Текст книги ""Слёзы войны" (СИ)"

Автор книги: Горбовец Сергей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Что-то случилось? – спросила Дора.

– Не обращай внимания. В наше время всегда что-то и где-то случается каждую секунду. И, как правило, что-то плохое.

– Ну достаточно, не рви сердце, расскажи.

– Вчера мне подсказали, чтобы я пришёл к Онищенко, ты его знаешь, он сейчас в Управе ведает каким-то там культурным центром в городе. Знакомый мне сказал, что вроде бы, тот может посодействовать выправить паспорта и посоветовал к нему обратиться.

– Но это же опасно, это фальшивка! – запротестовала тёща.

– Не намного опасней, чем иметь в наше время паспорт с "пятой графой" – ответил он.

– Мама, погоди. Да, ты прав, – согласилась Дора.

Они обратили внимание, что Лиза прислушивается к их разговору.

– Лиза, – обратилась Дора к ней, – иди в детскую, посмотри, чтобы мальчики не шалили.

Та недовольно встала и с книгой ушла в детскую.

– Теперь расскажи, что он тебе ответил?

Володя не знал, как из себя выдавить. "В конце-концов я обязан это сказать" подумал он и выпалил одним духом:

– Он сказал, что тебе выправить паспорт можно. А вот ей, – он повернулся к тёще, – нельзя. И никаких уговоров.

Женщины стояли растерянные и подавленные:

– Ну что же – сказала тёща, – хорошо хотя бы один паспорт и то хлеб.

– Я без мамы не согласна. Я её не брошу, – решительно сказала Дора.

– Доченька, подумай, что ты делаешь. Ну уеду я одна в Германию, устроюсь, а потом напишу и ты приедешь ко мне. А там и ты устроишься, смотришь и деток с Володей заберём. Ну, что нам ещё надо?

– Нет, мама. Мы останемся сидеть на антресолях до конца. Всё-таки прошло много времени и что-то, наверное, изменится. Вчерашней проверкой полицаи убедились, что нас тут нет.

В комнату постучала баба Нина:

– Ида, посмотри, я ещё кое-что нашла из одежды. Может завтра на базаре что-то и сменяем?

Женщины начали копаться в вещах, ещё раз определяя, что пойдёт, а что уже не годится. Это хоть как-то отвлекло их от тяжёлой действительности.

Глава 9

Наступил декабрь. Скрылись под снегом уродливые шрамы взорванных домов. Улицы никто не чистил. Посредине были протоптаны дюдьми узкие дорожки, по которым пробегали по своим делам редкие прохожие.

Время тянулось медленно. Город опустел. Редкие прохожие спешили закончить свои дела до комендантского часа и незаметно проскользнуть по улицам, покрытым битым кирпичом и мусором. Стараясь не попадаться на глаза патрулям, они осторожно пробирались по улочкам и проходными дворами. При первой же опасности ныряли в подворотни и переулки и прятались там, избегая выходить на открытые места и площади.

Круглосуточно немцы и полицаи настырно и скурупулёзно продолжали по доносам и домовым книгам выслеживать евреев, уклонившихся от явки по приказу. Отлавливали их и вывозили в Бабий Яр на уничтожение. Все основные улицы были перекрыты. На перекрёстках были установлены шлагбаумы и форпосты. На базарах, единственных источниках, где можно было ещё что-то купить или обменять что-нибудь на продукты, устраивались неожиданные облавы и проверки документов. Людей, как скот, заталкивали прикладами в грузовики и вывозили или в Германию или на уничтожение в Бабий Яр.

Ида и Дора безвылазно сидели у бабушки Нины в комнате, готовые в любой момент забраться на антресоль. Самого маленького, годовалого Семёнчика, Дора кормила грудью. Володя, как мог, занимался детьми. Школы не работали и ему в этом нелёгком деле помогала старшенькая Лиза. Она читала Антоше и Кольке детские книги, пытаясь научить их освоить азбуку. Они с удовольствием слушали её чтение, рассматривали картинки, но от обучения увиливали. Видно, что для освоения науки они ещё не доросли. Больше всего мальчики любили возиться со своими игрушками. Ничего другого для них не существовало. Они потихоньку пыхтели, вырывая друг у друга почему-то обязательно понравившуюся обоим игрушку. Если возня угрожала перейти в драку, Володя подходил к ним и молча рассаживал их в коридоре на разные сундуки. Вскоре мир между ними восстанавливался. Было бы так и у взрослых!

А взрослые, о чём бы ни говорили, но всякий разговор начинался и заканчивался одним – Бабий Яр.

Фото 16. Форпост на перкрёстке. На тротуаре немцы обыскивают прохожих.

Никто не беспокоил, притаившуюся семью. Появилась слабая надежда на то, что всё потихоньку забудется и благополучно закончится.

Кто же мог знать, что дворнику их дома уже давно, ещё с довоенного времени, приглянулось Дорочкино пианино. Ему очень хотелось научиться играть на нём гопака. Особенно, как выпьет – ну, просто, невтерпёж! Долго ходил он кругами, высматривал и видно, всё-таки, что-то заметил через занавески. А может, как-то по другим приметам прознал, что в квартире кого-то прячут. Пошёл он, продажный, в полицию и очистил там свою иудовскую душонку, – мол, как же так, всех евреев забрали, а в этой квартире остались. Непорядок, надо исправлять упущенное, подчищать! А там среагировали быстро.

Утром Володя открыл почтовый ящик и увидел внутри какой-то листочек. Взял он его в руки – и как змея ужалила! Это была повестка о добровольной явке завтра с утра бабушки Иды и Доры в Полицейскую управу. В случае неповиновения их доставят под конвоем.

Не забыли и благополучно не кончилось! У зверей аппетит только разгорелся. Что было делать? Не явиться? Придут сюда, увидят детей и заберут вместе с ними. В повестке была указана дата – на завтра. О детях ничего не сказано, значит, дети останутся дома с Володей. Собрались бедные женщины, посидели, поплакали. Покормили детей и уложили их спать.

* * *

Дору и бабушку Иду забрали, именно забрали, а не арестовали, в тот же день поздно вечером. Семья только собралась к столу на скудный ужин. Неожиданно в дверь загрохотали чем-то тяжёлым. Потребовали открыть немедленно, иначе пригрозили взломать замок. О том, чтобы спрятаться, не могло быть и речи. Хорошо, что уложили детей спать в комнате у бабушки Нины в маленьком чулане с окном во двор, строго приказав им не шуметь, а сами рассположились до утра у себя в комнате. Чего уж прятаться! Всё равно завтра утром пойдут в полицию.

Пришлось открывать. В коридор вошли, не здороваясь два полицая, наполнив воздух запахом сивухи и махорки. Старший из них, потёр остывшие руки, подышал на них и полез во внутренний карман шинели. Вытащил смятую бумажку, расправил её в руках:

– Которые тут будут, – он поднёс бумажку поближе к лампе и по слогам прочитал, – Лорман Дора и Лорман Ида?

Дора, в душе давно уже ожидавшая этого часа, встала и произнесла спокойным голосом:

– Я Лорман Дора.

Ида, изменившись в лице от страха, сгорбилась и чуть слышно прошептала:

– Я, Лорман Ида, её мама, – показывая на Дору, вроде это могло что-то изменить.

– Собирайтесь, пойдёте с нами, – хриплым, с перепоя голосом, сказал старший.

Фото17. Облава и проверка документов на базаре.

Володя резко вскочил из-за стола, чуть не задев головой висящую над столом керосиновую лампу:

– Кто вы такие? Вы даже не представились.– А вам шо, не видно? – показал пальцем на нарукавную повязку старший полицай. – Ну, шо за люди? А ещё интеллигенция.

– За что и на каком основании вы врываетесь ночью в дом и хотите их арестовать? Они что, преступницы? Вы не имеете права! Мы только сегодня получили повестки и завтра утром, как там указано, собирались явиться по указанному адресу.

– А мы специально пришли сегодня вечером, а то бы завтра и след ваш простыл, а потом ищи вас, – злобно сказал старший. – Уже один раз вам было сообщено приказом на каждом углу, так вы не явились. Это вам не то, что было раньше. Новая власть любит порядок.

– Теперь пойдёте с почётом, под конвоем, – захихикал молодой.

Володя вспыхнул и хотел ещё что-то сказать, но Дора посмотрела на него и тихонько, но не терпящим возражения тоном, шепнула ему в ухо:

– Володя, не надо. Здесь дети.

Володя сразу же сник. Обречённо опустил голову и сел. Дети, видно ещё даже не успели уснуть, сидели тихонько как мышки, чувствуя опасность.

Полицаи, игнорируя претензии какого-то умника-интеллигента, переглянулись между собой и засмеялись:

Фото 18. Предатель, одетый ещё в советскую офицерскую шинель и фуражку.

– Яке вам ещё треба основание, – вмешался молодой полицай, – вы приказ читали чи нет? Усе нормальные явреи пришли и уже давно..., – затем под взглядом старшего быстро замолчал и со злостью произнёс, – ... вывезены в Германию. Пиво там пьют с колбасой. А тут, мать-перемать, таскайся за вами по ночам. Скажить спасибо, что ещё нас прислали. А еси б немцы? Тут бы на месте и расстреляли всих – злобно сказал молодой.

Старший, чтобы замять его оплошность, сказал:

– Оденьтесь потеплее, возьмите продуктов на три дня, документы, ценности. И побыстрее, – начал он сворачивать цигарку, как бы давая им возможность собраться за время выкуренной сигареты.

А что было собирать? Всё и так уже давно было собрано. Долгие проводы – лишние слёзы. Несмотря на все старания бабушки Нины спрятать обречённых, всё равно они ждали этого момента. Ведь из города уехать было невозможно. На всех дорогах, стояли заставы.

Дора и Ида простились с Володей и бабушкой Ниной. Даже к детям не зашли, опасаясь выдать их присутствие в квартире. Так они и остались в чулане, не увидев в последний раз маму и бабушку.

Володя и бабушка Нина вышли проводить их. На улице, окутанной зимней непогодой, не было ни души. В сопровождении конвоя, бедные женщины, еле переставляя ноги в стоптанной обуви, плелись в окружении двух полицаев. За углом стояла подвода. Полицаи усадили женщин на неё и тронулись в путь. Спустя короткое время, падающий снег поглотил стук лошадиных подков и скрип телеги. Бабушка Нина и Володя стояли одинокие и подавленные настигшей бедой. Но надо было возвращаться в дом. Там их ждали дети. Ведь дома сейчас не было никого из взрослых.

Глава 10

Как только конвой доставил Дору и Иду в здание Полицейской управы, их сразу же арестовали. Затем тщательно обыскали и зарегистрировали. Забрали у них всё, что показалось им ценным и сразу же поместили в камеру. Там уже находились около тридцати таких же несчастных женщин и детей. У кого было место, тот спал, если это можно назвать сном. Другие ютились на полу, кутаясь от холода в какие-то тряпки. Изредка просыпались дети, оглашая помещение камеры хриплыми со сна, капризными голосами. Матери кое-как успокаивали их. Кто-то перешёптывался с соседкой. Кто-то всхлипывал. Женщина с маленьким ребёнком на руках молилась на идыш и что-то вымаливала у Бога, то ли прощения грехов, то ли помощи. А может быть, просила Его спасти хотя бы ребёночка? Своя судьба была ей уже безразлична, а ребёночек-то ещё и не пожил. В чём его вина? Пока что он спокойно спал и не догадывался о своей участи.

Дора с мамой постелили старое пальто на дощатый пол и уселись на него, прижавшись друг к другу. Спать совсем не хотелось.

– Дора, – тихо прошептала Ида, – что с нами будет? Мне страшно.

– Что бы с нами ни было – мы не можем ничего изменить. Главное, что дети, пока что, слава Богу, находятся в безопасности и со своим родным отцом. Думаю, что Володю не тронут.

– Мы должны сказать о детях. Если нас увезут в Германию, то мы не можем их оставить здесь. Как же мы будем без них? – с отчаянием шептала Ида.

В отличие от мамы Дора прекрасно понимала, что их дальше Бабьего Яра не повезут. Но она щадила мамино больное сердце и не могла ей об этом говорить. Она только молча прижимала её к себе:

– Конечно, мама. Скажем обязательно, но до поры до времени об этом нельзя даже упоминать. Посмотри, ты видишь сколько здесь женщин с детьми? Неужели ты хочешь, чтобы и мои дети находились рядом с нами в этом грязном помещении и спали в таких условиях?

– Ну что ты, Дорочка. Я просто хочу, чтобы было лучше, а что делать я не знаю.

– Лучше всего – ничего не делать, – резко ответила дочь, – неизвестно, как всё дальше обернётся. Может, уже завтра мы будем дома. Ведь мы же ни в чём не виноваты. Нам даже не предъявили обвинение. Разве быть евреем, это преступление?

И затем повторила с несвойственной ей суровостью:

– Ты поняла, мама? Если ты хочешь, чтобы дети остались живы, не смей даже упоминать о них. Иначе последствия будут ужасными. И ещё раз, – обрати внимание, сколько здесь в камере женщин с детьми. А теперь задай себе вопрос, почему они здесь оказались? Подумай и сделай вывод! Вот поэтому ни с кем, абсолютно ни с кем, не говори о детях!

– Но как же мы их оставим? – не унималась пожилая женщина.

– Ма-ма! – со злостью прошипела Дора, не в силах больше её убеждать и демонстративно отодвинулась от неё.

Такой суровый тон из уст всегда сдержанной и воспитанной дочери Ида услышала впервые. До неё начало доходить серьёзность их положения. Мысли об отправке их Германию постепенно вытеснились из головы. Она вспомнила слова бабушки Нины об участи тех евреев, которые сами явились, согласно приказа, и ей стало страшно. Склонив голову, она потихоньку заплакала. Доре стало жалко маму. Она опять прижала её к себе и стала нежно и успокаивающе гладить по плечу. "Пусть немножко поплачет, – подумала Дора, – выйдут первые слёзы, душе станет легче и она будет меньше страдать". Так, обнявшись, они и просидели молча почти всю ночь, думая каждый о своём. Только на рассвете женщины забылись в какой-то полудрёме.

* * *

Рано поутру их разбудил скрежет открываемой камерной двери и грубый, хриплый голос дежурного полицая:

– Подъём!

Двое заключённых,одетых в какое-то рваньё, с трудом держали за ручки большую кастрюлю:

– Пани еврейки, чай подано, – издевательски произнёс полицай.

Заключённые внесли в камеру посудину, заполненную чем-то закрашенной водой. Над кастрюлей поднимался лёгкий парок. Всем выдали по маленькому кусочку непропеченного хлеба и чуть тёплой бурды из бачка.

Ида подошла к полицаю и тихонько спросила:

– Пан полицай, первое, что я хочу вам сказать, это то, что мы ни в чём не виноваты. Нас привезли сегодня ночью, и мы не знаем, где туалет.

– Дак вот же он, – загоготал полицай, показывая рукой на грязную брезентовую шторку в углу. – Звыняйте, еси шо не так. У нас люксов нету. А то – невиноваты. Не волнуйтесь, разберёмся.

За шторкой стояла такая же кастрюля, в которой им принесли чай, только другого назначения. Женщины, переборов в себе отвращение и стыд, вынуждены были воспользоваться этой посудиной.

Жидкость, которую им выдали как чай, даже близко его не напоминала. Это была просто тёплая вода коричневого цвета. Дай Бог, чтобы она была кипячёная. Пожевав вязкого полусырого хлеба, они запили его чуть тёплым чаем. Потихоньку начали осматриваться. Обитатели камеры зашевелились, приходя в себя после тяжёлой ночи, проведенной в непривычных условиях. Послышались детские голоса. Кто-то капризничал, кто-то хныкал, требуя чего-то от мамы или бабушки. Две девочки громко ссорились, отбирая друг у друга игрушку. Некоторые женщины разворачивали свои узелки, доставая какую-то скудную еду, чтобы покормить детей.

Дора и мама поняли, что эти люди уже давно находятся здесь, и им даже приносят из дому передачи.

Постепенно они познакомились с некоторыми соседками по камере. При более близком знакомстве они узнали, что почти все эти люди были арестованы по доносам соседей, которые посягали на их жильё, ценности или мебель. Некоторых схватили на улице. Были и такие, как они – о том, что они прячутся, донесли дворники. Мужское отделение находилось где-то рядом. Свиданий не разрешают. Слава Богу, хотя бы изредка разрешают передачи. Если у кого-то в городе есть друзья или хорошие знакомые, то они немного помогают.

Что будет дальше – никто не знает. Все молча ожидают своей участи. Дела их ведёт какой-то следователь украинец. Отзывы о нём положительные. Он сочувствует арестованным евреям. Многим пытается помочь и даже денег не требует. Говорят, что он состоит в Организации Украинских Националистов. Когда в камере набирается много людей, их куда-то увозят. Слухи ходят разные. Одни предполагают, что везут на железнодорожную станцию Сырец и куда-то отправляют. Другие утверждают, что прямым ходом в Бабий Яр. А там участь у всех одна – расстрел.

Глава 11

Дни в камере тянулись медленно. Каждый день, под конвоем полицаев, уводили по несколько человек.. Больше их никто никогда не видел. Взамен приводили новых.

Дора с мамой перебрались на освободившиеся верхние нары и ютились там вдвоём. На дощатые полати были брошены какие-то матрацы, изношенные и спрессованные до толщины рубероида. От них исходил тяжёлый дух человеческих испражнений загноившихся ран. Наверное это остались ещё после тяжело раненых с госпиталей Гражданской войны. Зато теперь у женщин появилась хоть какая-то возможность поспать. Дора мужественно переносила все невзгоды камерной жизни. Мысли её постоянно были заняты одним – что с детьми? Почти двое суток она вообще не могла уснуть. Стоило только закрыть глаза и перед ней проносились видения: лица её детей, испуганный, затравленный взгляд мужа.

За ночь ей удавалось поспать два-три часа. Остальное время она, просто, не могла сомкнуть глаз, боялась кошмаров. Ей всё казалось, что дети тоже арестованы и находятся где-то рядом. Иногда, проваливаясь в глубокое забытьё, она вдруг слышала требовательный плач проголодавшегося Семёнчика. Очнувшись, она поняла, что это плакал ребёнок у сидящей рядом на нарах женщины. Затем, мысли её опять перенеслись домой к своим. Она подумала о том, что Лизочка уже выросла из своего зимнего пальтишка и необходимо покупать новое. И Антоша тоже жаловался, что его ботинки жмут ножку и, вдобавок, протекают. Дворовой сапожник Мотл сказал, что ремонтирует последний раз. Уже не к чему было крепить подмётки. Наступила зима и мальчику необходимо покупать тёплую обувь. Да и Семёнчику не помешало бы что-то тёплое прикупить. Скоро, наверное уже станет на ножки и пойдёт. А во что обувать? Так, потихоньку делясь с мамой о семейных проблемах, они хоть немного отвлекались от своего трагического сотояния и им становилось легче.

Дора вспомнила мужа. У неё перед глазами возникло его, измученное постоянным моральным напряжением и тяжёлым недугом, лицо. Обычно всегда поздней осенью у него особенно обострялась болезнь. Необходимо было тепло и усиленное питание. Да где такое теперь взять? Как он там сейчас справляется один с тремя детьми? Слава Богу, что рядом такая соседка, как бабушка Нина. Но на ней тоже ребёнок! Правда, в далёкой Ядловке живёт Володина мама – баба Настя. Её муж, Мина, Володин отчим, надёжный мужик, любит их детей. И самое главное, что о Володиных родителях мало кто знает. Да и живут они в такой глуши, что туда и добраться трудно, особенно, в распутицу. От них давно уже не было никаких известий. Правда, месяц назад, Володя встретил на базаре земляка из Ядловки. Узнал от них все сельские новости. Родители живы и здоровы. В селе всё, относительно, спокойно. Для сохранения доходов от сельской местности, немцы даже колхозы начали восстанавливать. Пользуясь удобным случаем, Володя родителям гостинчик через земляков передал. Может быть, Володе, как-то удастся туда выехать с детьми и затаиться там на это трудное время? Мысль пришла ей в голову, как-то неожиданно. Это было как прозрение свыше. "Как же я об этом раньше не подумала?" Господи! Да это же выход из положения!

Дора, как и все молодые люди того времени, была далека от религии. Но тут она поверила в то, что сам Господь указал ей единственный путь спасения детей!

Дора опустила голову, закрыла глаза и ... начала молиться. Собственно, это была и не молитва. Дора не знала ни одной молитвы. Она, просто, разговаривала с Ним, просила Его о помощи. Нет, не себе и не маме. Она просила Его дать ей малейшую возможность, хоть как-нибудь сообщить Володе о том, чтобы он вывез и спрятал детей у своих родителей. Их надо было спасти любой ценой! Ещё она просила Его, дать ей мужество выдержать эти предсмертные дни.

И чудо свершилось. После того, как она обратилась к Богу, выговорила всю свою внутреннюю боль, Дора поверила, что Он обязательно поможет. На душе сразу стало легко и спокойно. Она почувствовала какую-то опору и уже была уверенна, что с её детьми ничего не случится. Она приобрела какую-то внутреннюю уверенность в том что дети будут спасены. Они уже были под надёжной защитой!

Теперь женщина испытывала облегчение. Её уже не пугала камера и то, что ей придётся ещё пережить. Как ни странно, но нервы её уже отошли от постоянного напряжения. Наконец-то кончился весь этот кошмар униженного прятания в тряпках на антресолях. Постоянные вздрагивания от каждого стука или звонка в дверь. Закончилась эта страшная неопределённость, в ожидании неизвестности. Наконец-то закончился весь этот кошмар трусливого скрывательства, как преступники, которые вне закона и находятся в бегах. Теперь это уже осталась позади! Что будет с ними дальше – самому Богу только известно. Во всяком случае, они сами не могут ничего изменить. Они с мамой уже стояли у роковой черты, которую надо перейти с достоинством. Главное: дети, пока что, в относительной безопасности. О себе она уже не беспокоилась. Дора поймала себя на мысли, готова на всё, даже на самое страшное. Просто, скорее это бы уже закончилось. Она перешагнула порог страха и теперь её ничто не пугало.

Глава 12

Гораздо сложнее было с мамой. Дора, как могла старалась поддержать больную маму. Для её пожилого возраста и слабого сердца пережить такое потрясение было очень сложно. Дора постоянно пыталась отвлечь маму от мыслей о предстоящем. Затевала разговоры о их жизни в Могилёв-Подольске, о знакомых и родственниках, о её прежней работе в театре, где она служила костюмершей. Старалась хоть чем-то отвлечь в благоприятную сторону мысли пожилой женщины с помощью воспоминаний о чём-то смешном, о местечковых «знаменитостях» Могилёв-Подольска:

– Мама, а ты помнишь Йоську-утильщика? Ну, он ещё ездил на пароконной бричке, но запряжена была только одна лошадь? Вторую он пропил, но всегда говорил, что цыгане украли.

– А, это тот, который ездил по сёлам и покупал у населения всякий хлам: утиль, тряпки, кости.

– Ну да, он. Только не покупал, а менял на что-нибудь. Мальчишкам давал папиросы-гвоздики. Те, кто был уже повзрослее брали у него папиросы "Прибой". А девушкам менял на тряпки бусы, колечки и всякую бижутерию. Они потом ходили по местечку и хвастались своими "драгоценностями".

– Конечно, помню, – от этих воспоминаний мама перестала плакать, и даже лицо её порозовело, – я помню у него сама когда-то выменяла свою старую кофту на модные в то время духи "Кармен". Твоему папе они очень нравились. Люди говорили, что Йоська своим промыслом кормил всю свою многочисленную семью. Да и корм для лошадки был дармовой. Ночевал он всегда где-то за селом на лугу. Выпасывай лошадок – сколько влезет. Ещё и домой привозил свежую конюшину. И у хозяек всегда покупал продукты по-дешёвке.

– Люди говорили, – сказала Дора, – что у него когда-то было две лошади.

– Конечно, было две. Вторую он позорно просрал.

– Как это можно? – удивлённо спросила Дора, старательно избегая повторять мамино выражение.

– Самым настоящим образом, в полном смысле этого слова. Однажды, после удачного парнуса он напился и остановился, как всегда, в поле переночевать. Его жена Рива на дух не переносила его сивушное дыхание. Одну лошадку, как специально, ту, которая получше, выпряг, а на вторую, которая похуже, уже не хватило терпежа. Видно, что-то съел. Бросил он им оттавы и начал искать укромное местечко в небольшом кустарничке. А после этого, там же рядышком лёг полежать, чтобы не идти специально второй раз, вдруг опять понесёт. Ну, и на свою беду уснул пьяненький. Утром проснулся – нет лошади. Бегал туда-сюда – лошадку, как ветром сдуло. Кто-то его выследил да и прибрал выпряженную лошадку ту, которая получше. Видно, боялся, что Йоська быстро обернётся и не стал на вторую тратить время и выпрягать. Вот она и осталась. Он на ней и ездил на свой промысел. А ту, вторую, люди говорят, что видели , вроде, похожую у цыган. Так его и прозвали – Йоська-полулошадник.

Дора аж задохнулась от смеха.

Вспомнили Мотла, у которого во дворе была маленькая будочка, где он, несмотря на свой мальчишеский возраст (четырнадцать лет!), паял кастрюли, ремонтировал примусы и керогазы, чинил обувь. Вообще-то это приравнивалось к предпринимательской деятельности и было наказуемо. Но, мама Мотла работала (ну, конечно же, неофициально), проституткой в ресторане Шаи Каминского, и участкового обслуживала бесплатно. А тот за это закрывал глаза на парнус её сына. Тем более, что Мотл тоже никогда не забывал его поздравлять со всевозможными праздниками. Все были довольны.

Вспомнили Милю с первого этажа, которого родители заставляли пиликать на скрипке. Он её ненавидел. Гораздо лучше он овладел другим искусством: он умел попёрдывать по заказу. Получив "заказ", он провозглашал:

– Исполняется бой московских курантов!

Затем поднимал ножку и оглашал колодезеобразный двор звуками, от которых интеллигентная музыкантша тётя Фира с первого этажа, затыкала уши:

– Миля, я тебе заплачу, только не надо фальшивить.

А мама кричала ему из окна:

Миля, хватит уже пердеть. Иди играть уже.

– Не хочу.

– Иди домой, я сказала, онанист проклятый.

Маму Миля не боялся:

– Онанизм укрепляет организм! – бойко парировал он в ответ на весь двор.

Но как только пацаны начинали кричать:

– Миля, атас! Батя идёт!

Милю, как ветром здувало. Папа ещё и в подъезд не вошёл, а из комнаты через окно уже пищала скрипка.

– Ты знаешь, Дорочка, Миля обладал ещё одним редким талантом. Когда он уже стал большим, его часто приглашали на свадьбы или торжества. Он исполнял с помощью своих неприличных звуков один номер. Когда все гости уже были пьяными, он усаживал на стульях в кружок несколько человек, мужчин и женщин. Выбирал кого-нибудь и долго всматривался в его лицо, изучая его внешность. Затем пердежом выражал его характер. Это так соответствовало похожести и нрава, выбранного им человека, что гости падали от смеха. Такой номер он проделывал всегда в очень узкой компании.

Накрывшись какой-то там одежонкой, мама и Дора тихо смеялись, опасаясь своим смехом побеспокоить соседок по камере.

Но в камере, несмотря на гул от разговоров, всё было слышно. Во всяком случае, соседкам. Они всё слышали и даже попросили их рассказать им тоже, чего они смеются.

Наверное, так уж устроена жизнь, что рядом с горем ходит и смех. Жизнь не может состоять только из одного горя.

– Что вы там спрятались и смеётесь? Расскажите и нам. А то сидим тут, как кроты.

– А мы с мамой вспоминаем всякие смешные истории из нашей жизни.

– Мы тоже хотим к вам.

– Милости просим в наш дом, только уж извините угощать нечем.

Когда-то бабушка Ида служилала в областном передвижном театре костюмершой-парикмахером. Так сказать, соединяла две должности. Для передвижного театра иметь в штате и костюмершу и парикмахера, было накладно. Иногда ей даже приходилось подменять какую-нибудь актрису второго и третьего плана. Там же служил и её, ныне покойный муж, дедушка Семён. Он был скрипачом.

Своё выступление Ида начала с краткой и доступной для всех лекцией -рассказом, что же такое есть ТЕАТР?

– Театр, даже самый маленький – это дом Мельпомены со своими порядками, уставом и обычаями. Случайные люди, не обладающие даром актёра, или равнодушными к театральной жизни, там долго не задерживаются. Зарплата маленькая, жизнь полукочевая. Не каждый может это выдержать. И если в душе нет актёрского дарования, который перевоплощает артиста даже в самой трагической для него ситуации, – Ида сделала особое ударение на эту фразу, – и он не может выйти на сцену, чтобы исполнить свой долг и сыграть свою роль, то ему в театре, просто, делать нечего. Как правило, все служащие в театре, начиная от директора и кончая гардеробщицы – это бывшие актёры. Они сживались со сценой всю свою жизнь и никогда по своей воле не оставляли её. В свою очередь, театр тоже не бросал их на произвол судьбы. После ухода со сцены по разным причинам, они, как правило, продолжали служить в театре на вспомогательных работах. Например: – гардеробщик, билетёр, осветитель, костюмер, швейцар и т. п. Среди актёров существует выражение: "Лишь в лёгком челноке исскуства от скуки мира уплывёшь". И я должна вам сказать, что это святая правда. К числу этих служителей принадлежала когда-то и ваша покорная слуга.

Бабушка Ида знала множество всяких театральных историй. Рассказывая их, она непроизвольно входила в роль и перевоплощалась на глазах. Многое уже забылось, но кое-что ещё в памяти осталось.

– Я вам расскажу несколько случаев из театральной жизни.

– Конечно расскажите. Только так, чтобы и мы слышали, – раздались голоса из углов камеры.

Несмотря на то, что бабушка Ида не была актрисой, а всего лишь костюмершей, по своей натуре это была врождённая артистка. Дома она отрывала такие сценки из спектаклей, причём ни разу не повторяясь в своём репертуаре, что соседи от смеха надрывали животики. И вот, сейчас, она вышла в своём рванье на середину камеры и случилось Чудо! Она преобразилась. Она вышла на сцену.

Это уже была не униженная своей национальностью пожилая женщина, с тремя внуками, с которыми палачи разлучили её навсегда. На ней уже не было старого рванья. Она была в сценическом платье (Ну, как же, в зале аншлаг!). На ногах туфли с медными, надраенными пряжками. Волосы украсила завивка. Ногти покрыты ярким лаком. Ноги в коленях выпрямились, исчезла боль в спине от жёсткого матраса, куда-то подевалась застарелая подагра, спинка прямая, исчез "вопросительный знак", морщины на лице от переживаний последних дней, разгладились, исчезла аритмия, которой она страдала последние годы! Пульс бился ровно.

Одна женщина, чудом сохранившая от шмона маленькое карманное зекальце, навела на актрису маленький, еле заметный отблеск камерной лампочки и получился софит.

Ида, входя в образ, начала медленно и выразительно своё выступление. Она играла того или другого персонажа каждым мускулом лица, давая возможность слушателям слиться с образами:

– Ну так вот, – начала бабушка Ида, – в театре, как правило, тексты, которые можно читать, актеры не учат наизусть, а просто считывают с листа. Идёт спектакль, я уже не помню какой, да это и не важно. По ходу действия на сцену вбегает гонец и передает королю в руки письмо:

– Ваше Величество, Вам письмо!

Король разворачивает свиток и ... О, ужас, там нет текста (коллеги решили подшутить). Но короля играл опытный артист и, возвращая свиток гонцу, говорит:

– Читай, гонец!

Артист, исполняющий роль гонца, тоже не лыком шит, возвращает письмо королю:

– Неграмотен, Ваше Величество!