Текст книги "Штамм. Трилогия (ЛП)"
Автор книги: Гильермо Дель Торо
Соавторы: Чак Хоган
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 72 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]
И в тот момент, когда он зашел в последнюю комнату, желчь, выброшенная страхом из желудка, обожгла ему горло. Этот выброс желчи потом будет преследовать его всю жизнь. Комната пустовала, но в центре ее Авраам-плотник, Авраам-краснодеревщик увидел на земляном полу след от гроба. Огромного гроба, длиной в два с половиной метра, шириной в метр с четвертью, который мог подойти только для монстра-великана.
За спиной послышалось шарканье ног по каменному полу. Сетракян развернулся, выставив перед собой заостренный кол, – надо же, его поймали в самом дальнем углу подземелья! Чудовище возвращалось в гнездо, чтобы найти добычу в своей опочивальне.
В слабом свете появился силуэт. К Сетракяну приближался не монстр-великан, а человек нормального роста. Немецкий офицер в порванной, грязной форме. Его глаза, красные и слезящиеся, светились диким голодом. Сетракян узнал его: Дитер Зиммер, молодой мужчина, чуть старше Авраама, настоящий садист, который каждый вечер чистил сапоги, снимая щеткой корочку еврейской крови.
И теперь он жаждал этой крови. Крови Сетракяна. Любой крови. Чтобы насытить себя.
Сетракян не желал стать жертвой. Он сумел вырваться из лагеря и выдержал его ад не для того, чтобы этот проклятый нацист, обращенный в чудовище, высосал из него кровь.
Он бросился на монстра, наставив на него кол, но тот оказался проворнее, чем можно было ожидать, и ухватился за кол. Немец вырвал его из искалеченных рук Сетракяна, отбросил в сторону. Кол ударился о стену, упал на землю.
Монстр смотрел на Сетракяна, предвкушая поживу. Бывший узник пятился, пока не оказался на прямоугольнике, где стоял гроб. А потом, неожиданно для себя, ринулся к монстру и с силой впечатал его в стену. Пыль посыпалась из зазоров между камнями, словно заклубился дым. Тварь попыталась схватить Сетракяна за плечи, но тот успел податься назад, а потом вновь бросился на противника и сунул руки ему под подбородок, задирая голову кверху, чтобы тот не мог вонзить в него жало и выпить кровь.
Чудище отшвырнуло юношу – тот упал на землю рядом с колом и тут же схватил его. Монстр стоял, улыбаясь, готовый отнять оружие. Но Сетракян воткнул кол в зазор между камнями и налег всем телом. Камень подался и вывалился из стены, когда тварь раззявила пасть.
За первым камнем Сетракян успел вывернуть второй, и тут стена рухнула.
Юноша выскочил из-под камнепада. Комната наполнилась грохотом и пылью, съевшей остававшийся свет. Сетракян вслепую полз среди камней, когда чья-то рука схватила его. Сильная рука. Пыль почти рассеялась, и Сетракян увидел, что большой камень застрял в голове монстра, раскроив ее от макушки до челюсти, но чудовище по-прежнему жило. Его черное сердце, каким бы оно ни было, все еще билось. Сетракян пинал крепкую руку, пока пальцы монстра не разжались. Один пинок пришелся по камню в голове чудовища – череп треснул, разваливаясь на две части.
Сетракян схватил монстра за ногу и вытащил его из-под руин – под последние лучи заходящего солнца, пробивающиеся сквозь кроны деревьев. Солнце уже сменило цвет на оранжевый, но его лучи все равно сделали свое дело. Тварь какие-то мгновения корчилась от невыносимой боли, а потом сдохла.
Юноша вскинул лицо к умирающему солнцу и издал нечеловеческий, звериный вопль. Он поступил неосмотрительно, потому что солдатские патрули выискивали беглецов из восставшего лагеря, но крик рвался из измученной души, пережившей гибель семьи, жуть концентрационного лагеря, новые ужасы, с которыми ему пришлось столкнуться. Авраам обращался к Богу, покинувшему и его, и многих, многих других.
Он дал себе слово, что к следующей встрече с этими тварями будет располагать соответствующим оружием. Чтобы не просто сразиться с ними, но и победить. И он уже знал, знал наверняка, что все грядущие годы будет идти по следу исчезнувшего гроба. Если понадобится, десятилетия. Эта уверенность задала направление, в котором ему следовало двигаться, и обретенный путь оказался длиной во всю оставшуюся жизнь.
Ответный удар
Медицинский центр Джамейки
По своим удостоверениям Эф и Нора прошли пост охраны в приемном отделении, не привлекая к себе внимания. Когда они поднимались по лестнице к инфекционному отделению, Сетракян заметил:
– Это неоправданный риск.
– Мы с Норой и Джимом Кентом больше года работали бок о бок, – сказал Эф. – Мы не можем бросить его.
– Он обращен. Чем вы ему поможете?
Эф остановился. Сетракян, который пыхтел сзади, оперся на трость, радуясь передышке. Гудвезер глянул на Нору, оба кивнули.
– Я могу освободить его, – ответил Эф.
Они вышли в коридор, посмотрели на дверь в изолятор в дальнем конце.
– Полиции нет, – прокомментировала Нора.
Сетракян огляделся. Он не разделял ее уверенности.
– Это Сильвия.
Подруга Джима сидела у двери на складном стуле.
Нора кивнула:
– Ладно, я пошла.
К Сильвии она направилась одна. Женщина встала ей навстречу:
– Нора.
– Как Джим?
– Они мне ничего не говорят. – Сильвия посмотрела через плечо Норы. – Эф не с тобой?
– Он уехал, – покачала головой Нора.
– Это же неправда – то, что они говорят?
– Ну конечно! Ты такая усталая. Тебе нужно что-нибудь съесть.
И пока Нора, отвлекая медсестер, спрашивала, как пройти в кафетерий, Эф и Сетракян проскользнули в изолятор. Эф прошел мимо стойки с перчатками и халатами прямиком в палату Джима.
В пластиковом шатре койка была пуста. Джим исчез.
Эф быстро обежал весь изолятор. Никого.
– Должно быть, они перевели Джима в другое место.
– Его подруга не сидела бы у дверей, если бы знала, что его здесь нет, – покачал головой Сетракян.
– Тогда…
– Они его увезли.
Эф уставился на пустую койку:
– Они?
– Пошли. – Сетракян потянул его к двери. – Это очень опасно. У нас нет времени.
– Подождите.
Гудвезер подошел к прикроватной тумбочке, увидев торчащий из ящика наушник. Он нашел мобильный телефон Джима, убедился, что тот заряжен, затем вытащил собственный мобильник, полностью отдавая себе отчет, что от него надо избавляться. Агенты ФБР могли достаточно точно определить его местонахождение по системе глобального позиционирования.
Он бросил свой телефон в ящик, оставив себе мобильник Джима.
– Доктор… – Сетракян явно терял терпение.
– Пожалуйста… зовите меня Эфом.
Направляясь к выходу из палаты, он сунул мобильный телефон Джима в карман.
– В последние дни что-то не ощущаю я себя доктором.
Вестсайдское скоростное шоссе, Манхэттен
Гус Элисальде сидел в кузове полицейского фургона для перевозки арестантов. Феликса усадили на скамью у другого борта, наискосок от Гуса. Он опустил голову и качался в такт движению, бледнея с каждой минутой. Судя по скорости, они были на Вестсайдском шоссе, нигде больше на Манхэттене так быстро ехать не получилось бы. Компанию им составляли еще двое. Один сидел напротив Гуса, второй – слева от него, напротив Феликса. Оба спали. Глупец, как известно, может проспать все.
Гус чувствовал сигаретный дым, который проникал в лишенный окошек кузов из кабины – через щели в перегородке. В фургон их загрузили, уже когда солнце скатывалось к горизонту и день сменялся сумерками. Гус поглядывал на Феликса, наклонившегося вперед. Он думал о словах старика, владельца ломбарда, и ждал.
Долго ждать не пришлось. Феликс рывком вскинул голову, повернулся к соседу, затем выпрямился и огляделся. Он уставился на Гуса, но по выражению глаз нельзя было сказать, что он узнал друга.
Глазами Феликса на него смотрела тьма. Пустота.
Громкий автомобильный гудок, раздавшийся у самого борта, разбудил соседа Гуса.
– Черт, – пробурчал парень, зазвенев наручниками. – Куда, на хрен, едем?
Гус не ответил. Парень посмотрел на Феликса, который теперь таращился на него. Ткнул ногу Феликса своей:
– Я спросил, куда едем, сосунок?
Феликс еще какое-то мгновение смотрел на него тупым, прямо-таки идиотским взглядом, потом его рот открылся, словно он собрался ответить, и из него выстрелило жало. Оно вонзилось в шею парня, пролетев через проход. Бедолаге ничего не оставалось, как только сучить ногами. Гус принялся колотить ногами в пол и кричать, чтобы разбудить второго парня, который сидел рядом с Феликсом. Тот проснулся, и они закричали вдвоем. Парень, что сидел рядом с Гусом, обмяк, а отросток, оканчивающийся жалом, который торчал изо рта Феликса, окрасился в кровавый цвет.
Сдвинулась заслонка в перегородке между кабиной и кузовом. Полицейский, сидевший на пассажирском сиденье, повернул голову:
– А ну заткнитесь, а не то я…
Он увидел, что Феликс пьет кровь арестанта, увидел разбухший отросток, протянувшийся через проход. Тут же Феликс отлип от жертвы и втянул жало в рот. Кровь стекала по шее бедолаги. Капли с отростка упали на грудь Феликса.
Полицейский с пассажирского сиденья закричал и отвернулся.
– Что там такое? – спросил водитель и попытался заглянуть в кузов.
Жало Феликса, выстрелив в дыру в перегородке, вонзилось в шею водителя. Раздался дикий крик, и фургон потерял управление. Гус едва успел схватиться за трубу, через которую была перекинута цепь наручников, иначе ему переломало бы запястья. Фургон бросило вправо, потом влево, и он завалился на борт.
Какое-то время фургон по инерции тащило по асфальту, потом он врезался в ограждение трассы, отскочил от него, завертелся на месте и замер. Гус лежал на боку, его сосед, со сломанными руками, орал от боли и страха. Защелка трубы, через которую были перекинуты наручники Феликса, открылась. Торчащий из его рта отросток извивался, как оживший электрический кабель, с конца капала человеческая кровь.
Мертвые глаза Феликса поднялись и остановились на Гусе.
Гус обнаружил, что его труба с одной стороны, у заднего борта, оторвалась от кронштейна. Он быстро придвинулся к свободному концу, скинул цепь наручников. Гус молотил ногами по искореженной дверце, пока она не открылась. Парень вывалился на обочину, в ушах у него шумело, будто рядом взорвалась бомба.
Руки по-прежнему были скованы за спиной. Проезжающие автомобили сбавляли ход, водители хотели посмотреть на аварию. Гус быстро откатился в сторону, просунул руки под ногами, перекидывая вперед. Он посмотрел на заднюю дверцу фургона, ожидая, что Феликс последует за ним.
Послышался крик. Гус огляделся в поисках какого-нибудь оружия и нашел только измятый колпак от колеса. Подняв его, он направился к задней дверце лежавшего на боку фургона и увидел Феликса, который пил кровь второго арестанта, все еще прицепленного наручниками к трубе. Тот сидел, широко раскрыв глаза.
Гус выругался, от увиденного его чуть не стошнило. Феликс вырвал жало из шеи арестанта и тут же выстрелил в шею Гуса. Гус поднял колпак, отразив удар, и тут же отскочил за фургон, прячась от Феликса.
И опять Феликс не пошел за ним. Гус постоял, приходя в себя и гадая, в чем тут дело, и тут заметил солнце. Оно смотрело на него меж двух зданий на другой стороне Гудзона, кроваво-красное, быстро катящееся за горизонт.
Феликс прятался в фургоне, дожидаясь захода солнца. Еще несколько минут, и он вылезет на дорогу.
Гус огляделся: осколки ветрового стекла ничем не могли ему помочь. По задней раме и колесу он забрался на борт фургона, добрался до кабины, пнул по шарниру бокового зеркала, тот треснул, и Гусу осталось только вырвать проводки, когда из кабины на него закричал полицейский:
– Стой!
Гус посмотрел на копа. Водитель, у которого из шеи текла кровь, одной рукой держался за ручку над окошком, а второй поднимал пистолет. Гус оторвал зеркало и спрыгнул на асфальт.
Солнце уходило. Гусу пришлось ловить последние лучи, высоко подняв зеркало над головой. Он увидел солнечный зайчик, мерцающий на асфальте, слишком слабый, чтобы быть полезным. Костяшками пальцев Гус ударил по плоскому стеклу, разбил его, но не дал осколкам ссыпаться. Отраженный свет стал ярче.
– Я сказал, стой!
Полицейский вылез из кабины с пистолетом в руке. Другую руку он не отрывал от шеи – от того места, куда Феликс его ужалил. Из ушей полицейского текла кровь. Он обошел фургон, заглянул в кузов. Феликс сидел внутри, наручники висели на одной руке. Вторую кисть срезало кольцом наручника, когда фургон перевернулся. Отсутствие кисти Феликса совершенно не беспокоило. Как и белая жидкость, которая лилась из раны.
Феликс улыбнулся, и полицейский открыл огонь. Пули пробивали Феликсу грудь, ноги, кусочки мышц и костей летели во все стороны. Семь выстрелов, восемь, и Феликс повалился на спину. Полицейский всадил в тело еще две пули, потом опустил пистолет. Феликс рывком сел. Он как ни в чем не бывало улыбался – по-прежнему жаждавший, теперь уже всегда жаждавший крови.
Гус оттолкнул полицейского в сторону и поднял зеркало. Над горизонтом оставалась лишь крупинка солнца. Гус в последний раз назвал друга по имени, словно имя волшебным образом могло переменить Феликса, вернуть в прежнее состояние…
Но Феликс более не был Феликсом. Он стал долбаным вампиром. Гус напомнил себе об этом, направляя оранжевый отблеск в кузов фургона.
Мертвые глаза Феликса округлились в ужасе, когда в него ударили отраженные солнечные лучи. Словно лучи лазера, они прожигали дыры в теле Феликса, воспламеняли плоть. Звериный вой вырвался из груди, он кричал, как человек, которого распыляли на атомы.
Вой этот бился в голове Гуса, но его руки крепко держали зеркало, пока солнечный свет не превратил Феликса в кучку дымящегося пепла.
Солнце зашло, Гус опустил руки и посмотрел на другой берег реки.
Ночь.
Гусу хотелось плакать, так много боли скопилось в сердце, но боль уже превратилась в ярость. Из пробитого бака на асфальт выливался бензин. Гус подошел к полицейскому, который, будто окаменев, сидел на обочине. Похлопал его по карманам, нашел зажигалку «Зиппо». Он откинул крышку, крутанул колесико, тут же вспыхнул язычок пламени.
– Крайне сожалею, дружище.
Гус поднес огонек к луже, и перевернутый фургон охватило пламя. Гус и полицейский отпрянули.
– Феликс… он ужалил тебя, – сказал Гус полицейскому, который по-прежнему держался за шею. – Ты становишься одним из них.
Гус поднял пистолет и направил на полицейского. Издалека послышался вой сирен, он нарастал с каждой секундой.
Полицейский посмотрел на Гуса, а в следующий миг его голова разлетелась, как брошенный на землю арбуз. Гус держал копа на мушке, пока не перебрался через ограждение, потом отбросил пистолет и подумал о ключах от наручников. Но с этим он опоздал. Мигалки стремительно приближались. Гус повернулся и побежал в надвигающуюся ночь.
Келтон-стрит, Вудсайд, Куинс
Келли еще не сняла учительский наряд: темную блузку, жилетку из мягкой ткани, длинную прямую юбку. Зак был наверху, вроде бы делал домашнюю работу, и Мэтт вернулся домой: на вторую половину дня в магазине, где он работал, была намечена инвентаризация.
Новости об Эфе ужаснули Келли. А теперь она не могла связаться с ним по мобильнику.
– Наконец-то ему удалось.
Мэтт сидел в кресле, выпустив из брюк фирменную рубашку сотрудника магазина «Сирс».
– Наконец-то он рехнулся.
– Да ладно тебе, Мэтт…
Впрочем, Келли его особо и не одернула. Но… неужели Эф и впрямь рехнулся? И что это значило для нее?
– Мания величия. Знаменитый охотник за вирусами. Он напоминает мне пожарных, которые устраивают поджоги, чтобы потом героически из потушить. – Мэтт откинулся на спинку кресла. – Не удивлюсь, если он делает все это ради тебя.
– Ради меня?
– Чтобы привлечь внимание, только и всего. Мол, посмотри, какой я важный.
Келли покачала головой, показывая, что он зря сотрясает воздух. Иногда она даже удивлялась, до какой же степени Мэтт не разбирается в людях.
Раздался звонок, и Келли перестала кружить по гостиной. Мэтт вскочил с кресла, но к двери первой поспела Келли.
На пороге стоял Эф, за его спиной – Нора и незнакомый старик в длинном твидовом пальто.
– Что ты тут делаешь? – Келли выглянула из двери, посмотрела направо-налево.
Эф протиснулся в дом:
– Приехал увидеться с Заком. Объяснить.
– Он не знает.
Эф огляделся, совершенно игнорируя Мэтта:
– Он наверху, занимается с ноутбуком?
– Да, – кивнула Келли.
– Если у него есть выход в Интернет, тогда он знает. – И Эф взбежал по лестнице, перепрыгивая ступеньки.
Нора осталась в дверях с Келли. Она шумно выдохнула:
– Извини. Нагрянули без приглашения.
Келли снова покачала головой – мол, ничего страшного – и оценивающе оглядела Нору. Она знала, что ее и Эфа теперь связывает не только работа. И прекрасно понимала, что Норе совершенно не хотелось появляться в ее доме.
– Как я понимаю, бывшая госпожа Гудвезер? – Сетракян протянул руку со всей галантностью ушедшего поколения. – Авраам Сетракян. Рад с вами познакомиться.
– Я тоже. – Келли обескураженно глянула на Мэтта.
– Он посчитал необходимым повидаться с вами, – сказала Нора. – Объясниться.
– Этот визит не сделает нас соучастниками преступления? – спросил Мэтт.
Келли пришлось сглаживать его грубость.
– Хотите что-нибудь выпить? – спросила она Сетракяна. – Может, воды?
– Господи, – вырвалось у Мэтта, – за этот стакан воды мы можем схлопотать по двадцатке…
Эф устроился на краю кровати, Зак сидел за столом перед включенным ноутбуком.
– Я влип во что-то, чего и сам не понимаю, – сказал Эф. – Но хочу, чтобы ты услышал об этом от меня. Все, что говорят в новостях, – ложь. За исключением того, что за мной гонятся.
– Они могут прийти и сюда? – спросил Зак.
– Могут.
На лице Зака отразилась тревога.
– Тебе нужно избавиться от мобильника.
– Уже избавился, – улыбнулся Эф.
Он хлопнул по плечу сына-заговорщика. Эф заметил рядом с ноутбуком на столе видеокамеру, которую подарил Заку на Рождество.
– Все еще снимаете тот фильм?
– Уже монтируем.
Гудвезер взял камеру. Маленькая и легкая, она как раз умещалась в кармане.
– Могу я позаимствовать ее на какое-то время?
Зак медленно кивнул:
– Это солнечное затмение, папа? Оно превращает людей в зомби?
Эф изумился – правда не очень-то отличалась от гипотезы Зака. Он попытался взглянуть на происходящее с позиции одиннадцатилетнего парнишки с богатым воображением, и тут же любовь к сыну выплеснулась наружу. Он встал, обнял мальчика. Оба замерли, наслаждаясь этим мгновением, хрупким и прекрасным. Эф взъерошил волосы сына. Никакие слова больше не требовались.
Келли и Мэтт шептались на кухне, оставив Нору и Сетракяна в застекленном солярии. Старик стоял, засунув руки в карманы, и глядел в наступившую ночь, третью после приземления проклятого самолета. Нора чувствовала его нетерпение.
– У него много нерешенных проблем с семьей. После развода.
Сетракян вынул правую руку из кармана, сунул за пазуху, пощупал маленький карман на жилетке – проверил, на месте ли коробочка с таблетками. Карманчик располагался в непосредственной близости к сердцу, словно соседство нитроглицерина способствовало работе стареющего насоса. Сейчас сердце билось ровно. И на сколько еще ударов он мог рассчитывать? Сетракян надеялся, что ресурса хватит, чтобы довести дело до конца.
– У меня нет детей, – заговорил он. – Моя жена Анна уже семнадцать лет как мертва. Господь не одарил нас потомством. Можно предположить, что желание иметь детей с годами угасает, но нет, с возрастом оно становится только сильнее. Я многому могу научить, а вот ученика у меня нет.
Нора посмотрела на его трость, прислоненную к стене рядом со стулом.
– Как вы… как вы пришли к этому?
– Вы спрашиваете, когда я узнал об их существовании?
– И как посвятили себя борьбе с ними.
Сетракян помолчал, собираясь с мыслями.
– Тогда я был совсем юным. Во время Второй мировой войны меня отправили в оккупированную Польшу, конечно же против моей воли. В лагерь к северо-востоку от Варшавы. Он назывался Треблинка.
– Концентрационный лагерь?
– Лагерь уничтожения. Это жестокие существа, дорогая моя. Более жестокие, чем любые хищники, с которыми приходится сталкиваться в этом мире. Они охотятся на молодых и больных. В лагере я и все остальные служили ему пищей.
– Ему?
– Владыке.
От интонации, с которой старик произнес это слово, по спине Норы пробежал холодок.
– Он – немец? Нацист?
– Нет-нет. Он ни с кем не связан. Он не хранит верность никому и ничему. Не принадлежит ни к одной нации или стране. Бродит, где ему заблагорассудится. Кормится там, где есть еда. Этот лагерь очень ему приглянулся. Легкая добыча, и в огромном количестве.
– Но вы… вы ведь выжили. Разве вы не могли кому-нибудь рассказать…
– И кто бы поверил россказням живого скелета? Мне потребовались недели, чтобы принять то, о чем вы сейчас узнаете, а ведь я при этом присутствовал. Я не хотел, чтобы меня записали в сумасшедшие. Как только источник еды иссякал, Владыка просто перебирался на другое место. Но в лагере я дал себе клятву, которую не забыл. Я шел по следу Владыки много лет. Через Центральную Европу, Балканы, Россию, Центральную Азию. Три десятилетия. Иногда приближался, но никогда не настигал. Я стал профессором Венского университета, изучал фольклор. Собирал книги, оружие, инструменты. И все это время я готовился к встрече с ним. Этого шанса я ждал больше шестидесяти лет.
– Но… тогда кто он?
– У него много обличий. В настоящее время он пребывает в теле польского дворянина, которого звали Юзеф Сарду. Тот пропал во время охотничьей экспедиции в Румынии весной тысяча восемьсот семьдесят третьего года.
– Тысяча восемьсот семьдесят третьего?
– Сарду страдал гигантизмом. Ко времени экспедиции его рост превышал два метра десять сантиметров. Он был таким высоким, что мышцы не держали веса костей. По слухам, его карманы не уступали размером мешкам для брюквы. При ходьбе он тяжело опирался на трость с набалдашником в форме геральдического символа его семьи.
Нора вновь посмотрела на длиннющую трость Сетракяна с серебряной насадкой. Ее глаза широко раскрылись.
– Головы волка?
– Останки других мужчин рода Сарду обнаружили много лет спустя вместе с дневником юного Юзефа. Он детально описал, как они выслеживали какого-то неведомого хищника, который выкрадывал и убивал охотников одного за другим. В последней записи указывалось, что Юзеф нашел тела у входа в пещеру. Он похоронил всех и собирался вернуться к пещере, чтобы встретиться с чудовищем лицом к лицу и отомстить за убитых родственников.
Нора не могла отвести глаз от набалдашника трости – серебряной головы волка:
– Как вы ее добыли?
– Я проследил путь этой трости до одного антиквара в Антверпене и купил летом тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. Сарду вернулся домой, в семейное поместье в Польше, много недель спустя. Он сильно изменился. Ходил с тростью, но больше не опирался на нее, а потом перестал ее носить. Он не только излечился от болей, вызываемых гигантизмом, но и налился невероятной силой. Вскоре крестьяне стали пропадать, деревню объявили про́клятой, оставшиеся в живых разбежались. Замок Сарду пришел в полный упадок. Молодого хозяина больше никто не видел.
Нора взяла трость:
– В пятнадцать лет он был таким высоким?
– И продолжал расти.
– Гроб… два с половиной метра на полтора.
– Я знаю, – мрачно кивнул Сетракян.
На лице Норы отразилось недоумение.
– Подождите… а откуда вы знаете?
– Я видел… однажды… во всяком случае, видел след, оставленный им на земле. Давным-давно.
Келли и Эф стояли друг против друга на скромной кухне. Келли чуть осветлила и укоротила волосы. Их цвет и прическа придавали ей деловой вид. Она держалась пальцами за край столика, и Эф заметил порезы от бумаги на костяшках: вот они, опасности учительской профессии.
Келли уже предложила ему полулитровый пакет молока, который достала из холодильника.
– По-прежнему покупаешь цельное молоко? – спросил он.
– Зи его любит. Хочет быть как отец.
Эф открутил крышку, отпил из пакета. Молоко охладило его, но не успокоило, как обычно бывало. Сквозь проем в стене он увидел Мэтта – тот сидел на стуле и делал вид, будто и не смотрит на них.
– Он очень похож на тебя, – добавила Келли.
Она имела в виду Зака.
– Я знаю.
– Чем он становится старше, тем больше сходства. Целеустремленный. Упрямый. Требовательный. Умный.
– И все это в одиннадцать лет. С таким жить трудно.
Ее лицо расплылось в широкой улыбке.
– Боюсь, нести мне этот крест всю жизнь.
Улыбнулся и Эф. Он не знал, что получилось, улыбка или гримаса: за последние дни Эф отвык улыбаться.
– Послушай, у меня очень мало времени. Я просто хочу… хочу, чтобы все было хорошо. Во всяком случае, между нами. Кутерьма с попечением, все такое… я знаю, это не могло не сказаться на наших отношениях. Я рад, что все закончилось. И пришел не для того, чтобы произносить речи. Просто… сейчас самое время разрядить обстановку.
Келли стояла как громом пораженная. Она не находила слов.
– Можешь ничего не говорить, я…
– Нет, я хочу сказать. Я сожалею. Очень сожалею, что все так вышло. Правда. Я знаю, ты этого не хотел. Я знаю, ты хотел, чтобы мы оставались вместе. Ради Зака.
– Естественно.
– Видишь ли, я не смогла на это пойти… Не смогла! Ты высасывал из меня жизнь, Эф. Это и повлекло за собой то, что… В общем, мне хотелось причинить тебе боль. Хотелось. Признаю. И это был единственный способ, который я смогла придумать.
Эф глубоко вздохнул. Келли наконец-то призналась в том, что он и так знал. Но радости победы не ощутил.
– Мне нужен Зак, ты это знаешь, – снова заговорила Келли. – Зак… это Зак. Думаю, без него нет и меня. Не знаю, хорошо это или плохо, но со мной так. Он для меня все… как когда-то был ты.
Она выдержала паузу, чтобы последняя фраза дошла до обоих.
– Без него я буду совсем потерянной, буду неполноценной, я…
Келли замолчала.
– Будешь такой же, как я, – вставил Эф.
Она вздрогнула. Их взгляды встретились.
– Послушай, часть вины я беру на себя. Я знаю, что не был… парнем, с которым легко поладить, идеальным мужем. Я очень уж много отдавал работе. А Мэтт… знаю, раньше я говорил…
– Однажды ты назвал его моей «утехой».
Эф поморщился:
– Знаешь, что я тебе скажу? Если бы я работал в «Сирс», если бы у меня была обычная работа, а не… ну, не знаю, работа как вторая жена, ты бы не чувствовала себя такой брошенной. Такой обманутой. Такой… отодвинутой на задний план.
Они некоторое время молчали. Эф подумал, с какой легкостью большие проблемы оттирают малые. С какой живостью личные неурядицы отступают перед борьбой с настоящей бедой.
– Я знаю, что ты собираешься сказать, – прервала паузу Келли. – Ты собираешься сказать, что нам давно следовало поговорить об этом.
– Следовало, – кивнул он, – но мы бы не смогли. Не получилось бы. Сначала нужно было пройти через все это дерьмо. Поверь, я бы все отдал, чтобы этого избежать, но… мы имеем то, что имеем. Вот сидим разговариваем… Как давние знакомые.
– Жизнь складывается не так, как мы загадываем.
Эф кивнул:
– После всего, через что прошли мои родители, через что протащили меня, я всегда говорил себе: никогда, никогда, никогда, никогда.
– Знаю.
Эф закрыл пакет молока.
– Тогда забудем, кто прав, кто виноват. Что нам теперь нужно сделать, так это уберечь Зака от лишних переживаний и волнений.
– Согласна.
Келли кивнула. Эф кивнул. Он потряс пакет, чувствуя ладонью холод молока.
– Господи, ну и денек.
Он вновь подумал о маленькой девочке из Фрибурга, той самой, что держала за руку мать в салоне самолета, прилетевшего в НьюЙорк рейсом 753. А ведь она примерно одного возраста с Заком.
– Помнишь, ты всегда говорила, если возникнет какая-то биологическая угроза и я не скажу тебе первой, ты со мной разведешься? Теперь, конечно, поезд ушел.
Она нахмурилась, вглядываясь в его лицо:
– Я знаю, у тебя неприятности.
– Дело не во мне. Я хочу, чтобы ты выслушала и не теряла самообладание. По городу распространяется вирус. Это что-то… невероятное… худшее из всего, с чем мне приходилось сталкиваться.
– Худшее? – Келли побледнела. – Атипичная пневмония?
Эф чуть не улыбнулся. Какой абсурд.
– Я хочу, чтобы ты взяла Зака и уехала из города. Мэтта тоже. Как можно скорее, прямо сейчас… и как можно дальше. Я хочу сказать, подальше от населенных мест. Твои родители… Я знаю, ты не любишь у них одалживаться, но они ведь до сих пор живут в Вермонте? На вершине холма?
– Что ты говоришь?!
– Поезжай туда. Хотя бы на несколько дней. Смотри новости, жди моего звонка.
– Постой, это ведь у меня паранойя, а не у тебя. Это я готова чуть что – бежать сломя голову. Но… как насчет школы? Как насчет моей работы? Учебы Зака? – Она сощурилась. – Почему ты не скажешь мне, что происходит?
– Потому что тогда ты не уедешь. Просто доверься мне. Уезжай и надейся, что нам удастся каким-то образом остановить эту заразу и все скоро закончится.
– Надейся? – переспросила Келли. – Вот теперь ты меня действительно пугаешь. А если вы не сможете это остановить? И… если что-то случится с тобой?
Он не мог стоять перед ней и выслушивать те самые сомнения, что терзали его:
– Келли… мне пора.
Он попытался уйти, но она схватила его за руку, заглянула в глаза, чтобы убедиться, что возражений не будет, потом обняла. То, что началось с символического объятия, переросло в нечто большее, она крепко прижалась к Эфу.
– Мне очень жаль, – прошептала Келли ему в ухо, а потом поцеловала в небритую щеку.
Вестри-стрит, Трайбека
Окутанный ночью, Элдрич Палмер сидел на жестком деревянном стуле в патио, расположенном на крыше нижнего из двух прилегающих друг к другу домов, и ждал. Темноту разгонял лишь газовый фонарь в углу. Пол был вымощен квадратными керамическими плитками – старинными, давно выбеленными солнцем. Низкая ступенька вела к высокой кирпичной северной стене. Рифленая терракотовая черепица покрывала верх арки и навесы с обеих сторон широких дверей под арками, которые вели в дом. Позади Палмера у оштукатуренной белой бетонной стены стояла безголовая статуя женщины в развевающихся одеждах, ее плечи и руки потемнели от времени. Каменное основание увивал плющ. Хотя на севере и востоке виднелись здания повыше, патио оставалось укрытым от посторонних взглядов, насколько это возможно на крыше дома в центре Манхэттена.
Палмер сидел, прислушиваясь к звукам города, доносившимся снизу. Звукам этим предстояло смолкнуть в самом скором времени. Если бы те, кто находился внизу, представляли себе, что несет им эта ночь… Все радости жизни становятся лишь слаще на пороге смерти. Палмер это знал лучше многих. Больной с самого детства, он всю жизнь боролся со своим недугом. Иногда он просыпался утром в изумлении, потому что не ожидал увидеть еще один день. Большинство людей понятия не имели, каково это – мерить жизнь рассветами. Хорошее здоровье даровалось им при рождении и жизнь представлялась бесконечной чередой дней, незаметно переходящих один в другой. Они не чувствовали близости смерти. Не ощущали нависшей над ними тьмы.
И скоро Палмеру предстояло самому испытать именно это блаженство. Бесконечная череда дней растянулась бы уже перед ним. И действительно, чего волноваться, доживешь ли до завтра, имея в запасе вечность?
