Текст книги ""Слёзы войны" (СИ)"

Автор книги: Горбовец Сергей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Предусмотрительный и хозяйственный Мина, как чувствовал, припрятал в тележке под клумаками заступ, молоток, пилу. Под днищем тележки даже топор припрятал. Выкопал небольшую землянку под уклоном, укрыл её болотным камышом и ветками. Сверху присыпал землёй и песком, и получился какой-никакой притулочек. Со всех сторон стены земельные, а выход свободный. Можно хотя бы попрятать детей от дождя и ветра. Хорошо ещё, что было лето и не было холодно. Помаленьку все сельчане окопались в землянках, обжились, терпеливо ожидая прихода своих.

К концу августа в лагере практически уже не было никакой охраны. Немецкая охрана ушла и только изредка наведывался мотоцикленый патруль. Им было не до этого – Красная армия наступала на пятки. В прокуренной сторожке дежурили несколько пьяных полицаев. Люди потихоньку начали выходить за забор в поисках пропитания. Некоторые пробирались даже в лес. Оттуда они несли грибы, ягоды, тащили охапки дров. Домой в село возвращаться было нельзя, да и некуда – всё село сожжённое. Никто не знал, что их там ожидает. Лиза и Антоша быстро подружились со своими сельскими сверсниками. Целыми днями они рыскали по болоту в поисках пропитания, набивая животики найденными птичьими яйцами, съедобными стеблями аира и рогозы. Вечером баба Настя готовила из остатков муки, вперемешку с сухими листьями липы, оладьи. Чай заваривали из припасенного липового цвета, смородины, вишни и мяты. На лугу после дождя пробивались шампиньоны. Они тоже как-то спасали от голода. Хуже приходилось Семёнчику. Ему необходимо было молоко. С наступлением темноты Мина пробирался до ближащего села и там менял вещи на продукты

Фото 22. Памятник детям, погибшим в Бабьем Яру.

В ход пошли сапоги, часы, ещё подаренные ему паном к свадьбе. Такая же участь постигла и обручальные кольца бабы Нины, которые ещё тогда оставил ей Овсей мол, «вам они ещё пригодятся». И как в воду глядел. Пригодились, да ещё и как! Баба Настя даже нательный крестик сняла, что-то пошептала, видно, просила прощения у Бога, и выменяла за него детям двух живых кроликов. Мина тут же соорудил из камыша маленькую загородку и выпустил их туда. Появилось своё «хозяйство», а вместе с ним и у детей забота – рвать траву и кормить кроликов. Правда, долго их не пришлось держать. Старожилы посоветовали их употребить в пищу, иначе полицаи, если увидят, то отберут.

* * *

Володя, выждал некоторое время, решил проведать родителей и детей. Собрал кое-какие вещички, оставшиеся после ареста жены и тёщи, чтобы по дороге выменять на продукты. Добрался до села, а вместо Ядловки увидел одни головешки да печные трубы. Сады вырублены и спалены. Нигде нет ни живой души. Где мать, отчим, дети – не у кого даже разузнать. По селу бродят одни одичавшие собаки и коты. Даже жутко стало, по спине поползли мурашки. Двинулся он пешком в обратный путь. Уже к вечеру дошёл до села Русанов. Остановился у своего знакомого переночевать. Тот ему всё и рассказал. На следующий день Володя зашёл в полицейский участок. Там он случайно встретил полицая, с которым они пили водку с Овсеем ещё зимой, когда вывозили детей. Тот посмотрел по документам и сообщил, что какую-то колонну селян отправляли под Бровары в лагерь, и даже объяснил, как туда добраться. К вечеру Володя уже был возле лагеря. Там он быстро разыскал своих родителей и детей. Слава Богу, все были здоровы, но сильно истощены.

Вечером все расселись вокруг костра. Радость встречи заполнила их души.

Володя тяжело вздохнул. Как, всё-таки устроена жизнь! За спиной колючая проволока – символ неволи и насилия. Здесь – чистое поле с вырытыми в земле норами, в которых согнувшись в три погибели сидят голодные обездоленные люди. Никто не знает, что их завтра ждёт.

Лагерь ещё охраняется, но уже не так, как раньше. Вооружённой охраны почти нет. Но люди пока остаются на месте. А куда идти? Домой в село возвращаться некуда, всё спалено. Вот и ждут. А чего ждут? Никто ничего не знает. Жена и тёща пропали бесследно. Дети вынуждены прятаться. Болезнь его продолжает прогрессировать. Он, при всём своём желании, не может забрать этих родных для него людей в Киев. Там было по-прежнему очень опасно. Хотя Красная Армия наступала, немцы зверствовали по-прежнему. Расстрелы в Бабьем Яру продолжались.

И тут же рядом радость его родителей, детей которые после возни кому какое место на папе достанется расположились на отцовских коленях и щурились от удовольствия, посасывая подсолнечную макуху. Им казалось, что вкуснее этой выжимки нет ничего на свете. Да и на всём свете нет ничего лучшего, чем этот вечер у костра, где на треноге висел котелок, в котором варился незатейливый супчик.

После ужина, уложив спать уставших детей, Володя рассказал всё, что произошло в Киеве: о всех арестах, о том как Дору и тёщу бабушка Нина прятала на антресолях, как их арестовали и как, только благодаря Доре и бабушке Нине, ему удалось вывезти детей в Ядловку. Родители даже не знали, что фашисты постреляли столько людей.

– Почему вы все сразу не приехали к нам? Были бы все живы. Как-то бы поместились. Места хватило бы на всех.

– Когда в конце сентября начались первые расстрелы, многие жители об этом даже не знали. Радио не работает, газеты об этом не печатали. Откуда кто мог знать? Ходили всякие слухи. Но, мало кто и что говорит? Это же только слухи. И второе то, что из Киева нельзя было выехать. Все дороги были перекрыты. Мосты разрушены. Через Днепр можно было перебраться по единственному понтонному мосту, а там строгая проверка документов.

– Сейчас, Володя, тебе нельзя с детьми возвращаться в Киев. Нам надо пробираться домой в село, – сказал дед Мина, – и ты тоже должен идти с нами. Я думаю, что особенно сейчас тебе необходимо быть рядом с детьми. Ты им нужен.

– Куда нам идти, там ничего не осталось, – возразила баба Настя, махнув рукой.

– Всё-таки нам надо идти домой, в Ядловку, – настаивал Мина. – Не оставаться же нам тут на зиму. В этой норе мы зиму не переживём. А у меня дома в яме под сараем спрятана семенная картошка, бочёнок мёда и ещё кое-что, – с хитрецой посмотрел он на жену. – С голоду не пропадём. Часть можно пустить на еду, а часть оставить на посадку и на продажу. Да и дом строить надо.

– Что ж ты молчал и ни слова не сказал? – вспыхнула Настя. – А нам тут нечем было детей кормить.

– А что я смог бы сделать? Не мог же я сходить туда и принести. А ты, если бы узнала, понесла бы языком по всему лагерю, как сорока. Вернулись домой, а там уже ничего и нет. Вот я и молчал, выжыдал время.

Володя от души порадовался над прозорливостью запасливого отчима.

– А где мы будем жить? – не унималась Настя.

Жить будете в сарае, – сказал Володя.

– Так его ж спалили.

– Да он почти целый, я видел, – кровля, правда, сгорела, а стены остались. Они из самана. Камышом утеплим. К зиме мы с отцом поставим крышу, и будет где зиму зимовать. Дров вокруг полно. Всё же лучше, чем здесь.

Утром решили тронуться в путь. К ним присоединились ещё десятка два семей. Назад они уже шли почти налегке. Всё, что можно было поменять, ушло на питание. Осталось только самое необходимое. Антошу и Семенчика везли на тележке. А Лиза шла, весело болтая со своими новыми подружками.

Только на второй день, с горем пополам добрались Володя, Мина и Настя с детьми до своего бывшего двора. Всё спалено, только четыре стены сарая из самана и торчат, как памятник их бывшему благополучию. Да, и то, слава Богу. У других и того нет.

Только благодаря рукастому Мине, который владел такой нужной в селе профессией столяра, сарайчик принял внешность кое-какой хатки, в которой можно было жить с горем пополам. Даже необходимую мебель сварганил. Отрыл Мина яму под сараем. А там – прямо таки, по нынешним меркам, целое богатство. Семенная картошка, небольшая кадушка просолёного сала, пятипудовый мешок пшеничного зерна, бочёночек с липовым мёдом и, главное, – это охотничья двустволка. Мина был заядлый охотник и во время оккупации, несмотря на все приказы о сдаче оружия, щедро смазал свою "Тулку" оружейной смазкой и закопал до лучших времён. Единственное от чего бабушка Настя скрывила губы, это торбочки с махоркой.

Вот теперь жить можно! Недаром говорят, запасливый лучше богатого. А тут ещё однажды прибежали дети и крик подняли:

– Дедушка, иди глянь, на вишню рой сел!

Какой рой? Что за рой? Собрался Мина и пошёл глянуть. А там действительно на молоденькую вишенку, чудом спасшуюся от пожара, сел пчелиный рой. Вокруг гул стоит. Была у Мины когда-то до пожара пасека. Пожар спалил всё. А эти, видишь ли, не забыли где их дом, вернулись назад. Мина сбегал быстренько домой, принёс ведро с водой, веник и совок. Побрызгал водой с веника пчёл, намочил им крылья и стали они, как ручные. Смёл он их веником, как мусор, в ведро, накрыл тряпкой. А через два дня уже и пару ульев сработал. Появилась маленькая надежда на пасеку.

Через пару дней, неожиданно вернулись два, как называл их Мина – "дармоеда" – собака Джек и кот Арто. Джек, между прочем, породистая немецкая овчарка. Ещё щенком, уж неизвестно по какой причине, выбракованным кинологом, Мина выменял его у немцев за килограмм мёда.. Сейчас он превратился в молодого поджарого кобеля. Бедный пёс от радости, что нашлись хазяева носился по двору, заливисто лаял и кидался на всех подряд мощными лапами на грудь, стараясь лизнуть лицо. Затем, внимательно обнюхал, и облизал детей.

– Всё, – сказал Мина, – детей признал своими. Теперь у нас есть и сторож и нянька.

А старый и мудрый кот Арто, хотя его Мина и обзывал неуважительно, был у них старожил. Мина его зауважал после того, как Арто, когда ещё был молодым, как молния бросился на коршуна, который с высоты спикировал на цыплят.

Зато уж как были рады животным все трое детей! Кот и собака мужественно терпели детские игры с ними. Но если дети слишком досаждали, а едой не баловали, молча вскакивали и убегали по своим делам.

Однажды Мина отправился на базар. Возвратился он к обеду немножно под хмельком. Позвал всех в хату. Потом заходит с мешком. Вытряхнул из него на пол маленького кабанчика. Стоит он на тоненьких ножках, весь дрожит смотрит на всех и хрюкает. Бабушка кинулась к нему и стала его заматывать в тряпочки, причитая:

– Ах ты ж мой маленький, моя кабася. Теперь будешь с нами жить. Бабушка будет тебя кормить и ухаживать за тобой.

Джек осторожно подкрался к поросёнку, подозрительно обнюхал его, чихнул и облизал ему нос. Арто, полностью доверяя чувствам Джека, потянулся и прыгнул на тёплую лежанку, своё любимое место.

Дети сразу забыли про собаку и кота, стали гладить поросёночка, пытаясь взять его на руки.

А Мина смотрел на их возню, слушая Настино сюсюкание, сплюнул и проворчал:

– Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. На следующее Рождество будет доброе сало, мяско, да и кровяночки с колбаской попробуем. На то поросёнка и Бог дал. Ато, "кабася, кабася", – передразнил он бабу Настю.

* * *

Постепенно и остальные люди начали возвращаться в село, а жить негде. Вот и стали бедняги вгрызаться в землю, копать землянки, покрывать камышом да бурьяном, а сверху землёй. Хорошо, что каратели погреба не спалили, огонь туда не добрался, и у многих там было припасено на чёрный день. Оказывается, не один Мина был такой умный. Вот они и наступили эти чёрные дни. В конце ноября потянуло холодом. Топить печку нечем, головешками много не натопишь. Да и те уже закончились. До ближайшего леса три киллометра. Дров не наносишься. А если и кто-то и наберёт охапку, то лесник поймает и оштрафует. А чем платить? Многие даже не знают, что такое деньги и какие сейчас в ходу. Может быть до сих пор оккупационные марки? Начали люди разбирать не догоревшие дома и спасаться от морозов обгоревшыми деревяшками.

В 1946 году какому-то умнику районного масштаба пришло в голову переименовать село. Убрали старое казацкое название Ядловка, существующее ещё 15-го столетия и назвали – Перемога. В переводе с украинского – Победа. Совсем не понятно, чем это несчастное село победило в войне? Ну, Перемога, так Перемога. Лишь бы жить можна.

Глава 22

Фашистско-полицейский конвейер смерти работал в Киеве свыше двух лет. До последнего дня оккупации Киева из Бабьего Яра доносилась пальба. Каждый выстрел – чья-то жизнь. Там же нашли последнее пристанище и многие тысячи военнопленных всех национальностей.

Расстреляны пять цыганских таборов. Расстреляли железнодорожников, рабочих заводов "Большевик", "Ленинская кузница", "Транссигнал". Ночью 29 сентября 1943 года в Бабьем Яру восстали 329 военнопленных-смертников, которых гитлеровцы заставляли уничтожать следы своих злодеяний. В живых осталось только 18 человек.

После того, как 19 сентября 1941 года советские войска оставили Киев, оба берега Днепра до самого Херсона оказались занятыми немецкими войсками. А это полностью исключало прорыв кораблей Пинской флотилии, которые базировались в Киеве, в Черное море. Поэтому, в связи с отходом советских войск с рубежей рек Днепровского бассейна, оставшиеся в боевом строю корабли флотилии были взорваны своими экипажами на Днепре 18 сентября 1941 года. Моряки, сойдя на берег, вели бои до 28 сентября, прикрывая отход войск.

Фото 22. Отряд Пинской флотилии отправляется в поход.

Нелегким был последующий боевой путь моряков флотилии. Вечером 19 сентября из личного состава кораблей, тыловых и штабных подразделений флотилии, сосредоточившихся в районе Дарницы, был сформирован отряд моряков, который состоял из двух батальонов, отдельной роты и роты офицерского состава.

Возглавлял отряд капитан ╤╤ ранга И.И.Брахман. На рассвете 20 сентября под Борисполем состоялся последний бой моряков-днепровцев. Подразделения, сметая боевые охраны противника, перешли в контратаку. Немцы, опомнившись от внезапного натиска моряков, подтянули резервы и вплотную начали расстреливать отважных моряков. Не имея поддержки нашей артиллерии, они вынуждены были отступить в Борисполь, оставляя на поле боя сотни своих убитых боевых товарищей. Поля между селом Иванковым и Борисполем были покрыты трупами моряков в черных бушлатах.

10 января в 1942 г., в лютый мороз, фашисты гнали на казнь через весь город, для устрашения населения, полураздетых, окровавленных 100 моряков Днепровского отряда и Пинской военной флотилии. Тельняшки на них висели клочьями. Руки связаны колючей проволокой. Колонну плотно окружил конвой эсэсовцев. Видно, очень боялись они непокорных моряков. Даже полицаям не доверили конвоирование. Ведь недаром фашисты называли их "чёрная смерть". Но киевляне, которые находились в это время на улицах города, не видели страха в глазах осужденных к казни моряков. Невзирая на холод и изнемождённость, моряки шли с высоко поднятыми головами в бескозырках. Глаза горели ненавистью к фашистам. В эти последние минуты моряки пели морскую песню. Над молчаливой толпой киевлян неслась такая любимая и родная, как море, песня моряков: "Раскинулось море широко".*

Фото 23. Памятник морякам Днепровской и Пинской военной флотилии на Лукьяновском кладбище в Киеве.

Около двухсот тысяч расстрелянных людей различных национальностей – таков страшный итог фашистской резни в Бабьем Яру. Спустя годы, писателю Виктору Некрасову, выступавшему на митинге в годовщину уничтожения евреев в Бабьем Яру, кто-то из участников митинга заметил:

– В Бабьем Яру расстреливали не только евреев, было уничтожено много людей других национальностей. – раздался голос из толпы.

– Правильно, – ответил он, – но только евреев расстреливали за то, что они евреи.*

*Судьба Пинско-Днепровской флотилии 18 – 19 сентября 1941 года.

* * *

Вначале осени 1943 года линия фронта приблизилась к Киеву. Предвидя расплату за содеянное, в Берлине приняли решение срочно убрать все следы и улики преступлений. В августе 1943 году немцы предприняли меры – сжечь трупы в Бабьем Яру. Для этой позорной акции из Дарницкого концентрационного лагеря было доставлено свыше трёхсот военнопленных. Их разбили на специализированные команды. Землекопы разрывали ямы. Крючники вытягивали полуистлевшие тела. Золотоискатели выискивали золотые коронки, вырывали их клещами и собирали в ведро. Строители строили печи.

Несколько десятков военнопленных водили под охраной на старое еврейское кладбище, расположенное вблизи. Там они разбирали надгробия из мрамора и гранита. Затем перетягивали их в Бабий Яр и сооружали из них настил Над ним закрепляли решётки и трубы, для улучшения тяги. Снизу под ними укладывали специальные дубовые дрова, которые при горении давали высокую температуру. На металлические решётки кочегары укладывали штабелями полуистлевшие людские останки и перекладывали их дубовыми дровами. Такие штабели выростали высотой до трёх метров. Каждый штабель вмещал до двух тысяч трупов.

После окончания подготовительных работ кочегары полили штабеля нефтью и подожгли факелами. Облако чёрного дыма взметнулось вверх, затмевая собой яркие лучи солнца. Но кости, хотя и побывали в огне, уцелели. Их собирали на площадку выложенную гранитными плитами. Отдельная бригада разбивала на плитах их на мелкие кусочки специальными трамбовками. Потом через сетку с мелкой ячейкой раздробленные кости просеивались. Крупные части снова дробили и снова просеивали. Всё просеянное перемешивали с песком, грузили на носилки и рассыпали по дороге.**

Всё заволокло густым чёрным дымом горящих дубовых дров, нефти и разложившейся плоти. С неба, как чёрные траурные слёзы падали хлопья жирной сажи. Верховой ветер не давал дыму выходить из Яра, прибивал его к долу, накапливая плотность. Затем, накопившись, дым прорвался, как созревший гнойник, и стелился по Яру, осаждаясь на его густых бурьянах, убивая в нём всё живое.

И долго ещё будет стелиться ядовитый смрад, заполняя своим зловоньем все уголки Яра, оставляя за собой траурный след чёрной, жирной сажи. Подхваченный ветром, высвободится он из оков круч и выплеснется на пригородную Куренёвку, попутно оставляя свои чёрные языки подтёков на побелённых стенах украинских хаток, которые каким-то чудом удерживались на крутых обрывах Яра.

Дальше дым взметнётся вверх и, увлекаемый ветром, двинется зловещей чёрной тучей к Днепру, роняя пепел на его чистые воды. И понесёт седой Днипро-Славутич траурной процессией скорбные спаленные останки несчастных через всю Украину до моря Чёрного-Понтийского, через проливы Босфор и Дарданеллы до моря Средиземного.

И дальше – на вечный покой в Святую землю Израиля, куда слетаются испокон веков на сороковой день души убиенных иудеев, сынов и дочерей Израиля. Затем дальше и дальше через Суэцкий канал и пролив Гибралтар в Мировые океаны, чтобы разнести по всему миру страшную весть о неописуемых зверствах нацистов.

Господи! Упокой души невинно убиенных рабов твоих. Прости им грехи тяжкие и прогрешения вольныя и невольныя. (Заупокойная молитва).

*Газета "Крещатик

** Из показания свидетеля

Глава 23

6-го ноября 1943 год. Стремление военного командования любой ценой сделать «подарок родине» – освободить Киев именно к дежурной годовщине октябрьского переворота в 1917 году, привел к огромным человеческим потерям:

Фото 24. Менора в память евреев, расстрелянных в Бабьем Яру.

Освобождение Киева советскими войсками «к дате» стоило жизни 417 тысячам бойцов и командиров Красной армии. Такой безумной ценой Киев был освобожден от фашистского ига к юбилейной дате. Командование торжествовало. Значительно поредевшее за время, почти двухлетней оккупации, население города со слезами радости встречало передовые части Красной Армии. Люди радовались и плакали.

К концу 1943 года, Киев опять заполнили немецкие солдаты. Но это уже были не те надменные захватчики, которые расхаживали по городу хозяевами.

.

Фото 26. Возвращение 40 тыс. немцев в Киев под конвоем для восстановления города.

Это были пленные, серая масса солдат и офицеров, которых пригнали в Киев для очистки и восстановления города. Для них война уже закончилась. Прошло больше трёх лет после освобождения Киева. Моральные травмы и раны, нанесенные войной уже начали постепенно затягиваться в душах людей. Недаром говорят, что наш народ отходчив. Действительно, в то время в Киеве на восстановлении города работало свыше сорока тысяч военнопленных. Ежедневно можно было видеть колонны пленных, которых вели по улицам на работу и с работы. У них, практически даже не было никакой охраны. Были даже случаи, когда население вступалось за них, если охрана обращалась с пленными на их взгляд жестоко. Наши сердобольные женщины отрывали тайком от семьи какую-то еду и делились с ними, а мальчишки и мужики угощали их куревом. Май 1945 оповестил всех людей об окончании войны. Центр города и прилегающие к нему улицы были в руинах. Несмотря на то, что в городе были комендантские патрули солдат, а также наряды миллиции, ходить по улицам, особенно вечером и ночью, было страшно. Улицы плохо освещались или вообще не освещались. По городу ходили слухи о разных бандах, промышляющих в городе. Люди боялись входить в темные парадные, опасаясь быть ограбленными или искалеченными. Но, постепенно банды выловили и уничтожили. Жизнь начала приходить в норму.

*Киев в дни оккупации 1941-43гг

В феврале 1946 года, в центре города ещё лежали руины разрушенного здания городской Думы.

Было решено, здание не восстанавливать и сделать там площадь, переименовав её на площадь Калинина. Тут же, на этой площади, ещё не до конца очищенной от остатков взрывов, предстояло казнить главных гитлеровских военных преступников. С самого утра площадь начала заполняться народом. Кругом царило оживление, как и везде, когда сходятся много людей. Сегодня здесь должны понести наказание те, кто держал город в страхе два с половиной года. Толпа бурлила, люди смеялись, шумели, разговаривали, делились новостями, что-то выкрикивали. Над площадью стоял гул и шум от множества людей. Иногда раздавался смех, слышались какие-то выкрики. Для лучшего обзора событий, а может, чтобы не затоптали ногами, родители усаживали детей на плечи. Чтобы лучше видеть казнь, многие разместились на крышах, чудом уцелевших близлежащих домов. Не обращая внимания на порывы холодного ветра все ожидали долгожданного акта отмщения.

В назначенное время, на площадь, к заранее подготовленому эшафоту, подъехало шесть грузовиков. По бортам сидели вооружённые солдаты. Приговорённые лежали в кузовах. После подготовки их к акции, прозвучала команда и грузовики медленно тронулись с места. На виселицах, вращаясь в разные стороны остались висеть те, кто залужил это в полной мере.

И вдруг, вся толпа, которая только что улыбалась,возбуждённо бурлила, радовалась предстоящей казни фашистских палачей, мгновенно замерла. На всей площади установилась гробовое молчание. Неизвестно, кто какие чувства испытывал, но, судя по общей реакции – все почувствовали одно и то же. Вид повешенных людей, пусть даже военных преступников, еще минуту назад живых, а теперь безвольно качающихся на верёвках под порывами холодного ветра, вызвал у людей всеобщее смятение. Это был какой-то массовый ступор, какое-то неосознанное чувство страха перед убийством, пусть даже и приговорённым преступникам. Люди начали поспешно расходится, некоторые даже бежали прочь, подальше от этого страшного места, чтобы не чувствовать себя соучастником этого узаконенного убийства. Площадь опустела в один момент.

Видно наш народ не расположен на такие средне-вековые зрелища. Сама казнь не вызвала у населения чувства удовлетворённой мести. Это было чувство общего человеческого отвращения. Площадь опустела мгновенно.

В своих воспоминаничх некоторые свидетели упоминают, что около виселицы, еще толпился народ, а инвалиды пинали костылями трупы повешенных. Не буду оспаривать. Своим душевным состоянием даже сегодня я чувствую состояние свидетелей этого страшного зрелища, охваченных общим стремлением поскорее уйти подальше. И ещё долго, люди, которые жили в окресности площади, старались обходить её окружной дорогой.*

Фото 25. Казнь фашистов в Киеве на Думской площади (Майдан Незалежности).

Фото 27. Немецкое кладбище. На заднем плане видна Аскольдова могила.

Глава

После войны Хрущев сделал все, чтобы стереть следы своих преступлений, в том числе в Киеве. Ни в одной газете не было упомянуто, что взрывы домов осуществляли диверсанты НКВД.

*Из воспоминаний свидетеля

Также нигде не было упомято, сколько десятков тысяч мирного населения, которые проживали в этих 940-ка взорванных домах, в том числе и несколько тысяч немцев, погибло под развалинами домов. До сих пор родственники не знают, где покоятся их останки. Нигде нет им памятника. Не нашлось им места на земле.

Уже 6 ноября в газете "Правда" появился лживый репортаж, где вся ответственность о взрывах в городе перекладывалась на оккупационную власть. Про это злодияние постоянно крутили кадры кинохроники с целью пропаганды. На самом деле это были кадры немецкой хроники сентября 1941 года.

Коммунисты запретили любые публикации о трагических событиях в Киеве, пытаясь таким образом скрыть свои преступления.

В 1944 году была запрещена панихида в Бабьем Яру. Скрывая злодеяния нацистов, власти тем самым фактически признали свою вину в зверских расстрелах евреев. Бабий Яр стал самой пустынной окраиной Киева.

Ни молитвенных служб, ни митингов не допускали, постоянно следящие за этим районом работники МВД и КГБ.

Редкие прохожие задерживались там ненадолго. Время было очень тревожное и люди делали вид, что они как бы случайно здесь находятся. Опасались даже общаться друг с другом. Случались аресты...

Глава

Однажды поздно вечером, когда все уже легли спать, в киевскую квартиру, где ютились две осиротевшие семьи – Володя с тремя детьми и бабушка Нина с Колькой, робко постучали. Бабушка Нина зажгла тоненькую самодельную свечку и пошла открывать. Колька проснулся и, как был раздетый, выскочил из-под одеяла с криком: – «Папа и мама приехали», тоже подбежал к двери. Но, при тусклом свете свечного огарка, они увидели женщину, одетую в ватные штаны и изношенную шинель. На ногах её были привязанные верёвками обрезки резиновых шин. В народе эту обувку называли чуни. В детской голове Кольки, как-то совсем некстати, завертелась поговорка, которую где надо и где не надо часто припевал дед Микитка:

– Спасибо Сталину-грузину, что обул нас у резину.

Эта поговорка, да и остальные, которых у деда в запасе было великое множество, раньше часто служила поводом для скандалов с бабушкой Ниной.

– Чёрт старый, догавкаешься. Мало тебе было Беломорканалу, так теперь ещё и в Мордовию отвезут, лес валить.

Дед только смеялся, затем брал свежую газету с очередными портретами вождей, тщательно разминал её и шёл в нужник, изрекая довольным тоном:

– Во! Есть свежий гостинец для моей задницы.

Бабушка Нина только безнадёжно махала ему вслед рукой:

– Горбатого могила исправит.

Колька и бабушка Нина с трудом узнали женщину. Это была тётя Люся, мамина подруга по службе. Она часто видела её в госпитале. Узнав её, бабушка запричитала:

– Люсенька, Боже мой, что с тобой произошло? Вас же с Катей эвакуировали вместе с госпиталем и с тех пор мы не получали от вас никакой весточки!

*Из архива музея Яд Вашем

**Бабий Яр. Википедия. Показания свидетелей.

* "Еврейская газета" 2005 года

– Тётя Люся, а где же моя мама? – взволнованно вторил бабушке Колька.

– Тётя Нина, Коленька, я вам потом всё расскажу. Дайте мне попить водички и хотя бы маленький кусочек хлеба. Я три дня ничего не ела, кроме сырых грибов.

– Сейчас, сейчас, голубушка – засуетилась бабушка Нина и выскочила на кухню. – Ты мне скажи хотя бы одно слово, – Катя жива?

Но Люся, сидя на скамейке, прислонившись к ещё не остывшей печке, уже спала.

Утром, когда Колька проснулся, Люся с бабушкой за столом пили заваренный вишневым листом и мятой чай. Люся поведала им трагическую историю, которая произошла с их эшелоном:

– Наш санитарный поезд отъехал от Киева ночью, а утром, под Яготином подвергся налёту фашистской авиации. Одна бомба попала в головной вагон. Состав сошёл с рельс. Санитарные вагоны, забитые ранеными перевернулись. Постепенно пламя охватило весь эшелон. Отовсюду доносились крики о помощи, но помогать было некому. Затем нас атаковал сброшенный с самолётов немецкий парашютный десант. Фашисты безжалостно добивали раненых. Почти все раненые и весь медперсонал были уничтожены. Многих раненых бросили там же в лесу, на произвол судьбы, умирать медленной, мучительной смертью.

– Царица Небесная, как это уничтожены? Ведь это же был санитарный поезд! – возмутилась бабушка Нина, – по всем международным нормам они неприкасаемы!

– Но только не для фашистов. О подобном зверстве я даже не слыхала. Меня ранило и контузило. Я потеряла сознание и пролежала без памяти несколько часов. Очнулась уже ночью от начавшегося дождя. Видно, он и привёл меня в сознание. Десант карателей уже прошёл мимо меня, но я видела, как они, двигаясь цепью, добивали раненых. Некоторых закалывали штыками, экономили патроны. Я лежала без сознания, присыпанная землёй и они меня, скорее всего, приняли за погибшую? Позже я увидела, что у меня были небольшие, но сильно кровоточившие ранения в голову и плечо. Каратели увидели, что у меня голова в крови, и подумали, что я уже труп. Это меня и спасло.

– А Катя? Ты её видела?

– В темноте я не смогла её найти, а звать побоялась. Вдруг немцы кого-то оставили в карауле. И только на рассвете я нашла Катю, но уже неживую. Я её опознала по медальону. Вот он. Возьмите, тётя Нина, я его пронесла на себе через все эти два года злоключений.

Бабушка сидела окаменевшая.

– Тётя Ниночка, у Кати были все пациенты с тяжёлыми ранениями. Они находились в одном из головных вагонов. После того, как бомба попала в головной вагон, после этой мясорубки там никого в живых не осталось. Единственное, что я смогла сделать, это оттащить её на ветках подальше и похоронить там же в лесу. Место я обозначила и запомнила.

Дальше Люся рассказала, с каким трудом добралась до какого-то села. Она потеряла сознание в чьём-то огороде, и там её нашли хозяева. Они промыли ей раны, перевязали и оказали необходимую помощь. Целый месяц прятали в стогу сена. С наступлением холодов её переправили в лес в небольшой партизанский отряд, где она провела полгода. На одном из хуторов у них был партизанский госпиталь, и она там работала медсестрой. Затем, по наводке предателя, их отряд окружили каратели. Бой продолжался до ночи. Ночью, в темноте, ей удалось с остатком отряда выбраться из окружения. И вот, только через три месяца, она смогла добраться до Киева.