Текст книги "Оглянись назад, детка!"

Автор книги: Грация Верасани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

«С любовью, Ада»

На вечеринку к Тиму я пришла в штанах цвета хаки, специально предназначавшихся для светских случаев; Гайа, напротив, была в черной кофточке под горло без рукавов и в облегающих джинсах; свои большие и темные глаза она подвела в стиле двадцатых годов, а губы, намазанные черной блестящей помадой, казались двумя колыхающимися кляксами на молочно-белом лице.

Фьёренца с улыбкой встретила нас, поблагодарила за бутылку красного вина санджовезе и повела в гостиную, устеленную коврами, заставленную диванами и с современными картинами на стенах. В комнате толпилось довольно много людей, звучала композиция группы «Coldplay»; на стеклянном столе стояли бутылки со спиртным, блюдо с бутербродами, пиалы с оливками и фисташками.

Фьёренца работала в арт-галерее. У нее были аспидно-черные волосы, миндалевидные глаза, а на лице все еще держались следы солнца Балеарских островов, где она недавно провела свой отпуск. Гости курсировали между стеклянным и деревянными столиками с соками. В комнату Тима, на антресоль, вела лестница, по которой он теперь спускался: в выцветшей плюшевой рубашке, привычных джинсах и с мешками под глазами.

– Чао, – бросил он мне и Гайе тоном человека, проснувшегося только под вечер, и плюхнулся на диван, положив ноги на подлокотник.

Я осмотрелась.

В углу сидела девица в брючном костюме в мелкую полоску и разговаривала с главным редактором местной газеты. У этой подруги Фьёренци было долговязое тело подростка, хотя ей уже перевалило за сорок. Я с завистью вздохнула. На персидском ковре устроилась Виола, блондинка, которую вот уже несколько недель Фэдэ и Тим не могли поделить.

Я сразу обратила на него внимание: он сидел ко всем спиной и беседовал с тридцатилетней девицей в туфлях с длинными и тонкими, как китайские палочки, каблуками. Он подержал ее сумочку из крашеной холщовой ткани, пока она наполняла свой бокал, потом снова отдал ее ей. Наши взгляды встретились. У него узкие и светлые глаза, приятно гармонировавшие с коротким бархатным пиджаком. Он сел на складной алюминиевый стул рядом с накачанным парнем, который стал ему рассказывать что-то малоинтересное.

– Я поднимаю десять блинов за раз, потом делаю немного наклонов для брюшного пресса…

Вернувшись к столу, чтобы съесть чего-нибудь, я снова увидела его рядом с собой: он нюхал пробку от только что откупоренной им бу тылки каберне. Под коричневым пиджаком виднелся джемпер серо-свинцового цвета с клиновидным вырезом, а на широком лице под глазами красовались ярко-синие круги, которые издали я не заметила.

– Приятно познакомиться, Андреа Берти, – улыбнулся он мне.

– Друг Фьёренци?

Он говорил поставленным голосом с едва заметным грассированием.

– Нет, Тимотео. Я его преподаватель по истории кино. А ты?

Даже если мы примерно одного возраста и если мы на вечеринке, то и это еще не дает ему права обращаться ко мне на «ты». Видимо, что-то почувствовав, он сразу исправился и произнес «Можно я буду говорить вам "ты"?»

– Разумеется, – ответила я против воли. – И что, на пробке остался запах вина?

– Нет, оно изумительно, – сказал он, налив немного вина мне в бокал.

Я поискала глазами Гайю: она сидела на диване, подогнув под себя ноги, Тим передал ей косяк. Я хотела сделать шаг, но споткнулась о треногу стола, который упал бы, если бы не отличная реакция профессора, сумевшего подхватить ее на лету.

– Почему бы тебе не снять куртку? – посоветовал он мне.

– Не думаю, что долго здесь задержусь.

– Другие дела?

– Не люблю вечеринки.

Он с интересом разглядывал меня, и, надо признаться, что, несмотря на холод, который вызывали во мне голубые глаза, его взгляд прожигал насквозь.

– В чем дело? – спросила я его.

Он отвел глаза.

– Извини, у меня такое чувство, словно я тебя уже видел.

– Прикурить есть? – спросила я.

– Сожалею, не курю.

Есть два типа людей, которых я совершенно не переношу: тех, у кого нет автомобильных прав, и тех, кто не курит.

– То есть я бросил несколько лет назад, – уточнил он.

– Я бы никогда не смогла этого сделать.

– Это не так трудно и для здоровья полезно. В общем, продлевает жизнь.

– Не все хотят подольше пожить. – Язвительный ответ, который понравился бы Гайе.

– Ты всегда такая резкая?

– Резкая – мое второе имя.

Вот почему я ненавижу вечеринки. Даже будь ты умной, о тебе все равно подумают, что ты кретинка из кретинок.

– Серьезно, как тебя зовут?

– Джорджия.

– А, теперь я понял, кто ты. Тим говорил мне о тебе…

К нему подкатила девица на шпильках.

– Андреа, как поживает твоя ассистентка?

– Луиза Артьери? Хорошо, но сейчас она в декретном отпуске, мы редко видимся.

Андреа Берти снова повернулся ко мне, и девица, сморщив недовольную гримасу, удалилась.

Я не привыкла быть объектом внимания мужчины, и это меня нервирует.

– Можно я расскажу тебе анекдот? – спросил он.

– Только если он очень пошлый.

Моя агрессивность подействовала на него возбуждающе, видимо, он решил, что я его соблазняю.

– Не знаю, оценишь ли ты его.

– Тогда лучше не рассказывай!

Улыбнувшись, он с любопытством посмотрел на меня.

– О чем ты хочешь поговорить?

– По правде говоря, я бы хотела только пить. В конце концов, я на вечеринке.

– В детективных фильмах таких женщин, как ты, полно.

– Каких женщин?

– Крутых к себе и к противоположному полу.

Я подыграла.

– Дочери полицейских работают среди шовинистов и борются, чтобы завоевать хоть чуточку уважения?

– А ты симпатичная.

– Спасибо.

Он отвернулся, чтобы приветствовать кого-то. Воспользовавшись этим, я подошла к Гайе и соврала, что мне скучно. Когда мы стояли у двери и прощались с Фьёренцой, которая уговаривала нас остаться, я заметила улыбавшегося мне Андреа Берти. Он подпрыгивающим шагом прошел по устланному паласом коридору, рискуя налететь на металлическую скульптуру.

– Надеюсь, мы еще увидимся, – произнес он.

– Конечно, – ответила я.

– Обещаешь?

Я изобразила на лице постную улыбку и вышла на улицу.

Когда мы спускались по лестнице, Гайа меня спросила:

– Будешь встречаться с ним?

– Нет.

– Но ты же ему обещала!

– Ах, чего не наобещаешь спьяну.

– Да и трезвым не меньше.

Я с изумлением посмотрела на нее.

Я никак не могла вспомнить, куда поставила «Ситроен», помню лишь, что где-то далеко, но меня это не волновало. Я закурила и угостила сигаретой Гайю. Мы не спеша и с удовольствием шли по переулкам и улочкам.

– Раньше эта улица была самой престижной среди богатых семей, – произнесла я, когда мы очутились на улице Страда Маджоре, – до сих пор ничего не изменилось. Именно здесь какое-то время жил твой друг лорд Байрон…

– Я знаю, – с гордостью подтвердила она и задумчиво склонила голову. – Это просто невероятно.

– Что?

– Здесь, где мы теперь идем, ходило множество людей, они уже мертвы и нас разделяют века. Тут жили те, кого мы и не знаем: они любили, страдали, как и мы…

Я только развела руками.

– Что же будет, Джорджиа? Что после нас останется?

Я затоптала окурок, не зная, что ответить. Мы поравнялись с недавно открывшимся баром, одним из тех, где, едва ты переступишь порог, тебе суют в руки карту вин. Я сморщила нос, Гайа не оставила мою гримасу без внимания.

– Это известные болонские остерии?

– Во всяком случае, их осталось совсем мало, но много лет назад именно они и были настоящими университетами. Там говорили обо всем о поэзии, войне… Как в борделях.

– Бордели?

– Сенаторша Мерлин прикрыла их в 58-м году. От улицы Замбони до улицы Бертьера слышались рыдания. Когда закрылись двери улицы делле Оке, было такое чувство, словно это конец цивилизации…

Гайа удивленно подняла брови.

– Тебя тогда не было.

– Должно быть, эти истории мне рассказывал отец…

– Он посещал бордели?

Я рассмеялась.

– Нет, он не из тех.

– Кто знает, сколько писателей родилось там…

– В борделях? Может быть. – Я остановилась перед «Ситроеном» и уперлась локтями во влажную и грязную крышу. – Мне бы хотелось почитать твои вещи.

Она смущенно улыбнулась.

– В основном это стихи.

– Я люблю стихи, – выдохнула я.

– Ты слышала когда-нибудь об Анубисе?

– Тот, у кого человеческое тело и голова шакала, верно? В третьем классе средней школы я увлекалась древними египтянами… – рассеянно ответила я в поисках ключей от машины.

– Он сторожил гробницы и сопровождал умерших к Осирису, богу мертвых.

– Да, бог мертвых…

– Но я люблю богиню Хатхор… греки называли ее Афродита…

– Вот как…

– На рисунках она изображена в образе коровы, тело которой усыпано звездами.

Открыв дверцу, я спросила:

– Такой ты себя ощущаешь?

Она потупила взгляд:

– Нет, такой я представляю свою мать.

Я неспешно ехала за мусоровозом, перед которым шел поток легковушек. Гайа дала мне прикурить, и я поймала себя на мысли, что эта девчушка внушала мне чувство защиты. Она снова заговорила о своих пристрастиях: на этот раз об амазонках, о которых написала небольшую поэму под названием «Кирасы». Гайа поведала о некой Ипполите, которая владела луком и копьем, и, чтобы быть лучшей, она еще ребенком выжгла себе грудь раскаленным железом Слово «амазонка» означает «женщина луны», мужчины презрительно отзывались о них, а те ненавидели мужчин. Но все равно амазонки стремились к равноправию полов. Пентесилея, которую Ахилл отчаянно любил, могла объезжать самых диких лошадей…

– Гайа, – прервала я ее, – почему ты мне вчера сказала, что не хочешь жить?

Она сидела, прислонив голову к окну и засунув палец в рот.

– Тебе приходилось терять кого-нибудь?

– Две золотые медали в этом виде. А тебе?

Она чуть с обидой посмотрела на меня.

– Я кажусь тебе слишком молодой для человека, уже кого-то потерявшего?

Я вспомнила себя в ее возрасте.

– Нет.

– Просто мне кажется, что все это совсем ни к чему…

– Что говорить об этом?

– Быть или не быть… помнишь, да?

Мне захотелось поговорить серьезно.

– Когда моя сестра повесилась, она была на шесть лет старше тебя. Если тебе кто-нибудь нужен, чтобы объяснить, почему, несмотря ни на что, лучше быть живым, то я здесь. Но если ты собираешься проделать подобную хреновину… то скажу тебе сразу, лучше не ищи меня больше.

Я притормозила перед воротами особняка Комолли. Гайа, выйдя из машины, стояла, опустив голову с мрачным и задумчивым видом. Прежде чем закрыть дверцу, я сказала:

– Think it over, Гайа.

Она закрыла глаза и кивнула.

Я улыбнулась:

– Это слова из песни Лоу Рида.

И поехала домой.

Первое, что я сделала, надев пижаму, – отключила сотовый телефон и собрала все еще разбро санные на столе в гостиной письма. Я проделывала это машинально, ни о чем не думая, пока из конверта что-то не выпало… Это была фотография моей сестры в красно-вишневом лифчике и обхватывавшей талию короткой пляжной юбке, на ее загорелом лице светилась улыбка. Она стояла, в обнимку с темноволосым и мускулистым парнем с родинкой на левой щеке: это был Альдо.

На обратной стороне фотографии стояла надпись: «Лето, 85-го. Я не раскаиваюсь. С любовью, Ада».

Было десять минут двенадцатого ночи. Я схватила телефон и набрала номер, мне ответили по-английски, что Альдо нет; я попросила передать ему, чтобы он сразу, как только появится, позвонил мне. Я пошла на кухню, села на табуретку с банкой пива «Хейнекен».

Наконец в тридцать пять минут двенадцатого позвонил Альдо. Я задала ему свой вопрос, но вместо ответа раздавалось лишь пыхтение, словно он наложил в штаны.

– Послушай, Джорджиа, в то лето…

– Я тебя внимательно слушаю.

– Мы поехали на остров Джилио, ты помнишь? Ты не хотела ехать…

– Но Джулио там был.

– Да, был.

– Дальше.

– Только не надо говорить тоном тюремного охранника.

– Альдо, не испытывай мое терпение. – Мне хотелось кричать.

– Между мной и Адой было всего лишь увлечение…

– Ты – дерьмо.

– Дай мне договорить.

– Дружбу с детства ты называешь увлечением?

– Это всего лишь привязанность.

Я была вне себя.

– Конечно, а что же еще! Отличное кровосмесительное совокупление!

Мы молчали. Никто из нас не осмеливался заговорить. Я собиралась дать отбой, но он заговорил:

– Когда она вернулась в Рим с Джулио, мы возобновили переписку. Я знаю, тебе это не понять… Никто из нас двоих не объяснил бы, почему это случилось, но та ночь сблизила нас..

– Спрашиваю тебя последний раз: кто такой А.?

– Клянусь тебе Адой: не знаю.

Я мерила шагами холл с горящей между пальцами сигаретой «Кэмел» и раскалывающейся головой. Потом взяла записную книжку, трубку радиотелефона и набрала номер Джулио.

Семь лет назад Джулио Манфреди, бывший ухажер Ады, переехал в Милан; последний раз я разговаривала с ним в прошлом году, когда родился его сын Энрика Интересно, каким он стал? Его кудряшки все так же свисают, как лианы, ему на глаза, может, потолстел, все так же кипятится, говоря о политике? После пары гудков я услышала в трубке голос Николетты, его жены, которая успокаивала хныкающего ребенка, и извинилась за поздний звонок.

Судя по всему, Джулио обрадовался моему звонку.

– Прости меня, просто я перечитывала старые письма Ады, ну и подумала… – Я не могла подобрать слова. – Джулио, что у вас там было?

– Не клади трубку, пойду в другую комнату.

Через минуту он произнес.

– Мы с Адой уже давно не занимались любовью. Она была в очень подавленном состоянии, и все из-за работы. Она откровенничала со своей новой подругой…

– Что за подруга?

– Анна. Она приходила на похороны, помнишь?

– Нет, не помню. Столько было народу. Что тебе о ней известно?

– Джорджиа, у тебя такой голос… Мне становится страшно.

– Джулио, что ты о ней знаешь? – не отставала я.

– Ну, то, что ей нравились женщины.

Я проглотила пилюлю и спросила ради приличия:

– Как там Энрико?

– Необыкновенный ребенок. Ты должна навестить нас…

Я погасила сигарету в пивной банке и позвонила Альдо. Возможно, он ждал моего звонка, так как сразу ответил.

– Альдо…

– Да, слушаю, – ответил он более мягким тоном.

– Как поживаешь?

– Закончил свою пятую книгу, она пока не опубликована, пишу рецензии для журнала на книги других, кое-что перевожу…

– С кем-нибудь встречаешься?

– Время от времени.

Альдо Чинелли. Я все еще помнила, как он забрасывал всех вопросами, чтобы не дать другим спрашивать его о самом себе.

Девушки всегда уводили его далеко в сторону от его устремлений: любовные страдания с риском для жизни, всегда без гроша в кармане, с рюкзаком за спиной и с немецким, английским или французским словарем в руке.

Я не стала ходить вокруг да около и сказала:

– Расскажи все, что знаешь, пожалуйста.

– Подожди, возьму сигарету.

– Ада хотела оставить Джулио, Рим и все остальное… Она устала, была в подавленном настроении и начала пить, – вскоре произнес он.

Открыв холодильник, я взяла еще банку пива и с силой дернула за язычок.

– Естественно, она не хотела, чтобы твой отец знал об этом.

– Разумеется. Расскажи мне про А.

– Она голову потеряла из-за него.

– Она была беременна?

Наступило молчание.

– Не знаю.

– А. бил ее?

– Ну, если пьешь и нюхаешь кокаин… Несколько раз случалось.

– Она тебе когда-нибудь говорила о самоубийстве?

– Не о своем .

Я знала, что речь шла о моей матери.

– Она при тебе упоминала когда-нибудь Анну?

Он замолк.

– Кажется, нет.

– Альдо… У Ады были связи с женщинами? Он выдержал паузу.

– Оставь это. Все в прошлом Я потеряла терпение.

– Это мое прошлое.

– Что за желание снова сделать себе больно? – ответил он покровительственным тоном.

Мы молчали.

– Джорджиа, дам тебе совет.

– Братский совет? Он не отреагировал.

– Оставь в покое мертвых и займись живыми. Как поживает твой отец?

– Спокойной ночи, Альдо.

Приглашение на свадьбу

После очередной беспокойной ночи я проснулась в плохом настроении, а правый глаз покраснел еще больше. Если бы я пользовалась, как другие, косметикой, обязательно попыталась бы замаскировать разницу между глазами. Правда, вряд ли бы из этого получилось что-нибудь стоящее. Положив сигарету на край умывальника, я вымыла лицо, снова взяла сигарету, поморгала и затянулась.

Я смотрелась в зеркало и видела себя двенадцатилетней, машину «скорой помощи» перед домом, сидящую на топчане сестру.

– Говоришь, она уже мертва?

Через полчаса нас привезли в неведомую действительность, в больницу, и тетя сказала: «Здесь рождаются и здесь умирают».

Как утомительно быть человеком, черт возьми, как это утомительно.

Я затушила сигарету под струей воды, слегка поводила щеткой по зубам и вышла из дому.

Единственным человеком в полиции, с которым я поддерживала контакт, был сорокалетний начальник полицейского управления Болоньи Лука Бруни. Женат, есть ребенок – сын. Я познакомилась с ним несколько лет назад, когда вела дело Джулии Манцони, и смогла оценить его человеческие и профессиональные достоинства. Потом, как это часто случается, наши дороги разошлись, но мы знали, что в случае необходимости могли рассчитывать друг на друга. В тот момент, когда я зашла в книжный магазин на улице Орти и стояла перед вращающейся стойкой с книгами карманного издания, зазвонил мой сотовый телефон. Это был Бруни. Он сразу спросил меня, читала ли я газеты и, услышав мое «нет», попросил никуда не уходить: он скоро приедет, у нею ко мне срочный разговор.

Выйдя из книжного магазина, я принялась расхаживать вдоль этого двухэтажного здания, по обеим сторонам которого на выложенной кирпичной плиткой площадке стояли два бетонных вазона. Не успела я выкурить сигарету, как из синего «Опеля» вышел Бруни и коротким кивком поздоровался со мной.

Он выглядел усталым и изможденным У него были короткие седые волосы и бесстрастный прямой взгляд. Инстинкт и опыт соединились в нем в одно целое: этот человек был способен осуществить все принятые им решения, невзирая ни на какие последствия. Его высокая и худощавая фигура источала душевную уравновешенность.

Он никогда не тянул время фразами вроде «Как поживаешь?».

– Тебе говорит что-нибудь имя Донателла Верце? – сразу спросил он.

Молча пожала плечами.

– Она расходится с Джордано Латтиче. Из обнаруженных у него дома документов нам стало известно, что он – твой клиент.

– Точно, точно, это мой клиент! Этот засранец мне еще должен заплатить! – в волнении ответила я.

Мы зашли в ближайший бар, и Бруни заказал мне чашечку кофе. Когда я услышала от него, что Донателла Верце была найдена задушенной в собственной квартире на улице Марсала, мои ноги сделались ватными.

После такой шокирующей новости я не могла произнести ни слова. Потом я начала рассказывать Бруни о своих впечатлениях по поводу этого Джордано Латтиче: о его ревности к жене, о моих фотографиях, на которых она с многочисленными друзьями проводит время. В конце я с сомнением покачала головой и сказала:

– У него нога в гипсе, не думаю, чтобы…

– Гипсы снимают, если, конечно, нога и вправду была сломана, – перебил он меня.

Я залпом выпила кофе, обжигая горло.

– Что известно?

– Известно, что в вечер, когда погибла Верце, он с друзьями играл в покер.

– И вы ему верите?

Идиотский вопрос: Бруни никогда никому не верил.

– Мне надо посмотреть на фотографии, – ответил он.

Мы вышли из бара, сели в его машину и поехали ко мне в офис за фотографиями. Присте гивая ремень безопасности, я вдруг вспомнила, что конверт с фотографиями, который собиралась передать Латтиче, лежит в бардачке моего «Ситроена».

Через несколько минут я дала Бруни конверт и попросила держать меня в курсе дела.

Всю дорогу в агентство я ломала голову и обещала себе почитать газету, чтобы узнать подробности. Вид старшего фельдфебеля, сидевшего в кабинете в кожаном кресле, теперь уже скорее моем, чем своем, привел меня в чувство.

– Привет, я ждал тебя. – Он взглянул на меня. – Ты плохо спала?

Я долго и пристально смотрела на него. Не выдержав моего взгляда, он опустил глаза и указал на не оплаченную квитанцию.

– Папа, сейчас не время…

– И что?

– А то, что давай поговорим об Аде.

– О ком?

– Ты хорошо слышал, об Аде!

Он беспокойно поерзал в кресле, прячась в воротник пальто, которое так и не снял. Я открыла ящик письменного стола, достала бутылку анисового ликера и с грохотом, сдвинув рукой бумаги, ручки, конверты с фотографиями, поставила ее на стол.

– Будешь пить?

Он посмотрел на валявшуюся рядом с мусорной корзиной бумажку, и, стараясь придать голосу уверенный тон, сказал:

– Я не должен был разрешать ей уезжать, чтобы отдать на растерзание города, где правит неумолимая конкуренция. Мне надо было оставить ее здесь, в провинции.

Я поймала его взгляд, брошенный на бутылку анисового ликера.

– Ада знала о маме?

– В каком смысле?

Я прижала его к стенке.

– Что это не было дорожное происшествие.

– Послушай, Джорджиа, скоро тебе отключат свет…

Я грохнула сумкой об пол.

– Пускай, посижу в темноте. Отвечай!

Он устало качнул головой и посмотрел на трещины в потолке.

– Я не хочу еще раз об этом говорить.

– Мы никогда об этом не говорили!

Не глядя мне в глаза, он произнес.

– Она узнала об этом позже…

Несколько секунд я сидела, раскрыв рот от удивления. Последнее, что я увидела, когда выходила из кабинета, не в состоянии выдавить из себя ни слова, была рука отца, которая тянулась к бутылке.

– Ты не из тех, кто плачет, ведь так? – обиженно крикнула мне Ада в тот день, когда умерла наша мать.

Ада была в розовой ночной хлопчатобумажной рубашке, отороченной бархатом, с ярко-розовым бантиком на воротнике. Я только вышла из кабинета папы на первом этаже, где было полно книг о Второй мировой войне, боевых наград, а на стене – висела фотография Альчиде де Гаспери. Я растерянно смотрела на заплаканное, злое лицо сестры и чувствовала себя похожей на стеклянный шкаф, где папа держал пистолеты. Ада, свернувшись клубочком в углу постели, продолжала всхлипывать. Я знала, что рано или поздно она успокоится, как несколько лет назад во время Рождества, когда у нее разбилась кукла, которую ей только что подарили, и она завопила так сильно, что папа закрыл все окна и сказал: «Видно, ты и в самом деле ее не хотела, иначе она бы у тебя не упала».

Но теперь речь шла о маме, которая часто смеялась, устремив блуждающий и затуманенный взгляд куда-то вдаль, и мне тогда казалось, что она разговаривает с призраками. Я быстро, бессознательно или подражая, унаследовала этот взгляд.

Помню, что пока сестра плакала, я перевела взгляд на стену с маленькой масляной картиной, на которой были изображены сидящие в корзине кошки. Полшю, как Ада вытерла лицо краем кисейной занавески. Полшю, что у меня были сухие губы, а на улице лило как из ведра А я стояла в дверях, остолбенев, с идиотской улыбкой и с чувством собственной непричастности.

Сирену Батталья, невесту Альвизе Лумини, я увидела за столиком бара, где в обеденное время можно съесть первое и салаты. Она читала газету, и перед ней стоял стакан взбитого молока. У нее была худая, унылая фигура, и выглядела она старше своих двадцати девяти лет, может быть, из-за мешков под глазами или выцветших светлых волос Интересно, что связывает с ней Алвизе Лумини, этого огромного, пышущего здоровьем человека?

Сев рядом за свободный столик, я заказала капучино и уставилась на сестру, пока она не обратила на меня внимание.

– Хотите газету? – любезно поинтересовалась она.

– Да, хочу, – ответила я.

Она свернула газету и протянула ее мне со словами: «Я уже прочитала».

Ее взбитое молоко, должно быть, уже остыло.

– Счет! – крикнула она официанту, сновавшему между столиками.

Я полистала газету, пока не дошла до страницы с хроникой. Фоторепортаж о Донателле Верце явно не воздавал должное ее красоте. Я вернулась к действительности: надо было что-то придумать.

– Безумие, сначала объявили, что человек умер от инфаркта, а он потом пришел в себя.

– Именно поэтому я не позволю себя кремировать. Никогда не знаешь…

– Меня зовут Джорджиа. Джорджиа Кантини.

Она огляделась, испытывая легкую неловкость.

– Сирена.

– Имя соответствует поступкам?

Ей понравилась шутка.

– Я бы так не сказала.

– Почему? У вас такое спокойное лицо. Теперь я вижу, у вас лицо влюбленного человека.

– Действительно! – воскликнула она шутливо-подозрительным тоном .

– А что, разве вы не влюблены?

– А вы… влюблены?

– Шутите? Мне эти неприятности не нужны.

Она, улыбаясь, разглядывала меня; контурный карандаш подчеркивал призрачный блеск глаз. Я протянула ей пачку «Кэмел».

– Закурите?

Немного поколебавшись, она вытащила из пачки сигарету.

– Ладно, покурю и побегу. Ворох юбок подгонять надо…

Я дала ей прикурить.

– Можно я буду говорить «ты»?

Она недоверчиво кивнула и посмотрела на меня хмурым оценивающим взглядом Бесполезное дело, она явно не испытывала восторга от предстоящей свадьбы.

– Чем ты занимаешься в жизни? – спросила она.

– Работаю на агентство «Родственные души».

Она снова рассмеялась и скрестила руки на байковой кофточке.

– Раньше меня бы это устроило, но сейчас я собираюсь выйти замуж. Она убрала прядь волос за ухо. – На самом деле это его желание, меня устраивает сожительство. А ты замужем?

Сохраняя верность своему сценарию, у меня не было другого выбора.

– Я – беспокойный дух. Мне нравится безалаберная жизнь.

Она запрокинула голову.

– Кому ты это рассказываешь…

– Когда выходишь замуж?

– 4 марта.

– У тебя еще есть время передумать.

Она усмехнулась.

– С моим прошлым… просто чудо, что нашелся желающий жениться на мне.

Настал момент моей излюбленной фразы:

– У нас у всех есть прошлое.

Она вдруг вся напряглась, и я произнесла:

– Выпьешь аперитив, лимонад?

– Нет, спасибо, я и вправду должна идти.

У меня оставался последний шанс.

– Я где-то тебя видела…

Неожиданно Сирена Батталья смерила меня взглядом и напрямик выпалила:

– Была проституткой?

Прикрыв глаза, я с притворной неопределенностью кивнула.

– В апартаментах? – не унималась она.

– В салоне «Карменчита», эксклюзивные массажные услуги.

Она похлопала меня по руке и сказала:

– Знаешь, это я угощу тебя капучино.

Я посмотрела на нее и почувствовала себя дерьмом.

– Спасибо, Сирена.

– На какой улице находится твое агентство?

– Улица Санта Винченци, – пробормотала я наугад.

– Может быть, я пришлю тебе приглашение на свадьбу.

– Я обязательно приду… и желаю тебе счастья.

– Может быть, самое плохое уже позади, – сказала она, надевая пальто на два размера больше.

– Возможно. – Я улыбнулась, стиснув зубы.

В квартиру Джильолы солнце никогда не проникало. Видимость света создавала светлая мебель; настольные лампы и торшеры стояли почти повсюду и горели в любой час дня и ночи. Возможно, именно поэтому она и сняла ее. Было три часа дня, а она только проснулась. Ей пятьдесят лет, у нее круглое, лунообразное лицо, которое она никогда не красит. Из полураспахнутого шерстяного халата выглядывало ее изнеженное тело, покоящееся на полосатом диване. Я уселась в кресло и закурила «Кэмел».

– Тебе следовало бы навещать меня почаще, – наставительно произнесла она.

Я улыбнулась и показала ей фотографию Сирены Батталья:

– Ты ее знаешь?

Маленькими ручками Джильола взяла фотографию и, постукивая трепетными пальцами по блестящей поверхности бумаги, ответила:

– Еще бы, это же Сирена.

Она лениво встала с дивана и налила себе виски.

– Пить хочешь? – спросила она, возвращая мне фотографию.

Я покачала головой.

– Что ты можешь сказать о ней?

Она еле заметно улыбнулась, стараясь не очень растягивать кожу лица.

– Эта девушка из молодых, да ранних. У нее были золотые времена, но потом она связалась с каким-то типом, который ее разорил. Я всегда говорю, успех – это начало беды…

– Она работала дома?

– Она работала везде, ничего не боялась. Наперекор всему, как лавина Короче, она была из тех, кто умел себя защитить. Потом она влюбилась в торговца наркотиками, который помыкал ею, ставил вот такие фингалы под глазами… После таких мужчин начинаешь ценить одиночество. – Джильола повернулась к включенному без звука телевизору. – Говорили, что она обожала всякие извращения.

Она рассмеялась, и мне стало спокойно. Каждый раз, когда меня достают извращенцы, я прихожу к Джильоле: она права, мне надо приходить к ней почаще.

– Ты помнишь моего водителя автобуса? Столько времени прошла..

– Как он?

– Кто его знает, должно быть, женился. Стоило мне его увидеть, и я таяла, как аспирин.

Она отхлебнула виски и снова рассмеялась, потом закрыла глаза и уронила голову на грудь. Я уже было подумала, не заснула ли она, но услышала ее хриплый шепот.

– Прошел слух, он пьет, чтобы забыться. Что за глупость… Я чем больше пью, тем больше помню.

Я стряхнула пепел в пепельницу в форме орхидеи.

– На днях я вспомнила Джосуе Маккаферри, он был единственным мужчиной, которы й хотел жениться на мне. Черт возьми, он всегда молчал, никаких интересов в жизни, как это говорят? Tabula rasa, нетронутый ум. Если от такого родить ребенка, точно получился бы какой-нибудь Форест Гамп. Да, хорошо, что я за него не вышла замуж.

– Кстати, о Сирене…

Джильола меня не слушала, а смотрела во все глаза на экран телевизора.

– Что за чертов мир, весь это бред платных специалистов, указывающих пальцем Вспоминают тех, кто убивает, скажем, отца, жену, а потом приходит какой-нибудь чудак, который объясняет нам, почему происходят те или иные вещи. Да нам-то какое до этого дело? Вон внизу на стене написали: Эрика и Омар против Аннамарии Францони – счет 2:1, как в футбольном матче.

Я не выдержала и рассмеялась.

– Моя бабушка, когда ей надоел мой дедушка, схватила заступ и напополам разрубила ему голову, как арбуз. И всего лишь небольшая заметка в газете. Да что там говорить, тогда были другие времена. Сегодня она стала бы знаменитостью.

Джильола взяла дистанционный пульт управления, выключила телевизор и бросила на меня молчаливый взгляд.

– Итак» Сирена… Она вышла из бизнеса?

– Кажется, да. Мой клиент хочет жениться на ней.

Джильола подалась вперед с бокалом в руке и прошептала:

– Джорджиа, она все рассчитывает. Это настоящая проститутка. Ты меня понима ешь? Возможно, этот дурак на ней женится, возможно, какое-то время все будет идти гладко, но потом она снова вляпается, потому что такие всегда вляпываются: это надолго, как цистит.

Я встала с кресла и спросила:

– Ну, а как ты поживаешь?

Она нерешительно покачала головой:

– Немного устала, но не жалуюсь.

Уходя, я пообещала навестить ее.

Я вошла в агентство и увидела, как из бункера вышел Спазимо: его волосы были взъерошены, а очки с толстыми стеклами опасливо покачивались на кончике носа.

– Звонил некто Марини, – сообщил он.

– Что он хотел? – спросила я, сняв куртку.

Он взял блокнот для заметок.

– Сказать тебе, что сегодня вечером он играет в баре «Контейнер».

– Эй, пойдешь со мной?

– Куда?

– В «Контейнер».

Вместо ответа он продолжил:

– Потом звонил Давиде Меллони, они с Фрэнком пойдут в бар. Он хотел узнать, не присоединишься ли ты к ним на аперитив.

– Большое спасибо, Аучио.

– В твоем распоряжении.

Спазимо опять скрылся у себя. Усевшись за стол, я включила компьютер. Но тут зазвонил телефон.