он просил меня соблюдать его во всех отношениях и то же самое поручил мне сэр Уоррен Гастингс от имени английского правительства. Требуется расследовать и выяснить обвинение, заявленное против высоких бегум, причем как я, так и король, и губернатор одинаково убеждены, что оно неосновательно. Светлейшие бегум, наверно, слышали о мятеже, происшедшем в Бенаресе?
– Нам говорили о нем, – подтвердила Валие. – Князь Шейт-Синг сделался жертвой своей слабости и нерешительности.
– Как ею сделается каждый, кто дерзнет противиться Англии и платить неблагодарностью за ее поддержку! – с ударением заметил Импей. – К великому удивлению и негодованию короля Асафа-ул-Даулы в мятеже приняли участие целые полчища подданных королевства Аудэ. Большинство мятежников поплатились жизнью за свое преступление, а взятые в плен заявили, что их уговорили на участие в восстании посланные высоких бегум.
Валие-ул-Даула вздрогнула, Магомед-Вахид и Бабур-Али опустили глаза, а Фарад-эс-Салтанех, до сих пор не принимавшая участие в разговоре, воскликнула:
– Что за нелепые наказания! Разве мы когда-нибудь вмешивались в дела управления государства? Разве мой сын Асаф-ул-Даула спрашивал когда-нибудь нашего мнения?
– Кто выдвинул такое обвинение против нас? – спросила старая бегум.
– Тут показания разных пленных, – отвечал Импей, развертывая бумаги. – Кроме того, есть и другие, собранные в разных местностях, которые я посетил по пути. Все они очень определенны и подтверждены присягой. Я убежден, что их показания не имеют никакого значения в смысле доказательств участия ваших высочеств в восстании, но несомненно, что преступные зачинщики злоупотребляли именем ваших высочеств, и несчастные жертвы, погибшие от английских пуль, думали, что действуют согласно воле и желаниям ваших высочеств.
– Разве мы ответственны, раз они злоупотребляли нашим именем? – спросила Валие.
– Конечно, нет, – возразил Импей, – но зачинщики этого преступления неизвестны… Как губернатор, так и король Асаф убеждены, что заявленное против ваших высочеств обвинение совершенно необоснованно, но виновные уклонились от наказания. Поэтому король и губернатор находят справедливым, чтобы ваши высочества вновь доказали дружеское отношение к Англии, участвуя в военных расходах по подавлению восстания в сумме одного миллиона фунтов. Таким путем вы загладите проступок, совершенный вашим именем, и одновременно поможете королю как союзнику Англии выполнить свои обязательства.
Старые царедворцы побледнели и задрожали, Валие вскочила в негодовании, и даже безучастная Фарад-эс-Салтанех вскрикнула.
– Король Асаф-ул-Даула может сам исполнять свои обязательства, – заявила Валие. – Ему принадлежит все государство Аудэ, а мы имеем только то, что завещал нам Суджа-Даула, мой сын, для содержания нашего двора и для исполнения долга относительно бедных. Я никогда не соглашусь на такие условия!
– Мне придется глубоко сожалеть об отказе ваших высочеств, – холодно и строго заметил Импей, – так как я не могу его принять во внимание.
– Не можете? – переспросила бегум. – Что значат ваши слова?..
– Могу только повторить свое сожаление, если ваше высочество не изменит своего решения, так как я принужден буду силой взять то, в чем мне отказывают.
– Кто смеет предъявлять подобные требования?
– Прошу ваше высочество заметить, что не требование, а приговор, вынесенный мною как верховным судьей, к исполнению которого король Асаф-ул-Даула дал мне полномочие.
– Вы забываетесь, – крикнула Валие. – Идите, сэр, я больше не хочу вас слушать.
– Еще раз спрашиваю ваше высочество: это ваше последнее слово и вы действительно намерены противиться исполнению приговора?
– Да, мое последнее слово, сэр, и я повторяю, что мне нечего слушать…
– Почтенный Магомед-Вахид и почтенный Бабур-Али – свидетели, что я сообщил вашему высочеству приговор суда и что я вынужден принудить вас к исполнению приговора.
– Принудить?! – вскипятилась Валие. – Желала бы я посмотреть, как могут меня принудить.
– Личности ваших высочеств недосягаемы даже для власти суда, но в силу служебного долга с этой минуты я беру на себя управление имениями Байзабада до уплаты означенного штрафа и поставлю моих чиновников с приказанием направлять доходы ко мне.
– Да это грабеж! – ужаснулась Валие.
Сэр Элия не обратил внимания на ее восклицание и продолжал:
– Я предлагаю почтенному Магомеду-Вахиду и почтенному Бабуру-Али дать мне ключи от казны и указать, где она хранится.
– Такого никогда не будет, слышишь Магомед-Вахид! – крикнула бегум. – Я запрещаю тебе показывать казну!
– Очень сожалею, что вы так реагируете, ваше высочество, – проговорил Импей, – но есть еще весьма простой выход: если Магомед-Вахид и Бабур-Али дадут свои подписи, то уплата будет произведена калькуттским банком, с которым они будут рассчитываться как им угодно. Таким образом, будут устранены все затруднения и дело уладится миролюбиво.
– Я запрещаю и подписи! – грозно крикнула Валие и Фарад-эс-Салтанех повторила ее слова с несвойственной ей энергией.
– Тогда высокие бегум сами признают, что я исполнил долг службы со всей снисходительностью, на которую только могли претендовать знатные родственницы нашего союзника короля Асафа-ул-Даулы. Прошу позволения удалиться, но буду постоянно к услугам их высочеств, если, как я надеюсь, они захотят изменить свое решение.
Валие-ул-Даула свысока махнула рукой и повернулась спиной к Импею. Он же самым вежливым образом попросил Магомеда-Вахида и Бабура-Али следовать за ним, что с грустью исполнили оба сановника. Войдя в переднюю, они застали там английского офицера и двадцать человек солдат с ружьями и штыками.
– Арестуйте этих господ, – сообщил Импей офицеру. – Передаю их под вашу охрану, вы отвечаете за них.
– Мне очень жаль, – обратился он к седобородым старикам, не находившим слов для возражений, – что я принужден лишить вас свободы до тех пор, пока вы подчинитесь приговору суда. Надеюсь, что вы скоро убедитесь в необходимости такого подчинения.
Он поклонился и передал сановников офицеру, который отвел их в комнату подвального этажа, наскоро превращенную в тюрьму. В ней находилась только самая необходимая мебель, простая и грубая, какая полагалась для низших слуг дворца. В соседней комнате стояли такие же убогие кровати. В передней остался офицер с солдатами. У каждого окна стоял часовой с заряженным ружьем и каждые полчаса днем и ночью проводился осмотр тюрьмы.
Гнетущее настроение пронизало дворец и весь город Байзабад. Приход английских войск и занятие английскими солдатами караулов в резиденции княгинь стало из ряда вон выходящим явлением. Никто не находил объяснений для столь неслыханного и невообразимого действия. Всех охватил безотчетный страх. Помещение дворца, где жили княгини и высшие сановники, были отрезаны от города, в нем остались только личные слуги, и никто не мог ни входить, ни выходить. Таким образом, об аресте Магомеда-Вахида и Бабура-Али никто не знал.
Сэр Элия Импей расположился в роскошных комнатах внутреннего дворца. Он привез с собой целый штаб писарей и чиновников, а также конных солдат, исполнявших полицейскую службу. Красивый, веселый, нарядный Байзабад стал похож на завоеванный город. Знатное население робко пряталось, даже нищие не решались показываться, и прежде оживленные улицы стали тихими и пустынными. Чиновники компании под конвоем конных полицейских объезжали окрестности, вступая в управление имениями княгинь. Подданных обложили новыми налогами и взыскивали их с неумолимой строгостью, наличность касс везде конфисковывали, отправляя в Байзабад, и в первые же дни управления сэра Элии Импея были собраны значительные суммы.
Когда Импей вышел из комнат княгинь, обе придворные дамы громкими жалобами и проклятиями выражали свои чувства, но бегум Валие прервала их и запретила даже громко говорить. Лицо ее мертвенно побелело, губы вздрагивали, глаза наполнились слезами бессильной злобы, но она все-таки не хотела признать, что чужеземец может нарушить покой индусской княгини.
– Бог накажет их за злодеяние, – прошептала она, – а если король Асаф-ул-Даула действительно поручил ему исполнить такое преступление… Но нет, невозможно… это навлекло бы проклятие неба на дом Суджи-Даулы и его государство…
Фарад-эс-Салтанех, пробудившись от своей апатии, не могла так легко успокоиться, она громко плакала и хотела молиться, но старая бегум и это запретила.
Магомед-Вахиду и Бабуру-Али труднее оказалось примириться с внезапной переменой их положения: из всесильных повелителей дворца они превратились в пленных. Общение с личными слугами разрешалось им только в присутствии часовых, а подаваемая им еда не имела ничего общего с привычным для них столом. Старые сановники целыми днями безмолвно сидели, они побледнели, осунулись, слезы все чаще лились на белые бороды, и глаза уже болели от слез. Каждое утро по поручению верховного судьи приходил офицер, предлагая сообщить, где находится казна. Все старания получить сведения от слуг, даже путем подкупа или угроз, остались безуспешными, а Гастингс строго приказал: в случае, если казна будет найдена, не производить ни взлома, ни насильственного ее отбирания – все должно произойти на законной основе, чтобы избежать всякой возможности и повода к жалобам правлению компании или парламенту.
Прошло уже более недели, а дело не продвинулось ни на шаг – бегум отказывались выплачивать требуемую сумму, а старые сановники решительно отказывались выдать ключи. Сэр Импей стоял, как перед стеной: назад идти невозможно и вперед двинуться без насилия тоже невозможно.
