Текст книги "Оглянись назад, детка!"

Автор книги: Грация Верасани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Детективное агентство Кантини, – ответила я тоном хорошей секретарши.

– Добрый день, мое имя Алессандро Даци. Я бы хотел назначить встречу, – произнес приятный мужественный голос.

– На когда?

– Как можно раньше.

– Кто вам посоветовал обратиться в наше агентство?

– Никто, я нашел номер в справочнике.

Это настолько очевидно, подумала я.

– Что, неужели так срочно? – Да.

– Тогда приходите прямо сейчас Знаете адрес?

Через полчаса я открыла дверь почти двухметровому сорокалетнему темноволосому мужчине с черными горящими глазами и полными губами. Заметив Спазимо,' который подсматривал из-за двери, я подала ему знак, чтобы он убрался, и предложила Алессандро Даци сесть в кожаное кресло. Он снял пальто: на нем был темно-синий кашемировый свитер и прекрасного покроя брюки.

– Адвокат Кантини, я ищу одну женщину, она пропала, – сказал он, усаживаясь в кресло.

Мне нравятся люди, которые сразу переходят к делу, поэтому я не стала нарушать атмосферу объяснениями, что я не адвокат.

– Прошу… – Я кивнула, чтобы он продолжал.

– Ее зовут Анджела, я познакомился с ней в Риме несколько лет назад.

Я навострила слух.

– Анджела… а фамилия?

– Де Сантис. Уже двенадцать лет я не имею от нее никаких известий. И сейчас я хочу лишь одно – снова увидеть ее.

– Почему?

Он прикусил нижнюю губу и, вздохнув как искушенный актер, ответил:

– Потому что она единственная женщина, которую я любил за всю свою жизнь.

Я облокотилась на спинку вращающегося кресла и закурила сигарету.

– Хотите? – предложила я ему.

– Нет, благодарю. Вы не против? – спросил он, достав из кармана брюк коробку сигар «Давидофф».

– Конечно.

– Спасибо, вы очень любезны. Не все переносят запах сигар.

– Как только вы уйдете, я открою окна.

Он улыбнулся, показывая ровные ослепительно белые зубы.

– Какие-нибудь сведения вы мне можете сообщить?

– Адрес дома, где она жила и где ее знали.

– Почему вы потеряли друг друга из виду?

– Это моя вина Я собирался жениться.

– Женились?

– Два раза.

– Теперь вы свободный человек?

– Да, я живу один, моя квартира в центре города По выходным вижусь со своими тремя детьми и работаю как сумасшедший, чтобы платить алименты моим бывшим женам.

– Невеселая жизнь, – констатировала я.

– Да, – не колеблясь ответил он.

Не поднимая глаз, я чертила на листке бумаги каракули.

– Итак, вы жили в Риме…

– Да, я проходил там военную службу, потом остался работать оформителем витрин, чтобы платить за учебу.

– Что вы закончили?

– Я не закончил университет. В общем, учился на факультете экономики и торговли.

– Вы когда-нибудь были актером?

– Нет, никогда. Хотя кому бы не хотелась быть актером?

– Мне, например, – ответила я, пододвигаю ему пепельницу. – Вы в этом уверены?

– В чем?

– Что не были актером.

Он положил ногу на ногу и стряхнул пепел.

– Конечно, уверен.

– Даже никогда не пытались?

Он потер пальцем кончик классического носа. «Кокаин нюхает!» – пронеслось у меня в голове.

– В общем, поначалу я играл в нескольких фильмах, чтобы заработать немного денег. Вы знаете, в Риме из трех человек двое или актеры, или хотели бы ими стать…

– Конечно… А чем занималась Анджела де Сантис?

– Изучала психологию.

– Вы уверены?

Он заерзал в кресле.

– Почему вы всякий раз меня спрашиваете, уверен ли я?

– Это моя работа.

– Да, извините меня. Вспомнил… Анджела хотела стать певицей.

– Она записала хоть один диск?

Он снял невидимую ворсинку со свитера.

– Не думаю.

Подвинув ему блокнот, я попросила:

– Напишите адреса, имена знавших ее людей, телефоны, все, что может быть мне полезным. Я на минуту оставлю вас одного.

Я вышла из комнаты и вздохнула. А. Алессандро. Даци. Он жил в Риме и снимался в кино… Я стояла у стеклянной двери ванной комнаты и слегка постукивала о нее головой.

– Что ты делаешь? – спросил Спазимо, увидев меня.

Я подала ему знак говорить тише.

– Это может быть он…

– Он – кто?

– Любовник Ады.

– Ты с ума сходишь, Джорджиа.

– Он был актером.

– Кто?

– А, о котором я тебе рассказывала.

– Ну и что?

Я послала его к черту и вошла в кабинет. Даци надевал пальто.

– Вот, здесь все, – произнес он, возвращая мне блокнот. – К сожалению, у меня нет ее фотографии.

– Можете описать мне ее?

Лицо его приняло мечтательный вид.

– Рост метр семьдесят, очень красивая…

– Волосы?

– Белокурые.

– Глаза?

– Изумрудно-серые.

– Спасибо, я позвоню вам .

Он выжидал, стоя у двери, и у меня было такое чувство, что он ждал, когда я повернусь, чтобы посмотреть на мою задницу.

– Если хотите, мы можем вместе поужинать, чтобы подробнее обсудить мое дело…

– Это против моих правил, – ответила я.

Он хитро улыбнулся.

– Я так и думал.

– До скорого, синьор Даци.

– До свидания, адвокат, и спасибо.

– Подождите благодарить меня. Может так случиться, что ваша Анджела сейчас живет в Париже или Лос-Анджелесе.

Как только Даци исчез с моих глаз, я пошла в ванную и прильнула к крану с холодной водой. Когда я повернула голову, то увидела стоящего в дверях Спазимо.

– Красивый мужчина…

Я грозно посмотрела на него.

– Это тот преподаватель с вечеринки у Тима?

– Лучио, может быть, ты задумал выдать меня замуж?

– Вот еще, с тобой только время зря потратишь.

– Умница.

– Как зовут преподавателя Института театра, кино и музыки?

– Андреа Берти.

– Андреа, интересно, – с видом детектива сказал он.

Он повернулся на каблуках мокасинов и пошел на мысках, подражая кинозвезде.

«Мама, у тебя слишком длинные ноги!»

С тех пор как я начала заниматься этой работой, у меня часто возникает ощущение, что жизнь, чтобы ее прожить достойно, должна напоминать непрерывную немую сцену. Джильола права: стоит включить телевизор, и видишь лишь людей, талдычащих реплики из мыльной оперы, которых прямо распирает желание бравировать своими чувствами или продать тебе что-нибудь. Вокруг какое-то медийное волнение, суета, чтобы тебя заметили, и в результате мелькает бесконечная реклама, продолжительная программа экстренных сообщений, картинок, только бы устранить смерть из нашего свободного времени и выдать нам нашу дозу ежедневной порнографии. Почему Алессандро Даци пришел ко мне? Не проще было обратиться по телевидению, например, в программе типа «Тебя ждут»? Почему я должна искать ему женщину, которую – с двенадцатилетним опозданием он наконец-то понял это – любит. Что же это за любовь, если люди так к ней относятся?

Разговаривая сама с собой, я вышла из офиса, села в машину и сразу позвонила Тиму.

– Ты едешь? – крикнула я в сотовый телефон, чтобы меня было лучше слышно.

– В общем…

– Дуй сюда.

– Есть, мама.

– Послушай, мне надо кое-что узнать о твоем театральном преподавателе.

– Ты что, никогда никому не доверяешь?

– Что тебе известно о нем?

– Нормальный парень.

– Объясни подробнее.

– Живет один, безумно нравится студенткам..

– Где живет?

– Откуда мне знать? Нет, подожди. Однажды я ходил к нему забрать книгу. Он живет на улице Феррарезе, рядом с площадью делль Унита.

– Номер дома.

– Кто его знает, может, три или пять, не помню.

– Больше ничего?

Он усмехнулся.

– Невесты у него нет, если тебя это интересует.

Я посигналила машине марки «Форд фокус», которая обгоняла меня справа.

– Не интересует, Тим. Это все?

– Дай подумать… Да, у него есть кот. Но ведь ты не страдаешь аллергией, верно?

– Очень остроумно.

Я развернулась и направилась на улицу Феррарезе. Напротив дома номер пять, на другой стороне улицы, стоял дом с вывеской: СОБАКИ И КОШКИ. Я припарковалась между двумя корейскими машинами модели «Kia» и «Matiz» и вошла в магазин. Навстречу вышла продавщица, девушка в теле со снопом рыжих волос.

– Вам помочь?

– Мне только что подарили кота, какой корм вы посоветуете?

– Ну, у нас есть разные производители, – восторженно произнесла она, указывая на стеллаж, весь заставленный баночками.

Моим глазам предстали собачьи и кошачьи подстилки, клетки, ошейники, мячики, мышки. Цивилизованный животный мир. Однажды собаки будут декламировать Прево.

– Какой породы?

– Кто? – спросила я с рассеянным видом.

– Котенок.

– Ах да, он беспородный.

– Помесь, – поправила она слащавым тоном. – Какого цвета?

Я посмотрела на ее волосы.

– Рыжий.

– Какое чудо… А как его зовут?

– Надо признаться, – я неловко взмахнула рукой, – у него еще нет имени.

Она подозрительно посмотрела на меня, пытаясь понять, не утоплю ли я, не дожидаясь вечера, котенка в ванной.

– Советую вам этот паштет из тунца и мягкие шарики…

– Хорошо, упакуйте, – сказала я и посмотрела в окно.

– Вы поставили машину во второй ряд? В это время здесь нет регулировщиков…

– Нет, я кое-кого жду.

– Да? – воскликнула она, кладя в пакет десять баночек.

Я набрала воздух и выпалила:

Вы, случайно, не знаете некоего Андреа Берти? Он живет в том доме? – Я указала ей на дом – У него тоже есть кот.

– Конечно, это тот, что преподает в Институте театра, кино и музыки.

– Знаете его?

– Он мой покупатель… Красивый парень, а? Я протянула ей руку и дружески улыбнулась.

– Джорджиа.

– Патриция. – Она пожала мою руку. – Или Петти.

– Когда преподаватель обычно возвращается по вечерам?

Оказалось, что она хорошо информирована – Всегда возвращается рано, но я с ним в основном вижусь, когда он приходит покупать корм для кота. Как-то он принес его показать мне: огромный, пестрый кот, первого апреля три года будет… Ну, сейчас она мне скажет знак Зодиака. Я, покашляв, прочистила горло.

– Буду откровенна, Патти, я частный детектив и у меня аллергия на кошек.

Она так разинула рот, что я какое-то время могла любоваться ее голосовыми связками.

– Что вы можете сказать о нем?

– Он сдержанный, любезный… в общем, серьезный человек. А что он сделал? У него что, какие-то неприятности? Вы его арестуете? Ах, я понимаю, вам нельзя об этом говорить…

– Вы правильно поняли.

– Но…

– Сколько я вам должна, Патти?

Дрожащей рукой она протянула мне пакет.

– Двадцать с половиной евро, чек в пакете.

Я дала ей двадцать два евро.

– Сдачу не надо и баночки тоже.

Проехав с полкилометра, я остановилась около втиснувшегося между газетным киоском и магазином бонбоньерок бара «Терри». Войдя, я заказала у пожилой полнотелой барменши, в парике как у Мойры Орфей, бокал белого вина.

– Столовое или шипучее? – нетерпеливо спросила она, подбоченясь.

– Столовое.

В баре было пусто. Я села за угловой столик, с закрытыми глазами залпом выпила бокал вина и заказала еще один.

Я довольно смутно представляла свою мать: вот она сидит на краю постели и читает книгу, ставит на пианино стеклянную вазу с цветами. Я вспоминала необычную красоту ее удлиненного и худого лица, ужины с друзьями моего отца, во время которых у нее была привычка обращаться к одному человеку, а смотреть на другого, как тетя называла ее эгоисткой, как иногда в зимние вечера она открывала коробку с настольной игрой «Скарабей» и играла.

Полшю, как-то осенним полднем мы с ней пошли в магазин; домой возвращались пешком под холодным, тонким дождем и таким сильным ветром, что он буквально прижимал нас к земле. Ее черные чулки были забрызганы грязью, она смеялась, плечи слегка вздрагивали, а я говорила: «Мама, я не поспеваю за тобой, у тебя слишком длинные ноги».

Терри, барменша, опустила жалюзи в баре и села за мой столик, прихватив с собой полбутыли вина. Со мной тоже часто такое случалось: когда я напивалась, то рассказывала о главных перипетиях своей жизни первому попавшемуся собеседнику.

– Кто не думал хотя бы раз в жизни покончить с собой? Знаете, работая в баре, я столько всего наслышалась. Есть люди, от которых ты просто этого не ожидаешь: улыбаются, такие спокойные…

Она стукнула по столику рукой с кроваво-красными ногтями.

– Двадцать лет с алкоголиком! Двадцать лет! Если сейчас в бар войдет мальчишка, курящий косяк, я его прямиком отведу к карабинерам.

– Вы о своем муже?

– Да, о муже. Если бы вы знали, что я пережила…

Она начала рассказывать о неверности, пьянках, долгах, мести.

А я думала совсем о другом, о том дне на море, несколько лет назад, когда из воды на берег вытащили утонувшего двенадцатилетнего мальчика из Варезе, и работник купальни делал ему искусственное дыхание рот в рот на глазах у матери, которая стояла с халатом в руках.

– Именно там я поняла, что существует большая разница между засасывающим водоворотом воды и врезавшимся в ворота автомобилем.

Должно быть, я говорила вслух. Терри – в раздумье, как поступить: то ли звонить по Фиолетовому телефону доверия, то ли просто предложить мне покинуть бар, – схватила бутыль с вином, подняла жалюзи и впустила клиента.

Я вынула из сумки блокнот. «Нервный срыв. Дж. готовит мне еду, чистит ванную три раза в неделю. Я провожу руками прямо по нервам. Я читаю тебя, Ада. Я слушаю, как музыку, буквы, слова. Это звучание твоей боли. Но я тебя не прощу, вас не прощу: обеих».

Я вышла из бара и поплелась к машине. На сотовом телефоне был непринятый звонок от Гайи, таким образом, я поехала на улицу Сарагоцца, надеясь, что в дороге меня не остановят полицейские для проверки на алкоголь.

Стоило мне нажать на клаксон, как тут же появилась Гайа, открыла электрические ворота и нырнула ко мне в машину.

– Где твоя мать?

– Она пошла в ресторан ужинать, отгадай с кем…

– Мне жаль, но рано или поздно мне придется разговаривать с твоим отцом.

– Знаю. Через неделю он возвращается из Лугано.

– Ты ему ничего не говорила?

Она сидела, устремив взгляд перед собой.

– Я не шпионю. У тебя есть сигарета? – спросила она – Мне надо сказать тебе одну вещь.

Я протянула ей сигарету, и после третьей попытки моя наполовину пустая зажигалка «Бик» выдала маленький огонек.

– В чем дело?

Она беспокойно теребила свой ноготь.

– Вчера вечером мне звонил Тим.

Это меня удивило.

– Он пригласил меня в бар «Линк» выпить пива .

– И ты пошла?

Она скривила губы.

– Да.

– Ну и что?

– Не думаю, что он позвонит мне еще раз.

– Ну, это не известно.

– Там была его подруга.

– Виола?

– Она очень хорошенькая, правда?

– Ты тоже хорошенькая.

Она отрицательно покачала головой и схватила губами сигарету, как новорожденный ребенок хватает сосок.

– Он мне сказал, что чувствует себя лишним… что он и Фэдэ являются членами параллельного общества…

Я подумала о сердечном друге Тима, об этом мозговитом Фэдэ, который всегда потел и никогда не мылся.

– Еще он мне говорил об Индии, где он был в прошлом году. Никто об этом не знает, но он хочет туда вернуться…

Мне это наскучило.

– Гайа, – сказала я, – лучше, если ты сразу узнаешь об этом Когда Тим накурится, то говорит кучу всякой чепухи, чтобы покрасоваться перед девушками. В Индии он никогда не был, и даже в Австралии, чтоб ты знала, если он тебе и об этом сказал.

Горничная из дома Комолли громко позвала собаку-боксера по кличке Адамю. Гайа посмотрела в окно.

– Я верю всему, – печально произнесла она и открыла дверцу. – Он спросил меня, была ли я в Генуе во время встречи Большой Восьмерки, я ответила, что нет. Мне кажется, я его разочаровала.

Она выскользнула из машины и пошла к воротам, ее догнала собака и лизнула руку.

Я поставила машину у дома и вышла. Пока я всовывала ключ в замочную скважину стеклянной двери, в ней показалось отражение приближающегося прихрамывающего человека. При тусклом освещении щита с квартирными звонками я узнала Джордано Латтиче.

– Я уже час жду вас, даже на сотовый звонил…

– Я очень устала. Что вам нужно?

– Могли бы выразить мне соболезнование, раз я здесь.

– Вы пришли сюда рассказать о своем страдании?

Он подавил смех.

– Я не из тех, кто делает это достоянием общества.

– Вы выпили, Латтиче?

– Нет, я трезв, чертовски трезв, в отличие от вас, синьора Кантини.

Он прислонился к стене и слегка согнул колени.

– Что вы сказали в полиции?

– Знаете, – я порылась в сумке в поисках сигарет и зажигалки, – вам не стоило приходить сюда.

– Да, знаю. Я всегда нахожусь не там, где надо. Например, не был дома у своей жены, хотя мне надо было бы там быть.

– Короче, чего вы хотите? Вы пришли, чтобы наконец заплатить мне?

– Уверен, что на тех фотографиях есть тот, кто ее убил, – ответил он, глядя на меня в упор.

– Фотографии у полицейских. Они об этом позаботятся, Латтиче. Или вы решили изобразить из себя доморощенного Чарльза Бронсона?

– Все это время я только и делал, что воображал, как она трахается с Тицио и Кайо… Вы просто не представляете, что это за пытка думать об этом.

Он резко сорвал с головы шерстяную шапку. Увидев его покрашенные в смехотворный горчичный цвет волосы, я вытаращила глаза. Сколько же времени он ходит в таком виде?

– Я даже думал покончить с жизнью, но я – католик.

Прекрасное оправдание.

– Я ее любил. – Он посмотрел на меня. – Вам не понять…

Возможно, я бы спросила, почему это его нельзя понять, но голова моя кружилась, и я мечтала лишь о том, чтобы он поскорее оставил меня в покое.

– Виноват убийца, а не судьба и тем более болезнь. Искать следует мужчину, который сначала ее изнасиловал, а потом… – произнес он и как ребенок заплакал.

– Латтиче, – я положила руку ему на плечо, – скажите, что я могу для вас делать? У вас есть хороший адвокат?

Он пожал плечами и, всхлипывая, исчез в темноте ночи.

Я вошла в дом, выбросила из головы Латтиче вместе с его невзгодами и плюхнулась на кровать.

Письма Ады изменили квартиру: они словно лоскутки усеяли покрывало и спали со мной.

Я спрашивала себя, ждала ли она ребенка и если да, то кто отец – Джулио или А.? Почему в этих письмах нигде не упоминалась ее подруга Анна, и как мне ее найти, если у меня нет ни ее фамилии, ни вообще каких-либо сведений, чтобы добраться до нее.

Даже если я прямо завтра начну доставать телефонными звонками Альдо Чинелли и Джулио Манфредини, они ничего ценного не скажут. У меня такое чувство, что им известно не больше, чем мне. Что касается отца, то из него я уже ничего не вытяну.

Мой отец. Мы остались только вдвоем и пьем, чтобы забыть.

Говорят, что забыть – значит потерпеть поражение Или прав Джильоло, который утверждает, что опьянение – другая сторона ясности сознания?

Мне было девять лет, когда я пошла в больницу навестить бабушку Лину. Она лежала в постели: кожа да кости, почти лысая, такая не похожая на себя. Она хотела дотронуться до меня, но я отодвинулась.

– Я ужасна, да? – сказала она, закрыв лицо пожелтевшими, сморщенными руками. Медики сказали, что никакой надежды нет, и бабушка Лина желала лишь одного – умереть у себя дома.

Мою мать обуревал разумный эгоизм:

– В больнице Сант-Орсола ее лечат, за ней смотрят… Короче, спасут. Надежда – это инстинкт, – говорила она нам – А медицина – наука не точная.

Бабушка была скорее мертва, чем жива, никто в этом не сомневался, даже я, ребенок. Она умерла на следующий день после моего посе щения в той безымянной больничной комнате, как собака. Мама после этого мучилась угрызениями совести.

– Мне следовало увезти ее домой! – кричала она. – Почему я ее там оставила? Она должна была умереть в своей постели, безмятежно!

Чувство вины. Самая современная болезнь, существующая сегодня. Достаточно иметь каплю собственного «я», чтобы упиваться этим. Не туда ли, в это дерьмо, меня и моего отца кинула жизнь?

«Радуйся умеренно, страдай с достоинством», – говорили античные классики. Что я изучала в школе? Что мне рассказывали на уроках катехизиса? Боль – вина. Страдай? Это значит, ты удалился от Бога. К черту все это. Боль невинна, боль – часть жизни.

Я говорила вслух, не известно для кого. Ты знаешь, что есть католические врачи, которые не дают морфий безнадежным больным, объясняя это тем, что боль есть искупление, что она очищает?

Да, да, ты прав, я выпила. Но какое это имеет значение? Какое? Даже насекомые не похожи друг на друга Пчелы преодолевают километры, чтобы высасывать из определенных цветов пьянящий их нектар! Никогда в мире не существовало культуры, которая бы не стремилась идти свои путем, даже примитивные и религиозные народы! Знаешь, что я тебе скажу? Трезвенники любят правду, алкоголики – нет. Я уже по горло сыта чувством вины и правдой!

С этой мыслью я и заснула .

Мир полон убийц, которые не внушают страха

Я всех их видела или это только тени? Куда подевалось реальное время? Кто скрыл его от меня?

Я проснулась внезапно, быстро приняла душ, оделась и вышла из дома. У лифта дорогу мне преградила соседка со второго этажа и сказала, что всю ночь не сомкнула глаз из-за непрестанного лая щенка-пуделя соседки Реджани с третьего этажа. Я представила себе маленькое курчавое существо белого цвета, которое шестнадцатилетний сын Реджани назвал Ван Дам. Как-то я заметила этой Реджани: «Такая кличка больше подходит питбулю». Но она не знала, кто такой Ван Дам, и не поняла шутки.

Соседка предупредила меня, что на ближайшем собрании жильцов она все скажет. Она любит животных, но всему есть предел: пусть наденут на эту собаку намордник, дадут снотворное, главное, чтобы она прекратила лаять. Мне оставалось лишь ответить ей, что она права, хотя я спала как убитая и не слышала Ван Дама. В этот момент сквозь стеклянную дверь я увидела подъехавший к подъезду мотороллер.

Тим слез с сиденья, снял шлем и быстро направился в мою сторону. Он сказал, что у него есть время выпить кофе, а потом он поедет домой заниматься.

Окинув его с головы до ног, я воскликнула:

– Черт возьми, какие синяки под глазами! Ты что, всю ночь провел с игровой приставкой PlayStation?

Естественно, я шутила.

– Хочешь покурить? – Он кивнул на косяк, который был у него в руке.

– Сейчас одиннадцать утра, Тим.

– Да, я знаю, еще только рассветает.

Я решила начать день с парочки затяжек марихуаны.

Из машины по сотовому телефону я позвонила Бруни. Сразу спросила, нет ли новостей по делу Верце, но ни словом не обмолвилась о ночном визите Латтиче ко мне домой. Бруни сказал, что в данный момент близких друзей жены и друзей мужа допрашивают.

– Ты знаешь, чем Латтиче зарабатывает себе на жизнь? – спросил меня Бруни.

– Конечно, у него бар.

– Называется «Кокорито». Что-то вроде ночного клуба со стриптизом, танцами, частными вечеринками. Друзья по покеру, обрати внимание, все работают в Кокорито.

– Вот как.

– Он связался с тобой?

– Нет, – солгала я.

– Он какое-то время провел в тюрьме за кражу и скупку краденого. Ты знала об этом?

Я промолчала.

– Восемнадцать часов мы его мурыжили… Рано или поздно, но он расколется.

– А если не он это сделал?

– Что, решила поиграть в Нэнси Дрю?

Мы рассмеялись.

– Нет, Бруни, – искренно произнесла я, – в данный момент у меня есть личные проблемы. Что касается Латтиче, то за свою работу я еще не получила от него ни гроша.

– Судья по предварительному следствию решит, надо ли его задерживать. Пока что он на свободе, Джорджиа. – Бруни вздохнул. – Что ты о нем думаешь?

– В общем, он не из тех, кого надо бояться. Я просто представить не могу, чтобы он своими руками сжимал кому-то горло.

– Мир полон убийц, которые не внушают страха. Соседи, отцы семейства… Все они – вне подозрения.

Я стала рассуждать вслух:

– Разве так трудно перенести тяжесть развода? Я хочу сказать, неужели надо обязательно убивать?

– Ты что, не читаешь газет? Каждый день где-нибудь находится человек, который убивает всю семью.

– Верно, и в конце концов не выносит угрызений совести и убивает себя. А Латтиче жив и здоров.

– Джорджиа, оставим шутки. Нам приходится постоянно допрашивать людей, для которых важна только власть. С ее помощью они подавляют других. Люди много лет живут с одним и тем же человеком, засыпают вместе, встают. Потом неожиданно этот человек становится их ненавистным врагом.

Я хотела ему сказать, что мне это известно: я достаточно наслушалась о подобных людях.

– Но ведь у Латтиче есть алиби, – вместо этого ответила я.

– Но у него имеется и отличный мотив, если дело только в этом.

Кто-то позвал Бруни.

– Извини, мне надо идти, до скорого.

В шесть минут первого я вошла в бар «Энцо», где у стойки меня ждала Лучиа Толомелли с видом человека, который уже все понял. Мой взгляд служил ей дополнительным подтверждением.

Мы сели за угловой столик, я заказала ей кофе, а себе – аперитив кампари. Осталось сделать самое трудное: достать из папки эти чертовы фотографии и отдать их ей.

Лучиа извлекла фотографии из пластикового конверта и стала смотреть, осторожно кладя их на заляпанный стол, чтобы не испачкать. Горько усмехнувшись, она сказала: «Я была права».

Я, как сфинкс, оставалась невозмутима, попивая кампари.

– У меня двое детей. У вас есть дети?

– Нет. – Я чуть было не сказала «к счастью».

– Что мне делать? Бросить его или продолжать этот фарс?

Я разглядывала развешанные на стене фотографии с состязаниями по бильярду.

– Больше всего меня мучит то, что из всех женщин он положил глаз на мою кузину, – добавила она сдавленным голосом.

Я избегала ее взгляда.

– В семье такое часто случается.

Лучиа заплакала, я переставила стул, чтобы закрыть ее от любопытных взглядов, и начала нести обычную в таких случаях чушь: что слезы облегчают, что она только что получила обухом по голове, но это еще не конец, возможно, Альфио одумается, а может, она встретит кого-то еще.

Она с силой тряхнула головой, и у нее из носа потекло.

Я подняла чашечку с кофе, так и оставшимся нетронутым, и дала ей салфетку, лежавшую на блюдце. Поблагодарив, она громко высморкалась, затем открыла сумочку и достала бумажник. Я встала, мне больше нечего было сказать.

Вот они, чувства, черт возьми: она шмыгала носом, куталась в свою шубку бордового цвета, и ей с трудом удавалось держать себя в руках.

– Ваши деньги. Или вы предпочитаете чек?

– Неважно.

Улыбнувшись, она кивком указала на мой покрасневший глаз.

– Вам следует показаться врачу.

Я тоже улыбнулась, потом подошла к стойке бара, расплатилась и подождала, пока она уйдет.

Пообедав в баре «Энцо» тостом с ветчиной и пепси, я, не слезая с табурета, пролистала газету до предпоследней страницы, где был гороскоп. Прочитав несколько строк, я проворчала «Сплошная чушь». Когда я оторвала глаза от газеты, увидела, как в бар вошел двойник Альваро Дзинкати: та же улыбка, та же прическа. Но это был не он, и я облегченно вздохнула.

В течение шести месяцев, пока длилась наша история, Альваро Дзинкати звонил по ночам, приходил, мы занимались сексом и делали это довольно хорошо. Нас объединяло несколько прочитанных в юности книг, пара рок-групп шестидесятых годов и бездонный желудок. Он, как и я, умел завирать.

– Я пью только тогда, когда у меня жажда, – говорил он.

Нечто подобное с видом превосходства я говорю своему отцу. Однажды Альваро перестал звонить мне, просто перестал и все тут, не дав никаких объяснений. Да, в общем, никакие объяснения и не требовались. О своей жене и двоих детях он говорил, как о решенных вещах, которые будут навсегда запечатлены на фоне собаки и небольшой виллы на цветной фотографии размером тринадцать на восемнадцать, выставленной на письменном столе в его адвокатской конторе. Со мной он смущался, вел себя, как мальчишка, поверял мне забавные истории из своего детства и отпускал фразы типа «Ты не прочь провести выходные в Вене или Париже?» Мы никогда не были ни в Вене, ни в Париже, мы даже не были в ресторане, мы ни разу не покинули мой дом Я снова представила его обнаженным, вспомнила его крепкие, мускулистые ноги со светлыми волосами, его белозубую улыбку и широкие ноздри, которые обнюхивают тебя, как первобытное создание.

Однажды вечером он должен был прийти ко мне, но так и не появился, и больше мы не встречались.

Будь я одной из тех, кто считает, что достаточно написать письмо, я бы ему написала. Но в таких случаях письма – сущая ерунда, о чем потом сожалеешь. Ты изливаешь в них душу, и оттого, что отправил их, не получаешь никакого облегчения. Ни у одного любовника, который тебя бросает, не возникает желания ответить тебе даже по телефону. Какой смысл звонить тому, кто решил раствориться в тумане? Естественно, пару недель я провела в ожидании телефонного звонка. Мой дом превратился в зал ожидания. Я не верю тем, кто говорит, что они никогда не ждут. Мы все и всегда чего-то ждем.

Я остановила взгляд на знаке Тельца: Альваро родился 16 мая. Совет на день:«Проведите вечер в семье, в последнее время вы пренебрегали вашими родными». Решив, что у него наверняка есть другая любовница, я рассмеялась и закрыла газету.

В баре было полно всяких людей, обедавших стоя, прежде чем вернуться в офис к аквариуму с красными рыбками и к металлическому письменному столу с деловыми бумагами. Здесь толпились вездесущие бездельники, форменные менеджеры, уличные торговцы очками и зажигалками; люди с дряблыми и удрученными лицами, с безразличием здоровающиеся друг с другом, пропыленные пенсионеры, читающие газеты, девушки, которым так же легко сдерживать себя, как и стоять на головокружительных шпильках Повсюду слышался смех. Я вышла.

В восемь шестнадцать я вошла в кабинет зубного техника Альвизе Лумини.

Он открыл дверь и сразу сказал, что у него мало времени, так как с минуты на минуту должен прийти пациент. При этом ему никак не удавалось застегнуть пуговицы на своем белом халате. Он провел меня в небольшой холл, где стояли четыре стула, деревянный топчан, стол, заваленный старыми журналами, а стены были совершенно голые. Под внешней веселостью угадывалось скрытое беспокойство. Он сел на топчан и занял почти все пространство, но буквально через секунду вскочил и раздвинул жалюзи, чтобы стало светлее.

– Я провела кое-какое расследование и должна сказать, что Сирена, ваша Сирена…

– Вы с ней встречались? – перебил он меня.

– Да.

Он заволновался.

– Она прекрасна, вы не находите? Разве она не самая красивая женщина из всех виденных вами?

– Да, очень красивая, – ответила я, чтобы доставить ему удовольствие.

– Я это знал. Я просто дурак, как можно было в ней сомневаться.

Я открыла было рот, чтобы ответить, но не так-то просто выложить правду тому, кто не хочет ее слышать.

– Синьор Аумини, у Сирены есть некоторые недостатки.

– А у кого их нет? – Он хлопнул своими ручищами по коленям.

Он прав.

– Она продавала себя.

– Естественно, вначале она не работала в ателье, а продавала готовую одежду дома, но намного дешевле…

Мне пришлось перейти в наступление:

– Она бывшая проститутка.

– Конечно, конечно…

Наступило молчание.

Когда он снова заговорил, его голос звучал немного странно:

– Мы составили список приглашенных, человек на тридцать, все простенько. Заказали венчание в церкви и ресторан в Пьяноро. Всеми сладостями занималась Сирена, а я делал приглашения. На свадьбу нам подарят посудомоечную машину и поездку на Тенерифе, Канарские острова. Мне хотелось бы троих детей. Вы знаете, я ведь из очень многодетной семьи…

Я посмотрела на его раскрасневшееся и возбужденное лицо, сжатый кулак. Он и знать не хотел обо всех собранных мною фактах. И он прав. Никакой версии нельзя доверять, даже если другой интерпретации и быть не может, как в случае с прошлой жизнью Сирены. Возможно, Альвизе Лумини смирится с тем, что не существует идеальных людей. Возможно, ему нравится только то, что сильно вредит здоровью. Возможно, Сирена заставит его плакать от счастья, и это единственно важная для него вещь. Возможно, он сейчас думает, глядя в окно на птичку, что его визит ко мне был ошибкой. Возможно, он решил наплевать на юридическую сторону дела и моралистские замашки своей провинциальной семьи из Беллуно. Возможно, он, как ребенок, когда ему страшно, пытается спрятаться под одеяло. Возможно, я пробудила в нем сомнение, которое никогда его не покинет. Возможно, все настолько правдоподобно, а в действительности оказывается ложью. Раздался звонок в дверь: пришел пациент. Альвизе Лумини поднялся с топчана.