Текст книги "Три жизни"

Автор книги: Гертруда Стайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Просто удивительно, до чего простым людям нравится выслушивать дружеские советы от людей вышестоящих, от людей, которые прочли много книг и притом к простому человеку со всей душой.

Мисс Матильда встретилась с миссис Дрейтен и сказала ей, что она рада, что та ложится в больницу на операцию, потому что так наверняка будет лучше, и добрая миссис Дрейтен совсем успокоилась.

Операция прошла очень удачно. Миссис Дрейтен так потом до конца и не оправилась, но работу по дому делать могла, и весь день на ногах, и уставала не так быстро, как раньше.

Вот так и жила наша добрая Анна, заботилась о мисс Матильде, о ее вещах и покупках, и была добра с каждым, кто нуждался в помощи или, по крайней мере, выглядел в достаточной степени несчастным.

Затем, понемногу, у Анны начали снова налаживаться отношения с миссис Лентман. Они, конечно, уже никогда не были такими, как раньше. Миссис Лентман уже никак не могла снова стать единственной любовью всей Анниной жизни, но вот подругами они быть могли, и Анна вполне могла помогать всем Лентманам в их нуждах и надобностях. Так постепенно и вышло.

Миссис Лентман к тому времени уже успела расстаться с тем загадочным и скверным человеком, который и был причиной всех ее несчастий. Большой новый дом, который она когда-то сняла, тоже был заброшен напрочь. С тех пор, как разразился скандал, практику свою она вела очень тихо и скромно. Но концы с концами умудрялась сводить очень даже неплохо. Она даже начала поговаривать о том, чтобы выплатить доброй Анне долг. Впрочем, слишком далеко она в этих своих рассуждениях не заходила.

Теперь Анна виделась с миссис Лентман довольно часто. В черных, густо вьющихся кудрях миссис Лентман начала проглядывать седина. Ее смуглое, полное, хорошенькое личико потеряло ясность очертаний, стало дряблым и постарело. Она немного раздалась и одежда уже не смотрелась на ней так славно, как раньше. Она была все такая же милая и все такая же рассеянная и невнимательная, но сквозь все это теперь проглядывали беспокойство и страх, и неуверенность в себе, и опасение, что, того и гляди, стрясется какая-нибудь неприятность.

О своей прошлой жизни она доброй Анне не говорила ни слова, но было совершенно ясно, что опыт этот дался ей нелегко, и что она еще не совсем от него свободна.

Очень трудно всякой порядочной женщине, а миссис Лентман действительно была порядочной женщиной, и этой порядочной немецкой женщине было очень трудно делать то, о чем все вокруг знали и считали совершенно неподобающим. Миссис Лентман была женщина сильная и смелая, но вынести такое действительно очень нелегко. Даже добрая Анна не могла до конца свободно с ней говорить. Во всем этом деле, в которое оказалась замешана миссис Лентман, навсегда осталась какая-то тайна, и тайна весьма неприятная.

А теперь неприятности начались еще и у ее белобрысой, глупой и неуклюжей дочери, Джулии. Все те годы, пока мать не обращала на нее внимания, Джулия зналась с молодым человеком, который работал клерком в каком-то магазине в центре города. Молодой человек был скромный и туповатый, и совсем не умел делать деньги, и никогда ничего не мог скопить, потому что у него была старуха-мать, которую нужно было как-то поддерживать. Они с Джулией хороводились уже несколько лет, и вот теперь возникла необходимость в том, чтобы они, наконец, поженились. Но, с другой стороны, как же они могли создать семью? Он не зарабатывал денег на то, чтобы кормить семью, и при этом еще и поддерживать старуху-мать. Джулия не привыкла много работать, и еще она сказала, а она была девушка упрямая, что ни за что на свете не станет жить с грязной, сварливой и старой матерью своего Чарли. Денег у миссис Лентман не было. И тут, конечно, очень пригодились сбережения нашей доброй Анны.

Впрочем, Анна тоже получила с этой свадьбы свой дивиденд, поскольку теперь имела полное право ворчать на глупенькую и неловкую дылду Джулию и на ее доброго, терпеливого, туповатого Чарли, и все устраивать по своему усмотрению. Анне очень нравилось покупать вещи задешево и обустраивать новые дома.

Джулия и Чарли вскорости поженились, и все у них пошло совсем неплохо. Анна не одобряла их способа жить и вести хозяйство, ей казалось, что все у них делается как-то не руками, и что они живут не по средствам.

– Нет, мисс Матильда, – говаривала она. – У нынешней молодежи нет никакого понятия о том, как экономить и откладывать деньги, так, чтобы, когда понадобится, можно было на них рассчитывать. Вот возьмите хотя бы Джулию с этим ее Чарли. Я зашла к ним вчера, мисс Матильда, а у них новый стол с мраморной крышкой, а на столе на этом роскошный новый альбом. «Откуда у вас альбом?» – спрашиваю я у Джулии. А она мне в ответ: «Ах, ну, это Чарли подарил мне на день рождения». Я ее спрашиваю, а он за него заплатил? Нет, говорит, не до конца, но скоро выплатит все до последнего цента. Вот и позвольте спросить, мисс Матильда, с каких это таких доходов они могут себе позволить покупать вещи в кредит, и с каких доходов они могут себе позволить покупать такие вот подарки ко дню рождения. Джулия, она же не работает, она же сидит целыми днями и думает, на что бы еще ей потратить деньги, а Чарли ни единого цента за всю свою жизнь еще не отложил. Я в жизни такого не видывала, мисс Матильда, как нынешняя молодежь, они же совсем никакого понятия не имеют, как нужно обращаться с деньгами. А когда у Джулии и Чарли пойдут дети? На какие такие деньги они будут растить детей? Я так и сказала об этом Джулии, мисс Матильда, когда она показывала мне все эти дурацкие штучки, которые Чарли ей купил, а она мне и говорит на обычный свой глупый, все хиханьки да хаханьки, манер, что у них, мол, может, и вовсе никаких детей не будет. Я сказала, что ей должно быть стыдно говорить такие глупости, но, знаете что, мисс Матильда, нынешняя молодежь, она совсем никакого понятия не имеет, как себя вести, и, может, оно бы даже и к лучшему, если бы у них совсем не было детей, но, с другой стороны, мисс Матильда, сами понимаете, нельзя забывать еще и про миссис Лентман. Вы же знаете, что она усыновила этого маленького приемыша, Джонни, как будто ей и без него не на что было тратить деньги; уж лучше бы собственных детей как следует воспитала. Нет, мисс Матильда, у меня просто в голове не укладывается, как это люди могут таким вот образом себя вести. У людей совсем не осталось понимания, что правильно, а что неправильно, и вообще, мисс Матильда, в нынешние времена люди стали такие несерьезные, и всякий только о себе и думает, как бы ему получше провести время. Нет, мисс Матильда, у меня просто в голове не укладывается, как это люди могут всю жизнь таким вот образом себя вести.

У доброй Анны в голове не укладывалось, почему этот мир устроен так плохо, так несерьезно, и она всегда по этому поводу очень расстраивалась. Нет-нет, точно, ни единый человек теперь даже понятия не имеет, что правильно, а что нет.

Аннина прежняя жизнь теперь подходила к концу. Ее старая слепая собака, Малышка, сильно болела, и было похоже, что долго она не протянет. Малышка – это был самый первый подарок Анне от ее подруги, вдовы миссис Лентман, в те давние времена, когда Анна еще работала у мисс Вадсмит, и когда эти две женщины только-только познакомились между собой.

Все эти долгие годы, что бы не менялось вокруг, Малышка всегда оставалась с доброй Анной, превращаясь мало-помалу в старую, слепую, ленивую и разжиревшую псину. Когда Малышка была помоложе, собачкой она была очень активной, и даже крыс ловила, но это было так давно, что об этом все уже давно успели позабыть, и вот уже много лет Малышке не нужно было ничего, кроме миски с едой и теплой одеялки.

Анна за всю свою долгую и многотрудную жизнь, много еще к кому привязывалась, к Питеру или, там, к забавному крошке Шарику, но Малышка была из них самая старая и прочными узами связывала Анну с симпатиями прожитых дней. Анна очень сердилась, когда молодые собаки пытались выпихнуть бедную Малышку из ее корзинки и устроиться там на ночлег. Малышка вот уже несколько лет как ослепла, как то случается с собаками, когда они перестают вести активный образ жизни. Она стала совсем слабая, и разжирела, и все время задыхалась, и даже стоять подолгу самостоятельно теперь не могла. Анне постоянно приходилось доглядывать, чтобы молодые собаки не ели у нее из миски и не лишали ее законного обеда.

Умерла Малышка не от какой-то настоящей болезни. Она просто старела и старела, и слепла, и кашляла все сильнее, и становилась все тише, пока в один солнечный летний денек понемножку не умерла совсем.

Нет ничего тоскливее, чем старческий возраст у животных. Как-то это неправильно, когда волосы у них начинают седеть, кожа сморщивается, глаза слепнут, а зубы шатаются в деснах и ни на что уже не годны. Если старится мужчина или женщина, то всем вокруг кажется, что у такого человека всегда найдется хоть что-то, что связывает его с молодой, настоящей жизнью. У людей есть дети или хотя бы память о былых обязательствах, но старая, то есть выпавшая из привычной борьбы за существование собака похожа на тоскливого, бессмертного Струльдбруга, который тянет и тянет сквозь жизнь невыносимую ношу смерти.

И вот однажды Малышка умерла. На Анну после этого напала даже не печаль, а самая настоящая тоска. Ей было жалко бедную старую животинку, что она все мучается и мучается, и ей тяжело, и она совсем слепая, и кашель у нее такой тягостный, что ее прямо-таки всю трясет, но после этой смерти в душе у Анны осталась пустота. Молоденький олух Питер и веселый крошка Шарик, конечно, пытались ее утешить, как могли, но Малышка была единственной собакой, которая помнила былые дни.

Анне хотелось похоронить Малышку на настоящем кладбище, но ни в одной христианской стране такого никто не допустит, так что Анна, в полном одиночестве, просто завернула свою старую верную подружку в хорошее покрывало и предала ее тело земле в каком-то тихом месте, о котором знала она одна.

Добрая Анна не плакала по бедной старой Малышке. Нет-нет, у нее даже времени на то, чтобы побыть одной, и то не было, потому что теперь на добрую Анну стали обрушиваться беда за бедой. Теперь ей нужно было оставить свое место у мисс Матильды.

Когда Анна только устраивалась работать к мисс Матильде, она прекрасно знала, что это может быть всего на несколько лет, поскольку мисс Матильда очень любила путешествовать, и не могла подолгу сидеть на одном месте, и всегда находила какое-нибудь новое место, где можно пожить. Добрая Анна не придала этому совсем никакого значения, потому что когда она в первый раз пошла к мисс Матильде, она не думала, что ей там понравится, так что же толку беспокоиться насчет того, надолго это или нет. А потом за все эти счастливые годы, которые они прожили вместе, Анна как-то заставила себя об этом забыть. И в самый последний год, когда она уже знала, что скоро все кончится, она изо всех сил старалась думать, что нет, ничего не кончится.

– Давайте не будем сейчас об этом говорить, мисс Матильда, кто знает, может, мы все помрем до той поры, – отвечала она всякий раз, когда мисс Матильда пыталась поднять эту тему. Или еще:

– Если мы до той поры доживем, мисс Матильда, может, вам уже и не захочется никуда уезжать.

Нет-нет, добрая Анна никак не могла рассуждать так, как будто отъезд мисс Матильды был вполне реален, слишком тоскливо было бы снова остаться одной среди чужих людей.

И добрая Анна, и ее обожаемая мисс Матильда, обе изо всех сил старались думать, что ничего подобного не случится. Анна ставила в церкви свечки и вообще делала все, что могла, чтобы только ее мисс Матильда осталась в городе, а мисс Матильда ломала себе голову над тем, как бы устроить, чтобы добрая Анна могла поехать с ней, но ни свечки, ни прожекты ни к чему так и не привели. Мисс Матильда собралась уезжать, причем в другую страну, где Анна жить не сможет, потому что ей там будет слишком одиноко.

Ничего другого, кроме как расстаться, этим двум женщинам не оставалось. Может быть, мы все помрем до той поры, повторяла добрая Анна, но даже и помереть почти никто не помер. Все остались жить дальше, за исключением несчастной, старой и слепой Малышки, вот и пришлось им просто-напросто расстаться.

Бедная Анна и бедная мисс Матильда. В самый последний день они буквально не смели глаз поднять друг на друга. У Анны все валилось из рук. Она просто выходила из дома, потом заходила обратно, и иногда ворчала.

Анна никак не могла взять в толк, что же ей теперь делать, чтобы как-то устроить свое будущее. Она сказала, что какое-то время будет вести тот маленький домик из красного кирпича, в котором они жили все вместе. Может быть, возьмет нескольких постояльцев. В общем, она ничего не знает, она позже напишет мисс Матильде и обо всем ей расскажет.

Тоскливый день подошел к концу, а потом все было готово к отъезду, и мисс Матильда выехала заранее, чтобы не опоздать на поезд. Анна стояла, натянутая как струна, бледная и с сухими глазами, на белом крылечке маленького домика из красного кирпича, в котором они жили все вместе. Последнее, что услышала мисс Матильда, это как добрая Анна наказывала дурашливому Питеру попрощаться с мисс Матильдой и никогда ее не забывать.

Часть III
Смерть доброй Анны

Все, кто был знаком с мисс Матильдой, хотели, чтобы добрая Анна перешла работать к ним, потому что знали, как идеально Анна ухаживает за людьми, за их одеждой и имуществом. Еще Анна могла, конечно, в любой момент вернуться в Керден, к мисс Мэри Вадсмит, но ни один из этих вариантов не казался Анне безупречным.

Рядом с миссис Лентман она больше оставаться не хотела. Людей по-настоящему значимых вокруг нее не осталось, но Анна была уверена, что устраиваться на какое-то новое место, где ей придется слушаться незнакомых людей, она не хочет. Никто уже не сможет заменить Анне ее обожаемую мисс Матильду. Уже никто не позволит ей настолько свободно делать за себя все на свете. Наверное, было бы лучше, бродила мысль в сильном натруженном теле Анны, было бы лучше просто-напросто остаться жить в том же маленьком доме из красного кирпича, который весь уже обустроен и обставлен, и пускать жильцов. Мисс Матильда оставила ей всю обстановку, так что денег на то, чтобы все начать с начала, не потребуется. Может быть, так у нее и получится зарабатывать себе на жизнь. Она сможет делать всю работу по дому, и делать все так, как ей нравится, и еще она слишком устала от всяческих перемен, чтобы делать что-то сверх положенного, и теперь она будет просто жить, как живется. Вот она и осталась в том же доме, где они жили все вместе, и нашла нескольких мужчин, женщин она брать не хотела, которые сняли у нее комнаты и стали ее постояльцами.

Вскоре тоска перестала так уж сильно ей докучать. Новые жильцы в ней буквально души не чаяли. Им нравилось, как она ворчит, и нравились всякие вкусности, которые она готовит. Они по-доброму шутили с ней и хохотали во все горло, и всегда делали так, как скажет Анна, и вскоре добрая Анна устроила все к полному своему удовольствию. Хотя это не значит, что она каждый день не скучала по мисс Матильде. Она ждала, и надеялась, и твердо верила в то, что не на этот год, так на следующий мисс Матильда непременно вернется и, конечно же, позовет ее обратно к себе, и тогда она снова сможет заботиться о мисс Матильде как следует.

Все вещи мисс Матильды Анна содержала в самом наилучшем виде. Она подолгу выговаривала постояльцам, если те оставят на столе мисс Матильды пусть даже самую незаметную царапинку.

Некоторые постояльцы были из веселых и добродушных южных немцев, и Анна постоянно заставляла их ходить к мессе. Один постоялец был крепкий студент-немец, который учился в Бриджпойнте на доктора. У Анны он ходил в любимчиках, и она выговаривала ему точно так же, как когда-то выговаривала доктору, для его же пользы. А еще этот студент был очень жизнерадостный и всегда пел, когда мылся в ванной, точно так же, как это делала мисс Матильда. И на душе у Анны от этого молодого человека становилось теплее, потому что он приносил с собой все, что ей требовалось от жизни.

Так что и в те дни жизнь Анны нельзя было назвать совсем уже несчастной. Она работала, и ворчала, и ей вполне хватало приблудных собак, и кошек, и людей, которые просили о помощи или выглядели в достаточной степени несчастными, чтобы таковую получить, а еще у нее были ее веселые немцы, которым нравилось, как она на них ворчит, и ели они за обе щеки все те вкусности, которые она умела готовить как никто другой.

Нет-нет, даже и в те дни жизнь доброй Анны никак нельзя было назвать совсем несчастной. Она редко виделась со старыми друзьями, потому что была слишком занята, но изредка ей все же удавалось выкроить немного времени и в воскресенье после обеда навестить добрую миссис Дрейтен.

Единственная беда была в том, что Анне с трудом удавалось зарабатывать себе на хлеб. Она брала с жильцов так мало и так хорошо их кормила, что едва сводила концы с концами. Добрый немецкий священник, которому она поверяла все свои беды и трудности, пытался уговорить ее хоть немного поднять плату, и мисс Матильда в письмах настоятельно советовала ей то же самое, но добрая Анна отчего-то просто не могла этого сделать, и все. Ее постояльцы были очень милые люди, но она знала, что денег у них не бог весть как много, и, к тому же, разве она могла наживаться на знакомых людях, а с новых постояльцев она тоже не могла спрашивать более высокую плату, потому что те, кто жил в доме до них, платили ей по-прежнему. Так у Анны повелось с самого начала, так и продолжалось. Она все работала и работала, целыми днями, а по ночам не спала и все прикидывала, на чем бы ей еще сэкономить, и в результате всех этих трудов едва зарабатывала себе на хлеб. Откладывать деньги впрок у нее уже не получалось.

Анна получала так мало денег, что всю работу ей приходилось делать самой. Она была не в состоянии платить даже малышке Салли, чтобы та ей помогала.

Поскольку рядом не было ни малышки Салли, ни еще кого-нибудь, кто помогал бы ей по дому, Анне было очень трудно выкроить время и выйти куда-нибудь, потому что она считала неподобающим оставлять дом совсем без присмотра. И только изредка по воскресеньям Салли, которая теперь работала на фабрике, приходила и оставалась в доме вместо Анны, которая в это время могла выйти и провести вторую половину дня у миссис Дрейтен.

Нет, Анна совсем редко виделась теперь со старыми друзьями. Иногда она заходила повидаться со своим сводным братом, его женой и дочками, а они всегда приходили к ней надень рождения и дарили подарки, и еще ни разу не случалось так, чтобы, отправившись в свой обычный хлебный тур, сводный брат не заехал к ней и не вручил ей собственными руками каравай праздничного хлеба. Но эти родственники никогда особо много не значили в жизни Анны. Анна неизменно выполняла по отношению к ним свой родственный долг, а еще ей нравился сводный брат и нравились, особенно теперь, большие караваи ситного хлеба с изюмом, которыми он ее неизменно снабжал, и она дарила своей крестной и ее старшей сестре дорогие подарки, но ни один из членов этой семьи не нашел способа затронуть самые чувствительные струны в Анниной душе.

С миссис Лентман они теперь почти не виделись. Трудно выстроить новую дружбу на месте старой, если старая когда-то закончилась горьким разочарованием. Эти две женщины очень старались подружиться опять, но ни одной из них так и не удалось по-настоящему тронуть другую. Между ними всегда оставалось слишком много непроговоренного, таких вещей, которые ни объяснить, ни простить нельзя. Добрая Анна по-прежнему делала все, что могла для глупышки Джулии, и время от времени виделась с миссис Лентман, но настоящих душевных связей с этой семьей у нее больше не было.

Миссис Дрейтен была теперь самой близкой Анниной подругой. А с миссис Дрейтен получалось разве что делиться печалями и бедами. Они все время говорили о том, что же теперь делать миссис Дрейтен; бедняжке миссис Дрейтен, которой – если принять во внимание ее основную беду, дурного мужа – по большому счету, делать вообще ничего не оставалось. Ей оставалось только работать, и терпеть, и любить своих детей, и жить тихо-тихо. На Анну она всегда действовала успокаивающе, как мать родная, и наша добрая Анна с ее болезненно чутким, натруженным, изношенным телом, приходила и садилась рядом с миссис Дрейтен, и говорила с ней про все ее печали.

Из всех друзей, какие были у доброй Анны за проведенные ею в Бриджпойнте двадцать лет, только добрый святой отец и терпеливая миссис Дрейтен остались ей по-настоящему близки, так чтобы пойти к ним и выговорить все свои печали.

Анна работала, и думала, и экономила, и ворчала, и заботилась о своих постояльцах, и о Питере с Шариком, и обо всех прочих тоже. Сил на это все уходило немерено, и с каждым месяцем Анна все сильнее уставала, кожа у нее становилась все более похожей на пергамент, а лицо – все более худым, изможденным и озабоченным. Иногда ей становилось совсем нехорошо, и тогда она наносила визит доктору Херману, который оперировал добрую миссис Дрейтен.

Чего нашей Анне действительно недоставало, так это возможности хотя бы время от времени как следует отдохнуть и поесть по-человечески, чтобы набраться сил, но именно этого она и не могла себя заставить сделать. Отдыхать Анна попросту не умела. Лето напролет она должна была работать так же добросовестно, как и зимой, потому что иначе ей ни за что не свести концы с концами. Доктор давал ей лекарства, специально для того, чтобы помочь ей набраться сил, но толку от них не было, считай, никакого.

Анна уставала все сильнее, и голова у нее болела все отчаянней и чаще, и теперь она почти все время чувствовала себя хуже некуда. Даже по ночам она не могла как следует выспаться. Собаки все время будили ее своей возней, а в теле, казалось, болела каждая косточка.

И доктор, и добрый святой отец все время пытались заставить ее побольше заботиться о себе самой. Миссис Дрейтен говорила ей: ни за что на свете она не выздоровеет, если хотя бы ненадолго не прекратит работать. И Анна обещала им, что будет о себе заботиться, и по утрам не будет вставать так рано, и будет больше есть, чтобы набраться сил, но, если по-честному, как Анна могла хоть что-нибудь съесть, когда готовила она сама, и так при этом уставала, что ей кусок в горло не лез уже тогда, когда еда еще и наполовину не была готова?

Единственной подругой Анны осталась теперь миссис Дрейтен, которая сама была женщина слишком терпеливая и мягкая, чтобы заставить упрямую и добросовестную немку Анну хоть что-то делать так, как нужно для ее же собственной пользы.

На вторую зиму Анне стало совсем нехорошо. Когда настало лето, доктор сказал, что если так пойдет и дальше, то она просто-напросто сведет себя в могилу. Он сказал, что она должна лечь к нему в больницу, где он сделает ей операцию. И тогда она будет чувствовать себя хорошо, сил у нее прибавится, и она сможет как следует работать всю следующую зиму.

Какое-то время Анна совсем его не слушала. Она просто не могла себе позволить ничего подобного, поскольку дом у нее был весь обустроен, и она просто-напросто не могла его бросить на произвол судьбы. Наконец, нашлась женщина, которая пришла и сказала, что приглядит за Анниными постояльцами, и только тогда Анна сказала, что готова лечь в больницу.

Анна легла в больницу на операцию. Миссис Дрейтен сама чувствовала себя не очень хорошо, но тоже поехала в город, так чтобы рядом с доброй Анной была хоть одна родная душа. Вот вместе они и отправились в то место, где доктор так хорошо помог миссис Дрейтен.

Через несколько дней Анну подготовили к операции. Затем операцию сделали, а затем добрая Анна, с ее сильным, натруженным, изношенным телом умерла.

Миссис Дрейтен написала о ее смерти мисс Матильде.

– Дорогая мисс Матильда, – писала миссис Дрейтен. – Мисс Анни умерла вчера в больнице после тяжелой операции. Она все время говорила про Вас, и про доктора, и про мисс Мэри Вадсмит. Она просила передать, что надеется, что вы возьмете к себе Питера и крошку Шарика, когда вернетесь жить назад в Америку. А пока я за ними пригляжу, мисс Матильда. Мисс Анни умерла легко, мисс Матильда, и просила передать, что она Вас любит.

Конец