Текст книги "Человек в лабиринте. Сборник зарубежной фантастики"

Автор книги: Говард Филлипс Лавкрафт

Соавторы: Урсула Кребер Ле Гуин,Дафна дю Морье,Роберт Сильверберг,Яцек Пекара,Сидни Джеймс Баундс (Боундс),Кларк Эштон Смит,Анджей Джевиньски,Рон Гуларт,Уильям Хартманн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Анджей ДЖЕВИНЬСКИ
ИГРА В ЖИВУЮ МИШЕНЬ

Машину он вел с небрежной лихостью. Пятая авеню в это время была почти пуста. Он внимательно разглядывал ряды припаркованных у тротуаров автомобилей. Большая часть из них была красного цвета. На мгновение его внимание привлекли двое мужчин, копошившихся у багажника длинного, черного мерседеса, но, судя по выражению промелькнувших лиц, все было вполне законно. Он свернул влево. По толпам на тротуарах можно было судить, что центр близок. Он протянул руку и включил радио. Голос диктора зазвучал сразу же после щелчка выключателя.

«…Этот день. Об этом свидетельствуют многотысячные толпы, собравшиеся на площади Вашингтона. Все в напряжении ожидают прибытия президента. Он должен появиться через двадцать минут. Да, а знаете ли вы, что нет лучшего средства, чтобы скрасить долгое ожидание, чем миниприемник фирмы „Филлипс“, запомните – мини…»

Голос прервался, поскольку Дэвид выключил радио. На его лице застыла странная улыбка, как будто диктор сказал что-то отменно приятное. Дэвид поглядел на часы. «Еще четырнадцать минут», – прошептал он и оглянулся по сторонам. Переулок у здания театра понравился ему более всего, и он направил машину туда. Медленно въехал в переулок и припарковался у кучи мусора, предположительно скрывающей под собой мусорный ящик. Как он и предполагал, здесь никого не было. Переулок выглядел слишком глухим и запущенным. «Правы те, кто считает Нью-Йорк опасным городом», – подумал Дэвид. Он откинулся назад и сбросил покрывало с длинного предмета, лежащего на заднем сиденьи. То был АР-10 с оптическим прицелом. Отличное оружие, особенно, если нужно попасть в кого-либо с расстояния 250 метров. Он положил карабин на колени, тщательно протер специальной тряпочкой линзы. Поглядел на свет – стекла были чисты. Извлек из нагрудного кармана куртки горстку патронов. Отсчитал пятнадцать штук, остальные снова запихнул в карман, – Нервно облизывая губы, один за другим вставил патроны в обойму. Закончив, передернул затвор, поставил его на предохранитель и снова завернул штуцер в покрывало. Положил радом с собой и завел мотор. Задним ходом выехал из переулка. Мимо проносились витрины магазинов. Через пять минут он был уже на месте. В трехстах метрах от него виден был установленный правительством полицейский кордон. Там был дворец Вашингтона. Автомобиль он остановил у самой белой линии, за которой парковка запрещалась. Дэвид выбрался наружу, оставив ключ в машине. Обошел автомобиль и, незаметно оглядываясь, вынул через окно длинный сверток. Оружие чуть не выскользнуло из покрывала. Дэвид выругался. Со стороны дворца доносился шум толпы. Он посмотрел вверх. Небо было чистое, только с запада плыли несколько мелких облачков. На их фоне вырисовывалась стрельчатая глыба здания. В отеле «Иллюзион» было двадцать этажей. Когда он вошел в холл, портье за стойкой нехотя оторвался от телевизора. На экране показывали место, где будет выступать президент.

– Слушаю вас, – буркнул портье.

Дэвид посмотрел на стенд с ключами. Отделение с номером 483 было пусто.

– Я к министру Эдварду Болу из номера 483,  – сказал он, широко улыбаясь.

Портье только взглянул на щит и, как и надеялся Дэвид, ответил:

– Он у себя. Прошу вон туда, там лифт.

Пальцем указал ему дорогу и снова уткнулся в экран. Его спина красноречиво говорила, что разговор закончен. Двери лифта закрылись за Дэвидом с тихим шипеньем. Он нажал кнопку шестого этажа. Коридор был пуст. По истертому, сбившемуся в волны ковру Дэвид дошел до дверей туалета. Остановился, посмотрел на часы. Покачал головой и надавил на дверную ручку. На ручке остался след – ладонь была мокрой от пота. В уборной все было стерильно белым. На покрытой кафельными плитками стене висел ряд больших зеркал, в которых отражались внутренности белых умывальников. Дэвид быстро огляделся, удостоверяясь, что он тут один, и осмотрел дверной замок. Он с удовлетворением отметил, что дверь можно запереть изнутри, что и не преминул тотчас сделать. В воздухе стоял резкий запах какого-то дезинфицирующего средства, в носу пощипывало. Он схватил стул, стоящий в углу, и поставил его в центре помещения. Затем забрался на него и выпрямился. Подоконник был теперь у него на уровне пояса. Внизу люди толпились, как муравьи. Свободным оставался только проезд к трибуне. Дэвид слегка изогнулся и приложил приклад штуцера к плечу. Поймал в линзы прицела какого-то мужчину, стоящего на месте, откуда через несколько минут будет говорить президент. Маленький крестик слегка колебался на фоне отчетливо видимого лица. «Отлично», – подумал Дэвид. Он еще раз проверил, установлен ли прицел на дистанцию в 250 метров, и застыл в неподвижности. Он знал, что наблюдатели на крышах не могут его увидеть, поскольку помещение находилось в глубокой тени. Он не случайно выбрал здание, которое в это время дня освещалось солнцем с другой стороны. Наступил полдень. Площадь внизу была залита солнцем, у ожидающих в толпе людей не было никакого укрытия. Толпа слабо колыхалась, образуя единый совокупный организм. Внезапно по ней прошла волна, затем другая: что-то происходило. Дэвид скосил глаза. По свободному проходу двигались три черных лимузина. Он знал, что в среднем едет президент. Рев толпы нарастал. Ее организм ожил, салютуя тысячами рук. Дэвид поднял оружие. Автомобиль президента остановился в угаданном им месте. Его сразу же окружили люди, фигуры которых и то, как они двигались, однозначно выдавали их профессию. Люди разделились на две группы, старательно заслоняя президента, вылезающего из автомобиля. Толпа разразилась криками. Остальные шишки тоже выползли из машин и, приветствуя народ, подходили к президенту. Тот, улыбаясь, что-то говорил. Его улыбка и блеск белых зубов отчетливо были видны сквозь оптический прицел. Так же отчетливо, как и лоб в обрамлении светлых волос, на котором застыл крестик прицела. «Сейчас или никогда», – подумал Дэвид, собираясь. Ни одна мышца не имела права дрогнуть! Когда крестик застыл точно у переносицы, он легко надавил на спуск. Не отводя штуцера, продолжал смотреть через прицел. На лбу президента расцвело маленькое пятно, размером с центовую монету. Но этот образ тотчас исчез из поля зрения. Президент осел на землю и застыл в гротескной позе. На площадь упала тишина.

– Браво! – крикнул Дэвид радостно. – Удалось! А ведь без упора стрелял!

Ответом был жуткий рев, оттуда, снизу. Дэвид оскалил зубы в усмешке.

– А теперь преследуйте меня, – шепнул он.

Он соскочил со стула и засунул штуцер в унитаз. Ствол по-идиотски торчал из отверстия, но он не смотрел на него, занятый дверным замком. В коридоре было все так же пусто. Дэвид подбежал к лифту. Кабина подъехала почти тотчас. Через десять секунд он был уже в холле. Первым, кого увидел, был портье. Тот, застыв в странной позе, сидел перед телевизором. Шум лифта он, однако, услышал, ибо повернулся в сторону Дэвида.

– Мистер, президента убили, – пролепетал портье.

На экране видны были беспорядочно бегающие люди. Диктор говорил:

– …сволочь. Видимо, с какого-то здания вокруг площади. Не знаю, может быть, вон с того отеля…

Дэвид дальше не слушал. Он увидел, что портье все понял.

– Это ты! У тебя винтовка была в том свертке! – начал он, грозно сжав кулаки.

Удар в челюсть свалил его на пол. Дэвид для уверенности пнул его еще и в живот. Портье издал звук, как будто он чем-то подавился, и изогнулся, как червяк. Дэвид перескочил через него и выбежал на улицу. Крик, донесшийся откуда-то справа, дал ему понять, что он совершил ошибку. Если бы он вышел не спеша, никто не обратил бы на него внимания. А так? Трое полицейских бежали к нему, на ходу расстегивали кобуры. Времени для раздумий не было. Он вскочил в автомобиль и повернул ключ. Двигатель взревел, и машина рванулась вперед и помчалась под аккомпанемент скрипа тормозов и визга покрышек. Когда он вышел на прямую, то посмотрел в зеркальце. Две полицейские машины, завывая сиренами, неслись за ним, а третья выворачивала из-за угла. На полной скорости он повернул вправо, изо всей силы выворачивая баранку; хвост машины занесло, в миллиметре от корпуса мелькнула водоразборная колонка. Грохот, донесшийся сзади, свидетельствовал, что преследователям не повезло так, как ему. Дэвид еще раз глянул в зеркальце. Остались только две патрульные машины, ну и люди. Послышался треск – заднее ветровое стекло пробила пуля. Он выискивал глазами ближайший поворот и вдруг почувствовал, что машину резко заносит вправо. Точно так же, как тогда, когда у него на скорости 100 ^км/_час лопнул баллон. Он ничего не мог поделать. Машина проехалась боком и стала поперек проезжей части. Он выскочил наружу, прячась за кусты. К нему бежали люди. Дэвид мгновенно огляделся и быстрыми зигзагами перебежал к ближайшему зданию. Он уже был внутри, когда пуля разнесла стекло в дверях. «По лестнице не смогу», – подумал он. Оставалось еще десять минут. Дэвид бросился к открытым дверям лифта и нажал самую верхнюю кнопку. Двери закрывались медленно, очень медленно. Через сужающуюся щель он видел вбегающих в холл полицейских. Ближайший, видимо, его заметил, поскольку поднял револьвер, готовясь выстрелить. При виде нацеленного на него ствола, Дэвид отшатнулся. В этот миг дверцы лифта захлопнулись, и стальная клетка двинулась вверх. Дэвид вытер пот со лба и прислонился к стене. Взгляд упал на зеркало. В середине его была черная дыра, от нее бежали трещины. Полицейский успел выстрелить.

– Глупо было бы дать им себя поймать, – сказал Дэвид сам себе, – за десять минут до конца.

Лифт медленно поднимался на двадцатый этаж. Он знал, что это даст ему пять минут выигрыша, ибо в здании был только один лифт. Дыхание его выровнялось.

Все началось два году тому назад, когда он был еще уравновешенным и в меру спокойным физиком в Институте Мак-Дональда. Он работал тогда над какими-то дурацкими монокристаллами. Но это была официальная работа. Сам же он метил гораздо выше. Короче говоря, хотел создать машину времени. Разумеется, все пришлось делать своими руками, поскольку о дополнительных ассигнованиях не приходилось даже мечтать. Чтобы их затребовать, нужно было сначала представить результаты предварительных изысканий. А их не было. С течением времени он понял, что то, что он конструирует, это не вполне машина времени. Сам не знал, как это назвать. Его изобретение позволяло обратить ход событий во всем мире. Выглядело все так: скажем, в час 0 он включал аппарат, и следующие 60 минут все в мире шло своим путем. Но по истечении шестидесятой минуты весь мир возвращался в состояние, в котором он находился в час 0. Его машина создавала маленькую, часовую, петлю в нашем пространстве – времени. Естественно, Дэвида это не устраивало, ибо память человеческая тоже возвращалась к исходной точке. Единственное, чего он смог добиться, это сохранения своей памяти о том, что приключилось за эти шестьдесят минут. Он мог теперь помнить то, что никогда не случилось, а может быть, то, что будет, но чего никто не запомнит. Он улыбался языковым нюансам, совершенно бесполезным в его положении. Дэвид хорошо запомнил свою первую пробу, когда он ограничился лишь прогулкой по городу. И радость, когда, стоя у какой-то тумбы с объявлениями, он почувствовал волну тепла и увидел, что снова сидит в кресле в своей лаборатории. В том самом кресле, в котором сидел час назад. Все часы в лаборатории показывали время начала эксперимента. Тогда он понял, что в сущности украл лично для себя шестьдесят минут. Это был триумф. В следующих опытах он уже действовал смелее, от души радуясь открывшимся перед ним возможностям. В глубине души он сознавал, что ведет себя несерьезно. Бил витрины магазинов, устраивал драки и скандалы, а раз даже голым вышел на Манхэттен. Он долго с удовольствием вспоминал глупые выражения лиц полицейских, которые его задержали. Разумеется, по истечении шестидесяти минут все, как обычно, возвращалось к исходному рубежу, к норме. Дэвид никому не мог рассказать о своих эскападах, поскольку единственное, что он из них выносил, это воспоминания. О своем изобретении он намеревался доложить на ближайшем заседании совета Института. Он хотел пригласить кого-нибудь из этих надутых индюков совершить с ним часовое путешествие. Тогда они ему поверят. Но прежде он хотел сделать еще один сеанс. Сеанс, в котором он убьет президента. Естественно, только на несколько минут, ибо потом мир снова вернется в нормальное состояние. Он хотел использовать счастливый случай – приезд президента в рамках предвыборной кампании. Дэвид сам не знал, почему его так тянуло это сделать. Но он знал, что годами мечтал о чем-то подобном. Упаси боже! У него не было инстинкта убийцы. Попросту ему было приятно убить, хоть и понарошку, кого-то, занимающего столь высокий пост. Риск был его страстью. В Институте все его знали как завзятого охотника.

Кабина остановилась на последнем этаже. Он осторожно выглянул наружу – пусто. Придерживая дверцы, дотянулся до стоящей в углу пепельницы и поставил ее так, чтобы дверцы не могли закрыться. Он подошел к перилам. В лестничной шахте гулко звучали приближающиеся голоса и топот множества ног. До полного часа оставалось еще пять минут. Дэвид сам не знал, почему аппарат срабатывал именно через час. Возможно, это было следствием какого-то фундаментального закона, вписанного в структуру нашей Вселенной. Он повернул назад и помчался вверх. По дороге пробежал мимо стрелки с надписью «Выход на крышу». Люк был прямо над ним. Он толкнул – закрыто. Со злостью ударил кулаком в поверхность, покрытую облупившейся краской. «Черт, а ведь поймают меня, – подумал он, – не удалось все гладко до самого конца». Он не знал, что делать дальше. С удовольствием еще бы поиграл в «полицейских-гангстеров». Внезапно его пробрала дрожь. «Наверное, это ужасное ощущение. Даже если это произойдет за четыре минуты до конца…» Именно столько оставалось времени. Он сел на последнюю ступеньку лестницы, положив руки на загривок. Преследователям оставалось преодолеть еще несколько этажей, если судить по нарастающему шуму. И вдруг еще одна мысль повергла Дэвида в неописуемый ужас. «Если к моменту возвращения я буду мертв, то мертвым и вернусь в свое кресло. Ведь аппарат возвращает все в исходную точку, кроме моего состояния – иначе бы я тоже не забывал. Устройство переносит назад мое тело, но не меняет его физиологического состояния, состояния нервной системы». Он представил, как его труп находят в лаборатории. Лаборатория заперта на ключ. «Боже мой! Идеальное убийство! – мелькнула мысль. – Но как я мог просмотреть такой вариант?! Не подумать об этом?! Надо бежать – еще целых четыре минуты». Он вскочил на ноги и изо всей силы навалился на крышку люка.

О чудо! Она подалась. Люк не был закрыт, просто петли заржавели. Он выскочил на крышу. Холодный ветер овевал его покрытый каплями пота лоб. Он захлопнул крышку люка и закрыл ее на засов. Почти сразу же снизу донеслись приглушенные возгласы, и через пару секунд крышка затряслась от мощных ударов. Оставалось еще две минуты. Удары прекратились, снизу доносились странные звуки, похожие на кашель. Фонтанчики, выбивающие из крышки куски дерева вокруг замка, объяснили ему, что это такое. Нервно озираясь, он побежал в сторону большой вентиляционной трубы. Простреленная крышка люка откинулась как раз в тот миг, когда он спрятался за трубой. Он предельно осторожно выглянул из-за своего укрытия. Их было пять. Они рассыпались по крыше с пистолетами в руках, изготовившись к стрельбе. С точки зрения Дэвида, они были слишком хорошими профессионалами. Короткими перебежками перемещались они от одного выступа на крыше к другому. Их искаженные, жестокие лица говорили, что они могут его убить. Дэвид взглянул на часы – оставалось тридцать секунд. Видимо, он неосторожно высунулся из-за трубы, ибо две пули со свистом срикошетировали по металлу покрытия. Он упал ничком. Асфальт был горячий и мягкий. Одна из пуль разодрала ему ладонь. Боль была паршивая. «Еще десять секунд», – подумал он. Чтобы задержать их на эти секунды, он бросил в их сторону часы. Полицейские моментально рухнули ниц. Сверху донесся стрекот вертолета. Наверное, оттуда его видят. Он считал секунды, стараясь не впадать в панику: «…восемь, девять, десять». И ничего! Он все еще лежал, растянувшись на крыше. Преследователи снова начали подбираться к нему. «Не может быть, не может быть», – шептал он сам того не сознавая. Ему необходимо выиграть время. Он поднялся и поднял руки вверх. Надо выйти им навстречу. Они остановились, целя в него свои пистолеты.

– Не стреляйте, это ошибка, – прохрипел он. – Я сдаюсь!

Он чувствовал, как немеет раненая рука. «Что случилось? – думал он. – Ведь час прошел. Как я им это объясню?» Мысли неслись лихорадочным вихрем. А еще это проклятое солнце так нещадно палит. Внезапно заговорил сержант, стоявший ближе всех к нему.

– Парни! Ведь он убегает, верно? – процедил сержант сквозь зубы.

Голос его был подозрительно мягким. Остальные оскалили зубы в ухмылках.

– Да, Джон, – ответил самый высокий. – Он убегает, а мы не можем ему этого позволить.

Дэвид побледнел и начал медленно пятиться.

– Это называется «при попытке к бегству», – продолжил высокий и нервно куснул губу.

– Да, Билл, – ответил сержант, – именно так это и называется.

Дэвид повернулся на пятке, краем глаза глядя на сержанта, стоявшего на широко расставленных, чуть согнутых ногах. Он пробежал метра два, прежде чем сообразил, что бежать бессмысленно. «Куда я бегу?» – подумал он. Остановился, снова повернулся лицом к ним. В этот миг пуля ударила его в левый висок. Он увидел еще сноп искр, а потом была только тьма.

На следующий день только немногочисленные читатели местной газеты заинтересовались маленькой заметкой на последней странице:

«Пожар в Институте Мак-Дональда, возникший вчера в полдень, уничтожил всю аппаратуру, находящуюся в лаборатории Отдела Монокристаллов, в том числе и инструменты, находящиеся в личной собственности сотрудников. Причиной пожара предположительно является неисправность электрооборудования. Убытки будут списаны на…»

Перевод с польского Евгения Дрозда

Дафни ДЮМОРЬЕ
ПТИЦЫ

С вечера третьего декабря ветер резко изменился, и наступила зима. До этого дня осень была мягкой, богатой красками. Деревья стояли в золоте, живые изгороди сохраняли свой зеленый наряд.

Земля, поднятая плугом, была темной и тучной.

Нат Хокэн был инвалидом войны, получал пенсию и мог работать на ферме неполный день. Вернее, он был занят три дня в неделю, в течение которых ему давали работу полегче: подрезать деревья и кусты, перестилать крыши из соломы и производить другой мелкий ремонт строений.

Хотя он был женат и имел детей, он любил одиночество и всегда предпочитал работать один. Он радовался, когда ему поручали построить насыпь или починить ворота где-нибудь в дальнем конце полуострова, где море подступало к земле с обеих сторон. В полдень он устраивал себе перерыв, разворачивал кусок пирога с начинкой, который давала ему с собой жена, и усаживался на краю утеса, наблюдая за птицами. Осенью на птиц было интереснее смотреть, чем весной. Весной птицы летели вглубь суши настойчиво и решительно. Казалось, они знали, в чем состоит их долг, ритмы и ритуалы их жизни не позволяли им задерживаться на берегу. Осенью те птицы, которые не улетали на юг, а оставались здесь на зиму, испытывали такое же волнение, но, отвергнутые улетающими стаями, следовали каким-то собственным схемам полета. Крупными колониями они слетались на полуостров, беспокойные, возбужденные, вовлеченные в непонятное движение. То кружа в небе, то спускаясь на жирную, свежевспаханную землю в поисках корма, птицы, казалось, делали это, не испытывая ни голода, ни желания отдохнуть. Тревога и непонятная им самим жажда странствий снова поднимали их высоко в небо.

Черные и белые, галки, вороны и чайки, все время недовольные и неспособные сидеть на месте, объединялись в странные сообщества, пытаясь найти какое-то освобождение. Стаи скворцов, шелестя, как шелк, слетались на поля, влекомые той же неведомой силой. Более мелкие птицы – зяблики и жаворонки – метались между деревьями и кустами живой изгороди, как будто их кто-то гонял палкой.

Сидя на утесе, Нат видел не только этих птиц, но и постоянных пернатых обитателей моря, которых он хорошо изучил. Собравшись в бухте, морские птицы ждали прилива. У них было больше терпения. Множество морских куликов, травников, песочников, кроншнепов собиралось у кромки воды. По мере того, как море медленно наступало на берег и затем отступало обратно, обнажая полоску морской травы и перекатывая пеной гальку, эти птицы устремлялись на берег. Затем тот же импульс, дух полета захватывал и их. С криками, свистом, зовущими стонами они скользили над самой поверхностью моря, все больше удаляясь от берега, потом вдруг начинали шуметь, торопиться и улетали прочь. Куда и зачем? Беспокойный порыв осени, неудовлетворенность, непонятная печаль заставляли их собираться в стаи, долго кружиться на одном месте, оглашая окрестности пронзительными криками. Видно, им нужно было как-то выплеснуть из себя накопившуюся в них потребность к движению прежде, чем придет зима.

– Наверное, – думал Нат, жуя свой пирог на краю утеса, – осенью к птицам приходит какое-то сообщение, вроде сигнала тревоги: берегитесь, скоро зима! Многие из них погибают. Как люди, боясь преждевременной смерти, ударяются в работу или во всякие глупости, то же делают и птицы.

В этом году птицы казались более беспокойными, чем обычно, и их возбуждение было особенно заметно благодаря тому, что дни стояли тихие. Вдалеке виднелся трактор, который двигался взад и вперед вблизи западных холмов. На сиденье вырисовывался силуэт фермера. Потом машина и водитель внезапно скрылись в густом облаке кружащихся и кричащих птиц. Их было больше, чем обычно. Нат был уверен в этом. Осенью они всегда следовали за плугом, но не такими большими стаями и не с таким гамом.

Нат заговорил об этом, когда кончал в тот день подрезать изгородь и увидел возвращавшегося с поля фермера.

– Да, – сказал фермер, – сегодня было очень много птиц. А некоторые такие отчаянные: трактора совсем не боятся. После обеда несколько чаек подлетали ко мне так близко – я думал, что они собьют мне кепку! Почти ничего не видно вокруг: солнце прямо в глаза, а тут еще над головой целая туча птиц. По-моему, погода должна измениться. Зима будет суровой, вот птицы и бесятся.

Возвращаясь с поля и выйдя на тропинку, которая шла через луг к его дому, Нат видел, как птицы все еще летают стаями над западными холмами, мелькая в последних лучах заходящего солнца. Ветра не было, море выглядело серым и спокойным. Воздух был совсем теплым, и в живой изгороди еще кое-где виднелись редкие цветочки. Очевидно, фермер был прав, говоря, что погода скоро должна измениться. Окна спальни в доме Ната выходили на восток. Он проснулся около двух часов ночи и услышал, как гудит в трубе ветер. Это был не шум грозы и не рев обычного для этого времени года юго-западного штормового ветра, а сухой и холодный ветер с востока. Он глухо завывал в камине, и неплотно лежащий кусок черепицы все время постукивал по крыше. Нат прислушался и услыхал, как начинает шуметь море. В их маленькой спальне потянуло сквозняком: воздух проникал через обивку двери и задувал под кровать. Нат завернулся в одеяло, плотнее прижался к спящей жене и долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь, полный неясных опасений.

Потом он услыхал, как кто-то стучит в окно. На стенах дома не было никаких вьющихся растений, которые могли бы растрепаться и царапать по стеклу. Он прислушался еще. Постукивание продолжалось. Нат встал с кровати и подошел к окну, вглядываясь в темноту. Потом он открыл окно, и сразу же что-то чиркнуло ему по руке, ударило по пальцам, оцарапав кожу. Затем он на какое-то мгновение увидел быстрое трепетание крыльев, и птица исчезла, поднявшись выше и перелетев через крышу дома.

Что это была за птица – он не мог сказать. Очевидно, ветер прижал ее к оконной раме.

Он закрыл окно и лег спать, но почувствовал, что суставы пальцев влажные и поднес их к губам. Птица расцарапала ему руку до крови. Странно, подумал он, что птица, ища убежища, бросилась на него в темноте.

Стук повторился, на этот раз он был сильнее и настойчивее. Теперь уже жена проснулась и, повернувшись к нему на кровати, сказала:

– Посмотри в окно, Нат, там что-то тарахтит.

– Я уже смотрел, – ответил он. – Там птица пытается влететь в комнату. Слышишь, какой ветер? Он дует с востока, вот птицы и ищут, где спрятаться.

Он подошел к окну еще раз, но теперь, когда он открыл его, на карнизе была уже не одна, а целый десяток птиц. Они тут же набросились на него, пытаясь клюнуть в лицо.

Он закричал, замахал на них руками и отогнал их. Как и в прошлый раз, они перелетели через крышу и исчезли. Он быстро опустил окно и закрыл его на задвижку.

– Ты слышала, – спросил он, – как они набросились на меня? Чуть глаза не выклевали! – Он встал у окна, вглядываясь в темень, но ничего не мог разглядеть. Жена, отяжелевшая от сна, что-то пробормотала из постели.

– Не слышу, что ты там лепечешь, – сказал он с раздражением. – Я говорю, что птицы сидят на карнизе и хотят влететь в комнату.

Вдруг испуганный крик раздался из соседней комнаты, где спали их дети.

– Это Джилл, – прошептала жена, подскочив от крика, и села на кровати. – Пойди посмотри, что с ней.

Нат зажег свечу, но как только он открыл дверь, чтобы пройти через коридор в детскую, ветер задул пламя.

Опять послышались испуганные крики. На этот раз дети кричали вдвоем, и когда он, споткнувшись, вбежал в их комнату, он услыхал в темноте хлопанье крыльев. Окно было распахнуто настежь. В него влетело несколько птиц, которые ударились сначала в потолок и стены, затем развернулись и полетели на детей.

Не бойтесь, я здесь! – крикнул Нат. Дети с визгом метнулись к нему, и в этот момент, несмотря на темноту, птицы поднялись и снова бросились на него.

– Что там случилось, Нат? – донесся голос жены из соседней спальни. Он быстро вытолкал детей за дверь а захлопнул ее. Теперь он остался с птицами один на один.

Он схватил одеяло с ближайшей кровати и стал размахивать им в воздухе направо и налево. Он почувствовал, что сбил несколько штук, слышал трепетанье крыльев на полу. Но схватка была еще не окончена – оставшиеся птицы нападали снова и снова, целясь ему в руки, в голову своими маленькими крепкими клювами, острыми, как отточенные вилки. Одеяло превратилось в орудие защиты: он обмотал им голову и теперь в еще большей темноте лупил птиц голыми руками. Он боялся выскакивать за дверь, зная, что птицы последуют за ним.

Он не помнил, сколько времени дрался с ними в темноте. Наконец, хлопанье крыльев над ним стало затихать, и через толщу одеяла он начал замечать пробивающийся свет. Он замер и прислушался: не было слышно ни звука – лишь из спальни рядом доносился капризный плач одного из детей. Хлопанье и шуршанье крыльев прекратилось.

Он стащил одеяло с головы и огляделся. В холодном сером утреннем свете проступали очертания комнаты. Мертвые птицы лежали на полу. Потрясенный Нат со страхом разглядывал маленькие птичьи трупики. Все это были мелкие птицы нескольких видов – на полу их валялось около пятидесяти. Здесь были малиновки, зяблики, воробьи, синицы, жаворонки, юрки – разные птицы, которые по всем законам природы держатся отдельными стаями на отдельных территориях. Но сейчас, объединившись почему-то вместе в едином порыве, стремлении к драке, все они погибли, разбившись о стены комнаты, либо убиты им самим, когда он от них защищался. Некоторые потеряли перья в смертельной схватке. У других на клювах была видна кровь – его кровь…

Чувствуя приступ тошноты, Нат подошел к окну и посмотрел вдаль на прилегающие к маленькому садовому участку поля.

Снаружи было очень холодно – земля казалась промерзшей до черноты. Это был не белый мороз, сверкающий снегом в утреннем солнце, а черный лютый холод, который приносит с собой восточный ветер. Море, еще более суровое из-за прилива, покрытое белыми шапками пены, грубо гнало волны к берегу. Кругом не было видно ни одной птицы. Воробьи не чирикали в кустах изгороди над калиткой, дрозды не скакали по траве, выклевывая червячков. Ни звука не доносилось снаружи – только шум ветра и моря.

Нат закрыл окно в детской и прошел через коридор в свою спальню. Жена сидела на кровати, старший ребенок спал за ее спиной, младший сидел у нее на коленях с перевязанной головой. Шторы плотно закрывали окно, горели свечи. В их желтом свете лицо ее казалось неестественно ярким. Она сделала ему знак молчать.

– Он сейчас спит, – прошептала она. – Только что уснул. Что-то его укололо, на виске около глаза была кровь. Джилл сказала, что это птицы. Она говорит, что когда она проснулась, комната была полна птиц.

Жена взглянула на Ната, ища на его лице подтверждения своим словам. Она выглядела напуганной, растерянной, и ему не хотелось показывать ей, что он тоже взволнован, почти ошеломлен событиями нескольких последних часов.

– Там повсюду лежат птицы., – тихо сказал он. – Мертвые птицы, штук пятьдесят. Малиновки, воробьи – разные мелкие птицы из нашей местности. Они все как будто с ума посходили от этого восточного ветра. – Он сел на кровать рядом с женой и взял ее за руку. – Это от погоды, – сказал он. – Она, наверное, на них очень действует. Может быть, это птицы даже не с нашей фермы, а откуда-то из глубины.

– Но Нат, – прошептала она, – ведь погода изменилась только этой ночью. Еще нет снега, и они не могли страдать от голода. На полях достаточно корма.

– Я же тебе говорю, что это из-за погоды, а ты не веришь, – повторил Нат.

Лицо его тоже было напряженным и усталым. Какое го время они смотрели друг на друга, не говоря ни слова.

– Я пойду вниз и заварю чай, – сказал он.

Вид кухни немного успокоил его. Чашки и блюдца, аккуратно выстроенные на полках кухонного шкафа, стол, стулья, клубок с вязаньем жены на плетеном кресле, детские игрушки на стоящей в углу тумбочке – как будто не было только что этих ужасных событий.

Он опустился на корточки перед печью, выгреб старую золу и разжег огонь. Горящие поленья создавали ощущение уюта и безопасности, а кипящий чайник и фарфоровый кувшинчик для заварки дополняли привычную обстановку. Он выпил чаю и отнес такую же чашку жене. Потом вымыл посуду и, одев сапоги, открыл заднюю дверь.

Небо было низким и свинцовым, а холмы, так красиво освещенные вчера заходящим солнцем, выглядели сегодня мрачными и пустынными. Восточный ветер, острый, как бритва, срывал с деревьев сухие и ломкие листья. Нат попробовал землю каблуком. Она совершенно промерзла. Еще вчера невозможно было представить, что все так быстро и неожиданно изменится. Черная зима опустилась на землю в одну ночь.