Текст книги "Травести"

Автор книги: Глеб Исаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Глава 4

Тишина, словно нет, кроме нее, никого, и нет в мире ничего, кроме этой комнаты. Стеклопакет надежно отсекал непогоду за окном. К вечеру поднялся ветер, и теперь мело уже вовсю. Она лежала в кровати и пыталась привести мысли в порядок. Вспомнилось трясущееся свиное рыло коновала. Мелькнул блестящий бок роскошного джипа группы поддержки. "А все же, кто он, этот дед? И почему все, что он делает, удается легко и просто?" Назад ехали молча. Она уже чуть успокоилась и молчала, не зная как начать беседу, а старик, словно и не было той безобразной сцены, вел машину аккуратно и спокойно, не обращая внимания на обгоняющие его тарантас иномарки. Наконец оторвал взгляд от дороги: – Пойми, Оля, в жизни много грязи и зла. Но главное – не это, главное – как мы к нему относимся. Нельзя относиться к подлецам так, как относятся они. Парадокс, но если встать с ними на один уровень, то будешь таким же. Я не убеждаю принять идеи всепрощенчества. Наказать – да. Удержать от преступления – тоже. И даже уничтожить, если другие способы предотвратить беду не помогают. А вот ненавидеть, презирать – не стоит. Это сложно. Я ведь предполагал, что так все и будет. Прости, это было нужно. Слова не помогут... Оля перевела взгляд с пролетающих мимо столбов на старика: – Скажи, а как у тебя это все выходит? Ты... я понимаю, это звучит дико, – она замолчала, подыскивая слово. Дед усмехнулся: – Да говори прямо. Не колдун ли я? Хм. Нет, Оля. Вынужден огорчить. Хотя, техники эти, и впрямь, имеют отношение к эзотерике. Не впрямую. Но... Есть такая лженаука, Биоэнергетика. Изучает то, чего никто не чувствует и не видит. Однако энергия эта работает весьма радикально. Как говорится: "Суслика в норе видишь? Нет? А он там есть". – Я читала про это... – отозвалась Оля, без особого, впрочем, интереса. – Но считала, что это все шарлатанство. Старик усмехнулся: – Многовековая история этого дела вряд ли могла продержаться только на шарлатанстве. Ну да это неважно. Факт то, что есть практики. Они действуют. И есть люди, которым удается достичь в этом определенных успехов. – Достигается это специальными практиками, воздействием частотного резонанса, цветовыми эффектами, всего и не перечислить. У меня это тоже неплохо выходит. Тебе, кстати, будет интересно узнать, что после травм эти способности усиливаются. Да, да, и у тебя. Ты этого не чувствуешь. Но я знаю. А развить эту силу я тебе с удовольствием помогу. – Я не знаю, как то странно... Наверное. Мне нужно подумать. Он легонько шлепнул руль: – Нет, уродовать кулаки она готова хоть сейчас, а тут – подумаю. Я тебе уже который раз пытаюсь втолковать. Сила физическая – ничто против силы духовной. Энергетика может куда больше кулака. И вроде бы видишь, а все впустую... Понемногу она согрелась, мысли исчезли, глаза начали слипаться. И, наконец, подкрался сон.

– Карлсон... а где же собака? – она стоит на сцене, старательно выполняя наказ режиссера, хлопает ресницами, изображая обиду, и заглядывает в кулисы. Взгляд упирается в сонную физиономию пожарника. Тот тихонько переговаривается с реквизитором, обсуждая вчерашний футбол. Гришка, играющий добродушного весельчака, вечно похмельный и воняющий дешевым одеколоном так, что слышно, наверное, в первых рядах, подпрыгивает, придерживая накладной животик, изображает растерянность. – Ты чо, малыш? А я? Я, ить, лучше, – его дикцию так и не сумели исправить ни годы учебы, ни сотни репетиций и спектаклей; больше смахивает на мелкотравчатого скандалиста. Он даже не пытается играть, торопливо проговаривая текст. – А где пирог? – он тычет в кнопку, включая электромоторчик, который крутит привязанный к спине пропеллер. Тот трещит, проворачивается пару раз и глохнет. – От, блин, – вполголоса чертыхается актер. И, в ожидании ответной реплики, трагически сопит перегаром. – Не в пирогах счастье, – вздыхает Оля и думает: "Вот шуба, как у Верки, это счастье", – и заканчивает: – ...Собаку мне не купили. Григорий, прикалываясь, бормочет, пародируя бессмертную фразу Василия Алибабаевича: – То бензин... а то... дети. Оля фыркает и, делая страшные глаза, переходит к следующей мизансцене.

Неожиданно она проснулась: "Хотелось ей вновь этого? Пожалуй, нет. Это не искусство и даже не ремесло. Пошлость, грязь интриг, нет". Сообразила, что за окном уже светло, и только тяжелые портьеры создают в спальне мягкий сумрак. "Операция", – вспомнила она. И проснулась, уже окончательно. Минька приятельски облаял Олю, предлагая побегать по свежему снегу, но понял, что хозяин и гостья снова уезжают, отошел в сторону. – Скучно Веньямину, – старик обмел лобовое стекло. – Ну, ничего, вот с делами закончим... – Машина тихонько тронулась со двора. Госпиталь встретил деловитой суетой, одинаковыми салатными костюмами персонала и тяжелыми халатами пациентов. Оля сидела напротив благожелательно осматривающего ее лицо врача. Серьезный, чуть ироничный, прищур серых глаз: – Ну что ж, ничего страшного. Собирайте анализы, и мы вас подштопаем. Будете краше прежнего, – он склонился к столу, заполняя бланки. – Когда будет готово, звоните... Михаил Степанович, до этого старательно изучавший плакаты и в беседе участия не принимавший, отвлекся от наглядной агитации: – Майор. Вы не поняли. Задача поставлена иная. Операцию необходимо выполнить в кратчайшие сроки. Вернее, сегодня. Сейчас вы заполните карту, дадите распоряжение готовить операционную, до обеда проведете пациентку по всем пунктам предоперационной диагностики, анализы и прочее. А после обеда на стол. Ясно? Майор глянул на нелепую фигурку старика: – Папаша, я понимаю, вы родственник, но... Степанович глянул на офицера, тот поперхнулся и замолк. – Взрослый человек. Офицер. Ну что вы, право... Все приходится разъяснять. Можно, конечно, вызвать начальника госпиталя, и он отдаст вам приказ, но, думаю, хватит и моего распоряжения, – дед вытянул маленькую бордовую корочку. Раскрыл перед лицом хирурга. По мере чтения лицо врача неуловимо подобралось и посерьезнело. – Извините, товарищ генерал-лейтенант, я не сообразил. – Вижу, – дед спрятал удостоверение и доброжелательно закончил: – Выполняйте и, пожалуйста, отнеситесь серьезно. Это не просто моя внучка. Это наш сотрудник. Вы понимаете? – Так точно, – майор поднялся. Михаил Степанович ответно кивнул и, погладив Олю по рукаву, шепнул: – Ты не теряйся. Я к вечеру подъеду. Все будет хорошо.

С подготовкой к операции и впрямь уложились в шесть часов. Измотанная переходами из одного кабинета в другой Оля, тем не менее, не могла не удивиться тому, с какой быстротой и точностью работали врачи. Ни отпросившегося окулиста, ни ожидания в рентген-кабинет. Она попыталась сообразить, что значит звание, которым обратился к деду военный. Однако слово генерал само по себе впечатлило. А когда в одном кабинете прозвучала интригующая фраза. Когда в очередном кабинете спросили, она ли проходит комиссию по направлению ГРУ, и вовсе растерялась: "Какой же из обликов ее знакомца настоящий? Кондового старика или высокопоставленного военного?" Однако подготовка, наконец, завершилась. Ее переодели, уложили на каталку, и вот уже вспыхнули над головой огни ламп, словно вновь вышла на сцену. Глуховатый голос распорядился: – Считайте до десяти. Она начала счет и, уплывая в сумрак, успела подумать: "Так просто?"

Глава 5

Михаил Степанович не сомневался, операцию сделают, как полагается. Не такая уж сложность, да и ответственность чувствуют. Одно дело, когда за неизвестную девчонку просит начальник, хоть прямой и непосредственный, но просит, другое, когда выясняется, что пациентка – пусть маленький, но винтик серьезной и уважаемой организации. Потому и удостоверение соответствующее засветил. Удостоверение, к слову сказать, абсолютно настоящее. Несмотря на то, что никакой он не генерал. Ну, да кто знает, насколько нынешняя его должность ниже звания в корочке прикрытия? Он сидел в своем любимом кресле, почесывая ухо разлегшегося рядом Миньки: "Вроде и не соврал ей, когда сказал, что никого, кроме пса, у него не осталось, да только и правды всей не сказал". "Чего уж тут... Себе-то не соврешь, – рассердился он вдруг. – Что ты заладил? Не мог, мог... Мог, не мог. А то, что захватили городок как раз те, кого ты, именно ты – Михаил Степанович Воронов – и выучил, это, вроде как, не важно? Создал, вылепил. В крепкую организацию, со всеми признаками спецподразделения, превратил. Это не важно?" "А как хорошо начиналось... Вызывают в Москву... – цитата из советской еще комедии, ставшая его присказкой, могла стать прологом к той, уже ставшей историей, глобального масштаба операции. Начало девяностых, ознаменовалось неконтролируемой лавиной криминально-коррупционного "беспредела". Регионы, получив столько самостоятельности, сколько смогли унести, потеряли не только меру, но и остатки здравого смысла. То в одном, то в другом регионе начали возникать, и вовсе не на пустом месте, разговоры об автономии. Москва далеко. А у нас все свое. Так зачем делиться? Деньгами, властью. Остановить эту криминально-чиновничью вакханалию можно было только одним способом: противопоставить им беспредел государственный. Первый опыт создания такого противодействия был обкатан на самой окраине России. Дальний Восток – регион, практически отрезанный от центра. Слабоуправляемый, самодостаточный близостью высокоразвитых экономик Японии, Кореи и Штатов. И, кроме того, питаемый огромным рынком только начавшего подниматься Китая, привел к такому шальному притоку реальных возможностей и средств, что медлить было нельзя. Могли местные органы противостоять нашествию криминала? Увы, однозначно, нет. Контора, да и МВД, состоит из живых людей. Людей и их семей. У каждого дети, близкие. А дешевый китайский ТТшник, хотя и годится всего на один-два выстрела, но стоит копейки, а человеку достаточно и одной пули. Но не только страх, но и желание жить по-людски. Легко представить, что испытывал обычный, воспитанный на продукции АвтоВАЗа человек, впервые увидев, к примеру, японский "Краун". Легковушка восемьдесят четвертого года в девяностом стоила в Стране восходящего солнца копейки, а оборудована была так, как и в наше время не многие машины люкс-класса европейских производителей. Электротабло, кондиционер-холодильник, круизконтроль, электрическая регулировка сидений, не говоря о ходовых качествах, недоступных ни одному российскому автомобилю того, да, наверное, и сегодняшнего времени. А видео, аудио аппараты, телевизоры метровой диагонали, не говоря о хорошей, качественной одежде... И это все в девяностом. И валяющаяся бесхозно валюта. Икра, рыба, лес, техника... Возможности получить все и сразу ломали, что говорить, многих и не самых плохих... Поэтому, когда во Владивостоке появилась банда, которую позже назвали бандой Дронова, или "Четвертой сменой", никто из осведомленных особо не удивился. Одной больше, одной меньше. Разница оказалась в том, что бандой ее квалифицировали уже после того, как закончилось следствие. А члены этой преступной группы называли себя Системой... Степанович невесело усмехнулся, вспоминая, как приданный ему "контакт" в восьмом отделе ТОФ, достал с полки затрепанный томик Суворовского "Аквариума" и бросил на проштампованный инвентарным номером столик в номере провинциально-убогой флотской гостиницы "Чайка", где Воронов квартировал под легендой командированного из столицы чиновника. – Доходчиво, и со знанием дела... – Клыков, начальник агентурного управления разведки, заметил: – Хоть какая-то польза от иуды, а использовать можно, как методичку. И никакой необходимости рассекречивать действующие инструкции. Эта гнида многое, что сама знала, уже и так разболтала. Так это начиналось. Система, работала по строгим военным законам. Вернее, по законам спецподразделения. Японские УКВшные радиостанции, жучки и глушилки, применяемые при разработке клиентов, были настолько высокого качества, что их уже после окончания расследования и вынесения приговора, в середине девяностых, раскупили, не довезя до "Конфиската", сами опера. Все покупалось простыми туристами, но в лучших магазинах Токио и Осаки. Сложнее было с контингентом. Ну не на уголовниках же строить Систему... Какие из накачанных стероидами в подвальных качалках пацанов организаторы? Смех один. Следователи Генпрокуратуры, которые потом, когда Система себя исчерпала и превратилась в обычную бандгруппу, с удивлением узнавали, что "шальные" деньги заманили в "Четвертую смену" бывшего десантника и лейтенанта морской пехоты. Не просто рядового "морпеха", а командира взвода десантно-штурмового батальона, следователя местной прокуратуры и даже офицера подводного спецназа. Только наивный и малознакомый с реальным положением дел человек мог предположить, что офицер элитного морского диверсионного подразделения мог повестись на "воровское благо" и понятия. Мало кто знал, что ежегодно выступающий по набережной в последнее воскресенье июля, когда празднуется День флота, Морской царь и есть командир этой самой роты. А как умел воспитывать в своих подчиненных патриотизм и верность спецназовскому братству капитан третьего ранга, знали единицы. Степанович вспомнил неуступчивого капитана: неровный багровый шрам поперек щеки, спокойный взгляд и ладони, размером с саперную лопатку. Сколько сил стоило убедить его в необходимости подписать документ об откомандировании офицера в ведение штаба ТОФ. Откуда уже без помех смогли уволить на гражданку. Несомненно, основу бригады все же составили мелкоуголовные "торпеды". Спортсмены и отморозки. Но костяк, занимавшийся каждый своим направлением, штаб, был составлен именно из профессионалов. Действия Системы развернули не на пустом месте. Предварительная информация, собранная и систематизированная самим начальником оперативно-аналитического центра восьмого отдела Князевым, позволила ударить по главным целям. Волна покушений выкосила криминальный мир Приморья настолько качественно, что уже через год некому было занять пост смотрящего. Когда коммерсанты, чиновники и бандиты, наконец, поняли, что "ж-ж-ж неспроста", было поздно. На смену сепаратистам пришла новая, не столь амбициозная, волна. Ребята быстро сообразили, что почем, и, продолжая заниматься своим нелегким криминальным бизнесом, в политику и серьезный бизнес уже не лезли. А вот Система пошла в разнос. Кровь и бешеные доходы опьянили. Тем более, что, выполнив задание, Степанович тихо убыл в столицу, Клыка завалили свои же. Местная прокуратура расписалась в собственном бессилии, за дело взялись важняки из Генеральной. Крови случайных людей на бригаде оказалось столько, что "отмазывать" почуявших вкус ее бывших отличников боевой и политической было бессмысленно. Дронов, когда его, наконец, взяли, попытался начать рассказ о подоплеке, но внезапно умер в камере на "Инструментальном". Концы обрубали другие люди и совсем не в белых перчатках... Систему, в конце концов, развалили, но опыт ее остался и начал с успехом внедряться в других регионах. Не так топорно, как в Приморье, но куда эффективней. Понимал ли Михаил Степанович, что у всех этих систем один конец? Он вздохнул: "Себе не соврешь. Конечно". И все же делал. Исполнял приказ. Талантливо, профессионально. Оправдывал себя тем, что другого выхода нет, что он только исполняет приказ. Система отлаживалась. Уже был создан целый букет различных Ассоциаций ветеранов ГРУ... ставших финансово-административными центрами организации. Но, как и все у нас, хотели как лучше, а вышло... Появился целый выводок дармоедов, строчащих бессмысленные приказы и инструкции. Воронов с отвращением вспомнил гениальную, в своей тупости, семидесятистраничную инструкцию, где на полном серьезе излагались, выдаваемые за откровение, идиотизмы. Документ подробно перечислял куда нужно и желательно внедрять агентов. ...В банки, подконтрольные криминалу, в административные органы, в налоговые, фискальные органы, в суды... Или указание создавать фиктивные войсковые части для легендирования агентов... – Лепет олигофренов, хоть и загрифованый, стал достоянием гласности. Пресса с упоением цитировала рожденное в голове столичного бюрократа, начитавшегося Семенова и Донцовой: "На базе таких структур возможно создание постоянно действующих лжебанд"... "Лжебанда – это почти как чуть-чуть забеременеть, – грустно усмехнулся Степанович. – Однако "собака лает, а караван идет"... – он уже понимал, что открыл "ящик Пандоры", но и предположить не мог, как страшно оказалось прозрение. Одна из таких лжебанд, созданная в Закавказье, выполнив задание, была отдана на откуп ментам и прокурорским, но не пожелала стать послушным объектом следствия. И решила уничтожить всех следователей, размещенных под охраной военнослужащих СКВО. Нападение организовали специалисты, и потому прошло оно как по нотам. Уничтожили все документы и всех причастных к следствию, а заодно и остальных офицеров и свидетелей. Вот в этой мясорубке и погибли родные Воронова. Степанович вздохнул: "Самые ревностные праведники получаются из завязавших алкоголиков и раскаявшихся проституток". – Истина грубая, но верная на все сто. С каким жаром ты втолковывал этой девочке, что ненавидеть плохо, что жить нужно по совести, и вставать на одну доску с подонками не годится. Это сейчас ты такой правильный. Где она была, твоя принципиальность, когда Дроновцы, устраняя авторитета, "случайно положили" трех совершенно посторонних людей? А жена и дочь коррупционера, подорванные с ним в одном джипе? Как говорят менты, "эксцессы исполнения"... "Почему об этих людях ты тогда так не переживал?" – он вскочил и в слепой ярости врезал в каминную доску, полетели обломки тяжелой мраморной плиты. Пес взъерошил загривок и зарычал, испуганный вспышкой болотного цвета энергии гнева, расползающейся от друга и хозяина. Пахло страшно и мерзко. Пес поджал хвост и забился под кресло. Старик опустился в кресло. – Извини, извини, Веник, сорвался. Не буду, – пробормотал он. "Рука не дрогнула. Ствол смотрел точно в сердце, а вот не судьба... Вытащили. И уже потом появилось Это. Способности". Михаил Степанович взял себя в руки. Успокаиваясь, глянул на часы. И тут возникло понимание: "Кто-то едет... Незваный гость хуже... ох, не ко времени, ну да ладно", – Степанович глянул в окно. Так и есть. По засыпанной снегом дороге к дому полз громадный, смахивающий на лакированного жука, "шестисотый". За ним плелся антрацитовый "Геленваген" охраны. "Губернатор? Ему-то что нужно? – удивился хозяин. Самый крупный олигарх местного разлива, по совместительству глава региона, вел жизнь светскую, разъезжал больше по тусовкам и брифингам и оказаться в затерянном среди леса уголке не мог по определению. "Алюминиевый папа", как прозвали крепкого и ушлого бизнесмена злые языки, на княжении сидел крепко. Власти, отлично понимая, что он жулик, рассудили: лучше прогнозируемый и вменяемый "щипач", чем непредсказуемый и голодный новичок, жрущий в три горла. А потому на мелкие шалости "Губера" с законом смотрели сквозь пальцы. Региональный же надзиратель, он же полпред, тоже особенно не обижался. Доход от участия в парочке хлебных проектов папы примирил его с хозяином как нельзя лучше. "А слухи, так на то они и слухи"... – отмахивался бывший кавказский усмиритель на доклады референтов о нарушениях. Степанович, комиссованный после неудачного самострела и госпиталя вчистую, и, как ни странно, отпущенный конторой с миром, осел в глубинке, в дела власть предержащих не лез. Проедал деньги за проданные московскую квартиру и дачу, открыл небольшое консультационное агентство, иногда зарабатывал неплохие деньги, давая ценные советы нуждающимся, фигурой в городе был заметной, но загадочной. Местные, пробив связи отставника в Центре, получили строгое предупреждение: к пенсионеру не лезть. Совет, данный не последними в государстве людьми, местечковые боссы приняли к сведению и разошлись краями, соблюдая строгий нейтралитет. Потому личный визит первого лица региона оказался совершенным сюрпризом и загодя не просчитывался. Однако интуиция подсказывала, ничего хорошего от внезапного посещения ждать не стоит. Будь нужна "папе" обычная консультация, что маловероятно, он либо вежливо пригласил его к себе, либо назначил встречу на нейтральной территории и, всяко, сделал это не лично, а через одного из многочисленных референтов. "Чего гадать, скоро узнаю", – решил не забивать голову загадками Михаил Степанович, запер Миньку и вышел на крыльцо, встречать сановного гостя. Крепыш из охраны сноровисто оглядел окрестности на предмет отсутствия угрозы для опекаемого тела и открыл тяжелую дверь "Мерседеса". "Ага, спасет тебя эта жестянка", – отстраненно усмехнулся Степанович, невольно припомнив недавний случай с "папиным" коллегой, неплохим артистом, влезшим по глупости не в свои сани и угодившим на небеса на совершенно ровном месте и пустой трассе точно в таком же бронированном сарае. Глава региона неторопливо выбрался из авто, поежился на прохладном ветру и двинулся к стоящему у ворот пенсионеру. – Здравствуй, Михаил Степанович, – первым поприветствовал гость хозяина. – Здрав буде, боярин, – цепляя привычную маску древнего, слегка не от мира сего старца, которую он успешно применял для внешнего пользования, склонился в поклоне Степанович. – Да что ты, право, – разве что не смутился Виктор Петрович, как звали в миру алюминиевого короля. Ощерился в голливудской улыбке, демонстрируя ровный ряд искусственных зубов. (Свои, как точно знал Михаил Степанович, гость потерял еще в советские времена, когда, еще будучи обычным хозяйственником, загремел на казенный кошт, "попутав" вагон с рубероидом). – Мы, к сожалению, раньше не встречались, – начал исполнение обязательной программы Губернатор, – но слышал я о тебе только хорошее. Извини, что тыкаю, но мы ведь почти ровесники, – словно невзначай обозначил он знание возраста собеседника. Фраза заставила насторожиться: "Не прост ты, парень. Ох, не прост. И сразу берешь быка за рога". "Дескать... я знаю, что ты знаешь, что я знаю. Ну-ну"... – Михаил Степанович захихикал и, продолжая исполнять номер, махнул: – Разве в возрасте дело? Ты в силе, на виду, тебе сам бог велел молодиться, а я пенсионер, отставник, одно слово – старая перечница. Куда мне форсить? – Ох, брось ты прибедняться, Михаил Степанович. Шестьдесят один, тоже мне, возраст? Ну, как скажешь, – посчитав, что обязательная программа откатана, властительный олигарх перешел к цели визита. – Я, уж извини, без приглашения, но больно дело у меня щекотливое... – приступил он к главному. – В дом не прошусь, в кабинете насиделся, а тут хорошо, тихо, и кислород опять же, – втянул морозный воздух гость. – Прогуляемся? – предложил осторожный чиновник. "Записи опасается, или правду сказал?" – Степанович, чувствуя знакомое покалывание в ладонях, протестировал откровенность сказанного. Похоже, все-таки стережется. Он двинулся рядом с неспешно вышагивающим по брусчатке, укрытой свежим снегом, гостем. – Так чему обязан? – отыграл свою реплику хозяин, когда они удалились от машин на приличное расстояние. – Дело у меня небольшое, но чрезвычайно интересное, – негромко произнес "Папа". – Знаю, от дел ты, Михаил Степанович, отошел. Но связи-то в столице остались. Вот странно, кого ни спрошу: "Чем наш пенсионер занимался?" Никто толком не отвечает. В то же время тебя знают. А я ведь не на рынке спрашивал, – отвлекся на миг Виктор Петрович, давая понять, что прибедняться не проскочит, и продолжил: – Есть у меня предложение. На продажу выставляется местный завод. Небольшой, скорее, даже совсем небольшой, однако, вот, как и ты, всем нужный. На нем детали изготавливают и, что характерно, только на нем. Для больших корпораций. Твой фонд, я уж не знаю, почему, но имеет право с такими предприятиями работать. Потому, предлагаю. Ты участвуешь в аукционе, ну, сам должен понять, покупаешь только ты. Денег тебе дадут. А потом передаешь право пользования. Только-то. Твой он будет, ничей больше. На бумаге. Только управлять станут те, кто... Другие, короче. А? – Кто? – коротко уронил Степанович, уже зная, откуда дует ветер. – Только, пожалуйста, не говори о своей выгоде... А то, я ведь и сам могу ... "Губер" прижал губу. Чуть заметно, но мелькнул в пятнистых глазах сполох опаски. – С юга, – обронил он. – Не подумай, не эти... – Наши граждане. Совершенно чистые. У них интерес... "Деньги шальные от наркоты у них, – вздохнул старик, однако, предположение не озвучил. – А интерес так это азбука. Кто на управлении сидит, то все на себя замыкает. Такие откаты пойдут. Чтобы поставку не сорвали, какая там прибыль... А вернее и другое. Процесс тонкий. Завалить чуть, подправить, никто не заметит. Выяснится только, когда готовые изделия полетят", – Михаил Степанович прокачал информацию и усмехнулся: – Ха-арошее дело. Но почему я? Иль в городе людей нет? И какой мне с того профит? – Михаил Степанович, ну что вы право? Вы, потому, что вам в Москве не откажут? Я ведь тему пробил. Еще и рады будут, что человек ожил, чем-то занялся... А интерес прямой. Вы мне поможете, я вам... Степанович, собираясь в три слова определить свое отношение к предложенной сделке, вдруг почувствовал, как кольнуло в уголке рта. "Резать начали", – понял он, ощутив, как аккуратными, неровными рывками ползет по щеке, повторяя движение хирурга, легкая судорога. – Мне необходимо подумать, – свернул он разговор. – Извините, сейчас занят. Ответ дам позже, – он отвернулся, скрывая тик, – после. Огорошенный ответом гость замер с открытым ртом. – Ну, гляди. После, так после, – наконец смог вернуть самообладание чиновник. – Не тяни только... Он скомканно попрощался, быстро вернулся к машине и чуть сильнее, чем требовалось, долбанул дверцей лимузина. "Вот тебе и поворот... – огорченно сплюнул хозяин, возвращаясь в дом. "Ладно, все после", – он присел в кресло и замер, настраиваясь на Олину энергетику.

Глава 6

Приснился дом. Старый, с ветхими ставнями, с голубями под кровлей и большим жестяным флюгером, скрипевшим, когда дул ветер. О том, что она станет актрисой, Оля знала с детства. Или певицей. Но обязательно выйдет на сцену, в этом не сомневалась ни минуты. Поэтому, получив аттестат, она твердо выдержала все уговоры матери и отправилась покорять столицу. То, что случилось после, вспоминать не любила, а уж тем более не рассчитывала увидеть во сне. Тем более в таком ярком и до мелочей похожем на реальность.

"Yesterday, all my troubles seemed so far away..." – тягучая мелодия в ранних сумраках. Она разглядывала остатки наличности, сидя на скамье недалеко от привокзального киоска. "Двести двадцать пять... почти триста не хватает, – в который раз вздохнула она и растерянно замерла. – Как же так, ведь еще вчера было пятьсот? – провела по дну сумочки, ощупав неровную изнанку: – Нету". В нелепой надежде глянула в кармашек. Отправлять телеграмму было бессмысленно. Мать собрала на поездку все, что смогла. А занять в нищей деревне три сотни? Шутка? Тяжело вздохнула и вновь попыталась открыть сумку. Поняв глупость, замерла. Огромный, чужой город, Пыльные окна старинных зданий, ободранная лепнина фасадов. Зеркала витрин, отражающие смешную провинциалку в несуразном пальто. Она провела рукой по бежевому драпу: "Кто виноват, что в магазинах у нас только такие?" В детстве Оля твердо верила в свою звезду. В школе, на занятиях по английскому, в кружке пения, но город живет по своим законам. Не важно, что у тебя трехоктавный диапазон. Ежели ты дочь скотницы, то ни к чему мельтешить под ногами у тех, кто рожден с правом на достойную жизнь. – Мысли, вовсе не эти, а куда прозаичные, крутились вокруг недостающей для покупки билета суммы. "Ну и куда, подскажите, обратиться в столь отчаянной ситуации? Поезд в восемь. Следующий – послезавтра. А ночевать? На вокзал ведь не пустят... Да еще эти... с волчьими глазами". Она прижала сумочку и выпрямилась на жесткой скамье. Вновь зазвучала мелодия положенного на битловский хит "инструментала". "Продать? А кто купит? Да и что тут продашь? – Оля сжала губы, успокаивая предательски дрожащий подбородок. – Господи, ну помоги, мне всего-то нужно двести восемьдесят рублей", – мелькнула заполошная мысль. – Все брошу, ни ноты... Господи... – пробормотала, понимая дурость заклинания. Но течет мимо людской поток, и звучит хрипловатое соло заморского саксофона из пыльного ларька. "Подумаешь... Я ведь могу, куда лучше и точнее. Да пусть смеются. Кто меня здесь знает? Только уехать... Дома хорошо, расцвела земляника, а возле протекающей конуры ждет вислоухий барбос Мишка". Представила, как откроет истертую калитку и увидит родной двор, с тусклыми огоньками васильков и ромашек в заросшем палисаднике, неизменные полотенца и фартуки, сохнущие на проволоке. Суетливых хохлаток, ковыряющих золу у щелястого забора. "Только выбраться... – выдохнула, усмиряя застучавшее сердце. – Будь что будет... Пусть смеются. Только уехать". Дождалась, когда прозвучат вступительные аккорды "закольцованной" мелодии, и прошептала первые слова шлягера. И вдруг вспыхнуло бездумное, собранное из неведомых тайников души, решительное отчаяние. Сдернула берет, бросила на скамью и запела, уже не сдерживая голос. Оглянулся сутулый мужик в потертом плаще, покосилась, сурово сжав синеватые губы, очкастая, снулая, как плотва, пенсионерка в китайской куртке. От волнения взяв чуть выше, приноровилась к тягучему ритму "инструментала" и продолжила. Голос лег на музыку идеально. Было в нем и еще что-то, заставляющее замереть и прислушаться. Возможно, отчаяние или стыд, но не та неловкость, которую вызывает неумелое исполнение переходных менестрелей, силящихся подражать эстраде. Люди шли мимо. Никто не тыкал пальцем, не крутил у виска, но и не спешил расстаться с купюрой. "Отступать уже поздно", – решила исполнительница. Поднялась и, включив диафрагму, прошла самый сложный момент композиции. Первую десятку бросил седоватый мужчина с сумкой ноутбука на плече. Он неловко склонился над беретом и уронил мятый червонец. Задерживаться не стал и уже через пару секунд исчез в провале метро. Следующей бумажки пришлось ждать долго. Окончилась мелодия, пауза, и вновь зазвучал бессмертный шлягер, но денег в копилке не прибавлялось. Она допела куплет и даже сумела поднять глаза, однако полтинник, опущенный на стартовую десятку, стал неожиданностью. Женщина расправила купюру, смущенно, точно совершая какую-то нелепость, сунула деньги и поспешила влиться в поток пешеходов. Блестящая иномарка припарковалась в двух шагах от скамьи. Дверца распахнулась, из полумрака тонированного салона показалась затянутая в эластин стройная ножка, а следом появилась и сама пассажирка. Холеная, в мягкой переливчатой норке, с умело наложенным макияжем на неподвижно-красивом лице, она выплыла из машины и, не оборачиваясь, хлопнула дверцей. Ее спутник, в сталистом пальто из добротного кашемира, поправил разлетающиеся концы узорчатого кашне. – Послушай, – мужчина тронул спутницу за рукав, кивая в сторону скамьи. – Колхозный рок, – брезгливо повела уголком рта дама. – Понаехали, – с внезапной злостью вырвалось у нее быдловатое восклицание. Мужчина смущенно пожал плечами. Однако не сумел удержаться: – Зря... Вполне приличный голос, и чувство ритма, хороший английский. – Ты, если не в голосе, куда хуже звучишь, – не подумав, ляпнул случайный защитник. Глаза, в обрамлении невероятно длинных ресниц, полыхнули нешуточным огнем: – Ты... С кем меня сравнил? Я Фрида, у меня три альбома, и Фан-клуб, и... – оскорбленная прима задохнулась от возмущения. – А эта, шалава, ей три рубля цена. И то... – громко, стараясь перекричать поющую, произнесла норковладелица. – Ладно, ладно, все, проехали... – поспешил отступить, сообразив, что попал в "непонятную", спутник, но было поздно. Потеряв всю величавость и грацию, дама обернулась к замершей девочке и вдруг взорвалась. Оля сжалась, но продолжала петь. Ей было стыдно. Чудовищно стыдно, не за себя, а за эту, красивую, как супермодель, женщину, выплевывающую забористую, матерно-похабную ругань. Истерика привлекала внимание. Но остановиться дама уже не могла. Она подскочила к замарашке и плюнула в берет: – На, сука... Только вмешательство испуганного директора, который схватил "звезду" в охапку и затолкал в салон, прекратило безобразную сцену. Оля замолчала и посмотрела на испоганенную шапку. Резкость исчезла, и неудержимые слезы потекли по щекам. Она развернулась и медленно пошла прочь. Дальше от выезжающей со стоянки машины, от скамьи, с лежащим на ней беретом, от хриплого саксофона. Пустота в мыслях, красные от стыда и обиды щеки, соленые на вкус губы. – Эй, а ну, стой, – голос догнал у самого поворота. Мужчина в кожаном жилете, с невероятно толстой и блестящей, явно фальшивой, цепью, потянул ее за рукав. Рванулась, но выдернуть суровую ткань из громадной ладони не сумела. – Да погоди, – мужик не зло усмехнулся. – Ты мне на этом диске недельную выручку сделала, – он выпустил руку, порылся в кармане. – На, – сунул в маленькую ладонь "пятисотку": – Спасибо. Хозяин развернулся и двинулся назад, в киоск. А Оля побрела дальше, сжимая в руке заветную бумажку. Она сидела на крыльце, задумчиво обняв кудлатую голову лопоухой дворняги. Счастливый пес преданно глядел на хозяйку и пытался лизнуть в щеку. Вечерний ветерок раскачивал сохнущие фартуки, а с реки доносился едва слышный звук модного "инструментала". Оля прижала к груди морду безмолвного приятеля и прошептала чуть слышно: – Спасибо. Я помню. Никогда, слышишь, никогда. Однако все проходит, минул год, потускнела горечь обиды, вернулась прежняя уверенность в себе, и она вновь отправилась поступать, только уже на актерский факультет. А через пять лет оказалась в труппе Театра Юного Зрителя большого сибирского города...