Текст книги "Три жизни"

Автор книги: Гертруда Стайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Меланкта

Роз Джонсон пришлось непросто, рожать ребеночка на свет.

Меланкта Херберт, подружка Роз Джонсон, делала все, что в женских силах. Она заботилась о Роз, она была само терпение, сама покорность, она без устали старалась хоть как-то утешить вздорную, взбалмошную, трусоватую Роузи, которая только и знала, что ныть, да суетиться, да еще и причитать, и вела себя как дрянь какая, прямо как животное.

Ребенок родился здоровым, но долго не прожил. Роз Джонсон была распустеха, и ленивая, и только о себе и думает, и когда Меланкте пришлось уехать на несколько дней, ребеночек умер. Роз Джонсон ребеночек, в общем, нравился, и скорей всего она просто забыла про него на какое-то время, вот он и умер, так что Роз и Сэм, ее муж, очень горевали, но, с другой стороны, среди негров в Бриджпойнте такие вещи случаются так часто, что скоро они про ребеночка забыли.

Роз Джонсон и Меланкта Херберт дружили вот уже несколько лет. Недавно Роузи вышла замуж за Сэма Джонсона – честного, доброго и вообще положительного парня, который палубный матрос на каботажном судне.

Меланкта Херберт по-настоящему замужем еще не была.

Роз Джонсон была чисто черная, высокая, стройная, вздорная, глупая, взбалмошная, приятная на вид негритянка. Она смеялась, если все шло как надо, а если что не так – ворчала и ныла.

Роз Джонсон была чисто черная негритянка, но воспитали ее белые люди, совсем как свою. Роз смеялась, если все шло как надо, только это был не громкий самозабвенный смех, когда смеются негры во весь рот и голос, как солнышко просияло. В Роз не было той счастливой и безграничной от природы радости, которая у негров. Обычный смех, как у любой, как у просто женщины.

Роз Джонсон была распустеха и ленивая, но воспитали ее белые люди, и жить она привыкла в подходящих условиях. Белое воспитание сказалось на ее привычках, никак не на ее натуре. А по натуре Роз была черная, и незатейливая и неразборчивая аморальность черных была у нее в крови.

Роз Джонсон и Меланкта Херберт, как и многие подружки, были очень непохожи друг на друга и вообще непонятно почему подружились.

Меланкта Херберт была милая, бледно-желтая, неглупая, привлекательная негритянка. В отличие от Роз Джонсон ее не воспитали белые люди, но с другой стороны, кровь, которая текла у нее в жилах, была наполовину настоящая белая кровь.

Они с Роз Джонсон были обе из самых наилучших негров, здесь, в Бриджпойнте.

– Нет уж, я вам не какая-нибудь простая черномазая, – говорила Роз Джонсон, – потому что меня воспитали белые люди, и вот Меланкта, она такая умная и столько времени училась в школе, она вам тоже не какая-нибудь обычная черномазая, хотя у нее и нет мужа, за которым она по-настоящему была бы замужем, как я за Сэмом Джонсоном.

И почему, интересно знать, такая тонкая, умная, привлекательная, наполовину белая девушка, как Меланкта Херберт, переживала, и старалась, и унижала себя ради такой грубой, ограниченной, вздорной, ничем не примечательной, черной ребячливой Роз, и почему аморальная, неразборчивая, ленивая Роз вышла замуж, а это вам тоже случай не частый, за добропорядочного негра, в то время как Меланкта, со всей ее белой кровью, и привлекательностью, и желанием занять достойное место в жизни, по-настоящему замужем еще не была?

Порою мысль о том, как устроен весь этот мир вокруг нее, наполняла сложную, жаждущую душу Меланкты сплошным отчаянием. И часто она думала, как вообще можно жить, когда все так грустно.

Меланкта однажды рассказала Роз, как одна ее знакомая покончила с собой, потому что ее тоска заела. Меланкта сказала, что ей иногда и самой приходит мысль, что может так оно и лучше.

Роз Джонсон вообще ничего не поняла.

– Я понять не могу, Меланкта, что ты такое говоришь, мол, убить себя потому, что тебя, мол, тоска заедает. Я бы ни за что на свете, Меланкта, рук на себя не наложила просто потому, что у меня на душе тоскливо. Может, кого другого, Меланкта, я бы и убила, потому что у меня на душе тоскливо, но только не себя. Если я когда-нибудь себя убью, Меланкта, то разве по случайности, а если я убью себя по чистой случайности, Меланкта, то очень буду об этом сожалеть.

Роз Джонсон и Меланкта Херберт познакомились однажды вечером в церкви. Роз Джонсон религия не очень занимала. Чтобы проникнуться верой, ей не хватало чувства. Меланкта Херберт еще не поняла, зачем ей вера. Ее пока слишком сильно раздирали желания и чувства. Но у негров принято часто ходить в церковь, вот и они ходили в негритянскую церковь вместе с подружками, и понемногу стали просто не разлей вода.

Роз Джонсон воспитали не как служанку; ее воспитали белые люди, и совсем как свою. Мать у нее умерла, когда Роз была совсем крошка, а была она доверенной прислугой в одном хорошем доме. Роз была прелестная, миленькая, хорошенькая черная девчушка, а у людей этих своих детей не было, вот они и оставили Роз у себя.

Когда Роз подросла, ее стало тянуть от белых обратно к цветным, и со временем она вовсе перестала жить в прежнем доме. А потом как-то так вышло, что те люди переехали жить в какой-то другой город, а Роз почему-то осталась в Бриджпойнте. Белые люди оставили немного денег, чтобы Роз ни в чем не нуждалась, и Роз регулярно из этих денег понемногу капало.

Роз теперь без лишних затей, как это принято у бедных, жила у одной пожилой женщины в ее доме, а потом безо всяких видимых причин переезжала и жила у другой пожилой женщины, в ее доме. И еще все это время Роз, конечно, не скучала, и была помолвлена сперва с одним цветным мужчиной, потом с другим, но всякий раз настаивала на помолвке, потому что в Роз жило строгое чувство насчет вести себя как подобает.

– Нет уж, я вам не какая-нибудь простая черномазая, которая шляется с кем ни попадя, и тебе, Меланкта, тоже не советую, – сказала она в один прекрасный день, когда взялась объяснять что к чему в этой жизни Меланкте, натуре сложной и не настолько уверенной в том, что правильно, а что нет. – Нет, Меланкта, я тебе для этого не какая-нибудь там черномазая, меня-то воспитали белые люди. Ты сама прекрасно знаешь, Меланкта, что я всякий раз настаиваю на помолвке – с каждым.

Вот так Рози и жила, как на душу придется, но в общем вполне достойно, и была она очень ленивая и довольная сама собой.

После того как Роз пожила вот эдак какое-то время, она решила, что в ее положении было бы совсем неплохо по-настоящему взаправду выйти замуж. Она как раз недавно познакомилась где-то с Сэмом Джонсоном, и он ей понравился, и еще она знала, что человек он хороший, и еще у него было место, где он работал каждый день и где ему платили порядочные деньги. Сэму Джонсону Роз тоже очень понравилась, и он был совсем не прочь на ней жениться. В один прекрасный день они устроили самую настоящую большую свадьбу и поженились. Потом с помощью Меланкты Херберт, которая шила и вообще была на все руки, они как следует обставили маленький домик из красного кирпича. После этого Сэм вернулся на работу, палубным матросом на каботажном судне, а Роз осталась дома, сидела целыми днями и хвасталась перед подружками, как, мол, это здорово, когда у тебя самый настоящий муж и ты замужем.

Целый год жизнь у них текла глаже некуда. Роз была ленивая, но не совсем чтоб грязью зарасти, а Сэм был заботливый, но тоже лишнего не суетился, ну и к тому же у них была Меланкта, которая приходила каждый день и наводила порядок.

Когда у Роз вот-вот должен был народиться ребеночек, Роз перебралась в тот дом, где жила Меланкта Херберт, а хозяйка там была большая добродушная цветная женщина, прачка.

Роз туда перебралась, чтобы в случае чего доктор из больницы, которая неподалеку, всегда был под рукой и помог ей с родами, а еще, конечно, Меланкта была очень кстати, если Роз нездоровилось.

Здесь ребеночек и родился, здесь же и умер, а потом Роз вернулась жить обратно в свой дом, к Сэму.

Меланкта Херберт не умела жить так легко и просто, как Роз Джонсон. Меланкта как-то была не в ладах с самой собой, и у нее никак не получалось сделать так, чтобы ее желания совпадали с тем, что у нее есть.

Меланкта Херберт вечно упускала ту синицу, что в руках, ради того журавля, который в небе. Люди Меланкту всегда бросали, хотя она сама никогда никого не бросала.

Меланкта Херберт всегда влюблялась слишком сильно и слишком часто. В ней всегда была какая-то тайна, и тонкие движения души, и непонимание, и смутное чувство недоверия и разочарования, которое трудно объяснить. А потом Меланкта делалась импульсивной и совершала необдуманные поступки и начинала очертя голову верить во что-нибудь этакое, а потом страдала и старалась быть сильной и не показывать виду.

Меланкте Херберт всегда хотелось тишины и покоя, и всякий раз она умудрялась во что-нибудь влипнуть.

Меланкта часто думала о том, почему бы ей не покончить жизнь самоубийством, если уж все равно кругом такая тоска. Часто она думала о том, что это, наверное, и впрямь был бы самый лучший выход.

Меланкту Херберт воспитали в строгом религиозном чувстве, мать ее так воспитала. Меланкте мать не очень нравилась. Эта ее мать, «мис» Херберт, как ее называли соседи, была приятная, и с чувством собственного достоинства, и милая цветная женщина с бледно-желтой кожей. «Мис» Херберт всегда была немного не от мира сего, и загадочная, и неловкая.

Меланкта тоже была загадочная, и приятная, и кожа у нее была бледно-желтого цвета, как у матери, но натура у нее была сильная, и тут она вся пошла в своего чисто черного отца, человека сильного и не слишком приятного, и совершенно несносного.

Меланктин отец только изредка заходил в тот дом, где жили Меланкта с матерью, от случая к случаю.

А теперь уже и вовсе Меланкта сколько лет отца не видела и даже слова не слышала о том, где он, что с ним и как.

Меланкта Херберт почти всю жизнь терпеть не могла своего чисто черного отца, но сила, которую от него унаследовала, ей в себе нравилась. Вот и выходит, что ближе она все-таки была к отцу, черному и грубому, чем к милой, бледно-желтой матери, с которой особой близости у нее никогда не было. То, что она унаследовала от матери, никогда не внушало ей чувства уважения к себе.

Девочкой Меланкта Херберт сама себе не нравилась. Про юные годы и вспоминать было нечего, одно огорчение.

Меланкта не любила ни отца, ни мать, и им от нее тоже были сплошь одни неприятности.

Меланктины отец и мать были между собой по-настоящему женаты. Отец у Меланкты был большой здоровенный черный негр. В тот дом, где жили Меланкта с матерью, он заходил от случая к случаю, но мать Меланкты, эта милая, хорошенькая женщина с бледно-желтой кожей, вся такая загадочная и неловкая, и не от мира сего, была к нему очень привязана и постоянно думала о своем большом здоровенном черном муже.

Джеймс Херберт был простой цветной рабочий, в общем, человек вполне достойный, хотя с дочерью вел себя грубо и резко, хотя она у него была одна-единственная, хотя, с другой стороны, и она у него тоже была не подарок.

В юности Меланкта не любила ни отца, ни мать, и смелая была, просто отчаянная, и за словом тоже в карман не лезла. А потом еще, Меланкта ходила в школу и схватывала все на лету, и очень хорошо умела пользоваться своими знаниями так, чтоб досадить родителям, которые вообще ничего и ни о чем не знали.

Меланкта Херберт всегда была смелая, просто отчаянная. Меланкте всегда нравились лошади; ей нравилось выкидывать всякие отчаянные штуки, ездить верхом, укрощать лошадей и приучать их к себе.

Меланкта, когда она была совсем еще девочкой, буквально жила с лошадьми, потому что была у нее такая возможность. Неподалеку от того места, где жили Меланкта с матерью, была конюшня Бишопов, богатого семейства, которое всегда держало хороших лошадей.

Джон, кучер Бишопов, в Меланкте просто души не чаял, и позволял ей делать с лошадьми все, что ее душе угодно. Джон был энергичный такой мулат, с чувством собственного достоинства, и дом у него был полная чаша, и жена, и дети. Меланкта Херберт была старше всех его детей. Ей как раз исполнилось двенадцать, девочка она была развитая, и у нее только-только началось по женской части.

Джеймс Херберт, отец Меланкты, знал этого Джона, кучера Бишопов, как облупленного.

Однажды Джеймс Херберт пришел в тот дом, где жили его жена и дочь, и был он просто вне себя от ярости.

– Где эта твоя девчонка, Меланкта, – сказал он, вне себя от ярости, – если опять торчит на конюшне у Бишопов, с этим их Джоном, я вот слово тебе даю, убью на месте. А ты, спрашивается, почему за ней не приглядываешь, ты ей мать или кто?

Джеймс Херберт был сильный, широкий в кости, тяжелый на руку черный вспыльчивый негр. Херберт никогда не был жизнерадостным негром. Даже когда ему случалось выпивать с другими мужчинами, а случалось это очень часто, он никогда по-настоящему не радовался жизни. И даже в те времена, когда он был совсем молодой и свободный и открытый к людям, за ним не водилось того громкого самозабвенного смеха, когда смеются негры во весь рот и голос, как солнышко просияло.

У его дочери, Меланкты Херберт, смех потом всегда был какой-то натянутый, словно через силу. По-настоящему сильной и доброй и такой, какая она есть на самом деле, она становилась только тогда, когда попадала в очередные неприятности, и ей приходилось выкладываться изо всех сил, чтобы выбраться, и тут уже не до смеха. Вот тут бедняжка Меланкта и была на своем месте, хотя и была всю жизнь уверена, что неприятностей она терпеть не может. Меланкте Херберт всегда хотелось тишины и покоя, и всякий раз она умудрялась как всегда во что-нибудь влипнуть.

Джеймс Херберт зачастую был негром очень опасным. Он был человек серьезный и вспыльчивый, и прекрасно отдавал себе отчет в том, что причин сердиться на Меланкту у него хватает, со всеми ее закидонами и с тем, как она умела умничать, чтобы только позлить отца, который у нее дурак дураком и ничего не знает.

Джеймс Херберт часто выпивал вместе с Джоном, кучером Бишопов. Джон по доброте душевной иногда пытался как-то смягчить отношение Херберта к дочери, к Меланкте. Не то чтобы Меланкта хоть раз пожаловалась Джону как тяжело ей живется дома, а с отцом тем более. Меланкта никогда не позволяла себе, даже в самой тяжкой беде, жаловаться кому бы то ни было, что с ней такого приключилось, но как-то так само собой получалось, что все знакомые Меланкты всегда прекрасно отдавали себе отчет, как ей тяжело и как она страдает. Нужно было по-настоящему любить Меланкту, чтобы научиться прощать ей всякие мелочи, вроде как она никогда никому не жалуется, и на вид вполне бодрая, и следит за собой, и настроение хорошее, но ты при этом прекрасно отдаешь себе отчет, как ей на самом деле тяжело и как она страдает.

Ее отец, Джеймс Херберт, тоже никогда никому не рассказывал о своих неприятностях, а человек он был настолько серьезный и вспыльчивый, что и вопросов лишних никто ему не задавал.

От «мис» Херберт, как называли ее соседи, тоже никто не слышал, чтобы она хоть раз заговорила о муже или о дочери. Она всегда была такая милая, хорошенькая, загадочная, неловкая и слегка не от мира сего.

Херберты вообще свои семейные сложности ни с кем не обсуждали, но как-то так само собой получалось, что все их знакомые постоянно были в курсе всех событий.

И надо же было такому случиться, что утром того самого дня, когда ближе к вечеру Джеймс Херберт и кучер Джон собирались выпить вместе, Меланкта пришла на конюшню вся такая веселая и в самом что ни на есть прекрасном расположении духа. И Джон, ее добрый знакомый, почувствовал как никогда, какая она славная и милая, и как глубоко она страдает.

Джон был цветным кучером, и человек он был весьма достойный. Когда он думал о Меланкте, она для него была все равно, что дочь родная, только чуть постарше. Если честно, то и женскую силу в ней он тоже чувствовал, и очень сильно. Жене Джона Меланкта тоже нравилась, и она всегда старалась чем-нибудь ее порадовать. А Меланкта всю свою жизнь любила и уважала людей добрых, милых и рассудительных. Меланкта всю свою жизнь только и мечтала о тишине и спокойствии, и чтобы все были добрые и хорошие, и любили друг друга, тогда бы и мечтать больше не о чем, бедняжка Меланкта, потому что при всем этом она всякий раз умудрялась во что-нибудь влипнуть.

В тот вечер, после того как Джон и Херберт выпили вместе, славный кучер Джон начал рассказывать Херберту о том, какая у него замечательная дочь. Может статься, славный Джон выпил немного лишнего, может статься, в словах его сквозило что-то более теплое, чем дружеское чувство взрослого мужчины к соседской дочке – это когда, в смысле, Джон стал говорить про Меланкту. Выпили они в тот вечер немало, а утром того же дня Джон и в самом деле как никогда почувствовал женскую силу Меланкты. Джеймс Херберт всегда был негром вспыльчивым, подозрительным и очень серьезным, и от выпивки никогда не раскисал. И вид у него был чернее тучи, когда он сидел и слушал, как Джон рассказывает не то ему, не то самому себе о том, какая, мол, у него замечательная дочка, и про все ее достоинства, и распаляется все больше и больше.

Потом настал такой момент, когда они вдруг принялись орать друг на друга и выкрикивать слова, очень черные и злые, а потом в черных руках сверкнули опасные бритвы, с лезвиями откинутыми назад как то у негров принято, а потом на несколько минут между ними завязалась отчаянная драка.

Джон был человек весьма достойный, милый и добродушный, со светло-коричневой кожей, но бритвой он владел дай боже, если дело доходило до пустить кому-нибудь кровь.

Когда другие негры, которые выпивали в той же комнате, растащили их по сторонам, Джон оказался порезан не сильно, но у Джеймса Херберта от правого плеча и через все тело вниз шла одна сплошная резаная рана. Когда дерутся на бритвах, раны остаются неглубокие, но вид у них ужасный, потому что кровь течет ручьями.

Другие негры держали Херберта, покуда рану ему не промыли и не заклеили, а потом уложили в постель, чтобы он заспал и дурь, и драку.

На следующий день он пришел в тот дом, где жили его жена и дочь, и был он просто вне себя от ярости.

– Где эта твоя девчонка, Меланкта, – сказал он жене прямо с порога, – если опять торчит на конюшне у Бишопов с этим желтопузым трусом Джоном, я вот слово тебе даю, убью ее на месте. Нечего сказать, замечательная у меня дочка. А ты, спрашивается, почему за ней не приглядываешь, ты ей мать или кто?

Меланкта Херберт всегда вела себя как взрослая и очень рано поняла, как нужно пользоваться своей женской силой, но все-таки, какой бы умницей Меланкта ни уродилась, она знать не знала и ведать не ведала, что бывают по-настоящему дурные вещи. Она даже понятия не имела, что люди имеют в виду, когда говорят при ней о чем-то таком, что только-только начинало шевелиться где-то у нее внутри.

И вот теперь, когда отец начал к ней цепляться, вне себя от ярости, она никак не могла взять в толк, чего он так настойчиво пытается от нее добиться. Он все злился и злился, и заходил то с одной стороны, то с другой, но того, что он хотел от нее услышать, она еще и сама по-настоящему не понимала. Она просто молчала и ничего ему не говорила, о чем бы он ее ни спрашивал, потом)⁷ что Меланкта была смелая, просто отчаянная, и к тому же в те времена ненавидела своего черного папашу так, что просто ужас.

Когда все понемногу улеглось, Меланкта начала понимать, какая в ней живет сила, как она иногда шевелится где-то внутри, и еще теперь она поняла, как этой силой можно пользоваться, чтобы стать еще того крепче.

Эту битву с собственной дочерью Джеймс Херберт проиграл. Постепенно он забыл об этом, как забыл и о Джоне, и о длинном порезе от острой джоновой бритвы.

Меланкта тоже почти забыла, как она ненавидит своего папашу, потому что куда интереснее было прислушиваться к той силе, которую она теперь в себе ощущала.

Меланкте теперь уже почти и дела не было до Джона и его жены, и даже до прекрасных лошадей на конюшне. Тамошняя жизнь была слишком тихая и привычная, и не возбуждала в ней ни интереса, ни волнения.

У Меланкты теперь уже по-настоящему все началось как у женщины. Она была готова, и начала шататься по улицам и темным закоулкам и знакомиться с мужчинами, чтобы понять, какие они на самом деле, и как они работают и что у них к чему.

За эти следующие несколько лет Меланкта узнала много способов научиться уму-разуму. Она шла то по одной дорожке, то по другой, и иногда где-то вдалеке ей начинал брезжить свет настоящей жизненной мудрости. Эти годы учения завели Меланкту Херберт прямиком в сплошные неприятности, хотя за все эти годы Меланкта ни разу не делала и не имела в виду ничего по-настоящему дурного.

Девушки, которых воспитывают в заботе и строгости, всегда могут найти лазейку, чтобы ускользнуть в тот мир, где можно научиться уму-разуму. А для девушки, которая воспитывается так, как воспитывалась Меланкта Херберт, и лазеек никаких искать не надо. Часто она была одна, иногда вдвоем с другой такой же искательницей приключений, она то шаталась, то просто стояла, иногда у железнодорожной станции, иногда возле грузового порта, или у строек, где работали мужчины, много мужчин. А потом, когда становилось совсем-совсем темно, она действительно знакомилась поближе то с одним мужчиной, то с другим. Она сама делала первый шаг, они тут же шли ей навстречу, а потом она немного отступала, сама не понимая, почему и что такое вдруг на нее накатило. Иногда она совсем-совсем уже доходила до последней черты, но потом та сила, которая в ней жила и которая ничего по-настоящему не знала, заставляла обычных мужчин остановиться. Меланкта понятия не имела, чего ей так отчаянно хочется. Она боялась, и при этом никак не желала понять, что как раз здесь-то она и была самой настоящей трусихой.

Парни для Меланкты никогда особо много не значили. Они всегда казались ей слишком молодыми, чтобы обращать на них внимание. Меланкта уважала людей удачливых и сильных, в чем бы эти удачливость и сила не проявлялись. Именно поэтому Меланкта всегда была как-то ближе к отцу, черному, сильному и совершенно порой несносному, чем к миловидной, бледно-желтой матери. Те черты, что она унаследовала от матери, никогда не внушали ей чувства уважения.

В те юные годы только в мужчинах Меланкта видела путь к знанию и силе. Хотя по-настоящему понимать, что это за сила и как ей нужно пользоваться, она научилась не у мужчин.

С двенадцати лет и пока ей не стукнуло шестнадцать Меланкта гуляла по улицам, пытаясь научиться уму-разуму, но истинная жизненная мудрость разве что изредка брезжила ей где-то на самом горизонте. Все это время Меланкта училась в школе; и в школу она ходила много дольше, чем большинство цветных детей.

В свои экспедиции за житейской мудростью Меланкте приходилось отправляться урывками и украдкой, потому что мать тогда еще была жива, а приглядывать за ней «мис» Херберт все-таки всегда понемножку приглядывала, и какая бы смелая Меланкта не была, а все-таки боялась, что обо всем узнает отец, который теперь довольно часто захаживал туда, где жили Меланкта с матерью.

В те дни Меланкта разговаривала, или стояла, или гуляла с самыми разными мужчинами, но близко никого из них так и не узнала. Им всем казалось, что опыта и житейской мудрости ей не занимать. А поскольку им казалось, что она про все на свете знает, они ей ничего и не рассказывали; а поскольку им казалось, что она просто к ним присматривается, ни о чем ее и не просили, вот и получается, что сколько бы Меланкта ни гуляла, ничто и никогда ей по-настоящему в этих ее загулах не угрожало.

Это чувство безопасности, которое испытывала Меланкта в дни своих странствий в поисках житейской мудрости, было чувство просто поразительное. Сама Меланкта ничего удивительного во всем этом не видела, ей было достаточно знать, что все это для нее никакой особой ценности не представляет.

Меланкта всю свою жизнь ничего так высоко не ценила, как настоящий жизненный опыт. Она знала, что не получает того, чего ей так страстно хочется, но при всей своей отчаянной смелости в этом отношении Меланкта была самая настоящая трусиха, так что ничего понять по-настоящему она так и не смогла.

Меланкте нравилось гулять по городу, и стоять у железнодорожной станции, и смотреть как работают мужчины, и паровозы, и стрелки, и как оно все движется и работает. На железнодорожных станциях всегда есть на что посмотреть. Они найдут ключик к любой человеческой натуре. Для ленивого человека, чья кровь течет медленно, это будет мир размеренного, умиротворяющего движения, которое будет вселять в него чувство уверенности и силы. Ему не нужно даже работать для того, чтобы это глубокое чувство поселилось в нем; он ощутит его даже сильнее, чем тот человек, который действительно работает на железнодорожной станции или владеет ей. Натурам возбудимым, которым нравится испытывать сильные чувства и не попадать при этом в какие бы то ни было неприятности, будет приятно ощутить, как нарастает в горле ком, и теснит грудь, и учащается пульс, а также все прочие симптомы горячечного возбуждения, когда человек слышит, как начинает медленно раскачиваться маховик парового двигателя, и вслед за этим – долгий нетерпеливый свисток. Для ребенка, который смотрит сквозь дыру в заборе в дальнем конце станционного двора, это волшебный мир завораживающего, таинственного движения. Детям нравится шум и грохот, а еще им нравится внезапная тишина и порыв ветра, вслед за которым из тоннеля выскакивает на полном ходу поезд, который долго возился там во тьме и издавал звуки, им нравится дым над трубой, который иногда выскакивает кольцами, не говоря уж об искрах и черных клубах, и даже о языках настоящего пламени.

Для Меланкты станционный двор полнился возбуждающим чувством мужского присутствия и еще, быть может, вольным коловращением будущего.

Меланкта ходила сюда очень часто и смотрела на мужчин и на бесконечно кипящую работу. У мужчин всегда хватало времени крикнуть ей:

– Привет, сестренка, хочешь прокатиться на моем движке?

Или:

– Эй, привет, какая ты у нас хорошенькая, светленькая такая, хочешь заглянуть в самую топку?

Цветные проводники, все до одного, в Меланкте просто души не чаяли. Они часто рассказывали ей удивительные вещи про то, что в жизни бывает; как на Западе им приходилось проезжать через огромные туннели, где совсем нет воздуха и нечем дышать, а потом вырываешься оттудова и принимаешься петлять вдоль бездонных каньонов по извилистым эстакадам, которые стоят высоко-высоко на тоненьких столбиках, и иногда какой-нибудь вагон, а то и целый поезд сорвется с узкого моста, а из пропасти и из прочих темных мест скалится ему навстречу Смерть и с нею всякие бесы, страшные просто не могу какие, и смеются тебе прямо в лицо. А еще они ей рассказывали, как иногда ползет себе поезд вниз по скользкому горному склону, а сверху срываются целые скалы и катятся вдоль путей, а иногда врежутся в вагоны и людей поубивают; и когда проводники обо всем этом рассказывали, их круглые черные блестящие на солнце лица мрачнели, и сквозь черный с масляным отливом цвет кожи проступал совсем другой цвет, серый, и глаза у них начинали вращаться в орбитах от страха и благоговения перед теми непонятными вещами, которые они рассказывали и сами себя пугали до полусмерти.

Был среди прочих один большой, серьезный проводник со светло-коричневой кожей и грустным выражением лица, который часто рассказывал Меланкте разные истории, потому что ему нравилось как она умеет слушать, и глаза такие умные и с чувством, про то, как белые люди на Юге один раз чуть его не убили за то, что он одного из них, который напился и называл его чертовым ниггером, и который не хотел платить ниггеру за билет, ссадил с поезда прямо между станциями. И потом этому проводнику пришлось перестать ездить в рейсы в тот южный штат, потому что все тамошние белые люди поклялись, что если они его еще раз там увидят, то убьют уже наверняка.

Меланкте нравился этот серьезный грустный негр со светло-коричневой кожей, и вообще Меланкта всю жизнь уважала в людях доброту и мягкость и тянулась к ним, а этот человек всегда готов был помочь ей добрым советом или просто посочувствовать, а Меланкта к таким вещам вообще была неравнодушна, вот только толку ей от этих советов и от этого сочувствия все равно не было никакого, потому что ничего она с собой не могла поделать и все равно всякий раз попадала в какие-нибудь неприятности.

Меланкта по вечерам часами могла болтать с проводниками и с другими мужчинами, которые помногу работали, но когда спускалась ночь, все менялось. И Меланкта вдруг оказывалась в обществе тех людей, которых называла джентльменами. И с ней заводил знакомство какой-нибудь клерк или агент из транспортной конторы, и они стояли с ней рядышком или, может быть, прогуливались туда-сюда по улице, не слишком долго.

Меланкте всегда удавалось в последний момент ускользнуть, но не всегда ей удавалось сделать это гладко. Она никак не могла взять в толк, чего ей так страстно хочется, но при всей своей отчаянной смелости, в этом отношении Меланкта была самая настоящая трусиха и никак не могла разобраться, что к чему.

Меланкта стояла по вечерам с каким-нибудь мужчиной и говорила с ним. Иногда с Меланктой была еще какая-нибудь девушка, и тогда было гораздо проще и уйти, и остаться, потому что тогда они были как бы вдвоем и, перебрасываясь словами или пересмеиваясь, могли сделать так, чтобы мужчина совсем уж не становился центром внимания.

Но когда Меланкта была одна, а случалось это довольно часто, она иногда подходила к самой границе, за которой нужно было бы сделать большой шаг вперед на том пути, что ведет к жизненной мудрости. Некоторым мужчинам удавалось во время разговора много чего про нее узнать и понять, хотя и не до конца, потому что Меланкте за всю ее жизнь так ни разу и не удалось хотя бы одну историю дорассказать до конца. Как-то так всегда получалось, причем без какого бы то ни было умысла с ее стороны, что целые большие куски оставались в стороне, и оттого история всякий раз выходила другая, и как только дело доходило до того, что на самом деле произошло, и что она сказала, и что она сделала, Меланкта никогда и ничего не могла припомнить в точности. Иногда мужчина пододвигался к ней чуть ближе, отвлекал ее, брал ее за руку, или шутки у него становились более откровенными, и тогда Меланкта всякий раз заставляла себя уйти. Мужчине казалось, что она прекрасно понимает, что в этой жизни к чему, потому он и ходил вокруг да около, и еще ему казалось, что она к нему присматривается, и потому он никуда не торопился и не успевал ее остановить, когда она заставляла себя уйти.