Текст книги "Язык птиц. Тайная история Европы"

Автор книги: Грасе д'Орсе

 
Mais l'an viendra signe d'un arc tarquais
De cinq fuseaufo et trois culs de marmite
Onquel le– dos d'un roy trop peu courtois
Poyvre sera soubz en habit d'hermite.
О la pitie! pour une chattemitte
Laisserez-vous engouffrer tant d'arpens?
Cessez, cessez, ce masque nul n'imite,
Retirez-vous au frare des serpene.
 
 
Но самострелом, дном котла пустого
и прялками отмечен будет год,
Когда все тело короля дурного
Под горностаем люэс изгрызет.
Ужель из-за одной ханжи пойдет
Такое множество арпанов прахом?
Оставьте! Маска вам не пристает,
От брата змей бегите прочь со страхом.
 

Arc tarquois – самострел, арбалет, имеющий форму буквы М, пять прялок – это IIIII, дно трех котелков – ССС. Получившаяся цифра МIIIIIССС очень ясно указывает на 1800 год, который можно рассматривать как окончание революционной драмы во Франции, начавшейся в 1793 году. Остальное в этом стихотворении отличается гораздо большей темнотой, однако, распутывая шаг за шагом несчастья упоминаемого здесь короля, не отличавшегося при жизни большой любезностью, можно, как мы полагаем, с определенной вероятностью отважиться на следующую интерпретацию:

 
В 1800 году король будет убит народом,
Власть перейдет к волку.
Убейте кошку, повелительницу повешенных,
отвергающую королевскую веру,
Король-охотник обещал возвращение братьев леса…
 

Итак, в 1800 году народ убьет короля и передаст власть волку (римскому духовенству). Таким является это пророчество, которое подтвердилось вплоть до мельчайших деталей. Остальные строфы говорят о том, что «Целительные безделушки» фанфрелушей представляли собой соглашение между фаонами из леса Лошэ (Faons foret Loches – фанфрелюши) и сеньорами Турена, то есть королями Франции. Слово «целительный» следует понимать здесь только как лекарство, но и как дар, или даже дар здоровья, который получивший его обязан вернуть; это и есть двусторонний договор между королями и властелинами леса. Что касается упоминания о кошке, которое встречается в этом пророчестве, то объяснение дает Парадин в книге о героических эмблемах. На знаменах королей франков, бургундцев и готов было изображение кошки, которая служила олицетворением богини Фрейи, от которой короли вели свое происхождение, давшей им греческое имя тера, или фера, означавшее «непобедимый дикарь». Многие люди имели право повесить, убить или прогнать ту кошку, которая отказывалась выполнять свои обязанности по договору с братьями леса. Такое наказание предусматривалось всеми тайными уставами, всеми договорами, заключенными между лесными братьями и королями Европы, независимо от того, какого ритуала придерживались и те, и другие – солнечного или лунного. Карл II и Людовик XVI были осуждены по законам, которые они сами и приняли, а публичный процесс был всего лишь симуляцией. Знаменитая речь Робеспьера ясно показывает, что король был осужден совсем иным судом. Однако все же не следует упускать из виду и возможность того, что эта пророческая дата, 1800 год, являясь предметом общей веры, сильно повлияла и на воображение судей короля.

VI

Разумеется, Рабле обладал таким умом, которым может гордиться любой смертный, однако он еще и обогатил его при помощи одного замечательного метода, применявшегося всеми художниками и писателями, включая Гете; он заимствовал имена своих персонажей из какого-то неизвестного вульгарного наречия, и на основе этих имен строил истории. Мы сами использовали такой способ, чтобы создать здесь несколько, и они, хотя и не обладают никакими особыми достоинствами, по своей странности и необычности нисколько не уступают любым другим.

Можно подумать, что такой несравненный искатель квинтэссенции, как Рабле, создавая своих героев и придумывая для них имена, просто отдавался полету своей фантазии; однако каждое из его слов взвешено и продумано очень скрупулезно. Что касается ткани, на которой появляется его фантастическая вышивка, то в первых двух книгах Пантагрюэля он использует строгую географическую канву, используя план древней Турени.

Когда наши предки создавали где-либо новое поселение, они начинали с того, что отмеряли квадрат, настолько строгий и настолько точно сориентированный по сторонам света, насколько это было возможно. Каждый угол этого квадрата должен был быть крепостью; каждая сторона подразделялась на три части, и каждая часть получала имя одного из 12 знаков Зодиака на тайном языке новых поселенцев; Затем каждая из этих двенадцати частей разыгрывалась по жребию, и колония делилась на 12 племен, которые теперь называли себя так же, как называлась доставшаяся им часть стороны квадрата.

Так появились Тюроны, имя которых, как и имена остальных племен друидов, выдает их фригийское происхождение. Тироны, на латыни трионы (trions), означали быков, и в особенности семь быков Гериона, указывавших на север (septem triones). Это также название хорошо укрепленного города, то есть города башен (tours). На востоке находилась крепость Лошэ (Loches – accouchee – роженица); на юге – крепость Шателероль (Chatellerault – Chatel du roi haut – замок высокого короля); гигант Гаргантюа, или солнце в зените; на западе – крепость Шинон, на греческом Кинон, то есть движение, волнение, изменение, смута, революция. Это область Пикрохола (черный юмор, желчь) и Пантагрюэля (отвернувшееся счастье). Таковы географические рамки поэмы Рабле.

Она начинается необычными родами, и в этот час появляется Гаргантюа, дитя карнавала. Грангузье, его отец, был в свое время большим шутником и мог выпить вина столько, сколько помещалось у него в глотке; он женился на Гаргамелле, дочери короля Парпайя (Parpaillos). На старофранцузском это слово означает бабочка (papillot), однако происходит оно от слова «пурпур», «пурпурный» (pourpie). Это был цвет Приапа, представленного быком из города башен. Рабле, между прочим, не позволяет читателю игнорировать то, что он находится во владениях мужского начала, на пиру, bien уvre – bon hyver (крепкая зима, то есть опять же север).

Рабле приводит фантастическую этимологию имени Гаргантюа, и сам прекрасно отдает себе в этом отчет; подлинная этимология была ему известна, так как, описывая украшение, которое Гаргантюа носил на своей шапке, кокарду, он говорит, что это был портрет человека с двумя головами, повернутыми друг к другу, с четырьмя руками, четырьмя ногами и двумя задницами, ибо, как говорит Платон в «Пире», такова человеческая природа в ее изначальной мистической сущности. Вокруг этой фигуры было написано ионическими буквами: АГАПН OY ZHTEI ТА EAYTHΣ, «Любовь не ищет своей выгоды».

За этой формулой следует слышать «Grimoire, on ecrit chose elle meme», то есть «на Языке Птиц любая вещь раскрывает свою природу». И в самом деле, то что он описал – это андрогин Платона, принцип двух солнцестояний, того, что есть в природе самого живого и самого мертвого.

Таково значение как имени древней Горгоны, так и имени Гаргантюа, что подтверждается и его цветами – белым и голубым. Это были цвета знамени местных жителей в эпоху каролингов, как в этом можно убедиться, заглянув в книгу Дюканжа, в статью «Босеан». Это был их клич и одновременно имя их герольда. Этот бейль, или королевская власть, назывался монжуа, их знамя также называлось бейль и было цвета Приапа, то есть красного, поскольку каролинги олицетворяли исключительно мужское начало. Возможно, что меровинги представляли противоположное женское начало, поскольку они считали себя потомками богини Фрейи, белой Кошки.

Босеан – это был пароль жителей леса; он представлял собой топор с топорищем; железо было голубым, а рукоятка – белой, откуда и появились эти два цвета. Босеан из Бурбоны пришел в Баварию, а оттуда возвратился в Грецию. Первоначально слово босеан означало не топор, надетый на рукоятку, а быка и кинжал (boukainos), и было одним из имен фригийского бога Митры. Boucan может, на самом деле обозначать трубу или герольда. Гаргантюа, или Митра, был богом зимнего солнцестояния, трубой, или герольдом, возвещавшим момент рассвета; отсюда рожки на рождественской елке в старой Франции, а также рог, в который в Италии трубят перед Мадонной в праздник зимнего солнцестояния, который масоны называют также праздником зимнего Святого Иоанна, а Рабле назвал плачущим Жаном; это зимний Гаргантюа, Гаргантюа же летний – это смеющийся Жан, пароль розенкрейцеров; Жан плачущий и Жан смеющийся представляют собой два лица андрогина, или Януса, двуликого бога древних галлов. Он царствовал одновременно в двух углах кантона Тюронов, в крепостях Тур и Шателероль; достаточно только бросить взгляд на карту этого кантона, чтобы убедиться, что, добавляя к этим двум находящимся на одной линии городам сначала Лошэ, а затем Шинон, мы не только получим прямоугольный крест Януса, но и найдем объяснение ужасной тайне Троицы.

Цвета и одежды Гаргантюа предоставляют Рабле возможность сделать один весьма жесткий, но в то же время и весьма любопытный выпад против книги «Геральдика цветов», появившейся в свет под псевдонимом Сицилии. Эта книга, очень интересная, чтобы ни говорили об авторстве Постника с острова Жалкого, принадлежит Леже Ришару, скульптору из Лотарингии, жившему с 1500 по 1570 год, который подписал ее тремя заглавными буквами L.I.G. в акростихе заглавия, где находится еще изображение лучника (archer).

Эту главу надо внимательно прочитать и поразмышлять над прочитанным тем, кто хочет знать, как изготавливали герб и гримуар, что было, в сущности, одно и то же. Словами и знаками Языка Птиц «разукрасили упряжь мулов и одежду слуг, разрисовали ими свои штаны, вышили их на перчатках, выткали на пологах, намалевали на гербах», на нем «сочиняли песни и, что хуже всего, запятнали и бросили тень на доброе имя некоторых целомудренных матрон».

В наши дни у Рабле читают в первую очередь различные отступления, которым ни он сам, ни его современники не придавали большого значения. Среди этих отступлений чаще всего цитируется то, где он критикует печально известную систему воспитания и образования, которая была принята в эпоху Ренессанса у богатых классов и которую сеньоры передали своим слугам в дворцах. Так же, как и греки, они отводили много времени гимнастике, в то время как современный университет не обращает никакого внимания на развитие тела.

Система воспитания, рекомендованная искусным медиком из Монпелье, имеет только один единственный недостаток – она очень дорогостоящая. Англичане сохранили ее в аристократических колледжах, и именно ей они обязаны тем мужским качествам, которые их отличают. Швейцарцы – первые, кто успешно ввели военную гимнастику в начальную школу, что приносит детям гораздо больше пользы, чем обычная игра в войну, даже и в специальных школьных отрядах.

Весь мир узнал в огромной кобыле, на которой Гаргантюа отправился в Париж, Айну Писселе, герцогиню Этамп. Способ, каким он отплатил парижанам за гостеприимство, является еще одним прозрачным намеком на ее имя. Дело здесь заключается в двойном значении слова petut, которое настолько резко и непристойно, что на французском языке это и не передать. Посвященные не слишком церемонились с Гаргантюа, мы увидим еще другие, не менее рискованные образцы использования Языка Птиц, которые бедняге Франиза пришлось стерпеть. Речь идет здесь о каком-то налоге на колокольни, сведения о котором, может быть, еще будут обнаружены и который должен был служить тому, чтобы удовлетворять прихоти веселой герцогини.

VII

Первая книга хроник Пантагрюэля – такая точная и живая картина феодальной жизни, какую не удалось создать больше никому. Заканчивающая книгу война сеньоров имеет, главным образом, местный и провинциальный характер; такую войну нельзя было бы вести против иностранцев. Пикрохол, который исчезает в конце книги и никогда уже не появляется вновь, не может быть ни Карлом Пятым, ни Генрихом VIII; он не кто иной, как коннетабль Бурбон, наследственный глава фракции Квинты. Тот знаменитый белый цвет, украшавший корону графа Шамбора, не имел ничего общего с символикой королевской власти. При коронации властителя облачали в костюм красного или пурпурного цвета, который был цветом бейля. Белый цвет, или цвет луны, был цветом антипапской партии, гибеллинов, и если Генрих IV сохранил его после своего отречения, то только потому, что душой он остался с протестантами.

Именно в этой войне появляется персонаж, который играет самую главную роль во всем произведении Рабле и без которого оно было бы совсем другим. Это не Грангузье, миролюбивый и пользующийся любовью народа сеньор, не Гаргантюа, король-рыцарь, и не скептик Пантагрюэль. Все трое являются настолько гротескными персонажами, что теряют всякую связь с жизнью. Два подлинных героя книги, которые точно скопированы с натуры, – это Панург, студент, которых в те времена называли школярами, и брат Жан Зубодробитель, монах. Но следует признать, что монах, непоколебимый в своей вере, как скала, стоял на лестнице человеческих добродетелей гораздо выше продрогшего и трусливого школяра, неспособного выбрать между женитьбой и безбрачием, то есть между Квартой и Квинтой.

Как и все имена, используемые Рабле, имя Жана Зубодробителя (Entommeur) представляет собой нечто вполне определенное. На греческом оно означает «отряд». Есть у него и значение «война».

Брат Жан Зубодробитель в таком случае – это тот, кто обращается к военному отряду. Он делает это не потому, что чувствует себя беззащитным в вопросах догматики, они ему безразличны, лишь бы вино было прохладным, а женщины – сговорчивыми; но он никому не позволяет прикоснуться к церковному имуществу и ловко отбивается от неприятеля перекладиной от креста. Добрый брат Жан является образцом мужественности, и Рабле писал его портрет, глядя в венецианское зеркало; за исключением науки брат Жан – вылитый Рабле. Францисканец, ставший бенедектинцем, прощал себе многие прегрешения; он действительно обличал зло; но мы бы напрасно искали в его памфлетах нападки только на светские власти. Когда протестантизм, и в первую очередь анабаптисты, поставил перед собой демократические цели, это движение было безжалостно подавлено принцами и сеньорами; они не желали с кем-либо делиться дарами церкви и не заботились нисколько об улучшении участи бедняков, положение которых здесь было гораздо хуже, чем в католических странах. Заговор коннетабля Бурбона должен был скрыть попытку секуляризировать церковь во Франции, подобно тому, как это было сделано в Англии. Как и Диана Пуатье, наследница его политических и религиозных традиций, он никогда не бросался в объятия протестантам; однако известно, каким образом он взял Рим и как договорился с папой.

Хотя Рабле обладал редкой беспристрастностью как историк и хотя он был другом королевы Наваррской, чей либерализм весьма привлекал лютеран, он не испытывал особых симпатий к партии Бурбонов. И совсем не потому, что беспокоился прежде всего за свое положение, так как именно в это время он находился в немилости у властей. Если Рабле и остался в этот момент вместе с монашеством на стороне королевского двора, то лишь потому, что он был слишком хорошо посвящен во все тайны католицизма и был искренне убежден, что, несмотря на все бросающиеся в глаза прегрешения католической церкви, в ней сохранилось нечто гораздо более ценное, чем изменчивые политические доктрины, и поэтому католицизм все еще остается маяком для всего человечества.

Мы говорим о католицизме, потому что вне его христианство ничем не показало своего превосходства над иными религиозными направлениями, и если оно позволило победить себя Исламу на Востоке, так это было его большой ошибкой. Если бы католицизм вдруг пал, то и другие христианские течения, конечно же, не выжили бы; однако в то же самое время оставалась вероятность того, что вместе с католицизмом уцелело бы и само христианство.

Именно с Марием возникло движение сторонников идеи равенства, которая стала позднее любимым детищем христианства, и если сам Марий и не был автором этой идеи, то он был ее апостолом и был готов за нее проливать кровь, за что и удостоился чести быть увековеченным в облике Марсия на форуме. Христианство всегда оставалось бесплодным на Востоке, и даже император Константин был обращен в Галлии. Начиная с этого момента христианство становится величайшей религией мира, и если бы Рим принял в свое время решение об обязательном участии в богослужении всех граждан, чего требовал Синезий, епископ Кирен, то римская империя существовала бы и сегодня.

От самой низшей до самой высокой ступени католической иерархии должности не передаются по наследству, что является принципом всех современных демократий. Безбрачие священников не имеет никакого значения с точки зрения догматики, и доказать это можно хотя бы тем, что в христианстве восточного обряда, не разорвавшем свои связи с римской церковью, это правило не соблюдается; однако с политической точки зрения, целибат играл вплоть до наших дней главную роль в сохранении самого духа католицизма. Ни к чему другому мы так не требовательны, как к духовенству. Им позволялось иметь наложниц, и эта льгота нисколько не задевала их достоинства, поскольку даже те священники, которые не пользовались их услугами, все же выплачивали специальный налог.

Когда в феодальное право вводилась передача всех гражданских прав по наследству, католицизм оказался в большой опасности, поскольку священники стремились подражать герцогам, графам и виконтам. Если бы бракосочетание было разрешено священникам, то западная церковь превратилась бы в феодальную теократию с властью папы, передаваемой по наследству, что означало бы конец демократии. Монах Гильдебранд – это папа Григорий VII, который первым наступил ногой на голову ястреба и настоял на церковном безбрачии. Сегодня любое гражданское общество не позволяет передавать свои важнейшие посты по наследству, и поэтому нет весомых оснований сохранять институт церковного безбрачия; но во времена Рабле еще не пришла пора от него отказаться. Этот институт был весьма необходим для католической демократии. Без него дары церкви были бы недоступны народу, а ее имущество было бы конфисковано в пользу аристократии, как это и произошло в Германии и в Англии.

Поэтому Жан отстаивал безбрачие не менее упрямо, чем защищал собственность и права плебеев, чтобы сын раба мог надеяться получить свою долю. Если бы все решал сам народ, то было бы достаточно показать портрет воинственного папы Юлия II; но в этой церковной галерее находился и целый ряд портретов пап-принцев, написанных на очень плохом холсте. Церковь была намерена вернуться к своим плебейским традициям во времена папы Сикста V, который во всех отношениях был похож на брата Жана Зубодробителя, включая даже склонность к нецензурной брани.

VIII

Мы говорили, что в целом поэма Гаргантюа соответствовала по своей композиции четырем главным городам древнего кантона Тюрон; действие начинается в Лошэ, в стране роженицы, оно продолжается в Шателеролль, где на Грангузье, олицетворение мирного начала, напал Пикрохол, олицетворение начала военного. Последний персонаж терпит поражение в Шиноне. Гаргантюа разделил свои древние владения между лейтенантами Понократом, Эвдемоном, Тольмером, Итиболом, Акамасом, Хиронактом, Себастом, Александром и Софроном. Эти имена, тщательно подобранные, доказывают, что Рабле обладал полным знанием догм древнего масонства. Всего лейтенантов – десять. Чтобы получить 12 знаков Зодиака, следует добавить самого Гаргантюа, который олицетворяет в одно и то же время две перемены в направлении движения солнца, или два тропика – Рака и Козерога; но как король, наместник высшей власти на земле, он не может раздвоиться для выполнения столь трудной задачи, и поручает своему другу брату Жану Зубодробителю охрану тропика Козерога, а также основывает для него Телемское аббатство, куда принимают и мужчин, и женщин.

Не следует полагать, что идея создания обители для мужчин и для женщин была всего лишь плодом эротических фантазий веселого Постника с острова Жалкого. Нет, Телемское аббатство на самом деле существовало на территории кантона Турен и носило имя Фонтевро. Это было убежище аристократов, в которое хотя и допускались монахи и монашки, но во главе его стояла женщина, почти всегда принадлежавшая к королевской семье или, по меньшей мере, к высшему дворянству, потому что несколько королей и королев Франции были там похоронены.

Однако Телемское аббатство располагалось не в том месте, где было аббатство Фонтевро, так как автор сообщает, что к северу от него протекала река Луара, и, следовательно, оно могло находиться только возле города Тур. Поэтому, скорее всего, имелось в виду аббатство Мармутье, самое старое в Галлии. Оно носило имя победителя Цимбры, или, по меньшей мере, имя своей галльской покровительницы богини Мары и должно было находиться на месте древней школы друидов. К юго-западу от Мармутье можно обнаружить следы кладбища, где мужчины и женщины покоятся рядом друг с другом, ибо в Телеме, где были упразднены часы, время не имело никакого значения, нельзя не признать ту точку бытия, где время не имеет меры. Как и Виктор Гюго, Рабле был наследником пифагорейских доктрин наших предков и не признавал иного определения смерти.

Поэтому у него король оставил за собой царство жизни, а монах – смерти. Мы не будем останавливаться на особенностях Телемского аббатства, потому что оно более-менее точно воспроизводит черты знаменитого дворца Энтелехии, дворца Брунеля, садов Армиды и более древних – Цирцеи. В рыцарских романах посещение такого места было обязательным, и Рабле не мог его отменить. Счастье и свобода не принадлежат этому миру, их можно найти только в области Энтелехии, или Телем, то есть в царстве фантазии.

Но почему Телем и его шесть башен носят греческие названия, почему это аббатство было поручено воинственному монаху? Мы имеем здесь ввиду, что само слово «грек» было иероглифом войны (guerre), а также слова girer, переворачивать. Аббатство Телем было обителью монахов-греков, построенной для монаха-воина, потому что оно было посвящено закону переворота (girement loi). Имя аббатства Фонтевро имело то же самое значение (Fontevrault – font-vire-loi – перевернутый закон), это гробница Турена, и если римляне давали быку имя трио, то потому, что бык, на котором вспахивают землю, в конце борозды поворачивает обратно. Город Тур, таким образом, представлял в кантоне Тиронов знак Козерога. Здесь кончалось царство ленивой Марты, галльской богини смерти, и начиналось царство Мары, галльской богини деятельности, а также времени, которое начинают считать.

В пятую книгу «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле вставил одну сцену из «Сна Полифила». «Посреди птичьего двора располагался великолепный фонтан из алебастра; наверху стояли три Грации с рогами изобилия, и вода лилась из их грудей, рта, ушей, глаз и других отверстий на теле». Статуи граций можно обнаружить на могиле Екатерины Медичи, где они служили иероглифом переворота (girement). В глазах древних они, между прочим, ничем не отличались от трех Парок, и среднюю из них, олицетворявшую смерть или перемену жребия, обычно изображали повернувшейся спиной, чтобы тем самым передать идею неизвестности, ожидающей человека после смерти. Что касается воды, которая льется из всех отверстий, то это фонтан, открывающий воду (font ouvre l'eau – fonte vreault). Бэкон, сэр Веруламский, носил имя и звание, заимствованные из учений Квинты, резюмирующих идею Телемского аббатства. Расшифровка композиции этого фонтана будет выглядеть так: жребий, переворачивающий монету, фонтан, изменяющий закон (угол, где изменяется жребий), источник закона изменений. В Телемском аббатстве было шесть углов и такое же количество башен, а в том углу, где совершались изменения, находилась башня Артис, которая дала свое имя королю Артуру, или Артосу. Его имя на греческом звучало как Артер, что означает «связывать свою судьбу с чьей либо», а также «туфелька Золушки», которая была хрустальной (verre), потому что означала изменение души (virement de l'ame – verulam), изменение, которое происходило в самом нижнем углу аббатства (bas coin – basscoin – то есть на птичьем дворе). Отсюда берет свое начало и рождественский башмак, часто встречающийся на греческих надгробиях. Такое надгробие и есть артер Телемского аббатства.

На фоне всей этой архаики Рабле дает описание аристократического двора королевы Наваррской, к которому не допускались ханжи, кляузники, ростовщики и зануды и который во всем своем величии был открыт для рыцарей, провозвестников Святого Евангелия, читавших его громко и быстро, а также знатных дам, которые занимали самое почетное место, то есть справа от башни Артис и слева от башни Мезембрины. Такова была германская традиция, которая допускала, что доброе, то есть солнечное, начало воплощено в женщине, и наоборот. Однако немцы не обладали монополией на подобного рода галантность по отношению к противоположному полу, которому мы обязаны своим появлением на свет, и алтарь двенадцати богинь галлов отличается признаками той же самой традиции.

Лютеранство Рабле не пережило его покровительницы, королевы Маргариты, у которой оно, как верно заметил бедный Десперьер, было поверхностным. Однако, кажется, что она пыталась примирить гугенотов со своим братом; в этом и заключалась цель загадки, заканчивающей первую книгу, загадки, которую брат Жан преподносит как интерпретацию пророчества главы LVIII; но само это пророчество не содержит ничего загадочного и является весьма прозрачным объяснением «Целительных безделушек» фанфрелушей и того, что произойдет в 1800 году. Пользуясь своим излюбленным методом, Рабле называет вполне определенную дату в одном месте, а связанные с этой датой факты и события – в другом, так, что они дополняют друг друга:

 
В ту пору много доблестных людей,
кого толкнет в водоворот страстей
их молодой и легковерный пыл,
постигнет смерть в расцвете лет и сил.
И кто борьбою этой увлечется,
тот больше от нее не оторвется,
пока небесный и земной простор
не преисполнит шумом свар и ссор.
Повсюду станут воздавать почет
Не тем, кто справедлив, а тем, кто лжет.
 

Мы надеемся, что читатель сможет посмотреть на это пророчество другими глазами. Хотя оно и связывается с началом XIX столетия, Рабле не заглядывал так далеко и предсказывал всего лишь распространение протестантизма, которое приведет к тому, что Франция в течении сорока лет будет залита кровью; королева Маргарита хотела этого избежать.

Католик Гаргантюа связал это пророчество с раскрытием и утверждением (упадком и восстановлением) божественной истины, и это совпадает с идеей самого Рабле: «Клянусь святым Годераном, я эту загадку совсем по-другому толкую! – воскликнул монах. – Это же слог пророка Мерлина! Вычитывайте в ней любые иносказания, предавайте ей самый глубокий смысл, выдумывайте сколько вашей душе угодно – и вы, и все прочие, а я вижу здесь только один смысл, то есть описание игры в мяч, впрочем, довольно туманное».

Король преследовал ложи друзей гугенотов (parpaillots). Кажется, что этимология этого слова восходит к выражению «друзья мягкой стороны ладони» (amis parpaillots – amis part pelotte), и они, как говорят, собирались вместе под предлогом игры в мяч; однако подлинный мистический смысл этого выражения следует читать как «Приап борется» (Priape lutte). Королева Наваррская была посредником для своего брата, который добивался у Кристофа из Рима (папы) оправдания Лютера; она добавила к его просьбе, что людей, чьим знаменем была Библия, не следует заставлять отрекаться от веры и что их имущество не должно быть конфисковано государством.

In cauda venenum. Для того, чтобы прийти к этому благородному выводу, Жан Зубодробитель, то есть сам Рабле, и устроил этот ослепительный фейерверк. Он хотел провести только одну единственную реформу в католицизме и освободить совесть верующего; для этой цели он и предоставил королеве Наваррской в распоряжение свое магическое перо.

По стилю и по искусству композиции его первая книга является одной из самых совершенных книг, которые когда-либо были написаны. Все характеры ее персонажей, как и в трех книгах о Пантагрюэле, отличаются чрезвычайным правдоподобием; он нигде не изменяет рецептам мэтра Орибуса, и тайнопись не преобладает в этой книги так, как в «Сне Полифила», что делает чтение последней просто невозможным. Если сравнить эту книгу, посвященную Кварте, с той, которая была добавлена в честь Квинты, то разница настолько бросается в глаза, что их нельзя приписывать одному и тому же автору. Впрочем, Рабле сам решил этот вопрос описанием своего Телемского аббатства, в сравнении с которым дворец Энтелехии выглядит всего лишь бледной копией, о которой не стоит и говорить.