Текст книги "Травести"

Автор книги: Глеб Исаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Исаев Глеб Егорович: «Травести»

Аннотация: Жила актриса. Все у нее было: Молодость, красота, работа, муж... Все изменилось в одно мгновение. Рухнула и развалилась на тысячи осколков прежняя, спокойная жизнь. Судьба любит устраивать подобные, не всегда приятные сюрпризы... И вот уже перед ней новая сцена, где идет совсем другая пьеса. Куда более жестокая и непредсказуемая... ( благодаря любезной помощи уважаемого Александра, первая половина текста очишена от ошибок.)

Глава 1

Оля взглянула на темное, без малейших проблесков звезд, небо. Зябко поежилась. Ее шубка из норки смотрелась шикарно, но не грела вовсе. Однако пониманием денег было не вернуть, и теперь ей придется бежать из театра домой по ночному зимнему городу, провожая грустным взглядом редкие такси, ползущие мимо. Выдохнула, собираясь с духом, и повернула с освещенного проспекта в глубину сонного квартала. Маленький парк, милый и уютный днем, сейчас казался дремучим лесом. Ветви кленов тянули свои крючковатые пальцы, а их костлявые тени на синеватом от лунного света снегу будили неясное чувство тревоги. Но окончательно добил гололед. Высокие каблуки безбожно скользили, норовя обломиться. "Зря, конечно, я так вырядилась, – забыв на миг о своих страхах, с запоздалым сожалением подумала Оля, – однако, куда деться, положение обязывает. Как же... артистка". Попасть в театр сразу после окончания училища оказалось дикой удачей. – Повезло, – щуря глаза, улыбались институтские подружки и лицемерно вздыхали в ответ на ее заверения о случайном стечении обстоятельств. А вышло все действительно случайно. Актриса, игравшая до нее, угодила в "ситуацию". Режиссер тянул до последнего, но когда Малыш стал походить на раскормленного Карлсона, вынужден был решать. На глаза попалось Олино резюме. Ее отыскали и предложили выйти на замену. Причем сразу на пять ролей. Почти в весь репертуар. Подходящая для амплуа травести внешность в свое время стоила девчонке немалых слез. Метр пятьдесят два с каблуками, сорок второй размер и курносый мальчишеский нос огорчали до невозможности. Что говорить, если даже сейчас покупать любимый "Winston" Оле приходилось с паспортом. Права пословица: "Маленькая собака – до старости щенок". И в семнадцать, и в двадцать пять. Не помогло и замужество. Муж Петька, подающий надежды репортер, внезапно перестал быть перспективным, увлекся пивом и прожектами отыскать свою тему, вырваться на орбиту большой журналистики. Однако увлечение переросло в профессиональную зависимость, а темы так и не нашлось. "Может, стоило ему позвонить? – вспомнив о муже, запоздало подумала Оля и тут же решительно прогнала глупую идею: – Ну, уж нет. Чтобы завтра весь театр обсуждал его пьяный бред? Тетя Маша, стерва та еще, и углядит, и унюхает. Вахтерша, что твой прокурор..." Сосредоточив внимание на скользких надолбах ледяного крошева, не заметила, как пробежала половину пути. Подняла голову, с облегчением увидев в просвет между деревьями угол "своего" дома. – Эй, крошка, пивка не желаешь? – невинное, вроде бы, предложение засидевшихся в парковой беседке выпивох испугало, как пушечный выстрел. Ойкнула, чувствуя расползающийся в животе холод, и на ватных ногах рванулась прочь. Уже вовсе не думая о целости каблуков. Однако страх сыграл недобрую шутку. Каблук угодил на ледяное зеркало, и она рухнула на колени. Сумочка распахнулась. Мелочь из косметички высыпалась, рыбкой скользнул в сугроб телефон. Но Оле было не до того. Суматошно задыхаясь, попыталась вскочить. Голос прозвучал возле самого уха: – Помочь, подружка? Пахнуло табачно-пивным перегаром, и вот уже сильные руки подхватили ее и подняли с асфальта. Дернулась, зажатая одетыми в одинаковые куртки, пятнистые штаны и высокие грубые ботинки крепышами. – Смотри, Череп, девка с перепугу, поди, ус...сь. Во, какой ты зверюга. – Страшно, соска? – тот, кого назвали Черепом, пьяный в дым, глянул на нее мутными, дурными глазами. Вряд ли амбал понимал, что сказал ему приятель. Наркоман уставился на симпатичную мордашку. – Серый, тащи б... Щас мы ее, – он дернул рукав жертвы, затрещал дорогой мех. Уже ничего не соображая от страха, попыталась завизжать, но жесткая ладонь ударила по лицу, вбивая крик. А еще раз, уже по затылку. Умелый, поставленный удар, взорвал в голове миллион искр. Глаза закатились, и девчонка обвисла на руках держащих ее. – Ты чего, Миха? – пьяно уставился на подкравшегося сзади собутыльника Серега. – Фигня. Вырубилась на полчасика. Давай ее "на район". Смотри, какие ножки. Чур, я первый, – похабно ухмыльнулся Миха, хватая Олю за ноги. Обкуренный Череп отстрелялся быстро, но, в азарте наркотной вседозволенности, вдруг выхватил "бабочку" и, в диком кайфе, располосовал острым, как бритва, ножом лицо беспомощной жертвы. Первым пришел в себя Серый: – Блин, малолетка, – оторопело уставился он на лежащую. – Сваливать надо. – А с этой? – Миха размахнулся и, словно мяч, пнул ее в голову. – Череп, смотри, как разделал, заложит. – Хрен с ней, – отмахнулся Серый. – Она и не вспомнит ничего. Валим. "Скины" добили остатки пива и исчезли в темноте зарослей. В себя пришла от боли. Жгло все, особенно низ живота. Попыталась шевельнуться, не удалось. Холодно не было. Собрала силы и попыталась встать. Рывок увенчался успехом. Оставив на мерзлых досках прядь волос, смогла приподнять голову. И тут лицо взорвалось болью, словно плеснули кислотой. Рефлекторно потянула руку и бесчувственными, словно от неудобного сна, пальцами коснулась губ.

Удивило, как странно касаться разрезанной кожи. Провела вдоль раны. Попыталась заплакать и не смогла. Хрипло закашлялась. Поднялась и, не замечая разодранные в клочья колготки, попыталась сделать шаг. Дрожь пробила, словно ухватилась за высоковольтный провод. Неловко подвернув ногу на сломанном каблуке, спустилась с залитых пивом и еще чем-то бурым, досок. Невидяще оглянулась. В блеклом мареве рассвета виднелись, словно увешанные белоснежными кружевами, заиндевелые клены. И тут кольнуло непонятное удивление: "Где я? Почему все так болит?" Глядя перед собой, попыталась выйти на дорожку. Но коварный каблук подвел вновь. Падая, даже не попыталась выставить руки. Удар головой о бордюр новой боли не принес. Только закружились в медленном водовороте клены и вдруг исчезли.

Открыла глаза. В голове сияющая пустота. "Чисто как... Где?" – попыталась найти сравнение. Не смогла, но не расстроилась. Она лежала на спине. Мелкие трещины исчертили неровную побелку. Сероватый от пыли, с подтеками ржавчины, потолок казался невероятно интересным. И вообще, необычным казалось все. Взгляд наткнулся на ослепительно белые трубки. Слегка подрагивающий, и неровный, свет жег глаза. Вглядывалась, пока не сообразила, не может вспомнить, что это. Вертелось короткое, мягкое словечко. Закрыла глаза, отдыхая от мелькающих в зрачках темных точек. Пошевелила рукой, касаясь лица. Заморгала, цепляясь ресницами о марлю. И вновь поразила чистота в мыслях. "Не чистота. Пустота", – пришло подходящее словцо. И словно в наказание за напряжение, навалилась усталость. Глаза начали слипаться. Сестра заглянула в палату минут через пять. – Ну что, не проснулась девчонка? – дежурно поинтересовалась толстуха. Лежащая на байковом одеяле старуха оторвалась от журнала: – Делать больше нечего, смотреть. Да у ей и лица не видать. Вся замотана. – Дочка, а на ужин-то что? – заинтересованно повернулась соседка к исчезающей в полутьме коридора санитарке. – Вот что ты... Смотри тут за всякими... а самой лень задницу оторвать, – забурчала карга, возвращаясь к чтению рецептов долголетия. Второй раз проснулась среди ночи. Едва различимый силуэт на потолке... "Лампа, – вспомнила Оля. – Это лампа. Господи, что со мной? Где я?" Повернула голову. Ряды кроватей, свет фонаря за окном, укрытые одеялами силуэты, тумбочки. Неуверенно предположила: "Больница?" Ничего не отозвалось. Чисто. Словно белый лист. Белоснежный, как кружева. "Что за кружева? Не вспомнить... Кто я? Имя? – да, должно быть. Мама звала..." Но вспомнилось... новогодние гирлянды на душистых лапах стоящей в ведре с песком елки... Тепло батареи и холод темного стекла на горячем лбу... Заломило висок, сильно, словно вогнали толстую ржавую иголку. Сильнее, еще сильнее. С хрустом, пронзая кожу, обжигает мозг. Сцепила зубы, удерживая крик, и все же не сдержалась. Вопль разбудил обитателей палаты. Чертыхаясь, соседки вызвали заспанную сестру. – Ну и чего я сделаю? – обернулась та к настороженно ожидающим пациенткам. – Обезболивающего нет. Кофеин, и тот в сейфе. Все с наркотой борются. Терпите. Может угомониться? Боль достигла предела. И, долбанув напоследок, выключила сознание. До утра соседкам удалось проспать без помех. Больная лежала тихо. Повязка мешала рассмотреть столь же белесое лицо. И только обрезанные круглыми хирургическими ножницами волосы, выглядывающие из-под повязки, тоже почему-то стали белоснежными. Супермодный, платинового цвета, ежик делал ее похожей на инопланетянку. Однако утром боль не вернулась. Очнулась, когда подошел кто-то в белом. "Доктор", – выползло квадратное слово. Профессионально добродушный врач глянул в зрачки. Удивленно провел по кустикам волос. Негромко спросил о чем-то медсестру и распорядился: – В случае приступа колите "медерал", я оставлю три ампулы. Стекло утром сдадите старшей... Участливо, внятно, произнес: – Вы помните, как вас зовут? Нет? А фамилию? Возраст? Какой сейчас год? "Что такое год? – Оля захлопала ресницами и жалобно улыбнулась. – Ничего, ничего. Все будет нормально. Через пару дней память восстановится, – Однако бодрость в его голосе была несколько преувеличенная. – Полис есть? – коротко спросил у сестры врач. – Ах, да. Отметьте, после обеда к гинекологу, и проследите, чтобы внесли в сводку для УВД. Уже отправили? Ну и ладушки. Девочка вроде ухоженная. Может, родных отыщут... жалко, – и со вздохом повернулся к давно ожидающей его внимания старухе в вязаном берете. День проспала после кольнувшего комариком укола. А среди ночи вернулась ржавая игла. Пронзила из виска в висок, вновь выжигая мозг белоснежным, кружевного цвета, огнем. Терпела долго. Мертво сжав зубами угол одеяла. Под конец застонала. На звук пришла сонная медсестра. Недовольно вздыхая, вынула ампулу, украдкой глянула на спящих соседей, и незаметно уронила стеклянный цилиндр в кармашек крахмального халата. – Куда же я его? Ага, вот. Глюкоза не помогла. Спас от безумия Олю уже привычный омут беспамятства. Мрак после финального, вовсе нестерпимого, удара взбесившейся ржавчины. Третью ночь ждала уже обреченно, молча глядя в кружевные узоры трещин на потолке. "Дались мне эти кружева? – слабо удивилась она. На предложение поесть вежливо отказалась. Понемногу стемнело. Палата угомонилась, зажегся ночник у дверей. "Ожидание хуже самой смерти, – вынырнули вдруг затертые слова. – Смерть? Это хорошо. Это когда ничего. Ни ржавой иглы, ни кружевной белизны. Ничего". Ждала долго. Но боль не приходила. Голова тихо кружилась, подташнивало, но игла не появлялась. Ждала до самого утра, задремала, когда послышалось бормотание уборщицы. Разбудил доктор. – Ну-с, как мы себя чувствуем? – присел эскулап возле кровати. – Э... милочка, – потянул он носом. – Маша, а что, она утку не просила? Ну, вы, голубушка, проследите. Ладно, ладно, знаю, что некому... – не стал обострять нейрохирург. Склонился к пациентке. Вкусно пахнуло французским одеколоном. "Фаренгейт", – вспомнилось Оле название. Улыбнулась, несмотря на стягивающую губы повязку, прошептала: – У вас хороший вкус. Он поднял брови: – Ай? Оля пояснила: – "Фаренгейт"? Доктор удовлетворенно закивал: – Он, родной. Привык, знаешь ли... А, так ты вспомнила? Умничка, – погладил неровный ежик волос. Ты блондинка? Она захлопала ресницами: – Каштановые, это как? Хирург улыбнулся: – Шатенка? Ну, это ничего. Ничего. Как голова? Болит? Она покачала головой. В глазах метнулся сполох. Страх сдавил сердце. Выдавила: – Нет, сегодня не болела, – и добавила торопливо, чтобы не забыть: – Доктор, а что со мной? – Вовсе здорово, – словно не слыша вопрос, повторил эскулап. Выслушал пульс. Поинтересовался у непроницаемо замершей сестры: – Гинекология? Сестра глянула карточку: – Разрывы, но заживают, назначили процедуры. – К косметологу возили? Хотя... – он махнул рукой. – Ладно, потом. Если вернется, всегда успеем. А нет, и так сойдет. – Ну, поправляйся, милая, – кивнул, уже вынимая из толстой стопки новую историю болезни. День выдался суетной. Попыталась встать, но круговерть уронила на вонючую постель. В обед выпила стакан противного компота и сжевала кусок черствого хлеба. Задремала ближе к вечеру. И снова блеск мишуры. Яркие, зеленые, красные, мелькающие огоньки гирлянды на душистых елочных ветках. Красавица замерла в углу возле старого телевизора, накрытого кружевной салфеткой. И родной мамин голос: "Оленька, ты вырезала снежинки?" Проснулась со звучащими в голове словами: "Оля, Оленька", – родной мамин голос. Повернула счастливое, сырое под повязкой, лицо к соседке в смешном капоре: – Меня Олей зовут. Старуха сжала тонкие, грубо намазанные алой помадой, губы и отвернулась. Но Оля не обратила внимания. Она лихорадочно попыталась вспомнить, что-нибудь еще. Увы. "Ну и ладно. Не все сразу", – с облегчением выдохнула пациентка. Ночь прошла уже вовсе спокойно. Игла не вернулась. Помаячила где-то вдалеке, кольнула, словно предупреждая о себе, но не страшно, скорее тревожно. Снов не было. А утром без стука, в небрежно накинутом на потертую меховую куртку халате, в палату зашел милиционер. Молниеносно ткнул воздух бордовой корочкой, достал бланк и принялся задавать привычные вопросы. Однако ответить смогла только на один. Опер покрутил ручку и зачесал немытую шевелюру: – Написано, что у вас на лице имеются множественные порезы. Вы можете пояснить их происхождение? Дубовость канцелярского оборота вызвала слабую улыбку. Оля даже не сообразила, что речь идет о ней. Провела по бинтам рукой: – Не знаю. Я не помню. – Так и запишем: "Причину пояснить отказалась". А не возникало у вас желания покончить с собой? – Причина дебильных, на первый взгляд, вопросов объяснялась просто: Начальник "УР" послал оперативника с твердым приказом получить "отказ". – Малолетка? Поди, из дома свинтила. "Момента" нанюхалась, головой и долбанулась. А рожу сама порезала, в приходе. Трахали? Ну и что? Да мало ли чего они там под кайфом творят... Короче, Петров. Тебе "глухарей" мало? Вон, две "мокрухи" висят, по срокам вылетаем. Смотри, или под конем, или на щите, – ловко, как ему показалось, скаламбурил капитан. Дураков в розыске, как правило, не держат. Лентяи, откровенные сволочи, да, бывает. А вот дураки? Редко. Поэтому тонко построенные вопросы подводили к отказнику незаметно, но точно, как удар биллиардного мастера. Оля задумчиво ответила, вспомнив ту страшную ночь: – Да. Вы знаете, было так больно, что мелькнула мысль. – Вот и хорошо, – застрочил мент. – Значит, суицидальные наклонности подтверждаете. Кивнула, почти не слыша вопросов. Голова плыла. Начало действовать снотворное. Зевнула и посмотрела мимо неопрятного посетителя. Опер, чутко уловив настроение "терпилы", спешил заполнить форму опроса: – Вот и прекрасно. – Здесь, пожалуйста, подпись. Оля взяла ручку и занесла над помеченной галочкой строкой. Читать не пыталась. Голова была занята решением непростой задачи: "Подпись? Что-то знакомое". Провела рукой. Нерешительно, потом уверенней. Крупное "О", завиток и короткое "л" и "я". Виньетка с поворотом вокруг короткого слова. Старлей бережно уложил листок в папку и доброжелательно глянул на безалаберную "ссыкуху". "Надо же, и чего дурам не хватает? – вдруг отметил он блеснувшие в разрезе глаза и замер, разглядывая неровную стрижку. Такой блонди чуть подрасти, да в "мерсах" ездить, а они... Дуры, одно слово". Однако долго забивать голову затурканный рутиной СМ себе позволить не мог. Кивнул, дежурно пожелал выздоравливать и удалился, оставляя на плохо промытом полу куски серой грязи. Отказник "заштамповали" в тот же день. А паспорт, вместе с прочей, не заслуживающей внимания ерундой, рачительно подобранный Серым, навсегда сгинул в топке. Коллеги, конечно же, волновались. Еще бы, вертихвостка едва не сорвала два спектакля. Однако отправленному по домашнему адресу администратору матерно ответил супруг. Петька, третий день "идущий в пурге", спьяну решив, что жена в очередной раз устроила скандал и сбежала к подружке, грубо пояснил, что эта "паразитка" шляется по мужикам, а потому следить за ... он не намерен. Оформить прогул и вывесить приказ – дело нехитрое. "Хорошо, что сразу проявила свою сущность, – покачал головой кадровик, вписывая запись в книжку и укладывая в конверт. – Вернется, куда она денется". Сверток отправился в темноту старинного сейфа, в дальний угол, выделенный для невостребованных документов. Прошла неделя. Оля притерпелась к казенной похлебке, начала вставать. Сперва по стеночке, а потом и более уверенно, пошла. Первый визит в туалет оставил неизгладимое впечатление. Она, конечно, не могла сравнивать, но почему-то была твердо уверена, что пользоваться разбитым унитазом, заклеенным скотчем, в хирургии не должно. Незаметно наступило время снимать швы. Оля почему-то не беспокоилась: "Ну, порезалась? Заживет". Из разговоров с врачами уже поняла, что попала после неприятного инцидента. Было это насилием или по обоюдному согласию, врачи не выясняли. Общеизвестно, частичная амнезия, как правило, вышибает именно критические воспоминания, цепляя по ходу и остальное. Тем более, что у девчонки, несмотря на малолетство, оказалась вполне активная взрослая жизнь. "Ну, знать, сама выбрала. Дело хозяйское, – рассудили привычные ко всякому "аварийщики тысячекойки".– Менты криминала не нашли, и ладно. Меньше бумажек. А то потом адвокаты, следователи замордуют экспертизами и объяснительными". Дождалась очереди у процедурного кабинета и вошла. Сестра глянула в книжку, предложила лечь. Умело срезала подсохшие бинты. Кожа, стянутая, как думала Оля, марлей, почему-то не почувствовала облегчения. Нитки вынула уже не так ловко. Несколько раз прилично дернуло болью, но стерпела. И как? – поинтересовалась у сестры пациентка. – Нормально, – глядя в угол, отозвалась, сжав губы, медичка. – Все зажило. Вы свободны. Оля пожала плечами и вышла. От резкого движения голова немного кружилась, и она присела на диванчик. И с удивлением услышала, как за дверью прозвучал злой голос. Перемежая рассказ площадным матом, медичка делилась с подружкой. Видимо телефон в кабинете не отличался качеством, поэтому громкий голос слышно было не напрягаясь. – Этот козел... Он каждое ночное дежурство нажирается. А гонору @..ь, я хирург... Козел он... Девочку изуродовал. Ей еще жить, а он, тварь... Дальше Оля уже не слушала. Незряче натыкаясь на посетителей и врачей, побрела в палату. Вошла, и тут же повисла тишина. Так же тихо было, когда умерла тетя Маша, та самая накрашенная старуха, Олина соседка. Охнула поступившая с бытовухой девчонка и мгновенно уставилась в окно. Оля оглянулась в поисках зеркала. Увидела на столике круглое, на непрочной проволочной ножке. Петровна дернулась, пытаясь перехватить, но не успела. В потрескавшейся амальгаме отразилось не лицо. Изорванная рваными шрамами рожа не могла быть лицом. Одна губа, хищно разрезанная пополам, открывала ряд зубов, зато другой уголок, свернутый в узел, заставил содрогнуться в отвращении. ...Звякнуло, разлетаясь на куски, зеркало. Конечно, будь у нее воспоминания, было бы еще хуже. Но и увиденного хватило. Лежала, уткнувшись в подушку. Мыслей не было. Понимание, что все не так, как должно быть, утешало слабо: "Кто будет исправлять не имеющей никаких документов бродяжке врачебный брак?" Решение, впервые возникшее в ту страшную ночь, сложилось в твердую уверенность: "Это нетрудно. И это выход. Не страшно" ...Ей, и правда, было не страшно. "Страшно, когда что-то теряешь. А так. Когда терять нечего... Ничуть", – выдохнула, и стало легче. – "Пусть отворачиваются, хрюкают за спиной. Пусть шепчутся. Меня уже нет. "Мертвые сраму не имут", – впервые за несколько дней выплыло воспоминание. Но не обрадовало. Просто приняла к сведению. То, что не выжгла ржавая игла, задавила сама. Чувства, словно опережая события, умерли. Она научилась не отводить глаза в ответ на испуганные, опасливые взгляды встреченных в коридоре. И не впускала в душу неумелые слова участия соседок по палате. – "Не было ничего, да и не будет. Чего уж теперь". Только почему-то не хотелось исполнять задуманное здесь. Лежать в куче на мерзлом полу холодильника... Ей пришлось однажды оказаться в местном пункте конечного назначения. Лучше сделать так, чтобы никто и никогда больше не смог увидеть. Она знала как. Прошел месяц. Точеная фигурка и платиновая седина девчонки заставляли мужиков автоматически оборачиваться вслед, но стоило случайному гостю увидеть лицо обладательницы редкостной красоты шевелюры, и наваждение уступало место испуганному вздоху и гримасе, скрыть которую удавалось не всем. Все когда-то заканчивается, и врач, до последнего оттягивающий момент выписки, вздохнул и подписал документ: – Не обижайся. Я знаю, ты хорошая. Но... я не могу дольше тянуть. Справку выпишу, но пойми, я ж не милиция... Попробуй написать заявление... Не знаю... Ты не думай. У нас не все такие... Оля растянула губы в жуткую гримасу, улыбаясь: – Олег Петрович. Не расстраивайтесь вы так. Я все понимаю. А... Людей у нас хороших больше, чем плохих... – негромко пропела она красивым голосом. Доктор удивленно уставился на страшное лицо в обрамлении пепельных волос. "Сучья жизнь, – мысленно сплюнул он. – А голос у девочки поставленный, и на пятнадцать она только выглядит. Может, стоит..." Додумать не успел, заглянула сестра: – Там тяжелый. – Да, да, иду... – заторопился врач мимо запрятанного в красивую рамочку текста, именуемого, по какой-то причине, клятвой... Вещи для несуразной пацанки собрали соседки по палате. Кто-то принес почти новые джинсы, кто-то отдал свое. В принципе, на бомжиху Оля вовсе не походила. Скорее, на девчонку с не по годам сформировавшейся фигуркой. Вот только лицо под вязаной шапочкой... Ну, да как тут помочь. Денег набрали немного, но все лучше, чем ничего. Оля благодарила. Деньги взяла: "Хотя и не пригодятся, но не обижать же людей, от чистого сердца". Морозный воздух обжег лицо, поддернула замок пуховика, накинула капюшон и уверенно, не оборачиваясь на глядящих в окна палаты, двинулась к воротам. "Раз есть река, то уж точно есть мост. Вот и весь расклад. А лед? Так в нынешнее испорченное цивилизацией время, когда ТЭЦ имеется в каждом уважающем себя городишке, вода из котлов не дает вставать ему и в самые крепкие морозы..." – откуда она могла это знать, Оля не заморачивалась. Знала и все. Мост нашла. Не сразу, но отыскала. Хороший, многокилометровый, с широченными арками, построенный высоко над водой он подходил как нельзя лучше. Узенький тротуар у самых перил – место для прогулок не самое подходящее. Она скинула капюшон и выбросила дурацкую шапку. Задумчиво проследила, как та, кувыркаясь от порывов колючего ветра, летит к парящей воде. Усмехнулась и продолжила путь. На середине обернулась. Машины, разбрасывая испоганенный солью жидкий снег, летели сплошным потоком. Заглянула в многометровую бездну: "Хорошо. Надежно". Перекинула ноги через перила и замерла, балансируя на холодном чугунном поручне. Качнулась, рассчитывая прыгнуть как можно дальше... Рывок за ворот застал врасплох. Упала спиной и оказалась в стальном захвате. Дернулась. С таким же успехом могла бороться с экскаватором. Держало вмертвую. Однако в душе ничего не ворохнулось, только легкая досада на неожиданную помеху. Захват ослаб, и перед ней возник непрошеный спаситель. Несмотря на ситуацию, Оля удивленно хмыкнула. Обладатель железной хватки оказался щупленьким, наряженным в кургузую шубейку, дедком. Сморщенное, словно сушеная слива, лицо. Кустистые брови. Глаза, смотрящие с легким, Леоновским прищуром. Рядом пыхтел потрепанный "Жигуленок", такой же линялый, как и его хозяин. Даже непонятно, как успел несуразный водила заметить ее поступок, остановить тарахтелку, а главное, перемахнуть через метровый бордюр. Но это скользнуло краем. Оля подняла глаза на старика: – Что вам нужно? Так и будете держать? Вторая странность кольнула сознание. Дед не отвел глаза. Он, похоже, и не заметил уродства. – Не люблю я этого, – отозвался пенсионер. – Здесь люди ездят, с детишками, а ты прыгать. Представь: увидят, движение перекроют, искать начнут. Это часа на три. А мне через полчаса назад ехать... Объяснение вполне логичное, но покоробила чрезмерная прагматичность. Оля скривила губы, вывернув в презрительной улыбке: – Ну, дедушка, с полчаса я могу подождать. Только холодно. Ты уж поторопись, а то совсем замерзну, – спокойно отозвалась, глядя устало и понимающе. Дед дрогнул бровью: – Ого, серьезная девочка. Вот что, садись-ка ты в машину. Со мной прокатишься, а на обратном пути высажу. Идет? Он отпустил ее и двинулся к машине. Пошел уверенно, не оборачиваясь, чтобы проверить, идет ли девчонка следом. Но Оля и не думала обманывать. Сейчас, или чуть позже, какая разница? Перешагнула на проезжую часть, обошла вокруг тарантаса и, не обращая внимания на дико сигналящие авто, проносящиеся в сантиметрах, уселась на заднее сидение. Водитель убедился, что дверь захлопнулась, неспешно пристегнул ремень и, выбрав момент, когда в потоке машин возник просвет, рывком, неожиданно шустро для старой колымаги, вписался в движение. Мост проскочили за минуту. Небольшой подъем, и машина, побрякивая худым глушителем, покатила вдоль широкой набережной. Неожиданно дедок свернул к обочине и вырубил двигатель. – Бензин дорогой, – пробурчал сквалыга, – поэкономим, – и тут же без перехода спросил: – Извини, что вмешиваюсь, один вопрос: – Твердо решила? Не бойся, отговаривать не собираюсь. Просто интересно. Оля подумала и, не видя смысла скрывать, кивнула. – А причина? – нарушил свое же обещание любопытный пенсионер. – Много, – обронила собеседница, скучающе глядя в окно. – А все же. Главная? – не унимался старик. – Память потеряла, документы, лицо, – сама не ожидая, ответила она. – И все? – дед состроил гримасу. – Ну, дома нет. Денег. Ничего. – Теперь точно все? – недоверчиво повертел головой пенсионер. – Да, – вдруг что-то лопнуло у нее внутри. – Что, тебе еще мало? Ты сдурел, дед? – Ай, молодца, – залился мелким бесом, согнав морщины в горсть, жизнерадостный старикан. – Я уж думал, совсем замерзла душа-то, смотри, пробилась. Чего ж ты, девонька, такую душу топить собралась? Если скажу, что все твои проблемы – фигня, поверишь? Оля нахмурила брови. Так не обычен был ее нечаянный спутник. Непохож на других. – Я сейчас немного поколдую, ты не думай, это я шучу, обычная психология, и расскажу в чем причина. – Ну? – кратко согласилась она. – Дело в том, – задумчиво произнес дедок, глядя словно сквозь нее. – Дело в том, что все у тебя было хорошо. Даже очень. Работа была, талант. В каком уж деле не знаю, но чувствую, был, да и остался, ну, да это после. И вот случилось. Беда, или еще что. Не суть. Боль не сказать смертная, но уважаю, с такой боли мужики рассудок теряют. Стерпела. У меня голову аж ломит, хотя раз в десять слабее. – Вот тут, – показал странный рассказчик на висок. – В правой височной доле. Гематома. Коновал поленился откачать, вот и сдавило. Потеря памяти при таком диагнозе – нормальная вещь. Идем дальше, – дед легонько коснулся пальцем ее лица. Вышло так естественно, что даже не отдернула головы. – Ага, – кивнул головой, словно услышал нечто, пробормотал. – Так, это понятно. Судя по шрамам, работали бритвой, а может "бабочкой". Лезвие тонкое, острое. Опять же – детали. Характер ударов говорит о сексуально возбужденном состоянии. Скорее обычная наркота. Что следует? – дед подобрал слова: – Попала на групповуху. Уж извини, привык называть вещи своими именами. Обычные нелюди, отморозки. А еще "коновал"-вредитель. Плохой человек. Это без вариантов. Душа мертвая. Жаль его. – Ну как, верно сказал? Ах, да, ты же не помнишь... Тогда поверь старику. Процентов на сто правду сказал, – вновь собрал он морщины и захихикал, довольный собой. – А вот сейчас, о причинах... На первый взгляд веские. Врать не буду. Но это на первый. Хочешь, скажу, как они решаются? Оговорюсь сразу, а то ты меня за жулика примешь. Теоретически. Слово знакомое? Оля кивнула головой, поймавшись на элементарную уловку. – Первый, к примеру, ограбить банк. Короче, раздобыть денег. Сложно? Конечно. Но, имея твердость вот так, хладнокровно, расстаться с жизнью, вовсе не трудно. Когда нечего терять, голова холодная и не страшно, шансов на успех гораздо больше, чем в других случаях. Почему? А что терять? Не удалось, всегда есть выход. Согласна? Во-от, – дед потер сухие ладошки. – Предположим, ограбить, это не каждому дано, остается не один десяток более простых способов. Найти при желании легко. Итак, есть деньги, добыть ксиву, прости, паспорт – пара пустяков. Так же и сделать операцию. Косметологи и не такое выправляют. Что еще, обида? Страх. Задайся целью, восстанови память. Пусть режут, пусть откачивают, чистят, дело техники. Ведь мы не боимся боли? И все вернется. Уж я знаю... А после, я бы постарался разыскать делопутов и примерно наказать. Примерно. Чтоб не повадно было. Заодно и доктора, что с лицом постарался. Пусть знает, за все надо платить. И что лучше? Решить разом? И оставить все как есть, или попытаться перебороть? Оля сидела, глядя в одну точку. Не приходила ей такая мысль в голову. Почему? Кто знает. Однако... – Все у тебя, дед, просто. А на деле. – Не надо вот только... – отмахнулся старик. – Самая любимая отговорка. Еще и не пробовала, а уже заныла. А кто решил, что все? Ты думаешь это легче, чем туда шагнуть? Ой, девочка. Там, на подлете, а лететь будешь долго, пять раз передумать успеешь. Ответственно заявляю. Орать будешь и, прости, кипятком писать, чтоб назад переиграть. Да поздно будет. Мысли метались. Она уже ничего не знала, разбередил старый пень душу, разморозил. Как смог? Но уже поняла, выполнить задуманное сейчас не сможет. Уже растеряно оглянулась: – И что теперь? Дед развел губы в усмешке: – Как звать, девонька? Оля? Хорошее имя, доброе. А я Михаил Степанович. Фамилия Степанов. Вот и познакомились. – Как говорится: "Мы в ответе за тех, кого не убили..." Или иначе, но смысл тот же, – добавил он вполголоса. – Ладно, поехали, – завел остывший двигатель и вырулил на оживленную трассу. – Откуда знаете? – нехотя буркнула Оля, чтобы не молчать. – И вообще, ты кто, дед? – Кто? – дед подумал. – Наверное, человек, надеюсь, по крайней мере. Но, если по порядку, то сразу скажу: – не колдун, не экстрасенс, как эти там. Опыт житейский, знания кой-какие. Жизнь длинная, всяко бывало. Вот и научился... – Куда едем-то? – Оле вовсе неинтересно было слушать ерничанье пенька в тулупе. – Едем мы, милая барышня, ко мне домой. Ты, надеюсь, не считаешь меня, прости за слово, педофилом, желающим воспользоваться состоянием депрессивного аффекта?.. – вышло так, словно он и не подбирал ученые слова, а нечаянно сорвался на привычный слог. – К тому же, что-то мне подсказывает, годков тебе, девица, куда поболе, чем выглядишь. Лет этак двадцать, а то и двадцать пять. Ну, могу и ошибиться... Живу я за городом, – обстоятельно трындел водитель, не забывая, впрочем, поглядывать на дорогу. – Проживаю в некотором роде, анахоретом, в смысле, отшельником. Люди ко мне нечасто заходят. Поэтому чувствуй себя в безопасности. Никто пальцем тыкать не будет. Устраивает такой ответ? Ну и славно, – не дожидаясь реакции, захихикал старик. – Поживи, обдумай слова мои, а там и решай. Удерживать не стану, вот тебе крест. Да и зачем? Город закончился, мелькнул за окном ужастик промзоны, и вот уже по сторонам дороги раскинулись заcнеженные поля. Неприметный поворот, и машина, переваливаясь на снежных колдобинах, выползла на проселочную дорогу. Крякая на ухабах и пробуксовывая, тем не менее, настырно ползла вперед. – Редко ездят, – нарушил молчание дед. – Иногда и по неделе никого нет, если запуржит, сижу, бывает, как Робинзон... А так ничего.