Текст книги "Травести"

Автор книги: Глеб Исаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Оля молчала, по сторонам не смотрела. Небольшой всплеск эмоций уступил место привычной апатии. Накатилась новая волна мрачной решимости. – Ты это, девонька, – оставил вдруг амикошонство дедок. – Давай об одном договоримся. Пока здесь, глупости свои отложи. Тебе все одно, а меня потом власти затаскают. Погоди, ладно? Решишься, скажи, в тот же день назад в город и свезу. Ответа не дождался: – Вот и хорошо. Будем считать, договорились. Последнюю сотню метров еле ползли. Наконец, машина жалобно крякнула и замерла возле одиноко стоящего за высокой оградой дома. Впрочем, домишкой строение казалось только из-за высоченного, подогнанного встык, забора. А когда въехали во двор, оказалось, что жилье – вполне приличный двухэтажный бревенчатый сруб с высоким крыльцом и верандой. – Крепче ограда – лучше соседи. А если можно и вовсе без них... – причитая вполголоса, старик закрыл ворота и двинулся к сарайчику, видимо, играющему роль гаража. "Зачем я здесь?" – отстраненно подумалось ей. Словно высвобождаясь от непонятной магии, оглянулась, прикидывая возможности для исполнения задуманного. Внезапно вспомнилась просьба: "А дедок вроде неплохой, не стоит подводить. Ладно, завтра будем решать. Не отвезет, и хрен с ним, пусть сам расхлебывает", – приняла решение и глянула по сторонам. Двор, словно сошедший с картин о старой жизни. Банька со штабелем березовых чурок вдоль стены. Удивило, что двор вымощен булыжником. Не галькой, а настоящей брусчаткой, подогнанной одна к одной и без единой проплешины. "Хозяйственный дедок, – хыкнула чуть презрительно. – Одной ногой в могиле, а все суетится, хлопочет..." Вернулся хозяин. Глянул на пассажирку, словно пытаясь что-то прочесть в лице. – Ну и то ладно, – хмыкнул непонятно. – Все будет... Ты уж мне верь. И словно потеплело в сердце. Смогла вздохнуть полной грудью. – Пойдем, гостья, дом покажу, – дедок хлопнул сухими ладошками. И словно ожидая команды, подбежал похожий на плюшевого мишку пес. Шелковистая, черная как смоль, шерсть. Умные, в обрамлении желтых обводов, печальные глаза. Обошел гостью. Шумно чавкнул, облизав нос, и ткнулся блестящей пуговицей в ладонь. – Смотри, признал тебя барбос мой. Минькой зовут. Веньямином, то есть, – дед почесал лохматое, большое, как лопух, собачье ухо. – Ну, давай, познакомься с гостьей. Пес пригнул лобастую голову и сунул под Олину ладонь, толкнул легонько. – Погладь, погладь, – усмехнулся Степанович. – Я-то не любитель, а ему поласкаться хочется. Провела по гладкой шерсти и услышала, как громадный пес чуть слышно вздохнул. "Надо же? – изумилась девчонка. – Словно понимает". Внутреннее убранство дома поразило. Вместо ожидаемого сумрака и крашеных полов деревенской избы встретил мореный, совершенно буржуйский, паркет. Светлые, неполированные доски прихожей создавали уютную, расслабляющую атмосферу. На стене большие, стилизованные под средневековую бронзу, светильники. Скинув обувь, прошла в комнату. Громадная панель телевизора, диван, поблескивающий кремовой кожей. А самое главное, кресло-качалка с шотландским пледом у громадного, в полстены, камина. Большие, явно старинные, часы на каминной полке и позеленевшие от времени канделябры с оплывшими свечами. Хозяин, скинув шубейку, прошел в комнату. Кивнул: – Это гостиная, а твоя спальня наверху, – пошел вперед, на ходу включая свет. – Не холодно? Автомат на двадцать четыре градуса выставлен, но если прохладно, ты скажи, – повернул витую ручку, пропуская гостью. Добротная деревянная кровать, с гнутой спинкой, застеленная шерстяным покрывалом, ковер, огромное окно во всю стену, закрытое тяжелыми портьерами. Шкаф-купе в углу. – Располагайся, – дед обернулся к выходу. – Надумаешь мыться, душ налево. Халат в шкафу. Барахло свое лучше не одевай. Подберем что-нибудь. – А я в кухню, поужинать там чего. Ну, ежели есть не хочешь, кофе. Он притворил дверь, оставляя ее одну. Оля присела на мягкий край. "Вот тебе и дедок", – озадаченно почесала колючий ежик. И тут мучительно захотелось смыть больничную грязь. Избавиться от преследующего запаха. Скрипнув, дверь купе отползла в сторону. Темно-синий махровый халат в целлофановой упаковке, банное полотенце в тон. Вышла в отделанный березовым шпоном коридор. Душевая кабина за матовым стеклом поразила обилием непонятных ручек. Однако разобралась. Долго стояла под горячими струями. А уже накинув мягкий, до самого пола, халат, нечаянно глянула в запотевшее зеркало. Отшатнулась. И в то же мгновенье наваждение исчезло. Тоска сдавила сердце. Однако, не желая обижать деда, спустилась по высоким ступеням вниз. Кухню нашла с третьей попытки. Вполне обычная по европейским меркам столовая, отделенная от кухни небольшой стойкой, в затерянной среди леса избе смотрелась неожиданно. Веер блестящих нержавейкой кастрюль и ножей, керамика плиты. За низеньким столиком, на котором ароматно дымился бекон с яичницей, сидел Михаил Степанович. – Ужинать будешь? – свойски осведомился он. – Как хочешь. Тогда, наливай кофе.

Глава 2

Кофе оказался хорош. Так же, как и чашка. Невесомый фарфор с тоненькой золотой полоской по краю. Дед прищурился, разглядывая идентичный с цветом этой самой чашки хохолок Олиных волос. – Это бывает, – пробормотал и уткнулся в тарелку. – Что? – повелась девчонка. – Пигмент. Болевой шок сжигает вырабатывающие пигмент клетки. Придется жить с такими. Но это ничего. Она хмыкнула: – Недолго. – Вот, значит?.. – Степанович аккуратно вытер тарелку кусочком хлеба и отодвинул на край стола. – Спасибо, – поблагодарил неизвестно кого странный пенсионер. – Теперь так, – он пожевал губу. – Завтра с утречка, не откажи в любезности, съездим в одно место. Так, на экскурсию, а после, коль захочешь, отвезу, куда скажешь. Договорились? Оля допила кофе, кивнула, приняв к сведению, и отправилась в спальню. Заснула разом. Словно провалилась в спокойный, без снов и пробуждений, мрак. Разбудил нахальный, отыскавший лазейку в складке портьер, солнечный лучик. Уперся прямо в глаз и разбудил. Она потянулась, чувствуя себя маленькой и беззащитной. И внезапно скупо улыбнулась этому нахалу. Луч сдвинулся и пропал. А вот потянутая от гримасы кожа вернула к действительности. Исчезло наваждение покоя и беззаботности. Поднялась и отправилась в душ. "К хорошему привыкаешь быстро", – мелькнула избитая фраза. Стараясь не встретиться глазами с отражением, умылась. И тут поняла, что зеркало исчезло: "Вот это да? Он что мысли читает?" Подумала и, плюнув на все, залезла под душ. "Положено чистым на смерть выходить морякам..." – откуда это? Песня? Кажется", – вспоминать не пыталась. В комнате, пока она плескалась, произошли изменения. На кровати стояло несколько огромных, блестящих глянцевыми боками, пакетов. Феретти, Гуччи, Прада... Что-то страшно знакомое? Оказалось, одежда. Поискала свою, брошенную у шкафа, не нашла и, пожав плечами, принялась вытаскивать обновки. Отвлек стук. Дедок заглянул в комнату: – Доброе утро. Извини, зашел без спросу. Барахло твое выбросил. Не обессудь. Сгонял вчера в сельпо, взял кое-что. Если не по размеру, обещали поменять. Надевай, я в кухне. Не забыла, мы с утра собирались?.. – Хорошо, – она не стала спорить. – Какой смысл?.. Старик вышел, а Оля вернулась к пакетам. Короткая дубленая куртка с шелковистой, шоколадно-серебристым мехом, изнанкой. "Как же его? Смешное такое что-то. Норка?" Джинсы с вышитыми на заднем кармашке двумя разорванными колечками оказались впору. Короткие сапожки с длинным шнурованным голенищем, свитер с белоснежными оленями на груди. Одела и не сдержалась, поискав взглядом зеркало: "Увы. А может, и к лучшему". В отдельном пакете нашлась целая куча разномастных, с блестящими камешками, темных очков. Не глядя, вынула одни, побольше, и отправилась в столовую. – Нормально, – удовлетворенно окинул он наряд внимательным взглядом. – Я Зинке сказал: "Если с размером не угадаешь, больше не приду". Расстаралась. Хотя, я этот ковбойский стиль, как-то не очень. Но там, куда мы собираемся, в самый раз. Она отказалась от завтрака, не удержалась только от ароматного кофе, заваренного в хитро пыхтящем агрегате. – С богом, – поднялся из-за стола хозяин. Прогретый автомобиль уже стоял возле крыльца. Выскочил Минька. Обежал вокруг, признал и потыкался в ногу, словно здороваясь. – Некогда, Веньямин, после, – остановил строгий голос старика. Он спустился с крыльца в своей потертой кацавейке, похожий на едущего в собес пенсионера. Пес вздохнул и понуро отправился назад. Остановился и, помахивая громадным, словно веник, хвостом, коротко гавкнул. – Сам такой, – отозвался уже из машины Степанович. – Садись, Оля. Здесь недалеко. Десяток минут по шоссе, и снова сверток. Уже на бетонку. Остановились возле крашеного зеленым забора. "КПП", – прочитала она вывеску. На короткий сигнал из будки возле трехцветных с орлом ворот выглянул военный. – Привет, – махнул рукой, узнав Степановича, дежурный и нажал кнопку, поднимая шлагбаум. Машина протарахтела вдоль одинаковых как близнецы домиков, миновала расчерченный белыми линиями плац и выскочила на огромное, выложенное квадратными бетонными плитами, поле. "Аэродром? – удивилась спутница, когда тарантас встал возле маленького, похожего на замершего перед прыжком кузнечика, двукрылого самолетика. – Как же его?.." – "Кукурузник", – отвечая на невысказанный вопрос, пояснил дед. – "Кукурузником" кличут, но машинка надежная. Он выскочил из нагретого салона "Жигулей" и подошел к летчику: – Привет, Петрович. Все нормально? – Ага, по плану, – отозвался пилот. – А у тебя? – Тоже. С комполка согласовал, за горючку денежку внес, можно трогать, – кивнул дедок, выманивая Ольгу из машины. – Тогда садитесь и поехали, – скупо буркнул пилот и полез в кабину. – Да, я два отобрал, там, на чехлах. Проверенные. – Оля, вот отличная возможность... решить все разом. Без пошлых метаний по мостам. Прыгнуть с парашютом. Если твердо решила, все сразу и кончится. Без мороки... а нет, всегда есть возможность передумать. Ну, или почти. Ты как? Она замерла: "А что, это выход. Не надо никуда тащиться"... – Да, я согласна, – твердо ответила она и шагнула в полукруг дверей. Парашют, огромный защитного цвета рюкзак, с переплетением непонятных лямок впереди. Надела сама, дед умело перетянул ремни и защелкнул карабины. – Готово, – крикнул он, повторяя ритуал облачения. – Я, пожалуй, с тобой, разомну косточки. Тряхну, хе-хе, стариной, – мелко засмеялся Степанович. Смотреть на перетянутую брезентовыми ремнями шубейку и натянутую на голову белую маску оказалось выше ее сил. Несмотря на всю трагичность момента, хрюкнула. – А это зачем? – ткнула пальцем в маскарадное облачение. – Так холодрыга там, а я крем от морщин не захватил, – обиженно пожал плечами старик. – Тебе все равно, а мне еще домой ехать, Миньку кормить. Что-то шевельнулось в груди. Оля замерла, но мотнула головой, прогоняя непонятное чувство. Хлопнул люк, самолетик зарычал двигателем, дрогнул и сноровисто побежал, ощутимо подпрыгивая на стыках бетонки. Мелькнул вдалеке полосатый скворечник вышки. Тряска прекратилась, звук выровнялся, самолет задрал нос и полез вверх, словно взбираясь по крутой горке. Совсем рядом пронеслись верхушки деревьев, показался и исчез игрушечный домик, нитка дороги, и вот уже, проткнув случайное облако, самолетик выровнялся. Коротко пискнул сигнал. – Готово, – сообщил дедок, поднимаясь. – Ну, что, Иваныч, как твоя-то? – поинтересовался он у вышедшего из кабины пилотов мужичка в меховой куртке. – Спасибо, Михаил Степанович. Все нормально. Выздоравливает, привет передает. Кланяться велела. – Ну и славно, – кивнул дедок. – Пора, что ль? – глянул он в полукруг иллюминатора. Военный уперся в рычаг и потянул дверь. Засвистел пронизывающий ветер. – Сколько? – поинтересовался дедок у выпускающего. – Восемьсот, – отозвался летчик. – Оля, вот эта ерундовина называется "кольцо". Обхвати. Так, нормально. Если передумаешь на тот свет, тяни на себя, нет – не тяни. Видишь, все просто. – Ну, с богом, – он перекрестился и кивнул, уступая дорогу даме. Оля шагнула вперед, замерла на миг и шагнула в бездну. – Ого, – уважительно крякнул механик. – А то?.. – горделиво пробормотал старик и рыбкой, на лету группируясь, сиганул следом за спутницей. Подхваченная бешеным потоком, крутанулась через голову и вдруг увидела, как удаляется зеленый профиль крыла. Обожгло понимание: "Все это всерьез. Солнце, ветер, небо. Они будут. А я?" – заметались вспуганой стаей суматошные мысли. Обвалилось куда-то вниз сердце. Вышибая слезы и тут же унося их, резал лицо ледяной ветер. Распахнула глаза и в размытых очертаниях увидела землю. Она росла, невероятно быстро приближаясь. И тут, ломая все доводы рассудка, возник страх. "Жить, на хрен... жить", – рука сама собой рванула кольцо. И не было в мире силы, способной удержать ее в этот миг. Но ничего не случилось. Полет продолжался. Только стукнуло что-то по затылку, заметалось за спиной. А в сердце заметалась паника, уже бесконтрольная, животная. Она вновь попыталась дернуть болтающийся уже тросик. И тут рвануло. Но боль принесла такое счастье, что она заорала. Закричала так, что сбилось дыхание. Полет замедлился, перешел в парение, вдруг мимо пронеслось что-то большое, черное. Глянула вслед и поняла, это ее спутник: "А он? Что же?" Тут только пришло понимание, как быстро летела на встречу с землей. Но вспыхнул белоснежный цветок, и вот внизу распустился еще один купол. Оля подняла голову. В разрывы шелкового шатра виднелось небо. – Аве Мария, – неожиданно вырвалось у нее. Голос было не слышно, но на сердце стало так же легко и чисто, как в этом небе. Земля начала расти, уже различимы стали пятна сугробов на заснеженном поле. Удар согнул ноги и повалил набок. Потянул за собой купол. Откуда-то сбоку выскочил уже успевший снять сбрую старик, погасил и принялся сноровисто сворачивать громадный шелковый кокон. Свернул и помог подняться. Отстегнул ее снаряжение. Оля стояла посреди белой пустыни. Мыслей, каких мыслей, не было ничего. Только счастье. Она жива. И тут из глаз хлынули слезы. Не те, выбитые ударами ледяного ветра, а сладкие, приносящие покой и радость, слезы. Размазывая соленые ручейки рукавом мягкой замши, повернулась к дедку. – Поехали, Оля, – он кивнул на стоящую неподалеку "копейку". Из машины выбрался кто-то в комбинезоне и начал сноровисто убирать свернутые парашюты. Тепло салона, журчание двигателя навеяли сон. Оля вдруг вздрогнула: – А если бы не дернула? – спросила она, глядя на невозмутимо рулящего Степановича. Он хмыкнул: – Cо мной бы спускаться пришлось, делов-то. Неужто, я б не поймал. Хм, чтоб у Степаныча курсант разбился? Да это позор на весь округ. Спустились бы, – он замолчал. Молчала и Ольга. Закрыла глаза, вспоминая мелькание облаков. И тут словно что-то щелкнуло. В голове пронеслись, пусть говорят, что не бывает, но за долю секунды промелькнули сотни, тысячи кадров. Садик, помятый ободранный паровозик на участке. Березка с обломанными ветками. Парты и доска с надписью мелом. Колченогое уютное кресло, и мама в нем, с неизменным вязанием в руках. Она распахнула глаза. И прошептала хрипло, боясь поверить, но уже понимая, что это случилось: – Я вспомнила. Степаныч, я вспомнила... Дедок горделиво улыбнулся и повертел головой: – А то?.. Ну и умница. То и ладно...

Глава 3

Утро принесло новые заботы. Позавтракали и, словно по молчаливому уговору, двинулись в гостиную. Сели у камина. Несмотря на ранний час, огонь уже почти догорел, только красные тени на остывающих углях. Наконец Ольга оторвала взгляд от багровых сполохов: – Михаил Степанович, а что дальше? Дед вынырнул из старческой дремоты: – Ась? Дальше-то? Так жить надо... Да не хмурься ты, понял я вопрос твой. Давно жду, когда спросишь. – Скажу сразу. Про банк и прочую ерунду это я так сказал, чтобы тебя от глупых мыслей отвлечь. Баловство это, – он махнул рукой, не считая нужным продолжать. – Прежде всего, решить должна, для себя. Хочешь все назад вернуть или ... Она дернула головой, отвергая саму возможность обсуждения... – Отомстить хочу. Сильной стать, мразь эту не бояться. Жить без страха, – добавила чуть тише: – Всю жизнь чего-то боюсь. В детстве – одной оставаться. Потом – боли, насмешек. А теперь – это. Надоело. А назад в театр не вернусь. И к Петьке тоже. Сгорело все. – Буду сильной, смогу себя защитить, отпор дать. – Ясное дело, против лома нет приема, – захихикал старик. И добавил ехидно: – Окромя другого лома. – Дедушка. Ну и для чего так жить, бояться всего? А еще с этим, уродством, – она кивнула на свое отражение в стекле. – Далось тебе... – с досадой вздохнул старик. – Это как раз самое простое. Я о душе спросил... Ну, да понял уже, – он замолчал, подумал и, привстав с кресла, ткнул ее в локоть: – Вот смотри. Легонько, кажется, да? А попробуй руку поднять. Не выходит? То-то. Сила, она разная бывает. Степанович провел ладонью, нажал на запястье: – Видишь, отпустило. Потому и говорю: – Чего больше, желания отомстить, или себя изменить, чтоб не бояться?.. – Я, вот, жизнь, считай, прожил. Хлебнул всякого, – он вынул из шкафа небольшую шкатулку. – Тут все, что нажил, и потерял – тоже. Отложил стопку орденских книжек и достал несколько фотографий: – Это жена моя, сын, дочка его. Внучка на тебя, кстати, похожа. Да не хватайся ты за лицо опять. Я знаю, похожа. Оля разглядывала чужие счастливые лица, думая о своем. "А я, кто есть у меня? Петька? Да, наверное, даже искать не стал. Работа? Ерунда. Ничего нет. Ни дома, ни документов. Даже лица нет". Старик, словно слышал мысли, порылся в кармане меховой душегрейки, выудил простенький телефончик, обмотанный для прочности синенькой изолентой. Сощурился, тыкая в кнопки. – Ванюша? Узнал? Ну, так... Живу, чего мне. Новость у меня, Иван. Внучка нашлась. Пять лет искал, а вот отыскалась. Это история длинная. Только, такое дело, документов у нее так и нету, старые только. Метрики там разные. Не до того ей было. Сам понимаешь. Выбери время, заскочи к старику. Я бумажки отдам, выправи, чего надо. А я уж... Все, молчу, молчу, знаю, и так выручишь. Когда? Ну, этак через пару неделек нормально будет. – Не обидел? – глянул старик на Олю. – Тебе сейчас документ нужен, а пока сама сделаешь. О-го-го, намучаешься, ты же не местная? Пока внучкой моей будешь числиться, а переделать не трудно. – Михал Степаныч, да зачем вам проблемы эти? – попыталась отговориться смущенная девчонка. Старик предостерегающе поднял палец. Он уже успел набрать другой номер и ждал ответа. – Семен Игнатьевич, – другим, совсем не старческим, голосом обратился дед к абоненту. – Михаил Степанович это. Как дела? Нормально? ...Да тоже ничего... Ладно, знаю, ты человек занятой, сразу к делу. У тебя "лицевик" в госпитале кто лучший? Ага. Нужно мне тут личико подправить. Ну, ты скажешь... Стар я уже для этого. Девочке одной. В беду попала, а хирург напортил. – Кто делал? – переспросил старик. – Да ладно. С ним я сам, потом. Сейчас главное – исправить. Выслушал бодрый, рокочущий в трубке, голос: – В госпиталь? Хорошо. Значит, завтра с утречка и подъедем... – Все, до связи, – коротко простился он. Вот и вторая проблема, считай, решилась. – Вы о чем? – она уже догадалась, что старик договорился об операции, но не могла связать дорогостоящую пластику с простотой решения и собой. Двойственное чувство. С одной стороны, благодарность к нежданному спасителю, с другой, понимание – бесплатных пирожных не бывает. А чем она может отплатить? – Завтра, с утра, едем в гарнизонный госпиталь. Есть там такой, майор Степанов. Из Москвы к нему приезжают. Мастер от бога, – дед прервался. – Ты и не рада, вроде? Оля, подбирая слова, чтобы не обидеть, произнесла: – Спасибо, конечно, за все, Михаил Степанович. Только я ведь ничем вам... – Цыц, – дед свел брови и даже топнул ногой, обутой в теплый, толстенной вязки, шерстяной носок. – Ишь ты, – он засопел, словно закипающий чайник. – Хотя, – остановился и выдохнул: – Понимаешь. Не все тебе сказал. Вот, они у меня были самое дорогое, – погладил старик фотографии. – Так вышло, сына в Закавказье служить отправили, он уже капитаном был. И мать в гости поехала. – А тут как раз началось. Их и... Просто, зашли среди ночи и... Его сразу убили. Мать после. А внучка еще месяц в плену жила... – дед замолчал. В голосе не было ни злости, ни боли, ничего. Просто рассказывал. Помолчал. – Я в командировке был. На далеко, так что и не вернуться. Да нет, чего сейчас то?.. Мог вернуться. Мог. Как узнал, мог бросить все и прорваться. И хоть внучку, но спасти. А спасти мог. Уговорили... Все сделаем... Потерпи, не дури. Послушал. А вернулся, понял, не пробовали даже. Все бросил и ушел. Квартиру в Москве продал, сюда приехал, подальше. Живу теперь... С этим... Ведро орденов, душевное спасибо и... они, – дед вновь коснулся фото. – Так, может, и не тебе, в первую очередь, я помогаю, себя пытаюсь перед смертью с совестью своей примирить. Себе помочь пытаюсь. Потому и ... Лет пять уж как прошло. Думал, зажило все. Жил себе жил, и тут вдруг. Еду по мосту и вижу – Оля моя. Умом понимаю, не может того быть, а сердце ... Не выдержал, остановил. Ну, дальше ты знаешь. – Так что не забивай голову. Лучше пойдем, усадьбу покажу. Они прошли по толстому ковру к расположенной в конце коридора двери. – А здесь у меня уголок отдыха, – дед распахнул створку. Бросилось в глаза обилие разномастных тренажеров, стопка гимнастических матов в углу. Громадная боксерская груша посреди большой, похожей на зал, комнаты. Сам-то уже давно бросил эти глупости. Так, иной раз, со скуки, приезжают ребятишки. Кому что. Помогу. И мне не скучно. Оля заинтересованно глянула на инвентарь: – А меня можете?.. Дед глянул, как на маленькую: – Ты опять? Ну, как объяснить? Кому что дано, тому то и дано. Ты – женщина. Хоть пять лет тебе удар ставить, все одно, мужик, ежели хоть немного тренирован, перешибет. "Никита" и прочие – это киношное. А если и бывают такие, что с мужиками на равных работают, так, прости, не женщины они, а мужебабы. Да и то, с большой натяжкой. Природа сотни тысяч лет гены подбирала. А мы хотим ее враз переломать. Я ведь тебе объяснить пытался... Оля вспыхнула: – Так что, мне так и жить, зная... захочет кто-то, и все повторится? И подонки, и пьяный мясник?.. – Жизнь, вообще, штука несправедливая... – пробормотал старик вполголоса. – Но тебе эта сентенция сейчас не поможет, – добавил, уже для нее. – Хорошо. Давай так, – он вновь достал телефончик. Порылся в памяти, дождался ответа абонента, и произнес: – Геннадьевич? Привет, Миша тебя... – Ну, ясно, номер видишь, это я по стариковской привычке. Не могу привыкнуть, что номер высвечивается. Никакой, понимаешь, конспирации. – Да, нужны твои ребятки. Человека три, четыре. – Кто? Да, без разницы. От них ничего и не потребуется. Так... постоять, посветить мордой. – Значит, через часок пусть к тысячной больнице подъедут и ждут у входа. – ...Я-то? На той же. Сам знаешь, не люблю я эти "Тойеты", "Мерседесы" разные. Дед выключил телефон, закончив беседу. – Одевайся. Съездим, пообщаемся с этим коновалом. Нет, сейчас. Никак в другое время нельзя, – отмел он слабые попытки перенести встречу. – Я и людей позвал. Неудобно. Хотя и сам, конечно, мог бы, но это придется пол больницы разнести, чтобы поверил... Ольга вздохнула и отправилась одеваться. Модная платиновая стрижка, огромные очки, стильная куртка, джинсы не самой простой фирмы, девчонка смотрелась вполне. Чуть портил общее впечатление громадный шарф, укутывающий лицо. "Жигуленок" замер возле центрального входа. Степанович осмотрелся и коротко просигналил. Тут же синхронно распахнулись дверцы огромного черного джипа, замершего на стоянке. Четверо здоровяков, в одинаковых строгих костюмах и белоснежных рубашках, выбрались из салона монстра. Ольга решила уже, что сейчас появится и сам объект столь шикарной охраны. Но "люди в черном" направились к грязному и потрепанному авто Степановича. – Привет, дядя Миша, – свойски поздоровался один из них, видимо, старший. – Здравствуй, Славик, – выбрался наружу старик. – Задача вам, сынки, следующая. Есть тут один врач, хе-хе, как говаривали в мои годы, вредитель. Нужно его настроить на серьезный лад. Фамилия эскулапия... – дед почесал бровь, припоминая. – Ага, Потапкин. Вот этот, Тапкин, мне и нужен. – Сотым? – бесстрастно уточнил старший. – Бог с тобой, Славик, что ж я, сам не мог, что ль? Хоть сто, хоть двести. – Подмигнул дед. Ты не смотри, что я старый совсем. Он улыбнулся, но от его улыбки лица секьюрити приобрели непроницаемо-настороженное выражение. – Да я чего... – совсем по-детски смутился Вячеслав. – Я так просто. – И я просто, – уже со своей обычной присказкой согласился дед: – Ты пошутил, я посмеялся... – Ну, вперед, – он открыл дверцу. – Пойдем, Оленька, – дед двинулся к входу. – Внучка моя, Олей звать, – не оборачиваясь, представил он девчонку заинтересованно посматривающим на хрупкую точеную фигурку бойцам. – Прошу, как говорится, любить и жаловать. – Ничего, вроде, такого не сказал старик, но взгляды бойцов дернулись и уперлись в спину возглавляющего движение пенсионера. Плотная группа охраны перестроилась и взяла опекаемых в коробочку. Миновали фойе и, неведомо каким образом успев выяснить, где в настоящий момент находится пресловутый Потапкин, двинулись к нужному кабинету. Возле дверей с кривоватой бумажной табличкой уже сидело несколько пациентов в больничных халатах. Один из бойцов перекрыл дверь, двое других синхронно, словно в простреливаемую зону, проникли в кабинет. Сидящий за столом ухоженный, но уже порядком измятый, мужчина раздраженно поднял голову, суетливо пряча что-то в стол: – Нет приема. Рано еще. – В голосе звучало искреннее раздражение от прерванного занятия. Легкий запашок подсказывал, что опохмелка была в самом разгаре. Круглая физиономия с косо сидящими на маленьком, похожем на пятачок, носу позолоченными очечками удивленно исказилась. В два неуловимых движения преодолев пространство, парочка выдернула борова из-за стола и шмякнула на пол, утыкая лицом в пыльный ворс истертого паласа. Посыпались снесенные со стола сувениры, календари, баночки с карандашами. Михаил Степанович пропустил Ольгу вперед и, прикрыв дверь, вошел следом. Ольга замерла, со страхом глядя на елозящего по полу врача. – Присаживайся, – указал дедок на кресло. Сам вытянул стул и опустился, поджав ноги, словно законопослушный пациент. Кивнул, предлагая вернуть объект в вертикальное положение. – Тапкин? – коротко поинтересовался он у выпучившего глаза толстяка. – Та-па-Та-пкин, – заикаясь, проблеял тот. И попытался дернуться: – А, в– в чем, собственно?.. – Дело, молодой человек, в том, что примерно месяц назад к вам поступила вот эта девушка. Моя внучка. Беда случилась. Порезали ей лицо какие-то... Ну, это после. А дежурил в больнице, в ту ночь, хирург, который ей эти раны зашивал. Оля, покажи гражданину результат. Она скинула шарф и сняла очки. Даже обученные профессионалы на мгновение отвели взгляды. Врач часто заморгал рыжеватыми ресницами. На лбу высыпали крупные капли пота. Михаил Степанович продолжил: – Согласитесь, назвать выполненную этим, с позволения сказать, врачом работу успешной нельзя. Не буду тянуть. Врач этот – вы. И если обкурившийся подонок пока ходит на свободе, другой, я имею в виду вас, может ответить. В чем причина такого варварского отношения к людям? Я нисколько не издеваюсь над вами. Мне действительно необходимо понять, вы просто тварь по жизни, или есть какие-то объяснения. Потапкин, торопливо рассыпая термины и юля глазами, начал говорить про некачественный инструмент, плохую антисептику... – Все ясно, – вроде и не слыша его, сделал вывод старик. – Не в инструменте дело, мил человек. – Совесть ты пропил. Если была она у тебя. Вместо, чтоб дело делать, спирт казенный жрал, да... – старик повернулся к девушке, – Оля, заткни уши, – медсестер трахал. Али не прав? За все платить нужно. Хирург, уловив знакомое слово, облегченно затряс головой: – Конечно, конечно, я заплачу, сколько скажете... Дед покачал головой укоризненно: – Перебивать старших не хорошо. – И неужели, ты думаешь, мы твои поганые деньги возьмем? Нет? Знаешь пословицу: "Зуб за зуб, око за око"? Вот, я считаю, такой расчет будет справедливым. Он щелкнул кнопкой, из кулака выскользнуло тонкое лезвие: – На, Оля. Это месть. Святое, ничего личного. Врач задрожал и попытался вырваться. Но, осознав тщетность, раскрыл рот, собираясь закричать, и тут же получил короткий тычок в грудь. Дыхание сбилось, он закашлялся и, глотая подкативший к горлу комок, внезапно заплакал. Вид текущих по блинообразному лицу слез вызвал неловкость и отвращение. Оля отдернула руку: – Я, я не могу... Не надо, – она отвернулась, закрыв глаза ладонями... – Оля. Ты, кажется, забыла? Всего три дня назад ты была готова... И по его вине в том числе... Как же так? Ладно. Я, в принципе, был готов к этому. Человек, если он настоящий, тем и отличается от таких вот, Тапкиных, что не может им тем же ответить. Они это инстинктивно, на подсознательном уровне, чувствуют, потому ничего не боятся. – Ты думаешь, если его сейчас отпустить, он перестанет творить, то, что творит? Возможно, на какое-то время, да. Но только на время... Это к нашему разговору о силе. Ты только не обижайся. Я должен был тебе это показать. Как тот прыжок. Слова, они и есть слова. Дед повернулся к коновалу: – Ладно, гражданин Тапкин. Она тебя прощает. Но, все же, считаю, воспитательный процесс должен быть завершен. Причина твоего отношения к делу, к людям – в воспитании... и в водке. Ну, с первым я уже ничего не могу поделать, а вот с пьянкой... Пожалуй, – он легко поднялся, шагнул к замершему врачу. Поднял сухонькие ладошки и коснулся лысоватой головы доктора. Замер, легонько провел по лбу и пальцем нажал на точку чуть выше линии волос. Легкий щелчок, словно раздавили блоху: – Ну вот. Теперь при каждом употреблении спиртного у вас будет проявляться стойкий рвотный эффект, – голосом лектора сообщил старик. – Причем, извини, я все же не нарколог, тяга к спиртному останется, также как и похмельный синдром. И эти, поверь, не самые приятные реакции, навсегда. Поэтому бегать по специалистам, там разным кодировщикам, бесполезно. Только зря тратить деньги. Все. Свободен. Он вытер руки белоснежным платочком и выбросил его в мусорное ведро. Кивнул сопровождающим, взял Ольгу под руку и вышел из кабинета. – Врач сейчас начнет прием, – вежливо пояснил он настороженным пациентам. Группа вышла на улицу. Потапкин отмер, вытер трясущейся ладонью мокрое лицо и попытался застегнуть пуговицу халата. Не сумел и, выдыхая воздух, потянулся к заветной тумбе. Плеснул в мензурку приличную дозу разбавленного спирта. Махнул и вдруг скривился, словно от керосина. Едва успел подхватить с пола корзину и мучительно вытравил все, съеденное на завтрак. Уставшие ожидать больные заглянули в кабинет, увидели дикую картину. Врач сидел перед наполненной прозрачной жидкостью мензуркой и тихо плакал.