Текст книги "Язык птиц. Тайная история Европы"

Автор книги: Грасе д'Орсе

V

Такой была философия «сыновей Гуля», которые выводили ее принципы прямо из античности, а не из современных им форм материализма; поэтому сделав своего мессира Гастера первым министром Судьбы, или Ананке греков, они не считали его божеством.

«Они, – говорит Рабле о гастролатрах, – только и думают, как бы им дорогими и обильными жертвами ублажить своего бога Гастера, и вы можете мне поверить, что идола Элагабала, да что там – даже идола Ваала в Вавилоне при царе Валтасаре так не умилостивляли, как его. А между тем сам-то Гастер почитает себя отнюдь не за бога, а за гнусную, жалкую тварь, и как некогда царь Антигон Первый ответил некоему Гермодоту, который величал его в своих стихах богом и сыном солнца: „Мой лазанофор иного мнения“ (лазаном назывался сосуд или же горшок для испражнений), так же точно Гастер отсылал этих прихвостней к своему суду, дабы они поглядели, пораскинули умом и поразмыслили, какое такое божество находится в кишечных его извержениях».

Рабле таким образом насмехался над теми, кто верил, что нет ничего выше философии гульярдов и кто стремился поставить человека превыше всего во вселенной. Сами же гульярды, между прочим, неукоснительно следовали учению Платона, который говорил абсолютно то же самое об Эросе. Все, что гульярды говорили о мессире Гастере, было, в сущности, переводом Платона на язык готики. Платон – это Парфенон со всем его благородством и со всеми более поздними добавлениями и исправлениями; Рабле – это Собор Парижской Богоматери со всей его глубиной и с сатурналиями его портала. Но кто из них прекраснее? Я не побоюсь утверждать, что Собор Парижской Богоматери, так как современное искусство стало более жизненным, компенсировав тем самым то, что утратило в ясности.

Наряду с философией, унаследованной от предшественников, гульярды использовали также и весьма интересную мифологию, которая была абсолютно автохтонной, то есть галльской, и в конце концов затерялась в глубине веков.

Кажется, эта мифология брала свое начало скорее в Лимузене, чем в Пикардии, как можно было бы подумать исходя из названия «плутовской»(picaresque), которое получил их язык гульярдов. Но само слово «пикард» не обозначало ни происхождение от какого-то определенного народа, ни какую-то особую область и являлось синонимом слова «pouhier», которым называли обыкновенного простолюдина. Гули разговаривали первоначально на галльском языке, и, кажется, именно такой и была наиболее вероятная этимология названия этого ордена. Слово «Гуль» обозначало петуха, который обязательно должен был быть красным; поэтому в более свободном переводе гульярдов называли также «пурпурными». Но самым древним иероглифом, связанным с названием ордена, была бабочка (papillon), которую на диалекте Лимузена называли «parpaille», и уже от него произошло слово «parpaillot», используемое как название протестантов, которых сначала несправедливо путали с гульярдами. Кроме того, этот иероглиф много раз менялся, и на уже упомянутых нами тарелках эпохи революции вместо него ставится красный зонтик (parapluie).

Особым почитанием у гульярдов, по крайней мере по видимости, пользовалась Гробница.

На одной из карикатур, воспроизведенной господином Шамфлёри в его книге, изображен трактирщик Гогелю, в котором современники могли угадать канцлера Летельера. Но в основе этого шаржа нет ничего комического, потому что на самом деле в нем присутствует угроза смерти, высказанная на Языке Птиц как нельзя более ясно. Подпись под шаржем состоит из четырех стихов, которые со старофранцузского можно перевести следующим образом: «Гульярду, которого Летелье обвинил в преступлении против себя, предписывается остерегаться предавать мучениям тех братьев по ордену, которые сохранили веру в предков и благоговение к Гробнице, иначе будут убиты его жена, сын и дочь».

Это грозное предупреждение в последней строке стиха записано так: одна корзина, одна кошка, одна собака, одна жена, один сын, одна дочь. На Языке Птиц это перечисление преобразуется во фразу «…или убьют жену, дочь, сына» (un hotte, un chat, un chien, un femme, un fils, un fille = ou t'assasinent un femme, un fils, un fille). Известно, что на Верховную Ложу возлагалась обязанность контролировать деятельность всех членов ордена и наблюдать за тем, чтобы составленные ими ребусы было не слишком легко разгадывать, и чтобы таким образом тайны ордена не были бы раскрыты и обнародованы. Однако в данном случае необходимо было сделать это предупреждение как можно более понятным, и Летельер обязан был считаться с этим уведомлением. Но что это была за гробница, которую так часто упоминали в своих произведениях гульярды и которая была затем передана ими современным масонам? Ее наиболее часто употребляемым иероглифом был пилон с четурехугольной вершиной, и самым главным занятием гульярдов было строительство этой Гробницы. Они называли ее «гробницей Гофре» (Gaufre), и, кажется, здесь имелось в виду имя принца Вефре (Vaifre), или Гефре (Gaifre) Аквитанского, который во многих рыцарских романах фигурировал как выходец из народных классов; затем это имя превратилось в Жофрен (Jeoffrin), который в конце концов, уже ближе к нашему времени стал вечным Жидом (Juif errant). Однако в самой глубине догматики гульярдов всегда можно было обнаружить немало чисто галльского юмора, и неофита, в соответствии со степенью его посвящения, либо заставляли поклоняться дьяволу, имя которого было Греспелу, либо сообщали ему, что Христос никогда не существовал и что апостол Павел и был Христом (c'est Paul Christ). Но тайна подлинной Гробницы (Sepulcre) открывалась только на последней ступени посвящения тому, кто получал степень магистра «пурпурных» и узнавал, что Гробница – это и есть то, о чем кричит петух (се que la crie poule). Крик петуха называют «кукареканьем» (glou), которое, как я полагаю, еще пользуется особым почитанием и у современных масонов. Это возвращает нас к названию ордена гульярдов и к знаку их креста. Они поклонялись горлу (gueule), служившему могилой, то есть гробницей для вафель (gaufres): так первоначально назывался ритуальный хлеб, или просфора, которая пеклась так же, как «маца» евреев. Они все рифмовали с буквой L в честь петуха (poule), который, между прочим, играл большую роль в мифологии кельтов, называвших его «коридвен». Но поскольку наиболее часто употребляемым иероглифом для предмета их поклонения была «сковорода» (poele), то я полагаю, что этот простой предмет из домашней утвари пользовался особым почитанием еще задолго до галлов.

Помимо всего прочего, и у народов Палестины встречается почти тот же самый культ, хотя объектом поклонения у них служит не наша сковорода, которая им была неизвестна, а плоский камень, на котором пекли лепешки. Такой же камень имели в своем домашнем хозяйстве жители Лимузена, называвшие его «толем» (tole), и лишь вместе с прогрессом цивилизации он сменился стальной плитой, которая получила созвучное название (tuile).

Наши предки каменного века так же, как и арабы современной Палестины, ставили эту плиту, или плоский камень, на два других камня, служившими ему опорами. Таким образом они строили миниатюрный дольмен, под которым разжигался огонь. Когда камень сверху становился теплым, он смазывался маслом (graisser), отчего и получил название «христ» (christ), и на нем пекли лепешки. Палестинцы и сегодня готовят себе еду точно так же, как и раньше, и прежде, чем отправиться на пастбище, они вешают этот камень на гвоздь. Это и есть распятие «того, кто раздавал хлеб», о чем повествуют две или три легенды из Библии. Кроме того, этому же посвящен один известный праздник на Кипре, во время которого на крышу забрасывают сковороду, на которой до этого жарили блины.

Бели закрыть описанное мной примитивное кулинарное сооружение сзади, то получится обычная печь. Так, проезжая по железной дороге мимо дольмена в Ольнье, каждый может увидеть своими глазами и убедиться, что этот памятник, построенный по образцу печей каменного века, служил не только гробницей. Трупы, которые размещались здесь, кремировались после того, как печь заполнялась сухим деревом и разводился огонь. Иначе говоря, эти сооружения использовались не только как обычная печь, но и для обработки трупов – либо для их обезвоживания, либо для сжигания.

Таким образом, люди, построившие долмен в Ольнье, поклонялись огню и были каменщиками (франкмасонами), или, скорее, печниками (fourmacons); так и гульярды в дошедших до нас исторических документах именуются «фурмасонами», или «фримасонами», но никогда «франк-масонами». Именно в такой форме это слово сохранилось в восточных языках, и если англичане говорят «вольные каменщики» (free mason), то это уже не более, чем исковерканное первоначальное название. По примеру англичан современные масоны, которые весьма сильно отличаются от своих предшественников, несмотря на достаточно большое количество общих с ними обрядов и ритуалов, перевели «free» как «franc», что совершенно неверно: в средние века масоны были строителями сводов, которые на латыни назывались «fornix», а на французском «four»: сначала слово «four», или «фриз» (frise), применялось для обозначения того плоского камня, который мы сейчас называем архитравом и который соединяет два пилона или две колонны, напоминая тот камень, на котором поджаривались (frire) лепешки. Лишь за несколько столетий до начала нашей эры, по крайней мере на Западе, научились строить свод с завершенной окружностью, который сначала применялся при кладке печей, а затем для самых широких лестниц в публичных гражданских зданиях. Однако сначала эти своды не разрешалось возводить в языческих храмах, которые и сохранили плоские перекрытия. Напротив, можно заметить, что западную часть всех без исключения христианских соборов, являющихся произведениями франк-масонов, или, точнее, «фурмасонов», венчают один или три полусвода, перекрывающие «абсид». Это слово на греческом языке обозначает абсолютно ту же самую вещь. Короче говоря, план самой древней церкви, у которой еще не было трансепта, был идентичен плану самой обычной печи той же самой эпохи, тогда как восточный тип храма почти всегда представлял собой ротонду. Архитекторы средних веков, бывшие все без исключения гульярдами, таким образом строили все христианские сооружения по планам, которые христианскими назвать было нельзя, и этим не ограничивались, поскольку их тайные письмена не несли уважения ни к кому, даже к папам. В самом Риме папы довольствовались тем, что охотно использовали сигнатуру гульярдов, отвергая в то же самое время их архитектурные формы, и, не имея возможности проверить это, я все же полагаю, что стиль гульярдов был всегда неприемлем для базилик понтифика, и что Римская церковь сохраняла греческий стиль, переданный ей еще первыми апостолами.

Известно, что самые первые церкви по своему назначению были скорее тем, что мы назвали бы сейчас общественными зданиями, чем храмами, и в определенной степени они сохранили этот свой характер в Италии, потому что в церкви Форли, в резиденции понтифика, я собственными глазами видел концерт в честь одной святой, имя которой совершенно точно не упоминается ни в одном календаре. То же самое и на Востоке, где для церкви в узком смысле этого слова, то есть для места богослужения, или для алтаря, выделяется особое место, отгороженное от пришедшего в храм народа стеной, именуемой иконостасом. Но даже учитывая все эти различия, Римская церковь, которую мы обычно представляем организацией, отличавшейся крайней нетерпимостью в средние века, предоставляла гульярдам такие свободы и привилегии, которые превышали все допустимые границы.

Это не церковные, а светские власти запретили мистерии, с самого начала разыгрываемые гульярдами в церквях, и запретили не столько из-за непристойных шуток, сколько из-за язвительной сатиры, для которой используемый ими Язык Птиц был очень удобен; и мы еще увидим, что сатиры были увековечены в комедиях театра герцога Бургундского. Нетрудно представить себе, что справиться с этим языком можно было только заткнув рот тем, кто на нем разговаривал; однако, во-первых, совсем неважно, каким способом они будут между собой общаться, потому что на Востоке султаны изобрели для немых язык знаков, хорошо известный еще за четыреста или пятьсот лет до крестоносцев, а во-вторых, для непосвященных этот язык был и так совершенно непонятен. Но их сатиры не имели ничего общего и с мессой осла, шутовской буффонадой, которая предназначалась для самых невежественных зрителей; наконец, латинский язык был в ту эпоху достаточно распространенным, чтобы кому-то показалось бы странным услышать в церкви песню вроде следующей:

 
Honor Jovi cum Neptuno.
Pallas, Venus, Vesta, Juno,
Mirae sunt clementiae.
Mars, Apollo, Pluto, Phoebus
Dant salutem laesis rebus
Insitae potentiae.
 

Существует предположение, что десятое столетие, называемое англичанами «темным веком», было столетием ужаса, которое, согласно народным представлениям, должно было закончиться концом света. Однако сегодня уже доказано, что эта легенда выдумана нашими современниками, и десятое столетие, напротив, было периодом величайшей художественной и интеллектуальной активности. Кроме того, это был век реорганизации большей части ремесленных и торговых корпораций, и, помимо всего прочего, именно на это столетие пришлось если не рождение, то по меньшей мере появление на свет гульярдов, которые стали его квинтэссенцией и, разумеется, не служили увеличению печали. Таким образом, наши предки не отличались какой-то особой мрачностью, и совсем не были, как нередко думают, порабощены властью церкви.

Общество сыновей Гуля было открыто для всех: для знати и для простолюдинов, для богатых и для бедных, для французов и для чужеземцев, для мужчин и для женщин, для священников и мирян. И церковные власти терпели его в качестве необходимой отдушины, и никогда не преследовали уже упомянутых нами бродячих клириков, которые, казалось бы, бесчестили свой сан распутным образом жизни. Единственным их наказанием было лишение обычных для духовного сословия привилегий.

Я не могу закончить обзор столь обширной и мало исследованной темы, не сказав ни слова о принятой сыновьями Гуля иерархии. Они пользовались пилоном так же, как мы сегодня нашивками, с тем различием, что число пилонов убывало по мере возрастания степени.

Иерархия гульярдов выражалась числами от пяти до одного: IIIII, IIII, III, II, I.

Пять пилонов, – cinq piles – произносились как simple, «простой», а на диалекте жителей Лимузена это слово имело также еще и значение «слабоумный» – непосвященный; четыре пилона – quatre piles – произносились как «carpal», или «жаба». У масонов это имя еще дают дают ученикам. Три пилона – trois piles – произносились как trepelu и соответствовали рангу магистра. Два пилона, или пара пилонов – ime paire de piles – звучала как «pourples», то есть «пурпурный», и соответствовала кардиналам Римской церкви; и, наконец, один пилон оставался для Великого Архитектора, или Божества; если один пилон завершался прямоугольной капителью, то он обозначал гробницу. «Пурпурные» являлись членами верховной ложи ордена, которая была единственной и, кажется, всегда находилась в Париже. Эта жесткая централизация ордена гульярдов объясняет, каким образом оказалось возможным в уже упомянутый нами момент истории сразу же распустить все его рядовые организации.

VI

Теперь осталось только отметить влияние гульярдов на события европейской истории начиная с XI столетия и вплоть до времен французской Революции, по меньшей мере там, где оно явно дает о себе знать.

Тогда, когда они оставались заточенными в монастырях каролингов, и тогда, когда они могли нанести удар по обществу только песнями на латыни или ребусами, нарисованными на капителях и порталах церквей, их влияние на ход истории можно считать совсем ничтожным. Но когда они рассредоточились по университетам, которые пришли на смену исключительно религиозным школам Карла Великого и которые уже были хотя бы отчасти светскими, это влияние возросло в значительной степени. Абеляр был гульярдом. Святой Бернар донес на него папе Иннокентию II, и наказание, наложенное на него его дядей, каноником Фулбертом, представляло собой одну из тех кар, которые предусматривались для членов ордена, соблазнивших дочь магистра или покровителя.

С большими трудностями пришлось столкнуться Филиппу-Августу при основании Парижского университета, и его открытие также можно рассматривать как заслугу гульярдов. В 1229 году, при регентстве Бланки Кастилльской, матери Людовика Святого, возникла ссора между клириками, или студентами Университета (в то время эти два слова были синонимами), и трактирщиками из предместья Сен-Марсель. Избитые в первый день, клирики вернулись на следующий вооруженные мечами и кольями и расправились с сен-марсельцами. Их сеньор, приор Сен-Марселя, подал жалобу легату и архиепископу, которые передали ее регентше. «Она, – сообщает латинская хроника Матвея Парижского, – побуждаемая естественной пылкостью женщин и силой своего характера, тотчас же приказала судьям и своей охране немедленно вооружиться, выйти за город и безжалостно покарать виновников этого насилия». Орден был наказан с небывалой жестокостью. Клирики, которые, ничего не подозревая, спокойно отдыхали возле городских стен, а большая их часть не имела никакого отношения к беспорядкам, были убиты и ограблены, а выжившие спаслись, спрятавшись в виноградниках и карьерах. Среди раненых нашлись два студента весьма высокого происхождения, один из которых был фламандцем, а другой – нормандцем. Высшие должностные лица университета обратились к королеве с требованием справедливого суда; но принцесса, подстрекаемая архиепископом и легатом, отказала им. Тогда университет начал бастовать, студенты и профессора разъехались, проклиная гордость королевы и легата, которых обвиняли в преступной связи.

«По этому случаю, – сообщает Матвей Парижский, – те, кого мы привыкли называть гульярдами, составили сатирические стихи на латыни».

Я пропущу первое двустишие, цитируемое хронистом, как чрезмерно грубое, даже на латыни. Скорее всего, оно было написано каким-то университетским слугой и грубияном. Вот второе:

 
Clere tremisco metu, quia vis contemnere me tu,
Perfundor fletu, mea damna fleo, tua fle tu.
 

Рабле не будет признавать эту забавную поэзию, которая на латыни не представляла собой ничего выдающегося; поэтому это стихотворение следует читать на французском и переводить с Языка Птиц, тогда оно становится настолько непристойным, что я осмелюсь процитировать только первый стих:

 
Clair est Rome est qui me tue.
 
 
Ясно, что это Рим убил меня.
 

Смысл остального заключался в том, что королева и легат убили своего ребенка, и следовательно они убийцы. Этот пример убедительно доказывает, что Рабле не является ни изобретателем Языка Птиц, ни первым, кто его применял.

Семья Гуля развивалась особенно быстро и успешно в эпоху крестовых походов, выступая, однако, против излишней их жестокости, так как по своей природе она была не более воинственной, чем Панург второй книги «Гаргантюа и Пантагрюэля», являвшийся удивительно точным изображением типичного студента средневекового университета. Несмотря на сдержанное отношение к крестовым походам, многие гульярды отправлялись за море, но не как воины, а как архитекторы и ремесленники. Они оставили на Востоке немало памятников в своем стиле, который изменился после того, как они переняли стрельчатую арку, использовавшуюся на Кипре уже с седьмого столетия. Они обнаружили там другие братства масонов, основанные почти на тех же самых принципах, что и их орден, в частности друзов, которые существуют и сейчас. В результате этого контакта и возник смешанный орден тамплиеров, который был настоящим государством в государстве со всеми его тремя сословиями воинов, священников и ремесленников. Современные масоны нередко стремятся вести свою родословную от тамплиеров. Но последние были истинными гульярдами, не просто чуждыми, но и враждебными по отношению к любой библейской традиции. Они так же, как и гульярды, были жестко разделены по профессиональному признаку. Смешение людей различных профессий, которое и образует пропасть между современным масонством и гульярдами, не могло возникнуть ранее Кромвеля.

Библейская легенда о Хираме также является протестантской по своему происхождению, поскольку, как и все гульярды, тамплиеры отвергали Ветхий Завет и были настоящими язычниками. То, что сохранилось от их символики, не оставляет никаких сомнений по этому поводу, в то время, как, например, масоны шотландского обряда всего-навсего протестанты, лишь немного более радикальные, чем официальная церковь. (Гульярды сохранили старую греческую легенду о том, как богатый докучал бедняку петушиным пением, в результате чего он должен был при новом рождении оказаться нищим, тогда как бедняк занимал его место; но постепенно они забыли о солярном характере этой легенды, и в их распоряжении осталась лишь политическая и социальная ее интерпретация, которая и оказалась реализованной в 1793 году.)

Известно, что тамплиеры пользовались огромным влиянием как на Востоке, так и на Западе, и что их орден был уничтожен Филиппом Красивым несмотря на отчаянное сопротивление папы Климента V. Понтифику было хорошо известно, что тамплиеры являлись язычниками; однако Рим никогда не пытался своими собственными руками ни упразднить орден гульярдов, ни препятствовать его деятельности, предпочитая тайную оппозицию в его лице оппозиции далеко не столь радикальной, но открытой. Политика гульярдов была такой же, как и политика друзов; внешне они подчинялись принятой в обществе религии, и Рим не требовал от них ничего больше.

Прошло немногим более столетия между упразднением ордена тамплиеров и открытием книгопечатания, и в течение этого времени гульярды никак не напоминали о себе. Однако вполне вероятно, что они не оставались в стороне от того брожения народного духа, которым была обусловлена миссия Жанны д'Арк; как бы то ни было, но Карл VII сам был гульярдом, поскольку известно, что он своими собственными руками составил герб Девственницы, что было бы невозможно сделать, не будучи посвященным. Король Рене Провансальский также был гульярдом, вполне мог быть им и Людовик XI, если судить по его политике, направленной против феодального строя, этого пугала семьи Гуля. Начиная со времени его царствования деятельность гульярдов проявляется с возрастающей интенсивностью. Этот орден становится одной из наиболее мощных сил в государстве, и обнаружить его следы весьма несложно благодаря многочисленным эстампам и книгам, в которых сохранились его странные документы.

К великому счастью, эти эксцентричные анналы ордена обладают не только исторической, но и художественной ценностью, и поэтому всегда привлекали к себе внимание коллекционеров, в том числе и полных профанов. Уже в XVII столетии гротески, которые тогда называли «кротесками», или «кротестами», занимали почетное место в любой серьезной библиотеке; и, как справедливо заметил покойный господин Виолет-ле-Дюк, не следует путать гротеск с карикатурой. Эта последняя всегда оказывается более или менее искаженным портретом, тогда как гротеск всегда представляет собой некое сообщение, которое, под более или менее фантастической видимостью, касается темы, не имеющий ничего общего с сюжетом, избранным, как может показаться, художником для своей композиции. Большинство тех рисунков, которые собрал господин Шамфлёри в своей «Истории карикатуры» с XVII столетия до времен Людовика XVI, – это гротески, а не карикатуры; но, поскольку он преподносит их читателю в хронологическом порядке, то само собой получается, что в его книге собраны все материалы, необходимые в настоящее время для изучения история семьи Гуля.

Почти все эти документы являются политическими, начиная с самого старого гротеска, который датируется 1496 годом и направлен против Александра Борджиа. На нем изображен монстр, или химера, – наполовину осел, наполовину женщина, и на первый взгляд здесь нет никакого выпада против отца знаменитой Лукреции. Здесь можно увидеть намек только на один любопытный факт, а именно, что этот папа был «пурпурным», или гульярдом: такой лгун, лицемер и безбожник был, тем не менее, гульярдом. Позднее Лютер еще переиздаст этот гротеск, но со значительными изменениями, которые сделают его анонимным и существенно изменят его смысл.

Другая химера, составленная из предметов домашней утвари, изображает папу Павла III, имя которого записано при помощи кувшина с молоком (Paul = pot au lait), блюда (le plat) и покрывала (la pale), составляющих его лицо. Вместо тиары (tiare) на голове его находится колокол (cloche), что образует «клистир» (clochetiare = clystere), и означает, что он заслужил похвалу, получив клистир от протестантов. Этот документ, изданный в Германии, отличался исключительной язвительностью, и достоин пера Рабле, который опубликовал в то же самое время четвертую книгу «Гаргантюа и Пантагрюэля». Если это и не его рук дело, то конечно же одного из его самых лучших учеников.

Я уже говорил, что как «Гаргантюа и Пантагрюэль», так и многие рисунки той же самой эпохи могут развернуть перед внимательным читателем историю одного из наиболее важных событий последних столетий, отказа парижских гульярдов присоединиться к лютеранам; они строго придерживались этой позиции на протяжении всего XVII столетия, и знаменитая миниатюра Тристибуса Галлия является на самом деле не чем иным, как прямым подстрекательством к массовому истреблению гугенотов, которые изображаются на ней с головами собак, а собака, как мы выше уже видели, была у гульярдов иероглифом убийства.

Целая серия эстампов 1394 года была, наоборот, направлена против Лиги и против папы Климента VIII, имя которого (Clement) записывается суммой слов «воротник» и «манто» (collet и mante, и colmante); они относятся к обращению Генриха IV и раскрывают один весьма любопытный факт, а именно: это обращение предварительно обсуждалось папой и протестантским ректором, вероятно, капелланом Берне, которые договорились друг с другом обо всех деталях.

Но что встречается гораздо реже, чем эстампы «гульярдов», так это нечто вроде сценариев, или шарад, которые публикуются вместо рисунков. Господин Шамфлёри приводит в своей книге несколько примеров, и, в частности, сохранившееся в Эстуале воспоминание о представлении в театре герцога Бургундского.

Это было 26 января 1607 года; Генрих IV присутствовал со всем своим двором, а комедианты разыгрывали фарс по поводу очередного налога. Одна простая женщина разыскивала своего мужа в кабаке, говоря ему при этом, что тот истратил сумму, которую надо было заплатить королю. «Я думаю, что неплохо сэкономил здесь, – отвечал мужлан, – я предпочитаю пить, когда у меня жажда, по крайней мере, из этого вина король не заберет уже не капли». Тогда к ним прибыли три офицера юстиции, которые, не получив денег, принялись налагать арест на имущество бедняков, в том числе и ящик, на котором сидела жена крестьянина. Она упрямо не хотела вставать с него. Приказ короля предусматривал возможность отбирать имущество силой. Наконец, крышка ящика оказалась открытой, и офицеры могли проверить его содержимое; однако оттуда выскочили три беса и унесли с собой блюстителей закона.

Судьи арестовали и посадили в тюрьму актеров, смелых настолько, чтобы разыгрывать такой фарс на глазах у короля; но тот освободил их из тюремного заключения, сказав, что он охотно их простил, тем более, что они рассмешили его до слез.

Этот ответ короля был в одно и то же время следствием как его благородства, так и меланхолии; вместе с тем и комедианты могли рассчитывать на снисходительность короля, поскольку эта импровизация, не входившая в обычную программу театра Бургундии и потому так всех удивившая, являлась не чем иным, как уведомлением верховной ложи гульярдов, речь в котором шла вовсе не о налогах, а о герцогине д'Энтрагю.

Эта шарада, которую, кстати, госпожа Меттерних попыталась недавно, хоть и не столь красочно, вновь разыграть, читалась следующим образом:

Таверна, старая, грязная – три охранника (офицеры юстиции), жилище – требуют уплаты налога – открывают старый ящик, проверяют его содержимое – уносят три беса.

Taverne, vieille, vilain, – trois guets (gens de justice), lo-gis, taille, demande, – boite vieille guet ouvre, inventorie, – emporte diable trois.

В результате возникало следующее трехстишие:

 
Te voir ne veult, vile Entragues, loge,
Telle demande boute se veuille,
Gouverne vint, tromper l'aide belitre.
 
 
Ложа не изволит видеть тебя, подлая Энтрагю.
Это требование доводится до тебя,
Желающей управлять при помощи мошенника и обманщика.
 

Таким образом ложа в самых повелительных выражениях приказывала Генриху IV передать свое требование герцогине Энтрагю, которая хотела назначить управляющим Парижа мошенника, вместе с которым она обманывала храброго капеллана Берне.

Генрих IV должен был понимать этот язык, поскольку он сам, как и его отец, был гульярдом. Его замечательная шутка о курице в горшке была не чем иным, как проделкой в духе гульярдов; курица в кувшине (poule au pot) представляет собой анаграмму слова, обозначающего простой народ, толпу (pot-poule = populo), иероглифом которой чаще всего служила куриная нога.

Его мать не менее, чем он сам, пристрастилась к составлению девизов, то есть мании писать загадками, едва ли не всеобщей в ту эпоху, поскольку она была таким же противником католической церкви, как и ее сын, она вырезала из переданного ей королевой Маргаритой гобелена кусок с изображением мессы и своими собственными руками заменила его изображением лисы, которая обращалась к народу и, корча ужасные гримасы, произносила следующие слова: Dominus vobiscum. На языке гульярдов это значило: «Это письмо, в котором она отвергает Рим».

Один из наиболее важных исторических фактов, объяснение которым можно найти в карикатурах, или, точнее сказать, в гротесках, – истинная причина убийства Кончини 24 апреля 1617 года капитаном гвардейцев Людовика XIII Витри. Это на самом деле было замаскированное под убийство исполнение приговора, и после него на улицах Парижа циркулировали целые серии анонимных картинок с названием «Мифология символов». На каждой из них можно обнаружить белку, которая, как считали, олицетворяла собой Кончини; однако это был иероглиф масонов, которых в то время называли «какеролями» (слово «caquerolles» оканчивается так же, как и слово «ecureuils» – «белки», которые столетием раньше встречаются на многих фресках Рафаэля), а во времена Дианы Пуатье «кокильонами». Эти рисунки объясняют посвященным, что Витри занимал высокое положение в ордене лилий Спасителя (то есть в ордене короля), что Кончини был убит за то, что сообщил папе, что король снабжал деньгами «какеролей» и что верховная ложа не хочет, чтобы Рим совал нос в дела масонов.